Не верь, не бойся, не проси. Книга четвёртая

– Правда ли, что вы проводите в тире по два часа в день?

– Вам приходилось убивать?

Это вопросы тоже задают почти всегда.

Я молчу. Потому что иногда молчать лучше, чем говорить. А девочки у экранов и так могут придумать, что да.

Странно, но мне не жалко никого из тех, кого я убил. Это как… экзамены, которые ты сдал давным-давно. Тех, кто умер, уже не вернуть и нечего о них говорить. А вот Яра мне по-прежнему жаль до гула в висках.

В конце апреля мне вдруг начинает казаться, что я забываю его лицо.

Меня охватывает паника, как будто я забываю саму себя. А ведь идёт всего только первый год.

Я нахожу его фото – одно из немногих, что есть у меня. Из той пачки, которую когда-то дал мне Эдуард. Это странно и дико – на фото единственный, наверно, день, когда у нас всё хорошо. И этот день теперь есть у меня.

Ещё какое-то время я хожу сама не своя. Я думаю – а что, если он тоже забудет, как выгляжу я?

Если бы я была его любовницей или женой, я послала бы своё фото, а сейчас – я ничего не могу послать. Думаю, Яру от такой фотографии стало бы только хуже.

Сначала мне в голову приходит идея послать журнал – апрельский номер, в котором я на последней странице красуюсь крупным планом, как фотограф года. Честно говоря, я думаю, меня выбрали на эту роль только потому, что у меня самое презентабельное лицо.

Журнал кажется идеей неплохой – но я не знаю, правильно ли Яр поймёт. А потом абсолютно дурацкую идею случайно подсказывает Марк.

– Яна, а ты бы обнажёнку стала снимать? – спрашивает он.

– Что?.. – слегка ошарашенно спрашиваю я. Марк знает, что я люблю всё красивое. Свадьбы беру, только когда за них платят действительно хорошо. А это, ну…

– Об-на-жён-ку, – он повторяет по слогам. – Полную.

Я мотаю головой и объясняю почему.

Марк фыркает.

– Деревня. Иногда всё это выглядит очень даже красиво.

Он тянется за какой-то брошюрой, а затем протягивает мне портфолио какой-то модели. Парень в самом деле выглядит хорошо – хоть и не одет от слова совсем. Я листаю одну страницу за другой.

– И что? – спрашиваю я, долистав до конца.

– У тебя бы тоже получилось ничего.

Я почему-то уверена, что в этой сессии мне быть не фотографом – и потому попросту швыряю альбомом в него. Марк хохочет и тащит меня в постель, но всё время, пока мы трахаемся, разговор не даёт мне покоя.

– А кто может делать такие фотки? – спрашиваю я с утра. Марк подмигивает.

– Подаришь парочку мне?

– Нет!

Марк и не думает спорить, но всё-таки сводит меня с фотографом. Яру фотографию я отправляю через три дня – я с трудом узнаю на ней себя. А вот он… Интересно, узнает ли он? Странно, но от этой мысли становится горячо внизу живота.

И ещё одна мысль посещает меня, когда я думаю о том, что не увижу его десять лет.

Мне тогда будет тридцать семь. Чуть больше того, сколько было Яру, когда начался наш непонятный роман. Мне кажется, что тридцать семь – это старость, смерть. Но он тогда казался мне молодым.

Наверное, дело не в том, сколько будет мне, когда я увижу Яра в следующий раз. Дело в том, сколько лет разделило нас. Сколько лет прибавится к тем тринадцати, которые мы спустили в трубу. Вместе получается двадцать три – почти что вся моя жизнь.

Мне сейчас двадцать семь, и я вдруг думаю, что столько же было Яру, когда он впервые увидел меня.

Что сделала бы я, если бы сейчас четырнадцатилетний Яр вертел задницей передо мной? Поцеловала бы? Скорее просто затащила бы в кровать. И не дала бы ему шанса возразить.

ГЛАВА 63

С тех пор посылки я отправляю каждые три дня.

Сама не знаю зачем.

Мне просто кажется, что пока есть эти коробки – Яр хотя бы чуточку со мной. И постепенно я уже перестаю понимать, как всё прошедшее время жила без них.

Кладу в основном еду, сигареты, одежду – когда придумываю что, а с третьей посылки начинаю отправлять и журналы – те, в которых есть новости, которые могли бы Яра заинтересовать. Отправляю и те, в которых есть мои работы.

Я вспоминаю, что у меня был друг Коля, которого загребли в армию – нам тогда было по семнадцать лет. Мать таскала ему книги и шоколад. Я посылаю и то, и то. Книги в основном те, которые сама читала в последнюю пару лет – выборочно, конечно, не думаю, что Яр Пелевина стал бы читать.

Было бы проще, если бы Яр ответил на моё письмо. Если бы сам сказал, что происходит там у него, и чего-нибудь попросил. Впрочем, я слабо представляю, чтобы Яр стал меня о чём-то подобном просить.

Писем я больше не пишу – отчасти потому, что не рассчитываю получить ответ, а отчасти – потому, что не знаю, что ещё я не говорила ему и что могу сказать.

Мне больше не кажется, что тот день в Швейцарии был нашим единственным счастливым днём. Я вспоминаю, как мы гуляли по берёзовому лесу около Яровой дачи. Как иногда просто сидели в его квартире на Таганке и смотрели на огонь – если честно, на искусственный огонь смотрела в основном я, а Яр смотрел на меня. Я отлично это знала, но старалась не показать – потому что стоило Яру самому заметить, что он на самом деле заинтересован мной, как он тут же начинал пороть какую-то хрень.

Я не понимаю, почему ему так нравилось меня обижать. И, наверное, уже не хочу понимать. Я хочу только снова вернуться в один из тех вечеров – и пусть нам не о чем было говорить, за вечером начиналась ночь. Яр трогал моё тело так, как не трогал меня никто. Яр проникал в меня всем своим существом. И чем больше я думаю об этих ночах, тем преснее мне кажется всё, что происходит со мной.

Когда в середине мая я просыпаюсь в постели Марка и всё ещё чувствую руку Яра на своём бедре, я понимаю, что нужно что-то менять. И первым, что я меняю, оказывается Марк – хоть мне и было какое-то время с ним хорошо, я абсолютно отчётливо осознаю, что он никогда не сможет дать мне то, что давал Яр.

Работу я менять не хочу, но этой весной меня снова тянет фотографировать места, где нет людей, и я по-новому ощущаю их красоту. Я проявляю фотографии сама и кладу их в посылки, потому что больше всего хочу, чтобы на этих фотках кроме деревьев и едва зеленеющей травы были вместе я и Яр.

Так я обхожу с фотоаппаратом Москву и заново её узнаю. Теперь у меня есть цель, и фото получаются совсем не такими, как в прошлый раз.

Впрочем, кроме как отправлять Яру, мне некуда их девать. Работа остаётся работой и продолжает идти своим чередом.

После майских праздников у меня берут ещё одно интервью. Я крашусь в этот день, что в последнее время делаю не часто – не для кого. Фотки получаются такие, что у меня сердце щемит от желания, чтобы их увидел Яр. Но в этот раз я почему-то не рискую отправить ему даже журнал.

В целом, у меня такое чувство, что Яр занимает мои мысли на сто процентов – и ещё на два. Попытка жить без него провалилась с треском – наверное, это нужно признать. Конечной точкой в осознании моей болезни становится момент, когда мне приводят фотографироваться зрелого мужика – для рекламы каких-то спортивных товаров. У него очень фактурное лицо, но всю сессию я не могу понять, кого он мне напоминает. И только когда фотки лежат у меня на столе, я абсолютно отчётливо вижу, что все четыре часа съёмок заставляла его садиться в те позы, в которых обычно сидел Яр. Я даже ракурсы выбирала те, с которых смотрела на Толкунова сама.

Это осознание, впрочем, не меняет ничего. Я здесь, а Яр там. И ничего, кроме посылок, я для него сделать не могу.

Какое-то время я перевариваю эту мысль, а потом испытываю непреодолимое желание врезать себе по башке. Я, конечно, не самая прилежная ученица, но могла бы вспомнить про возможности подать на апелляцию, оспорить решение и т. д. и т. п.

Поисками подобных путей я и занимаюсь следующие несколько дней. И довольно быстро сталкиваюсь с проблемой, что не знаю о случившемся ничего. Только то, что была девочка, до ужаса похожая на меня. И еще, пожалуй, то, что Яр ходил к проституткам. Не знаю, что из этого меня больше злит.

В общем, первым делом я еду к Кате, потому что больше на фирме Яра не знаю никого. И в тот же день с некоторым (не слишком, впрочем, сильным) удивлением узнаю, что Катя уволилась и уехала в Канаду. Логично, учитывая то, что фирма Яра на момент вынесения приговора балансировала на грани банкротства.

Я начинаю выяснять, куда делся Роман – я ведь помню тот разговор, который краем уха зацепила. Но и Романа след простыл. Вообще такое чувство, что исчезли все, кто был связан с этим делом хотя бы краешком руки.

Я трепыхаюсь ещё какое-то время, иду в бордель, который, к слову, называется красивым словом «модельное агентство». Парня, который здесь у руля, я видела пару раз – и вовсе не тогда, когда моделей искала. Он тоже, похоже, меня узнал. Усмехается неприятно и спрашивает:

– Работу пришла искать?

Мне становится противно, но тему я развивать не хочу – всё равно никто из моих старых знакомых по дому Яра не поверит, что у меня всё хорошо. Я осторожно задаю несколько вопросов насчёт предоставленных Яру услуг, но мне довольно быстро становится понятно, что здесь со мной никто не станет говорить. Я сажусь в машину и собираюсь ехать домой, но где-то на полпути меня застаёт звонок. От голоса, который звучит в трубке, бегут по спине мурашки и стынет кровь.

– Я же тебе говорил, не лезь, – напоминает отец.

Я молча вешаю трубку и резко делаю поворот – домой я ехать уже не хочу и вместо этого еду к Туку.

Странно, но Тук повторяет мне почти то же самое, что уже сказал Журавлёв:

– Я же тебе сказал, не лезь.

– Почему? – я пытаюсь высмотреть ответ в его лице, но не вижу ничего. – Кантимир, я не могу так. Я должна сделать что-нибудь для него.

Тук поджимает губы и какое-то время молчит.

– Живи, – говорит он.

– Что?..

– Просто живи. И не вляпайся больше ни в какое дерьмо.

Вот и весь разговор. Такое чувство, что его устами говорит Яр, но мне всё равно. Тук не понимает, что я просто не могу жить без Яра, как бы ни хотел. Вряд ли он когда-нибудь так сходил с ума. Я уже знаю к тому времени, что свою жену он бросил, когда понял, что ей нужно только бабло. Если честно, даже если бы Яру нужно было от меня что-то вроде того – ну не деньги, но, к примеру, только секс – я бы не сумела поступить так, как он.

Расследование не двигается с места. Главное, чего не хватает, это слов самого Яра. И хотя последние дни тянутся бесконечно долго, в конце концов наступает восемнадцатое мая – двадцать первого день свиданий.

Я сама не замечаю, как оказываюсь в поезде. До последнего дня я всё ещё не знаю, что собираюсь ехать к нему, а потом ноги будто бы сами меня несут. Рядом со мной на полке лежит посылка – значит, я всё же успела подумать головой, но как собирала её – не могу вспомнить, хоть убей.

Размеренно постукивая колёсами поезд стремительно несёт меня на восток, и чем дольше я сижу, глядя в окно, тем глубже меня пробирает дрожь. От мысли, что через три дня я увижу Яра, расплывается на душе солнечное пятно.

– Я-ро-слав, – шепчу я по слогам. Благо, в купе кроме меня никого. Никогда ещё я не хотел его объятий так, как в тот момент. Да что там объятия… Просто увидеть его лицо. А если улыбку – совсем хорошо. Он так редко улыбался всё то время, что я его знала…

Я сама себя обхватываю руками, пытаясь представить, что это руки Яра лежат на моих плечах. Он делает со мной что-то странное. Я никогда и ни с кем не вела себя так, как с ним. И… никто и никогда не вёл себя со мной так, как он.

Последняя мысль мгновенно спускает меня с небес на землю. Будто оборванная струна.

Я смотрю на свою левую кисть и вспоминаю больницу, куда он ни разу не пришёл. Палец слушается плохо до сих пор, если не сказать – не слушается вообще. Не то чтобы я не могла жить без мизинца, но всё же то, что Яр не вспомнил обо мне ни тогда, ни потом, кое о чём говорит.

Мысль о том, что он нанял Диму, почему-то не приходит мне в голову в тот момент – только воспоминания об одиночестве, когда мне так нужно было, чтобы он хотя бы недолго побыл со мной.

Вспоминаю я и своё единственное письмо, на которое так и не получила ответ. И прошлую поездку на зону – теперь уже в голову лезут не столько тётки с баулами, сколько равнодушное лицо охранника с сухими бледными губами:

– Толкунов не придёт. Посылку могу передать.

Я всё-таки не такая дура и посылку ему не отдаю, но и не знаю куда её девать – не тащить же с собой в Москву. Отдаю в ближайшее почтовое отделение и отправляю туда, откуда только что пришла. Но это всё ерунда, потому что в голове только одна мысль и в груди тупая боль, которая, кажется, была во мне всегда, всё то время, что Яр был рядом со мной. Яр не придёт.

– Что за чертов мудак? – шепчу про себя и тогда, шатаясь по коридорам, полным людей, где почему-то все шарахаются в стороны от меня, и тремя месяцами позже, сидя в купе.

Я. Яру. Не нужна. Понять, вроде бы, достаточно легко. Так какого чёрта уже четыре года это не укладывается у меня в голове?

Я пересаживаюсь на ближайшей станции и еду обратно в Москву.

ГЛАВА 64

Кажется, я начинаю входить в какой-то дурной цикл.

Иногда я почти нормальна. Я почти осознаю, что Яра нужно выкинуть из головы. Почти уверена в том, что веду себя как идиотка. Потом это проходит, и я продолжаю думать о нём.

Лето в этом году дождливое – кругом серая, промозглая сырость. Ребята договариваются поехать в Испанию. Я Испанию люблю… Была там, когда мне было пятнадцать лет. Но стоит мне подумать об Испании, как я вспоминаю то злосчастное фото, которое положили Яру на стол, и больше я никуда ехать не хочу.

Есть ли в моей жизни хоть одна вещь, которая не напоминает мне о нём?

Тогда, сразу после поездки, меня опять начинает мучить совесть. Она мучает меня день за днём в течение двух недель, пока я не плюю на гордость и не сажусь писать письмо.

Написать что-то внятное мне удаётся с трудом. Кажется, всё, что я хотела бы сказать Яру, я уже написала в дневнике. Сейчас… Сейчас я просто хочу, чтобы он меня поцеловал. Просто хочу ощутить ещё раз мягкость его губ на своих губах… Я невольно вспоминаю, с каким трудом мне дался первый поцелуй, и снова становится обидно. Никто и никогда не показывал такого пренебрежения ко мне.

И тем не менее я сажусь писать письмо. Я пишу, что что бы он там ни думал и что бы ни делал, я всё равно его жду. И всё равно его… люблю. Я запаковываю конверт и долго думаю, надо ли это письмо отправлять, но потом закрываю глаза и так, не глядя, кладу его в коробку.

Этим летом, когда половина моих знакомых уезжает из Москвы, я чувствуя себя абсолютно одинокой, изолированной ото всего. Я хожу по мокрым от дождя улицам, иногда навожу на какие-то закоулки объектив, но не фотографирую ничего.

Расследование, которое я начала в мае, не привело ни к чему – вернее, оно привело меня туда, где я и начинала. Тук только посмеялся надо мной.

– Я же тебе говорил, – сказал он, закуривая. Я стояла рядом с ним на лестнице. Курить не хотелось совсем. – Не такие, как ты, пробовали.

Я прицокнула языком.

– Да я же знаю, кто подставил его!

– И что?

Я молча смотрела на него.

– Яр тоже знает. Только доказать не может ничего.

Я склонила голову вбок.

– Тук… А ты общался с ним… После… Ну…

Тук затянулся в последний раз и выплюнул бычок.

– Поздно уже. Вали домой.

Я хотела возразить, но он молча развернулся и скрылся за дверью. Вот и всё.

Однако у меня появились основания думать, что Тук знает что-то о нём. Расстались они плохо, но по тому, как Тук поминал Яра во время наших недолгих встреч, злости в его голосе я уже не ощущал. И если так, получалось, что Яр соизволил дать о себе знать, но ему. А я… В конце концов, кто я для него? Шлюха – и всё.

Эта мысль посетила меня в салоне машины, когда я ехала домой, и я со всей дури ударила по приборной панели рукой – но не добилась ничего.

Я в очередной раз пообещала себе, что буду просто жить – как должна была сделать уже давно. Позвонила Серёге в Испанию и сказала, что на днях прилечу. Новость Серёга принял как всегда легко.

Испания ударила мне в глаза солнцем и синевой неба в первый же миг. Впечатление было таким сильным, что мысли о Яре напрочь вышибло из головы. Три дня мы лежали на чёрном песке в тёмных очках, и я не думала вообще ни о чём – меня не посещала ни одна мысль. Голова была так же пуста, как это небо без тени облаков.

По вечерам ребята шли в клуб – я не шла. У меня клубная жизнь вызывает даже не воспоминания, скорее какое-то ощущение обязаловки. Я там не отдыхаю. Я сидела в одиночестве на крыше отеля, потягивала коктейль и мне было хорошо. Ровно до тех пор, пока не раздался звонок.

Я достала телефон и мрачно посмотрела на экран. Номер был незнакомый, но это не значило ничего. Мне часто звонят чьи-то секретари или агенты с незнакомых номеров. Я взяла трубку и произнесла:

– Алло.

– Привет.

Сердце ухнуло куда-то глубоко, и я не сразу поняла, что перестала дышать. Голос в трубке слегка хрипел. Или даже, заметно хрипел. Он был усталым и, произнеся всего одно слово, Яр замолк – он явно не знал, о чём ещё говорить. Судя по всему, ситуацию нужно было разруливать мне, но у меня тоже не было слов. Всё, что я смогла выдавить из себя, было такое же хриплое, задыхающееся:

– Привет.

Наступила тишина. Ненавижу себя за эту минуту тишины, потому что тогда я не сообразила, что нахожусь в Испании, за тысячи километров от Москвы, а Яр на востоке России.

Мне хотелось что-то сказать, но время текло, а я всё ещё не знала что. Если бы мы были рядом, лицом к лицу, я знаю, что бы я сделала – бросилась бы ему на шею, поцеловала, наплевав на всё, ну, а если бы… Если бы было нельзя, просто коснулась рукой.

Я вытянула руку перед собой.

– Ярик, это ты? – тихонько спросила я, хотя и так знала ответ.

Он какое-то время молчал. Потом, похоже, сглотнул.

– Я.

И снова наступила тишина.

Я так и не успела придумать ничего. В трубке раздался шорох, секундный щелчок – и пошли короткие гудки.

– Яр! – выдохнула я вслед, ощущая, что теряю его навсегда.

Я тут же перенабрала номер, но это не помогло – на счету не было ничего.

Остаток вечера я металась по номеру, не зная, к чему себя применить.

Первым порывом было лететь в Москву – и не знаю, что бы было, если бы я смогла достать билет. Я даже звонила в аэропорт, но самолёты были забиты на неделю вперёд. А через неделю у меня и без того был куплен билет.

Я спустилась вниз и впервые с начала этого маленького отпуска всерьёз взялась за алкоголь – не знаю, чего я хотела добиться. Скорее всего – просто хотела забыть. Конечно же, не помогло.

Яр стоял у меня перед глазами как наяву, сжимая телефон. Я видела, как проскальзывает кадык по его горлу, как размыкаются сухие губы, и как он произносит: «Привет».

«Привет»… Наверное, только восьмиклассница представляет, как много может быть спрятано в этом слове. Восьмиклассница – и я. Потому что у меня, как и у неё, не было другой пищи для фантазии, кроме короткого звонка. И мы за весь тот чёртов разговор так и не сказали друг другу ничего. Ничего…

Я оплатила телефон и попыталась перезвонить ещё раз, но не услышала ничего, кроме коротких гудков. Вот и всё. Шанс упущен.

А потом я стала думать – может, это просто не его телефон? Номер был мобильный, что странно. Я решила, что обязательно надо спросить у Тука, откуда в тюрьме мобильный телефон. Но в те дни даже Тук был слишком далеко. А не думать о Яре я не могла и потому пила, чтобы хоть немного затуманить мозг.

«Привет». «Я». Никогда в моей жизни не было настолько значимых слов.

Не помню, сколько я выпила за следующие три дня. Уверенность, что нужно поехать к Яру, крепла во мне с каждым днём. Она становилась тем отчётливее, чем непонятнее был разговор.

Кажется, это намерение и моё странное состояние в те дни замечал не только я. Серёга молчал, а вот Костя, ещё один из наших моделек, всё время подсаживался ко мне и то и дело норовил обнять.

В Москве он так себя не вёл, да и общались мы с ним не особо тесно – так, на сессиях, да общих сборах. В эти же дни он стал как-то по-особенному меня выделять.

– Ты Лагуну любишь, Яна? – голос его тем вечером с трудом преодолел океан опьянения, накрывший меня с головой.

– Лагуна – дерьмо, – отрезала я. Если честно, в тот вечер я бы даже алмазы назвала дерьмом.

– Может, тебе просто одиноко, а? Вот и не нравится всё.

Я пьяным взглядом посмотрела на него.

– Ты кто?

Костик улыбнулся одним уголком рта и придвинулся ко мне тесней.

– Может, я тот, с кем тебе будет легко?

Мне явно не было с ним легко. И становилось тяжелей по мере того, как я трезвела.

– Руку убрал, урод.

– За языком следи, Яна.

Я сама скинула его руку и, чуть пошатываясь, встала.

Костик недовольно прицокнул языком.

– Бля, ну что ты вечно такая? Это всё этот твой… Хромой?

– Чё? – на последнем слове я окончательно протрезвела, потому что шестым чувством поняла, про кого он, но верить, что даже этот грёбаный Костик может что-то знать, не хотела.

– Я говорю, это всё твой долбанный Толкунов? Смирись, больше он не такой крутой и тебе от него не перепадёт.

Я испытала непреодолимое желание ему вмазать, но, во-первых, положение было неудобное, во-вторых, я всё-таки хотела узнать:

– Как это понимать?

Костик сделал характерный жест, отвернул чуть лицо и усмехнулся, зыркнув на меня одним чёрным глазом, а потом встал:

– Да опустили твоего Толкунова, вот что. Теперь не он трахает, а его. У меня друган только что…

Договорить я ему не дала. Кулак сам врезался в его лицо, а потом я как-то оказалась на нём верхом. Уверена, ещё пару минут назад он об этом мечтал, но теперь наверняка жалел. Я била не так, как бьют в пьяное драке, а так, как учил меня Яр. Но я ничуть не жалела об этом потом, когда уже в Москве он стал ныть про своё лицо и прислал ко мне юриста – такого же педика, как он.

– Какой нахер друган? – проревела я ему в лицо, в последний раз ударяя макушкой о пол.

– Бля… Пусти, дура…

Голос у Костика был слабенький и почти женский в эту секунду.

– Я задала вопрос.

– Такой!

Добиться от него я так ничего и не смогла. Ударила ещё несколько раз, пока не подоспели вышибалы и не оттащили меня прочь.

В тот вечер билет я всё-таки достала – взяла не в Москву, а транзитом в Иркутск. Потом оттуда на поезде до самой зоны. Сидела в плацкартном вагоне и обнимала руками свои голые плечи – я даже шмоток тёплых с собой не взяла.

Дальше встал вопрос, как мне попасть к Яру вообще – кроме длительных свиданий, на которые мне так не везло, ему полагалось ещё два краткосрочных, но их нужно было отдельно оформлять.

Я провела в кабинете начальника два часа и потратила две штуки, чтобы решить этот вопрос, но это последняя трата, о которой я могла бы пожалеть.

Встретиться наедине нам, впрочем, не дали всё равно.

Я уехала из колонии поздно вечером. Сидела в вагоне и смотрела за окно, силясь разглядеть что-то в наступившей темноте, а видела только его глаза – усталые и пустые. Но даже сейчас, когда он уже снова был далеко, мне казалось, что я сама чувствую его боль.

– Ярик… – прошептала я. Кажется, слёзы навернулись у меня на глаза, но я тут же сглотнула подступивший к горлу ком. Такого я увидеть никак не ожидала.

ГЛАВА 65

Ярослав Толкунов понял, что дело нечисто, когда охранники растолкали его в пять утра и вместе с другими обитателями СИЗО дубинками принялись загонять на этап.

Что дело проплачено – было ясно, конечно, с самого начала, ещё тогда, когда девочки отказались говорить за него. Поначалу Яр думал, что дело в простом запугивании, но уже через какое-то время стало ясно, что работа ведётся серьёзно – кое-кто из участников процесса довольно откровенно намекал, что ему платят больше.

Больше… Яр мог бы повысить ставки, если бы знал уже названную цену, но как всегда в таких случаях торг приходилось вести вслепую.

В первый раз с тех пор, как он решил распрощаться с криминальным миром, он жалел об оборванных связях и о том, что многие, слишком многие дела переложил на ненадёжных людей.

Первым из них – из тех, кто ещё был жив – оказался Роман. Он как хорошая собака учуял, когда надо делать ноги – или это чуют всё-таки крысы? Яр точно не знал. Знал только, что к тому времени, когда нанятые на стороне пацаны пришли к нему домой, квартира уже была пуста. Работай Яр со своими людьми, он заставил бы их землю носом рыть, но найти падлу, которая замутила эту подставу; но свои люди могли и не захотеть наказывать собственного начальника, того, кто был знаком им куда лучше, чем Яр.

Дело пришлось спустить на тормозах – просто поставить галочку в голове, завязать узелок. Яр таких узелков не любил, предпочитая решать вопросы здесь и сейчас, но всё же приходилось иногда.