Создавая несовершенство

Сестра замерла. Ее взгляд скользил по мне, как по восковой фигуре.

– Просто попробуй с ней поговорить. Я бы не стала так настаивать, если бы не видела в этой девушке то, что может помочь тебе найти вдохновение.

Я молча слушал сестру, но не мог сказать и слова. Всегда был скуп на эмоции, всегда думал, что молчание разрешит ситуацию само собой, но сейчас…

Что-то внутри рвалось наружу, и перед глазами вновь возникли эскизы Дарьи.

Они и вправду были… гениальными, дерзкими… Как новый глоток вдохновения.

– Пожалуйста, – прошептала сестра и взяла меня за руку. – Хотя бы просто встреться.

– Я не обещаю, – сиплый голос выдавал мое волнение. Я был в замешательстве, но точного ответа не знал. – Но попробую подумать над этим.

Софи улыбнулась и, развернувшись, вышла прочь, оставив меня наедине со своими мыслями.

И чертовой коробкой, в которой лежало красивое белье.

Коробка смотрела на меня, а я на нее. Что-то немыслимое тянуло вновь подойти ближе, потрогать ткань, рассмотреть узоры. И я сделал это, сам того не понимая.

Только сейчас ощутил аромат кофе и апельсиновой корки, такой манящий и терпкий.

Черт. А быть может, София права?

Глава 3. Дарья

Мои пальцы машинально разглаживали шёлк, пока мысли кружились в голове, как осенние листья на ветру. Августин… Его имя жгло язык, словно я попробовала что-то горькое и не могла избавиться от послевкусия. Я привыкла к одиночеству, к тому, что никто не проникает за стены, которые я возвела вокруг себя. Но этот мужчина… Он словно нашёл лазейку в моей обороне.

В мастерской царил полумрак. Свет ламп падал на разложенные ткани, создавая причудливые тени на стенах. Я работала над новым корсетом, вплетая в него металлические нити, словно паук, плетущий свою паутину. Каждый стежок был точным, каждый узор – продуманным. Но мысли всё время возвращались к нему.

Черт.

“Шип и бутон” – моя новая коллекция. Каждый корсет – как цветок, готовый раскрыться, но защищённый острыми шипами. Я вплетала в ткань металлические нити, создавая узоры, напоминающие татуировки. Это было больше, чем просто бельё – это было настоящее самовыражение для тех, кто не боится показать свои раны.

– Идиотка, – прошипела я, с силой втыкая булавку в манекен. – Он тебя даже не запомнил.

Но я знала, что это неправда. Его взгляд, когда он рассматривал мою единственную работу… В нём было что-то большее, чем просто профессиональный интерес.

Что-то, что заставило моё сердце биться чаще.

Мастерская, арендованная на первом этаже старого дома, пахла воском и кофе. На столе – коробки с шёлком из Лиона, кружевом из Брюгге, металлической фурнитурой, которую я коллекционировала годами. Здесь я была королевой. Здесь не было места мужчинам в идеальных костюмах, чьи слова резали точнее ножниц.

Но что-то изменилось. Что-то сломалось в моей броне. Я вспоминала, как его руки дрожали, когда он рассматривал белье. Как в его глазах на мгновение промелькнуло что-то живое, настоящее.

И это пугало меня больше всего.

Я привыкла быть сильной. Привыкла полагаться только на себя. После того, как отец оставил нас с матерью, а мама… она просто сломалась. Я научилась строить стены, научилась не доверять никому.

Но этот мужчина… Он словно нашёл способ пробраться сквозь мои барьеры.

В воздухе витал аромат кожи и шёлка. Металлические нити поблёскивали в свете ламп, словно звёзды в ночном небе. Я продолжала работать, но мысли всё время возвращались к нему. К его холодному взгляду, к его отстранённости.

К тому, как он превращал боль в искусство.

Естественно, я видела его работы. София показывала их, и только сейчас до меня дошло, что они – его.

В мастерской было тихо, только тиканье старых часов нарушало тишину. Мои новые зарисовки казались теперь не такими надёжными, а металлические шипы – не такими острыми.

Я подошла к окну. На улице шёл дождь, капли стекали по стеклу, словно слёзы.

Стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Я не ждала никого.

– Открыто, – бросила я, не отрываясь от окна. Но что-то заставило меня обернуться, будто бы притягивало магнитом.

Он вошёл, словно тень скользнула по комнате.

Августин.

Он стоял у стола, словно тень скользнула по комнате. Чёрный костюм подчёркивал его бледность, делая его похожим на призрак из моих беспокойных снов. Его взгляд скользил по моим эскизам, разбросанным по столу, словно рентгеновский луч проникал сквозь бумагу, изучая каждую линию, каждый штрих.

– Впечатляет, – произнёс он наконец, его голос звучал глухо, будто доносился из-под воды. В нём слышалась та же отстранённость, что и в нашу первую встречу.

– Что вы здесь делаете? – я старалась не выдать своего волнения, но предательский стук сердца отдавался в ушах.

– Был неподалёку и решил зайти к вам, – ответил он, не отрывая взгляда от недоделанного корсета на манекене. Его руки слегка дрожали, когда он поправлял манжету – единственный признак того, что он не так холоден, как кажется.

– Звучит как-то неправдоподобно, – фыркнула я, подходя ближе. Металлические нити на столе звякнули под моими пальцами, словно предупреждая об опасности.

Августин уже протянул руку к папке, в которой таились мои «ужасные» чертежи, которые никогда бы не увидели свет. Я с опаской захлопнула её и отодвинула в сторону, будто защищала самое ценное, что у меня было.

Между нами с Августином образовалось непрофессиональное расстояние – не физическое, а какое-то другое, более глубокое. Словно мы стояли на разных берегах одной и той же реки, и вода между нами бурлила и пенилась.

– А вы со своими гостями всегда такая колючая? Или это профдеформация от работы с металлом? – его губы искривились в подобии улыбки, но глаза оставались ледяными.

– Ювелиры тоже, знаете ли, не блещут мягкостью, – ответила я, скрещивая руки на груди.

В воздухе повисло молчание, тяжёлое и вязкое, как смола. Я чувствовала, как его взгляд изучает меня, словно пытаясь прочитать мысли, написанные между строк моих эскизов. И в этот момент я поняла: он не просто пришёл сюда случайно. Он пришёл, потому что что-то в моих работах задело его за живое, как заноза, которую невозможно вытащить.

– Знаете, – произнёс он наконец, его голос звучал почти нежно, – ваши “дработы” напоминают мне о чём-то… личном. О чём-то, что я давно пытался забыть.

Я вздрогнула, словно он коснулся меня через разделявшее нас пространство. В его глазах на мгновение промелькнуло что-то живое, настоящее – и это напугало меня больше, чем все его ледяные взгляды вместе взятые.

– Не знаю, о чём вы, – ответила я, отворачиваясь к окну, за которым сгущались сумерки. – Мои работы – это просто работы. Ничего личного.

Но даже себе я не могла признаться, что это ложь. В каждой линии моих эскизов, в каждом элементе, вплетённом в ткань, была частичка меня. И сейчас этот холодный, отстранённый мужчина стоял передо мной, словно пытаясь разгадать код, которым я так старательно столько лет зашивала свою душу.

– Вы ошибаетесь, – прошептал он, его голос вдруг стал таким близким, словно он стоял прямо за моей спиной. – В каждой вашей работе есть душа. И это делает их особенными.

Я замерла, не в силах пошевелиться или что-то сказать. Его присутствие словно наполнило всю комнату, вытесняя воздух.

– Так что вы здесь делаете? – спросила я, стараясь придать голосу твёрдость.

Августин выпрямился, будто бы его кто-то похлопал по спине.

– София любит оставлять бумажки с адресами, – он продолжал осматривая комнату с видом аукциониста, оценивающего лот. – Вы арендуете это… помещение?

– Это называется мастерская, – огрызнулась я, блокируя его путь к другому столу с эскизами. – И у меня нет времени на игры, скажите, чего вы хотите, и уходите.

Мужчина слабо улыбнулся, и в этой улыбке промелькнуло что-то хищное.

– Это прозвучит странно, но я пришёл, чтобы предложить вам сделку.

Сердце подпрыгнуло к горлу, перекрыв кислород. Я почувствовала, как кровь прилила к щекам, выдавая моё волнение.

– Сделку? Я не шью бельё для мужчин.

Мужчина глухо рассмеялся, будто бы я сказала глупую студенческую шутку, которую он не слышал столько времени.

– А вы хороши, Дарья. Мне нравится. Знаете, почему я здесь?

Он достал из портфеля папку. Я заметила, как его руки слегка дрожали – единственный признак того, что он не так холоден, как кажется.

– Что это? – спросила я, не двигаясь с места.

– Договор о сотрудничестве. Я хочу с вами поработать. Ваши работы… они живые, в отличие от моих последних коллекций.

Я взяла папку, открыла. Условия были более чем выгодными: финансирование, продвижение, возможность участия в Неделе моды. Каждая буква словно жгла пальцы, напоминая о том, как долго я к этому шла.

– Почему я? – спросила я, хотя уже знала ответ.

– Потому что вы превращаете боль в красоту, а не в пафос, – его губы искривились в подобии улыбки.

Я задохнулась. Неделя моды. Тот самый прорыв, о котором мечтала. Но…

– Условия? – спросила, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Полный контроль над дизайном украшений. Вы предоставляете эскизы белья, я вплетаю в них металл и камни. Никаких прав на ваши идеи, самовольничество. – Августин облокотился о стол, сложив руки на груди. – Все идеи строго оговариваются со мной и… – он наклонился, чтобы прочитать название на моей кожаной куртке. – «Noir» придётся убрать. Слишком депрессивно.

– Нет. – Я отступила, наткнувшись на стол. – «Noir» – это не цвет. Это…

– Правда, – закончил он. – Знаю. Вы шили для жертв домашнего насилия. Скрывали шрамы под кружевом. Потом бросили, потому что не смогли спасти всех.

Его слова ударили, как пощёчина. Откуда он знает? Кто ему рассказал?

– Не ваше дело, – процедила я, сжимая кулаки. – И название останется прежним.

– Упрямая, – пробормотал он, но в его голосе не было раздражения, только… что-то другое.

– А вы слишком много о себе возомнили, – огрызнулась я. – Думаете, можете прийти и диктовать условия?

– Нет, – он выпрямился, его глаза вдруг стали ледяными. – Я думаю, что могу предложить то, о чём вы мечтали последние пять лет. И да, у меня есть условия.

– И что будет, если я откажусь? – спросила я, хотя уже знала ответ.

– Тогда вы останетесь здесь, в этой мастерской, – он обвёл рукой помещение. – Продолжите шить на заказ, никогда не выйдя на большой рынок.

Его слова были как удар под дых. Он знал, черт.. Знал всё….

– У вас есть время подумать до завтра, – сказал он, слабо улыбнувшись. – Но знайте: я не люблю ждать.

Глава 3.2

Мои пальцы дрожали, когда я снова и снова перечитывала договор, словно пытаясь найти скрытые знаки в каждой букве. “Полный контроль над дизайном украшений…” – эти слова резали как бритва, ведь за ними стоял он, человек, который смотрел на меня свысока, но при этом знал о моих ранах больше, чем я сама решалась показать.

“Логотип Ribelli & Noir…” – как насмешка над моим прошлым, над всем, что я строила годами в своей маленькой мастерской.

– К чёрту всё! – прошипела я, швыряя папку в угол. Листы разлетелись по комнате, как опавшие листья, а я осталась стоять, глядя на них, как на осколки своей жизни.

Его слова, словно яд, растекались по венам:

“Вы останетесь здесь… никогда не выйдете на большой рынок”.

Он знал. Знал о каждой мечте, о каждой черте в моих запыленных блокнотах, где я рисовала эскизы будущих коллекций. Неделя моды… Показы… Признание… Всё это казалось таким недостижимым, но таким необходимым, чтобы помочь тем, кто искал в моих работах защиту и силу.

Телефон затрезвонил, разрывая тишину. Лера. Мой буйный свет в конце туннеля. Её имя на экране всегда означало одно – пора выбираться из раковины.

– Привет, старуха! – её голос звенел, как колокольчик в шторм. – Жива?

Я выдохнула в трубку.

– Пока еще не померла. А ты что, хочешь подсобить?

Подруга засмеялась.

– Слушай, есть какие-то планы на вечер? Мы с тобой сто лет не виделись! Я даже забыла, как выглядит твоя прическа!

Я хотела возразить, но что-то меня остановило. Наверное папка, которая криво лежала на полу.

– Нет, планов нет.

– Супер! Давай в.. скажем… “Хризантеме” через час?

– Да, давай..

– Тогда до встречи!

– До встречи… – пробормотала я в трубку, когда звонок была завершен.

В этот момент я поняла: возможно, впервые в жизни, мне предстоит сделать выбор не между защитой и уязвимостью, а между одиночеством и возможностью быть понятой. И пусть этот выбор пугает до дрожи в коленях, но разве не этого я всегда искала?

“Хризантема” так “Хризантема”. Пора выбираться из скорлупы.

Через час я сидела в «Хризантеме», потягивая мартини с соком. Лера опаздывала, как всегда. Бар был полупустым, играла тихая музыка, и я могла наконец-то расслабиться.

Лера влетела в бар, как торнадо. Её ярко-розовые волосы развевались, как знамя, а леопардовые брюки в сочетании с шёлковой блузкой создавали образ, достойный обложки Vogue.

– Ты выглядишь как психоделический покемон, – не удержалась я, опускаясь на стул. Мой голос прозвучал глухо, как всегда бывает после долгих часов наедине с шитьём.

– А ты – как вдова на второй день траура, – парировала Лера, махая рукой официанту. – Рассказывай, что стряслось. И не ври, что всё хорошо.

Она заказала текилу – для нас обеих. Я наблюдала, как капли пота собираются на рюмках, пока они несут заказ. Огонь прокатился по горлу, обжигая путь к сердцу.

Лера щёлкала фисташки, её глаза блестели от нетерпения.

– Мне предложили контракт, – начала я, чувствуя, как слова застревают в горле. – Большой. На Неделю моды.

– Да ты что! – она хлопнула ладонью по столу так, что соседние посетители вздрогнули. – Это же прорыв! Почему ты не сияешь от счастья?

– Условия… странные, – я запнулась, разглядывая узоры на деревянном столе. – Нужно менять название бренда, согласовывать каждую деталь. И этот… партнёр… он… сложный.

– Все мужики сложные, – отмахнулась Лера, но в её голосе проскользнула нотка беспокойства. – Но если это шанс выбраться из тени – хватайся! Ты же столько лет работала над этим!

– А если это ловушка? – мои пальцы сжали рюмку до боли. – Если он украдёт мои идеи? Или…

– Или сожрёт тебя на завтрак? – она фыркнула, но в её глазах я увидела отражение своих страхов. – Да ты сама его сожрёшь с потрохами. Помнишь, как в институте ты заставила декана извиниться перед тобой? Ты – гроза пиджаков.

Я усмехнулась, но улыбка вышла вымученной. Лера верила в меня больше, чем я сама. Но она не видела, как его глаза впивались в меня, словно пытаясь прочесть каждую мысль.

– Не знаю, Лер.. все так сложно..

– Чего сложного? – она перекинулась через стол и понизила голос. – Тебе выпадает один шанс на миллион, а ты, как трусиха, прячешься в норе? Либо сейчас, либо никогда.

Больше мы на эту тему не говорили, потому что я не хотела. Нужно было утрясти всё то, что внутри бурлило адской лавой.

Следующий час мы говорили обо всем, но не о работе. И перед выходом, Лера что-то бормотала о “новой эре Дашиного белья”, но её уверенность казалась хрупкой, как бумажный змей на ветру. А я молчала, чувствуя, как сомнения, словно черви, подтачивают мою решимость. Может быть, это действительно ловушка? Или шанс, который выпадает раз в жизни?

В голове крутились его слова: “Вы превращаете боль в красоту, а не в пафос”.

Что он имел в виду? Комплимент или замаскированный укол?

Лера, не замечая моего состояния, продолжала болтать о перспективах, о том, как мы изменим мир моды. А я шла рядом, чувствуя, как сомнения и надежды сплелись в тугой узел в моей душе.

“Noir” – это не просто название. Это моя жизнь. Моя боль. Моя борьба. И теперь я стояла на распутье, не зная, что выбрать: остаться в своей маленькой мастерской или шагнуть в неизвестность, где каждый стежок нужно будет согласовывать с человеком, который знает о тебе больше, чем ты сама готова признать.

Ночь не принесла ответов. Я ворочалась, считая трещины на потолке, пока они не начали складываться в причудливые узоры. Его фразы крутились в голове, как заезженная пластинка, царапая сознание: «Вы останетесь здесь… никогда не выйдете…»…

В мастерской было душно, даже с открытым окном, и я чувствовала, как прошлое давит на плечи, словно невидимые цепи.

Я взяла ножницы, начала резать старые эскизы, но вместо освобождения почувствовала, как режу саму себя. Каждое движение было словно удар по сердцу.

– Хватит, – прошипела я, запивая кофе таблеткой от головной боли. Горечь во рту казалась символичной.

День прошёл впустую.

Я пришивала пуговицы к корсету и трижды переделывала шов, потому что руки дрожали, выдавая моё волнение. В какой-то момент я поймала себя на том, что рисую его лицо на обороте счёта за аренду. Тупой карандаш царапал бумагу, вырисовывая острые скулы, жёсткий взгляд и презрительную складку у рта.

– Чёрт! – Я смяла бумагу, швырнув её в урну, но она, как назло, отскочила и упала на пол.

К вечеру договор, будто сам собой, оказался в моей сумке. Я стояла на пороге мастерской, ключи дрожали в руке, а в голове билась одна мысль:

“Что ты делаешь?”.

Закат окрашивал небо в кровавые тона, и я вдруг поняла, что это может быть последний раз, когда я ухожу из своей маленькой крепости.

– Последний шанс, – прошептала я, глядя на угасающее солнце. – Или последний шаг в пропасть.

Офис Гольдшмидт был похож на ледяную скульптуру – сверкающий, острый, бездушный. Стеклянные стены искрились под холодным светом люминесцентных ламп, а стальные рамы окон резали вид Милана на геометрические куски, словно гигантская рука расчертила город под линейку. Даже воздух здесь казался стерильным, пропитанным запахом металла и дорогого парфюма, застывшего в тишине. Секретарь с лицом, словно выточенным из мрамора, проводил меня к лифту. Его шаги отдавались эхом в пустом холле, будто мы шли по коридору заброшенного дворца, а не к сердцу империи ювелирного короля.

– Августин ждёт вас, – произнёс он, не меняя интонации, будто зачитывал инструкцию к микроволновке.

Лифт взмыл вверх, а мой желудок остался где-то на первом этаже. Дверь открылась беззвучно, словно боялась нарушить священную тишину этого места.

Я вошла без стука – дерзость, которая обожгла мне губы, как крепкий виски.

Он сидел за столом из матового стекла, заваленным бумагами. Без пиджака, рукава белоснежной рубашки закатаны до локтей, обнажая вены, будто вычерченные тушью. На шее – тонкая цепочка с крошечным серебряным ключом.

«Ключ от чего? От сейфа? От сердца? Или от клетки, где он держит свои страхи?»

– Вы опоздали на два часа, – сказал он, не отрываясь от документов. Голос – ровный, как лезвие ножа.

Я швырнула папку на стол. Она проехала по гладкой поверхности, едва не сбив хрустальную пресс-папье в форме слезы.

– А вы всё ещё воображаете, что мир вертится по вашему расписанию? – мои ногти впились в ладони, оставляя полумесяцы боли.

Он поднял глаза. И я увидела то, что, наверное, не должна была видеть как клиент, как посетитель, как будущий партнер.

Синяки под глазами, чуть припухлые веки, словно он не спал ночами. Но больше всего меня поразило другое: в его взгляде не было привычной насмешки. Только усталость, глубокая и всепоглощающая, как океан подо льдом.

– Ну? – он откинулся в кресле, сложив пальцы в пирамиду. Его ноготь на указательном пальце был обкусан – мелкая деталь, которая вдруг сделала его человечным. – Вы решили принять моё предложение?

Я шагнула вперёд, оперлась ладонями о край стола. Стекло было холодным, как его голос.

– На моих условиях, – прошипела я, чувствуя, как сердце колотится в горле. – «Noir» остаётся. Я контролирую каждый стежок, каждую нить. Вы – свои камни и металл. И… – я вдохнула, вдыхая запах его одеколона – сандал и что-то горькое, словно полынь, – я хочу знать правду о броши.

Его пальцы дёрнулись, смяв уголок документа. Бумага захрустела, как кость под прессом.

– Это не часть сделки, – он встал, медленно, словно каждое движение давалось усилием. Его тень накрыла меня, как крыло.

– Тогда я ухожу, – я повернулась к двери, но ноги словно приросли к полу.

«Сделай шаг. Всего один шаг. Не оглядывайся».

– Это брошь моей матери. Точнее… эскиз.

Слова упали между нами, как окровавленный кинжал. Я замерла, чувствуя, как мурашки бегут по спине.

– Моя мать… – его голос дрогнул, раскололся пополам. Он схватился за край стола, суставы побелели. – Она рисовала те эскизы, когда умирала. Каждый день, между химиотерапией и обезболивающими. Брошь… должна была стать её лебединой песней. – Он закашлялся, будто слова застряли в горле колючками. – Но чертежи украли. В ту же ночь, когда её не стало. Вместе с кольцом… нашим фамильным кольцом.

Тишина.

Только тиканье напольных часов, отсчитывающих секунды до взрыва. Я обернулась. Он стоял, прижав ладонь к груди, будто пытаясь удержать что-то внутри. Его глаза блестели – не от гнева, от влаги, которую он отчаянно сдерживал.

Глава 4. Августин

Она стояла у двери, замершая, как оленёнок в свете фар. Её глаза – чёрные, слишком чёрные – метнулись к фотографии на столе. К этому проклятому браслету. Мои пальцы сжали край стола так, что стекло впилось в ладони.

Не сейчас.

Не с ней.

– Вы… – её голос дрогнул, и я почувствовал, как что-то в груди перевернулось, словно ключ в замке, который я годами не решался повернуть. – Вы сказали, чертежи украли. Когда именно?

Я закрыл глаза, пытаясь загнать обратно воспоминания. Запах больничных коридоров. Свет ламп, режущий даже сквозь опущенные веки. Мама, такая маленькая под белым одеялом…

– Десятого апреля. В три ночи, – выдохнул я, ненавидя себя за то, что цифры выскочили сами, как предатели. – Медсестра нашла её… без кольца. Без эскизов.

Она шагнула к столу, её рука потянулась к фотографии. Я рванулся вперёд, перекрывая путь.

– Не трогайте.

– Почему? – она взглянула на меня, и в её взгляде была не жалость. Вызов. – Боитесь, что я увижу то, что не должна?

Её палец почти коснулся края снимка. Моё тело напряглось, будто готовое к удару. Прикоснись – и я разобью тебя вдребезги.

– Это моя мать, – прошипел я, чувствуя, как галстук душит горло. – Ваше любопытство неуместно.

– А это мой браслет, – она ткнула в фото, где синяя полоска пластика тускло светилась на запястье медсестры. – Вернее, моей матери. Она работала в онкологии. Умерла через неделю после вашей.

Дыхание покинуло лёгкие, словно кулак невидимого противника ударил меня в солнечное сплетение. Её слова, будто осколки разбитого зеркала, впивались в сознание, а мысли разбегались, как испуганные птицы. Мама… её мать… Не может быть совпадением, ведь в этом мире не существует случайностей.

– Вы… – прохрипел я, пытаясь собрать воедино разрозненные фрагменты головоломки. – Вы что-то скрываете.

Её смех резанул слух – горький, ядовитый, словно кислота, разъедающая сталь.

– Это вы спрятали правду за своими стеклянными стенами! – голос звенел, как натянутая до предела струна. – Вы заманили меня сюда, швырнули свои условия в лицо, а теперь трясётесь, когда кто-то копает глубже ваших безупречных фасадов!

Она рванулась к двери, но я оказался там раньше, преграждая путь. Мои руки застыли по обе стороны от её головы, не касаясь, но заключая в невидимую клетку.

– Довольно! – прорычал я, и она замерла в миллиметре от моей груди. Наши дыхания сплелись в единый хаотичный ритм – рваный, прерывистый.

– Отойдите, – прошептала она, но не отступила. Её аромат – кофе и апельсиновая цедра – окутал меня, вызывая почти физическую боль. Слишком близко… Слишком…

– Вы не уйдёте, пока я не получу ответы, – процедил я сквозь стиснутые зубы. – Как ваша мать связана с кражей?