скачать книгу бесплатно
– Мам, ну что ты, милая? Как я могу тебя оскорблять? Не придумывай, – Александра поднялась с кресла и попыталась обнять мать.
– Я, по-твоему, вру? – Старушка с неожиданной силой оттолкнула ее. – Что ты со мной как с идиоткой разговариваешь? И еще это… кругленькое… оно меня из себя выводит.
– Мам, да о чем ты? С этим что делают, ну, с «кругленьким»? – самым ласковым голосом спросила Александра, снова садясь в кресло.
– Ну-у, дорогая… – Мать перешла на зловещий шепот. – Ты мне эту дребедень принесла, потому что не знала, что с этим печеньем делать? Конечно, лучше мне принести, чем в помойку! – Ее лицо исказила брезгливая гримаса. – Грязное какое-то…
– А-а, печенье! – Александра облегченно вздохнула. – Это не грязь, мамочка. Это шоколад. И зря ты так, оно очень даже вкусное.
– У тебя всегда со вкусом что-то было, – старушка строго посмотрела поверх очков и наконец села на диван, покрытый стареньким клетчатым пледом. – С детства. Помню, увидела в деревне корову, у которой разглядела несчастные глаза, и заявила, что не будешь есть мяса! Еще икру не ела. Говорила, что из нее рыбки могут… это, как его… вылупиться. Помнишь, – по ее лицу скользнула улыбка, – всю банку икры этой… синей… тьфу, красной… в таз с водой выложила? И ждала, когда рыбки появятся? Ты всегда была сума… Сумасбродкой! – выкрутилась маман. – Кстати, я надеюсь, у тебя хватит ума не жениться на подростке?
– Господи, каком подростке?! Ма-а-ам… – почти простонала Александра, попытавшись погладить мать по худенькому плечику.
– Да все ж с ума посходили! – Старушка отдернула плечо. – Телевизор, что ли, не смотришь? Все старухи эстрадные женятся теперь на подростках. Лет на двадцать моложе. Одна вон дура белобрысая еще и родила от своего. Посмотрели бы на себя, коровы… Всем понятно, что это адольфы… тьфу… как их… аль…
– Альфонсы, – подсказала Александра.
– Ну, я и говорю, альфонсы! Слушай меня, не перебивай! А Блэр молоде-е-ец! – протянула она с восхищением.
– Блэр? Почему молодец?
– Не испугался террористов. Они его с женой убить хотели, а он говорит: не боимся мы вас! В смысле их. Ох, – мать тяжело вздохнула, – лучше бы Буша… Дурак дураком. Страна б спасибо сказала.
– Чья? – уточнила Александра. – Америка или Ирак?
– Наша тоже! – решительно произнесла старушка и поднялась с дивана. – Все. Пойду на кухню чайник поставлю. И тебе пора. А то скоро по телевизору передача начнется. Как ее там называют… «Под грефом секретно».
– Ты имеешь в виду «под грифом»? – попробовала уточнить Александра.
– Ты что? – снова возмутилась мама. – Гриф – это птица! – Сказав это, для большей ясности она даже помахала руками. – А Греф, – задумалась, – студент-второгодник, который на каждом заседании этих… министров… будто зачет сдает по учебнику, который только ночью прочитал. Не до конца. Мямлит чего-то, мямлит. Да-а… Вступить все куда-то хочет. В какую-то организацию… торговую. Ох, Сталина на него нет… – Сказав это, она решительно направилась в сторону кухни.
Старый, ставший слишком большим халатик грустно топорщился на спине…
Через час, приготовив матери обед и перемыв посуду, Александра села в машину, завела двигатель, но с места не тронулась. Сидела, откинув голову на подголовник. Вспомнилось, как давно, лет двадцать назад, мама задумчиво сказала, глядя на свое отражение в зеркале: «Тяжело стареть. Во сне всегда вижу себя молодой и красивой. Как раньше. А красивой – стареть еще тяжелее».
У Александры защемило сердце, оттого, что вспомнила себя маленькой девочкой, той, которая однажды, пробудившись от страшного – самого страшного! – сна, примчалась посреди ночи к маме с криком: «Мамочка, миленькая, ну скажи, скажи, что ты никогда не умрешь! Никогда! Ну скажи! Мамочка! Миленькая…»
Быстрым движением смахнула вдруг навернувшиеся слезы и набрала номер на мобильнике.
– Мам!
– Алло! Кто это? Ты? Что случилось?
– Да ничего. Просто… просто хотела сказать, что я очень-очень тебя люблю. Очень.
– Я знаю, милая… Ты у меня очень хорошая девочка… Но кругленькое больше не приноси.
* * *
До дома Александра доехала быстро, минут за двадцать, несмотря на пробку, уже нараставшую грозовой тучей у Триумфальной арки на Кутузовском. Номер с тремя буквами «А», прикрепленный на ее новую машину по звонку Кузи кому-то из милицейского начальства, позволял ехать даже по резервной полосе, пока еще свободной от вереницы надменных «дискотечных» машин с подлинными и фальшивыми мигалками, номерами с триколором, синими милицейскими, тремя буквами «А», «О», «С» да и просто защищенных от необходимости соблюдать правила дорожного движения спецталонами, служебными удостоверениями и членством в разных общественных организациях при силовых и околосиловых структурах, пассажиры которых, в отличие от обычных граждан, всегда опаздывали. Утром – на ответственную службу, вечером – на заслуженный отдых. Но всегда по неотложным государственным или как минимум служебным делам, куда более важным, чем своевременный приезд машины скорой помощи к больному или доставка роженицы в роддом, не говоря уже о пожарах, к которым Москве со стародавних времен, как известно, не привыкать. Езда по правилам в общем потоке машин была для носителей власти и денег проявлением заурядности, а заурядными выглядеть они не хотели. Ни перед кем, в том числе друг перед другом, точнее – недруг перед недругом.
Александру забавляли редкие и всегда почти бесплодные попытки некоторых безрассудных государственных мужей что-то административно реформировать в бюрократической системе, кого-то сократить или в чем-то ограничить. Как в сказке, на месте отрубленной головы вырастали три новые. Ветряные мельницы, после очередной отчаянной атаки, небрежно стряхнув с мощных крыльев безрассудных смельчаков, продолжали невозмутимо крутиться, а государевых слуг и их приближенных становилось все больше: они плодились, как раковые клетки, вместе с должностными привилегиями, главными из которых, наряду с внешними атрибутами власти и избранности, была возможность распределять и ограничивать. Причем совершенно безнаказанно. Именно право «делить и не пущать» порождало неотвратимую денежную благодарность со стороны тех особо доверенных лиц, которым щедро перепадали государственные блага и возможности. Удобное для чиновников государство крепло день ото дня вместе с ростом мировых цен на нефть и газ. Ну а всегда неожиданные морозы и прочие природные и техногенные катаклизмы вызывали беспокойство разве что у членов сознательного гражданского общества, согревавших себя в вымерзающих многоэтажках горячащими сообщениями об очередном повышении стоимости коммунальных услуг, а заодно и горячительными напитками с подлинными и поддельными акцизными марками, а то и вовсе без таковых.
Загородный дом в престижном направлении в нескольких сотнях метров от МКАД, ставший в последнее время постоянным местом жительства Александры, достался ей по наследству от отца, крупного ученого-оборонщика, который построил его в середине семидесятых на средства от Ленинской премии. Она родилась в этом доме, похожем на сказочный теремок, с резными наличниками и кованым флюгером-петушком на крыше. Многое внутри отец сделал своими руками в редкие свободные часы, получая удовольствие от смены деятельности. Разросшийся сад каждую весну радовал взрывом пышного бело-розового цветения. Вишневые ветки укутывали окна спальни на втором этаже и дарили в июне сочные бордовые ягоды, до которых можно было дотянуться рукой прямо из окна. Осень, украшенная разноцветьем умирающей листвы, была здесь, в отличие от слякотной Москвы, не тягостной, а естественной сменой времени года. Зима радовала ослепительно-белым снегом и веселым гомоном соседских ребятишек, катающихся на ледяной горке. Их прежде тихий дачный поселок в последние годы разросся помпезными постройками с бассейнами, теннисными кортами и домиками для охраны и прислуги, закрытыми от посторонних глаз высоченными заборами. Ей на калитку регулярно вешали записки и звонили какие-то люди, готовые купить участок с домом в любом состоянии за баснословные деньги. Александра решительно отказывалась даже тогда, когда были проблемы с финансами, не желая лишать себя воспоминаний и ощущений.
Мать после смерти отца, с которым прожила почти пятьдесят лет, сюда приезжала редко, постоянно находясь в увешанной старыми фотографиями городской квартире, чтобы «Юрочка не чувствовал себя одиноким». Отец, интеллигентный, неконфликтный человек, посвятивший всю жизнь любимой работе, скончался, как и жил, тихо, словно боялся побеспокоить близких. За день до смерти он, член партии, как оказалось, втихаря в младенчестве крещенный бабушкой, набожной супругой бывшего земского врача, благодарно взглянув на дочь, причастился у священника, которого та привезла, следуя неожиданному для себя самой порыву. Мать, убежденная атеистка, так и «не поступившаяся принципами» и, в отличие от многих «верных ленинцев», которые как «в последний и решительный бой» бросились на строительство нового, точнее – старого капиталистического, мира, не засунувшая подальше от сердца красную партийную корочку, молча вышла на кухню, чтобы не мешать последнему разговору отца с Богом…
После вступления в права наследства Александра попыталась было переоформить дом и земельный участок на себя, но столкнулась с настолько отлаженной процедурой выжимания денег, что, потратив пару дней в бесконечных очередях и выслушав бесчисленное количество отговорок и замечаний со ссылками на десятки неизвестных ей нормативных документов и внутриведомственных инструкций, поняла, что не готова посвятить процедуре оформления всю оставшуюся жизнь. В равнодушных сереньких глазках бесполых существ, сидящих за должностными столами-крепостями, был один немой, но вполне понятный вопрос, ответ на который можно было дать только через доверенного посредника. Посредник у нее был только один – Кузя, которому она и позвонила с просьбой помочь. Тот очень обрадовался, потому что после размолвки она сама ему позвонила впервые. Сказал, пряча усмешку в голосе, что вопрос хотя, конечно, и непростой, но он постарается что-нибудь придумать. Соврал, конечно, про сложности. Просто в гости напрашивался. Пришлось согласиться.
…Молоденький сержант-гаишник на посту на выезде из города, столько раз прежде проверявший ее «жигули» на наличие страховки, техосмотра, отсутствие посторонних запахов внутри салона, наркотиков и оружия в багажнике, а то и просто тормозивший машину, чтобы перекинуться парой слов с красивой девушкой за рулем, демонстративно отвернулся. Ну что там может быть у новенькой «ауди» с тремя буквами «А» в номере? Нарвешься еще. А работа хоть и тяжелая и вредная, но кормит. Глядишь, через пару-тройку лет подержанную «бэху» по дешевке прикупить удастся. Как у командира взвода.
* * *
Едва она успела поставить чайник на плиту и переодеться, как увидела из окна, что к дому подкатил «мерседес», из которого проворно выскочил Кузя с букетом цветов и коробкой с тортом, посягавшим на ее очередную диету.
Со словами «прекрасно выглядишь» и «ну, я рад, очень рад, что у тебя, наконец, проблемы» счастливый Кузя чмокнул ее в щеку, вручил букет, скинул пальто и почти по-хозяйски расположился на диване в гостиной.
– Чай будешь зеленый или черный? А может, кофе? – спросила она, доставая чашки и тарелочки для торта.
– Все равно что, главное – с тобой, Сашенька, – расплылся Кузя в довольной улыбке. – Так что у тебя за проблемы с домом? – поинтересовался он, чтобы сразу обозначить деловую цель приезда.
Александра рассказала. Красочно и живо, в ролях, используя навыки, полученные при посещении драмкружка в школе. Кузя, терпеливо выслушав «хвалебную» песнь всем живущим и даже еще не родившимся чиновникам – кровопийцам, взяточникам, казнокрадам и бюрократам, – с удовольствием сделал глоток и начал разговор. Циничный и откровенный. Бюрократический ликбез, а может, мастер-класс?
– Сашенька, я тебя, конечно, очень люблю, но нельзя же быть такой наивной! – покровительственно сказал он. – Скажу как очень близкому мне человеку, – Кузя сделал паузу, ожидая ее реакцию на высказывание, но Александра промолчала.
– Неужели ты не понимаешь, – продолжил он, – что мы, чиновники, есть правящий или, если угодно, господствующий класс со всеми классообразующими признаками, в том числе со своими интересами?
Александра скривилась. Марксистско-ленинское учение о классах и классовой борьбе вызывало у нее наследственную аллергию по линии отца, с грустной обреченностью рассказывавшего дома о регулярных тоскливо-бессмысленных партийных собраниях, конференциях, семинарах по изучению материалов партийных съездов, ленинских чтениях и прочих важных мероприятиях, без которых оборонная наука неизбежно зачахла бы.
Кузя, заметив гримасу на ее лице, не смог удержаться от улыбки.
– Видишь ли, Сашуля, – голосом опытного учителя продолжил он, – мы создали закрытое, многофилиальное – я имею в виду регионы – акционерное общество под названием «Российская Федерация», в котором являемся членами совета директоров и исполнительным органом одновременно, а значит, – сделал паузу, тем самым подчеркивая важность того, что будет сказано дальше, – реально отчитываемся только сами перед собой. Нет, мы, конечно, не снимаем с себя ответственности…
– Чего-чего не снимаете? Ответственности? – передразнила его Александра, скрестив руки на груди. – Да разве можно снять то, чего нет?
Хотя вопрос был задан по существу и предполагал однозначный ответ, а может, именно из-за этого, Кузя сделал вид, что не заметил издевки и невозмутимо продолжил:
– А наши должности – это, по сути, пакеты акций, причем, заметь, не просто голосующих, а привилегированных, то есть гарантирующих регулярное получение доходов, – пояснил он и сделал еще глоток. – Совокупность же наших должностей составляет теперь даже не блокирующий, а контрольный пакет в нашей акционерке.
Заметив вопрос в ее глазах, небрежно расшифровал, что блокирующий – это когда больше двадцати пяти процентов, а контрольный – больше семидесяти пяти.
– А почему, по-твоему, покупают государственные должности в России? – задал он риторический вопрос, провожая взглядом Александру, которая направилась к кухонному шкафу за сахарозаменителем, а когда взяла, осталась стоять, прислонившись к стойке. – Да потому, что это доля, на которую положены ежемесячные выплаты в виде формального жалованья… – подхватил ложечкой кусочек торта и поднес ко рту.
– Жалованье от слова «жаловать»? – съехидничала она. – Мне слова «заработная плата» больше нравятся.
– Дело не в названии, – усмехнулся он. – Наше жалованье, если правильно сказать – должностной оклад, является выплатой, которая на результат работы не завязана, а вот размер премиальных за работу в качестве управленцев напрямую зависит от усердия, изобретательности и, главное, от «взяткоемкости» поста. Так и будешь стоять? Не присядешь?
– Не присяду, – она покачала головой. – Лучше поясни непросвещенному кандидату медицинских наук про «взяткоемкость».
– Ну как ты не понимаешь? – Кузя расплылся в добродушной улыбке. Хорошо хоть не встал и не похлопал покровительственно по плечу. – Взяткоемкость, – устало-монотонным голосом начал объяснять он, – означает возможность распределять финансовые и имущественные блага и иметь своевременный доступ к важной для бизнеса информации. А дальше дело техники, где инструментом является превосходное знание подзаконных актов, ведомственных инструкций и процедур. Именно там создаются зазоры, в которых рождаются состояния.
– Безнаказанно рождаются, – не удержалась Александра.
– А что ж ты хочешь, милая, чтоб правоохранители и судьи, нами назначенные, нас же и сажали? – В голосе Кузи прозвучали нотки искреннего удивления. – Олигарха какого-нибудь, зарвавшегося до политических амбиций, или чиновничишку, который совсем страх потерял и не по чину ворует, – куда ни шло! Для острастки другим и народного удовольствия. А так, чтоб слуга хозяина посадил, – это беспредел какой-то! – самодовольно пробасил он. – На дворе ж, чай, не семнадцатый год! – В Кузиных глазах промелькнул, но тут же исчез легкий призрак сомнения. – Власть ведь, Сашенька, как наркотик, – наслаждался он ролью учителя, – чем дольше принимаешь, тем больше надо. Сама как врач не хуже меня знаешь. А отвыкать ой как трудно! Ломка безумная! Потому от должностных льгот и привилегий добровольно отказаться невозможно!
– А чтоб скучно не было, соревнуетесь друг с другом, у кого понтов больше? – ехидно спросила она.
– Какое соревнование, милая? Привилегии и атрибуты по статусу даются. Всегда так было – и при царе, царствие ему небесное, – нарочито размашисто перекрестился он, – и при коммунистах. Для осознания собственной значимости в глазах окружающих, ну и чтобы стимул для роста у нижестоящих был, – положил в рот еще кусочек торта, быстро проглотил и откинулся на спинку дивана.
– Что ж среди вас совсем никого не осталось, кто народу по совести служит? – скорбно усмехнулась она.
– Ну, как это не осталось? Имеются еще, конечно, динозавры-бессребреники, – рассмеялся Кузя. – Ну, так они же почти святые, разве что без нимба над головой, – хмыкнул он. – Но мы боремся с этим злом! Как с пережитком тяжелого коммунистического прошлого! Я бы еще кусочек тортика съел, если не возражаешь, – посмотрел просительно.
– Твой торт, сколько хочешь, столько и ешь, – пожала она плечами. – Или желаешь, чтобы я тебе положила?
– Ага, – с умильной улыбкой кивнул Кузя.
«Вот было бы забавно, уметь мысли читать, – думала она, подкладывая гостю торт и подливая чай. – Стоит на трибуне чиновник или народный избранник, о народном благе распространяется, а над его головой информационный нимб: сумма денег на счетах, в сейфе наличкой, доли в предприятиях, недвижимость здесь и за границей какая имеется, оформленная на родственников и подставных лиц. Вот посмеялись бы!»
– Спасибо, дорогая, – довольным голосом сказал Кузя.
– А народ? – скорбно поинтересовалась она, уже зная ответ.
– А что народ? – усмехнулся Кузя. – Россия страна вождистского типа. Русские люди простодушны и легковерны, во все времена уповают на беспощадного к врагам, строгого к чиновникам и доброго к народу вождя, царя-батюшку, и испокон веков ждут прихода царствия небесного на землю. Из поколения в поколение веру как эстафетную палочку друг другу передают. Того не понимают, что беговая дорожка на нашем стадионе по кругу идет, – скептически усмехнулся он.
– В царствии небесном, по учению Христову, царей не бывает, – язвительно заметила Александра, снова присаживаясь к столу.
– А мы в загробную жизнь не верим, и царь у нас земной, нами же на трон посаженный, – отпарировал Кузя. – И оставь христианское учение для наивных простаков. Пусть учат свою Библию. В ней, как в воинском уставе для солдат, все сказано. Терпи и надейся! Мы ж понимаем, что простой человек надеждой живет. А с верой выживать легче, – он помолчал. – Сама же знаешь, церковь всегда была инструментом в руках государства для создания покорного человека. То же и в советский период, когда религией стал атеизм, а батюшкой – секретарь парторганизации.
– Потому вы к церкви сейчас и присоседились? – запальчиво спросила она. – На публичных церковных мероприятиях часами под объективами телекамер выстаиваете, креститесь неумело, но старательно, чтобы к народу ближе казаться? Да народ ведь не дурак, понимает, что сытый голодного не разумеет.
– А голодный сытого, – со вздохом кивнул Кузя, придвигая тарелочку с тортом к себе поближе и снова погружая ложечку в сладкую мякоть. – Извечный конфликт, который удерживается в рамках приличия при помощи сильного государства. А там, где государство слабое и внешние правила приличия не соблюдает, – жди взрыва. Потому мигалки и спецномера скоро вынуждены будем отменить, – с сожалением в голосе сказал он. – Хотя, скажу тебе как на духу, мнение рядовых акционеров, к числу которых относится все население, включая тех же коммерсантов и даже олигархов, которых мы, слава богу, приструнили и отлучили от главных средств массовой информации и прямого влияния на госорганы, нас теперь не особо интересует. Даже на общем отчетном собрании, коим для нас являются выборы. Тем более что графу «Против всех» отменили. А народ, ведь сама знаешь, сердцем голосует. Как СМИ сердцу прикажут, так и проголосует.
– А что ж демократия? Совсем больше ее не будет? – вырвалось у нее.
– Будет. Только управляемая и суверенная. Нам сюрпризы больше не нужны. Во как неожиданностей наелись, – он провел ладонью по горлу. – Да и народу она разве нужна? – Кузя поморщился. – Народу нужна стабильность. И задача у нас теперь простая: чтобы одни были уверены, что мы им нужны для защиты от внутренних и внешних угроз и не дадим умереть от голода – мы ж, по Конституции, как-никак социальное государство, – а другие занимались бизнесом и платили налоги, необходимые для поддержания системы в целом, и дополнительное вознаграждение – лично нам.
– Взятки, что ли? – бесцеремонно уточнила Александра.
Кузя уклонился от терминологического спора и невозмутимо продолжил:
– Скажу честно, хоть, может, и цинично звучит: все наши предприниматели, как самые старательные рабочие муравьи, нас кормят. Потому пусть самые успешные создают свои собственные островки материального благополучия по правилам, которые мы устанавливаем и, заметь, – он поднял указательный палец, – трактуем. И нам все равно, будут они благоденствовать рядом с нами на Рублевке или в других губерниях. Да хоть за границей! Главное, чтобы не мешали рулить. А то ведь информация есть про все-е-ех, – в глазах Кузи промелькнуло генетическое знание из тридцать седьмого года. – Досье собраны, в которых номера счетов в иностранных банках, суммы, адреса, доли в компаниях, имена любовниц и даже клички любимых собак, – заулыбался он. – Все известно!
– И про тебя тоже? – недоверчиво поинтересовалась Александра.
– И про меня тоже.
– Значит, и про меня? – мрачно спросила она.
Кузя кивнул.
– Да только пока я в государевой обойме сижу и по правилам играю, – продолжил он, – мое досье в шкафу будет пылиться. А мне нынешние правила нравятся! – твердо сказал он. – Тем более что наши суды, прокуратура…
– …и ментура, – немедленно срифмовала она.
– …всегда на страже интересов! – закончил фразу Кузя.
– Ты, кажется, забыл добавить определения, – она раскрыла ладошку и начала загибать пальцы, – «независимые», «неподкупные» и «интеллектуальные», особенно когда в словах «осужденный» и «возбужденный» как фирменный знак ударение на второй слог ставят и со склонением числительного «две тысячи» никак справиться не могут… вместе с крепкими хозяйственниками.
– А что? Ты хочешь, чтобы все, как в Ульяновской области, тесты на знание русского языка сдавали? Тогда, при объективном рассмотрении, мы чиновничий аппарат точно уполовиним, – Кузя даже засмеялся.
– Тесты на грамотность, – уточнила Александра. – Правильная, кстати, задумка. Сам посуди, как страной могут управлять люди, которые даже школьную программу по русскому языку освоить не смогли?
– У меня, Сашенька, по русскому и литературе в школе пятерки были! – на всякий случай уточнил он. – И капитал свой я до поступления на госслужбу заработал. Поэтому лично у меня острой потребности во взятках и откатах нет.
– В каждом правиле могут быть исключения, – она сделала вид, что смягчилась. – Понимаю, что не о себе говоришь, – взглянула насмешливо, – а о системе. Кстати, скажи мне, уважаемый Алексей Викторович, ты когда последний раз в суде был?
– Чур меня, чур, сохрани господи! – Кузя снова со смехом перекрестился. – Разве что в качестве председателя пойду. Ох, до чего же я люблю сладкое! – проговорил он, уплетая торт. – Знаю, что вредно, а удержаться не могу. А ты что ж, совсем торт не будешь?
– А я вот недавно по одному делу в суде в качестве эксперта выступала, – сказала Александра, сделав вид, что не услышала вопроса. – Так вот, обратила внимание, что статуя богини правосудия при входе – без повязки на глазах. Кто ей, бедняжке, повязку снял, не знаешь?
– Ой наблюдательная! – протянул Кузя уважительно.
– А глаза вроде как на весы скосила. Кто больше положит. Ей бы еще вместо карающего меча телефонный аппарат правительственной связи рядом пристроить. До полного комплекта и для большей непредвзятости.
Кузя рассмеялся, нежно глядя на спорщицу.
– Вот потому мы, мужчины, вас, женщин, к политике и не подпускаем, что чересчур уж вы эмоциональные, мелочи замечаете и им значение придаете, и еще непрерывно на диетах сидите, – добродушно улыбнулся он.
– Фемида без повязки на глазах, скромные госслужащие на дорогущих иномарках, так же как и название «криминальная милиция», не мелочи, а символы, – возразила Александра. – А символ непосредственно связывает нашу активную жизнь с семантическим миром нашего бессознательного. И уж из коллективного бессознательного такие «мелочи» не просто вытащить. Потому люди так и настроены по отношению к чиновникам. А в политике, кстати, женщины свое слово скоро скажут. Пришло уже наше время власть в руки брать повсеместно! – сурово заявила она.
Кузя напрягся. Превращение из учителя в ученика, к тому же потенциально подчиненного руководителю в юбке, его явно не устраивало, поэтому он сделал вид, что занят тортом.
– Скажи, Кузя, – не унималась Александра, – я слышала от отца, правда, что после смерти Сталина негласная договоренность достигнута была, что высокопоставленных чиновников не убивают и по возможности не сажают, даже когда они с головы до ног в дерьме измазались?
Кузя глотнул чаю и нарочито лениво потянулся.
– Ну, уж ты скажешь, не сажают. Одному нашему за прегрешения в баньке аж семь лет дали…
– Ага, – согласно кивнула Александра. – Семь лет. Условно.
Кузя лучезарно улыбнулся и развел руками, что должно было означать – без комментариев.
– Кстати, – он попытался закончить неприятный разговор – настроение любимой женщины было важнее, – я тебе не рассказывал, как недавно одна фирмешка у службы судебных приставов, которая Министерству юстиции подчиняется, семь миллионов отсудила? Радовались, как дети! Придурки! Считают, что приставы, как унтер-офицерские вдовы, сами с себя взыскивать деньги будут! А судья в исполнительном листе вместо слова «взыскать» – «обязать вернуть» написал. Все по закону. Это значит, Минюст в добровольном порядке должен ошибку своих же судебных приставов признать, расходы в строку бюджета включить и судебное решение исполнить. Мы все обхохотались, когда узнали. Всю оставшуюся жизнь свои деньги получать будут! У них, бедолаг, один только путь – в Гаагу, в международный суд. А там, пока суд да дело, у нас все руководство страны сменится… по возрасту.
Александра печально улыбнулась.
– Задам, вероятно, глупый вопрос: за что боролись? Все эти романтические общественные и правозащитные движения и баррикады у Белого дома в 1991-м? Я, кстати, тоже еду защитникам носила! Так хорошо было! У людей надежда появилась, что жизнь другая приходит. Настоящая…
