Лучший из миров

– Он сноб? – продолжаю расспрос.

Эл, конечно, не могла не почувствовать волн презрения, что исходили от Кэт с Полли.

– Еще какой, – бормочет она. – А это обязательно, да? Так беспардонно… И я даже не понимаю, что сделала им. Вот именно этим двум.

– Ты никому ничего не сделала, – пожимаю плечами. – Просто ты это ты.

– В смысле?

Она искренне недоумевает.

– Кому-то ты нравишься, кому-то нет. Это нормально.

– Просто как будто я нравлюсь людям в меньшем соотношении, чем все остальные.

Я опускаю взгляд на дорогу и указываю пальцем прямо нам под ноги:

– Ой, а что это?!

– Где? – Эл хмурится. – Я не вижу.

– Кажется, это твои тараканы бегут, моя хорошая.

Она улыбается.

– Да, Рин, как раз они, наверное, и вышли на свободу.

– Тебе нужно переключиться, – говорю я, когда мы походим к общежитию. Мне вспоминается прерванный рассказ Писателя. – Ты же слушаешь «мир»?

– Иногда, когда что-то интересненькое попадается.

– Я тут наткнулась на неплохой эпизод, называется «Андроида».

– Забавное совпадение, – откликается Эл. – Ты когда-нибудь замечала, какие слова пишет изо дня в день наш охранник? Парень такой молодой, на первом этаже сидит обычно.

Не будь у меня пакета в руке, так и хлопнула бы себя ею по лбу:

– Точно. Вот я тугодум! Даже не пришло в голову, что он мог иметь в виду тот эпизод. Получается, он уже который год это слово пишет. А вдруг он и есть главный герой, а?

– Или просто ему в душу история запала… О нем много легенд ходит. Вот только о подкасте в честь Андроида слышу впервые, это уж точно.

– Тогда дослушаем вместе? Пока будем разбирать продукты?

– Да, но как же Лева…

– Пусть с нами посидит. Или в чем-то проблема?

По ее взгляду, догадываюсь, что проблема во мне. Этот парень, очевидно, ни секунды лишней не хочет проводить в компании таких, как мы. Меня прямо-таки распирает от негодования.

Когда мы заходим в мою комнату, я бросаю сумки и не сдерживаюсь:

– Эл. Я вижу, что ты влюблена в этого парня по уши и уже который месяц пытаешься всячески ему угодить. Да-да, я видела, как ты уходишь с пар, чтобы подстроиться под его расписание. Как ты ради него пошла в зал, хотя всегда презирала подобное времяпровождение.

Эл, что стоит на пороге, округляет глаза. Я продолжаю свою тираду.

– Ты любила свое женственное, хрупкое тело. Боги, да теперь ты даже перестала есть столовскую пиццу и сосиски в тесте. Потому что «нельзя, вредно»! Допустим, поедание сдобы в одного меня немного расстроило, но когда ты перестала пить кофе… Это перешло все границы!

Тут я открываю шкафчик с гейзерной кофеваркой.

– Если ты так хочешь кому-то подчиняться, то подчиняйся сейчас мне. Сначала я сварю твой любимый кофе со сливками, потом мы наедимся шоколада и напьемся вина еще до прихода гостей под последний эпизод «Андроиды». Идет?

Эл устало сбрасывает туфли на пороге. Взгляд ее отвечает: «делай со мной что хочешь».

– Да, накипело, – насыпаю горстку молотой лаваццы в металлический контейнер.

Эл проходит до пустующей кровати справа и падает на нее.

– Не в бровь, а в глаз, – бормочет она, глядя в потолок.

В комнате со мной была прописана одна «мертвая душа», за которую я доплачивала сто рублей в месяц. Жизнь в одиночестве по цене парочки твиксов, как вам такое?

– Я всегда считала себя независимой, знаешь? – вырывается у Эл.

Ее голос едва различим в неистовом щебетании птиц за окном.

– Знаю, – ставлю кофеварку на плиту и тянусь за колонкой. – Не только ты. Мы все так о тебе думали. Именно поэтому я уже и не могла иначе. Я не хочу тебя терять, Эл.

– Это очень мило, Рина… Есть страх, что назад пути уже нет. Что я уже потеряла себя.

– Еще нет. Но именно тогда, когда это случится окончательно, – все так же рублю с плеча. – Он тебя и бросит. Потому что ты уже не будешь Эл, а его проектом. А как долго творцы любуются своими творениями? Они отправляют их в свободное плавание и переходят к новым.

Какое-то время мы молчим. Слушаем потрескивание воды в кофеварке. Эл вся в своих мыслях.

– Что же, – когда напиток сварен, протягиваю чашечку ей. – Включаем?

– Давай.

Она с благодарностью принимает кофе и делает первый глоток. Улыбается и на секунду закрывает глаза. Видно, слишком долго себя ограничивала.

– Просто великолепно. Хочу пить такой каждый день.

– Хо-хо, – прикрываю рот рукой. – Только не говори, что со мной.

– Кто знает, кто знает… – ухмыляется она в ответ. – Включай давай.

Я пересказываю Эл вкратце начало истории и ставлю «мир» на полную громкость:

«Никогда не забуду это мгновение. Ту долю секунды, что превратилась в вечность, когда я понял, что чувство, которое я воспевал все эти дни, превратилось в мое же проклятие. Я бессилен, опустошен, я не чувствую и не вижу вдохновения ни в чем. Ломались ли крылья раньше? Да, но не такими чистыми и невинными руками.

Я не скажу больше ни слова о тебе, дорогая Ирис, но я никогда не забуду твой образ.

Ты была точь-в-точь девушкой из моего сна. Только появилась не в платье, а нежно-голубых джинсах, которые тебе очень шли. Нужно ли в твои годы что-то девушке, кроме белой футболки и джинсов, чтобы быть сногсшибательной? Правда, улыбка твоя была несколько скованной, но это казалось милым.

Пока ты не открыла рот.

Из него лилась желчь и неестественное разочарование для такой юной особы; голос казался безрадостным и серым. Я пригласил тебя в кино – ты отказалась. Позвал в парк – там тоже было «не то».

– Мы вроде на кофе собирались? – спросила ты.

– Да, но что нам мешает взять его и пойти на прогулку?

– Ничего, – пробормотала ты бесстрастно. – Просто гулять скучно.

Хлоп.

Следующий кадр – я беру тебе горячий латте. Ты даже не благодаришь за него.

– Чересчур сладко, – сказала ты, сделав первый глоток.

Эти слова, наконец, пробудили во мне чувство собственного достоинства.

– Ирис, – я позволил себе коснуться твоего плеча. – Скажи честно, тебе не нравится мое общество? Если нет, то есть ли смысл нам продолжать вообще?..

Ты покраснела.

– Не хотела задеть, извини. У меня есть причина, я расскажу о ней позже… Просто мне нужно привыкнуть.

Общение пошло чуточку лучше. Я уговорил тебя сходить на выставку, на которой ты все равно ни черта не поняла. Смотрела в искреннем недоумении на Моне и твердила: «Так рисуют дети».

Тебе оказались чужды искусство и красота, которые ты выражала сама для меня. Что за жестокий парадокс природы?

Это было горько. В сердце глухой болью отзывались твоя жестокость и глупость.

Ни тепла во взгляде, ни плавности движений, что рисовало мне воображение, я не отметил. Даже в аэропорту ты казалась живее. Молодая немецкая овчарка, которая знает свое место и любит порядок.

Когда мы вышли из галереи, я по привычке бросил:

– Ну что, по коктейлю?

Вот теперь я саморучно допилил сук, за который едва-едва держался.

– Приятный вечер, спасибо, – впервые я услышал от тебя «волшебное слово». – Только вот без картин было бы лучше.

«Или без тебя» – мысленно добавил я.

– И что же в них было такого плохо?

– Да все! – ты взмахнула руками. Но даже этот жест вышел у тебя картонно.

Я думал только о том, что больше никогда не хочу тебя видеть. Моя Ирис, моя Одиллия. Не зря я увидел в тебе тень, злого двойника.

– Особенно мне не нравится тема любви, – добавила ты.

– Почему?

– Потому что она злая.

Я тяжело вздохнул и залпом выпил клюквенную настойку. Приятное тепло разлилось по телу. Точь-в-точь такую мы пили с Мари. Стерва, ты в моей голове!

Но я не мог не закончить с моим падшим ангелом:

– Как же без нее, Ирис? Тогда жизнь станет совсем бессмысленной. Она единственный свет.

– Этот свет стоил мне шести лет жизни, – сыронизировала Ирис. – Я поклялась себе больше…

– Н-да, какая же ты черствая!

Стук. Я едва не оставил выбоину своей стопкой. Голова закружилась, когда я стал подниматься, дабы покинуть свою спутницу.

– Мы с тобой вряд ли уже когда-либо увидимся, – продолжил я. – Но напоследок я вот что тебе… хочу сказать.

Я посмотрел в ее изумленные глаза. Девочке-то казалось, что все идет хорошо.

– Без любви наступает метафизическая смерть. На этом, на этом… Я желаю тебе доброй ночи. Прощай.

Выглядел мой уход, должно быть, драматично. Когда я уже несколько пьян, позволяю себе подобную театральщину. Готов поспорить, Ирис долго еще сидела в недоумении.

Ой, кажется, я перестал говорить «ты». Теперь это «она».

Я уже немного протрезвел и записываю это на пути к заветной улице Рубинштейна. Продолжу ночной обход по злачным местам.

Я прожил половину – а моя печень больше шестидесяти не протянет – жизни. И понял лишь одну вещь. Ту самую, что когда-то провозгласил древний мудрец: я знаю то, что ничего не знаю.

Ни образование, ни жизненный опыт не наградили меня умом. Грабли с каждым годом все болезненнее трескают по лбу.

Я пытаюсь сбежать от них, но тщетно. Механизм как вечный двигатель. Все-таки он существует!

Прохожу мимо «Огнива». В этой лавочке-кофейне лучший табак для самокруток. Кого я там вижу, догадаетесь?

Сидит на летней веранде с новой прической. Теперь у нее каре, а волосы перекрашены в угольно-черный. Я узнаю ее, даже если она станет платиновой блондинкой, если побреется налысо или сменит пол.

Мари.

Загадочно улыбается и пьет наверняка что-то крепкое. Она и чай-то пьет очень крепким, это я помню.

– Присяду?

Она вздрагивает и с грустью оглядывает мою понурую фигуру:

– Опять?

Киваю и сокрушенно закрываю глаза.

– Сегодня я угощаю.

Я смотрю на ее безупречную кожу, на эти тонкие музыкальные пальцы, и думаю: “Прав был Лейбниц. Мы живем в поистине лучшем из всех возможных миров”».