Идеальный парень напрокат

Она смотрит в окно, а я украдкой наблюдаю за ней. Её тонкие пальцы нервно теребят прядь каштановых волос. Нервничает. Отлично. Значит, не превратилась окончательно в ледяную статую.

– Спасибо, что не включил радио, – бросает она после десяти минут напряжённого молчания. – Я бы не пережила твой плейлист. Наверняка там какой-нибудь рок двухтысячных и завывания о несчастной любви.

– Ошибаешься, – ухмыляюсь, ловя её отражение в зеркале заднего вида. – У меня тут подборка подкастов «Как выжить в семье психопатов». Думал, тебе пригодится.

Она фыркает и скрещивает руки на груди, становясь похожей на надменную кошку, которую вытащили из-под дивана. Но я-то знаю… Видел, как она дрожала, когда Катя ушла. Как сжала стакан так сильно, что я испугался – не раскрошился бы он в её руках вместе с её гордостью.

Её зелёные глаза по-прежнему устремлены в окно, но я чувствую – она напряжена. В ней столько противоречий: такая сильная снаружи и такая уязвимая внутри. Как она умудряется сочетать в себе эту хрупкость и стальной характер?

– Зачем ты это сделал?В салоне повисает тишина, нарушаемая лишь стуком дождя по крыше. Её вопрос вонзается в меня, как острый осколок льда:

Голос ровный, но в нём дрожит сталь. Она всё ещё не поворачивается, смотрит в окно, а я ловлю себя на мысли, что любуюсь её профилем – чёткими линиями скул, изящным изгибом шеи.

– Ты же не знаешь меня. Не знаешь Катю. Мама будет клевать тебя вопросами. Ты думал об этом? Или у тебя в черепе только кофейная гуща?

Поворачиваю на её улицу. Фары выхватывают из темноты старые липы, покосившийся забор. Здесь всё пропитано запахом детства, которое давно сгорело. Как и у меня.

– Отвечай, – настаивает она. – Или тебе просто нравится играть в благодетеля?

Остановившись у её дома, глушу двигатель. Дождь теперь звучит громче, словно пытается заглушить наши слова.

– Благодетеля? – усмехаюсь. – Лиза, я не благодетель. Я тот, кто спасает себя.

Она наконец поворачивается, её брови сходятся домиком. Хмурится.

Смешно. Как будто пытается испепелить меня взглядом.

– Объяснись. Или я вылью тебе в салон весь свой запас ванильного сиропа.

– Угрозы – твоя вторая натура, да? – тянусь к бардачку, достаю термос. – Кофе?

– Савелий…

– Ладно, – наливаю ей в крышку. Пар поднимается, смешиваясь с напряжением в воздухе. – Видишь ли, я тоже когда-то был «тем самым парнем», которого мамаша подруги пыталась женить на своей дочери. Только там был не коллекционер барсуков, а девушка, которая разводила улиток. В прямом смысле.

– Улитки, между прочим, очень милые, – замечает она, поднося крышку к губам. Её глаза всё ещё сверкают вызовом.

– Её звали Римма. И она вечно таскала с собой баночку с улитками. Говорила, это «медитация». Представь себе: наше свидание, а она достаёт банку, вытаскивает улитку, щебечет о том, какие это существа умные, и кладет ее мне на тарелку…

Лиза фыркает. Почти смеётся. Почти. В её глазах мелькает что-то похожее на понимание.

– И что? Ты из жалости решил меня спасти?

– Нет, – отпиваю кофе. Горький, как правда. – Я понял, что лучше притворяться, чем быть притворным. Римма была настоящей. Настолько, что после трёх свиданий я готов был жениться на её улитках, лишь бы не на ней.

Она молчит, глядя на меня. В её глазах я вижу борьбу – между желанием верить и привычкой защищаться.

Между доверием и страхом.

– Савелий… – начинает она, но замолкает.

– Что? – наклоняюсь к ней.

– Ничего, – улыбается.

В салоне повисает тишина, нарушаемая лишь мерным стуком дождевых капель по крыше и тиканьем часов на приборной панели. Этот ритм словно бьётся в унисон с моим сердцем, отсчитывая секунды нашего разговора.

– А ещё… – поворачиваюсь к ней, ловя её изумлённый взгляд в полумраке салона. – Твой торт.

– Что? – её брови удивлённо взлетают вверх.

– «Наполеон», которым ты сегодня решила меня сразить наповал, – усмехаюсь, вспоминая тот момент. – В креме было что-то солёное, и это волшебным образом сочеталось с пропитанными коржами. Ты что-то в него добавила?

Она молчит, глядя на меня с нескрываемым удивлением. В её глазах мелькает тень улыбки.

– Хотела, чтобы кто-то заметил, – продолжаю, наблюдая за её реакцией. – Чтобы кто-то сказал: «Это не просто вкусно – это гениально».

Лиза отворачивается к окну, но я успеваю заметить, как её щёки слегка розовеют.

– Савелий, – произносит тихо, – ты всегда был странным.

– Странным? – смеюсь. – Просто я умею замечать детали. Как ты добавляешь щепотку морской соли в крем, возможно и для того «Наполеона». Как твои глаза меняют цвет от изумрудного к оливковому, когда ты улыбаешься. Как ты поправляешь прядь волос, когда нервничаешь.

В полумраке салона её глаза вспыхивают, как два изумруда. Она резко поворачивается ко мне, и я вижу, как в её взгляде смешиваются гнев и что-то ещё – то, что она пытается скрыть.

– Ты следишь за мной? – в её голосе звенит сталь.

– Наблюдаю, – поправляю её с лёгкой ухмылкой. – Есть разница.

Она краснеет – буквально от шеи до кончиков ушей. Хватается за дверную ручку, но я успеваю схватить её за запястье. Легко, едва касаясь – ровно настолько, чтобы она не смогла сбежать.

– Отпусти.

– Нет. Ты спросила – я отвечаю. Ты не хочешь фальшивых отношений? Отлично. Я тоже. Но твоя мама уже звонит тёте Гале, а ты… – провожу пальцем по её ладони, чувствуя, как она вздрагивает от моего прикосновения. – Ты предпочтёшь сбежать на край света, но не признать, что тебе страшно.

– Ты ничего не знаешь! – вырывает руку. Её глаза блестят – от злости? Слёз? Не могу разобрать.

– Знаю, – говорю тише, чем обычно. – Знаю, что ты прячешь рецепты в столе. Те, что придумала сама. Знаю, что боишься быть счастливой, потому что тогда предашь его память.

Она замирает, словно я сорвал с неё маску. И ведь сорвал – потому что сам когда-то красил стены в папиной мастерской, пытаясь закрасить запах спирта.

– Вот почему, – добавляю, открывая её дверь. Холодный воздух врывается в салон, смешиваясь с ароматом ванили из её волос. – Потому что ты как та щепотка соли в торте. Не вписываешься. И это… – ухмыляюсь, – чертовски раздражает.

Она выходит, не оглядываясь. Но на пороге останавливается:

– Мама спросит, как мы познакомились.

– Скажем, ты уронила мне на голову торт. Это почти правда.

– А если она не поверит?

– Тогда расскажу, как ты угрожала мне вилкой. Или как краснеешь, когда злишься.

Хлопок двери эхом отдается в тишине. Я смотрю, как она скрывается в подъезде, и чувствую, как учащается пульс.

Завтра она придёт. И мы начнём этот дурацкий спектакль. Но где-то между фальшивыми улыбками и враньём её маме я найду тот самый рецепт, который заставит её перестать бояться.

А ещё… Я научу её целоваться. Чтобы хотя бы в этом мы были настоящими. Чтобы она знала – за всеми моими шутками и подколами скрывается что-то настоящее. Что-то, что я давно пытаюсь ей сказать.

И пусть она пока этого не знает, но я уже всё решил.

Глава 3

Лиза Кузнецова

Если бы мне сказали, что бессонница – это такой же верный спутник любви, как и сердцебиение, я бы назвала это поэтической выдумкой. Но сейчас, стоя в четыре утра у плиты с подгоревшим тостом в руках, я готова была подписаться под каждым словом. Мысли всю ночь скакали, как перегретые электроны: то вспоминалась его ухмылка, то представлялась мама, устраивающая допрос с пристрастием, тыча вилкой в его «кофейную» физиономию.

А ещё этот навязчивый запах корицы, который, казалось, въелся в кожу, как напоминание: «Ты почти согласилась. Вот и будешь сама виновата».

Хотя нет, я ещё не соглашалась. Я не дала ему никакого конкретного ответа, не сказала ничего, что можно было бы расценить как правду. Это чистое безумие, которое не должно выходить за рамки адекватности. Хотя… где адекватность и где Савелий?

К пяти утра я сдалась. Натянула джинсы и футболку с надписью «Не мешай – убью», собрала волосы в небрежный пучок и потащилась в кафе. Улицы спали, притихшие под сизым предрассветным туманом. Только бродячий кот, вечно дежуривший у нашего подъезда, проводил меня укоризненным взглядом: «И куда ты, дурёха?»

Я сама не знала, зачем так рано вышла. Но сна не было, желания находиться дома тоже. Единственное место, где я чувствовала себя спокойно, было моё кафе.

Кафе встретило меня скрипом вывески и запахом вчерашнего миндаля, который витал в воздухе, словно призрак прошлого. Я щёлкнула выключателем, и свет люминесцентных ламп дрогнул, осветив столы, стулья и… ту самую дверь. Ту, что вела в папину подсобку.

Закрашенную. Забытую.

Как и всё, что я пыталась спрятать от посторонних глаз.

– Ладно, – пробормотала я, хватая тряпку. – Сегодня мы отдраим каждую щель. И никаких мыслей о нём.

Но Вселенная, видимо, решила, что я недостаточно страдаю. Через полчаса, когда я уже вовсю сражалась с присохшей к полу жвачкой, за окном послышался знакомый скрип двери и мужской голос.

Савелий.

Он возился у своей кофейни, вытаскивая столики на летнюю веранду. В свитере с закатанными рукавами, без куртки, будто утренний холод ему нипочём. Его движения были четкими, быстрыми – словно ничего не должно было выбиваться из его графика: вот он стукнул кулаком по замку (он вечно заедал, кажется), вновь задел ногой старый ящик с посудой (она, видимо, не слушалась, или это было к счастью), потом вдруг остановился, поднял голову и… посмотрел прямо на меня.

Я шмыгнула за ставню, сердце колотилось так, будто я только что пробежала марафон с тортом в руках.

Идиотка.

Он не видел.

Не мог видеть.

Но ощущение его взгляда, пронзившего толстую стенку, не покидало меня.

– Чёрт возьми, Лиза, – прошептала я сама себе, пытаясь унять дрожь в руках. – Возьми себя в руки. Это просто Савелий.

Но как бы я ни старалась убедить себя в этом, что-то внутри меня трепетало.

Этот мужчина, с его ухмылкой и проницательным взглядом, заставлял меня чувствовать себя… живой?

Наверное это недосып. Просто… недосып. И все.

– Лиза! – его голос пробил стекло, и я чуть не уронила тряпку на пол. – Доброе утро!

Высунулась из-за косяка, скривившись, словно лимон съела:

– Тебе чего?

Савелий молча указал на дверь, мол, открой. Но я мотнула головой, как упрямый ребёнок.

– Репетиция у нас, разве нет? – спросила я, нахмурившись.

– Никакой репетиции! – отрезала я, демонстративно отвернулась и продолжила драить пол.

Ишь какой наглый… Репетицию ему подавай! Нет уж. Я не пойду с ним на свадьбу к своей сестре. Пусть сам разбирается со своими планами.

Савелий помахал рукой и скрылся внутри, оставив меня с противным чувством, будто я проглотила ложку перца. Я потянулась за шваброй, решив, что лучший способ забыть о его существовании – вымыть полы до блеска. Но через десять минут снова застыла у окна.

Он вынес табличку: «Сегодня только острые напитки! Остерегайтесь – обжигает душу!». Примостил её рядом с горшком вялого кактуса и… подмигнул мне.

Через улицу.

– Вот же придурок, – фыркнула я громко, зная, что он не услышит. Но щёки предательски запылали.

Я стояла у окна, наблюдая за его действиями. Савелий был как ураган, врывающийся в мою спокойную жизнь. Его уверенность и настойчивость вызывали у меня одновременно раздражение и… что-то ещё. Что-то, что я не могла понять. И так уже целый год, ровно до вчерашнего дня, когда мы впервые сблизились.

Не в прямом смысле слова, конечно. Но кажется, между нами что-то проскользнуло.

Он был как мальчишка, который пытается завоевать внимание понравившейся девочки. И это было… очаровательно.

Его синие глаза блестели, как те самые гирлянды, которые он развешивал. И хотя я упорно пыталась делать вид, что мне всё равно, что его присутствие меня не трогает, в глубине души я понимала – это не так.

Каждое его появление, каждый жест, каждая попытка привлечь моё внимание – всё это было как глоток свежего воздуха в моей размеренной жизни. Савелий был как буря, которая врывается в тихий океан моего бытия, поднимая волны эмоций и чувств.

И хотя я упорно пыталась сосредоточиться на работе, на уборке, на чём угодно, он всегда находил способ напомнить о себе.

К восьми утра кафе сияло, а я чувствовала себя выжатой как лимон. Но Савелий, чёрт бы его побрал, всё ещё крутился у своей кофейни, будто заряженный на батарейках. Каждое его движение было наполнено энергией и уверенностью, и это вызывало у меня одновременно раздражение и… что-то ещё. Что-то, что я не могла понять.

Он развешивал гирлянды – синие, как его дурацкие глаза, которые блестели даже на расстоянии. Я не могла отвести взгляд, хотя и пыталась убедить себя, что это всего лишь сосед и конкурент. Но его настойчивость и внимание ко мне делали своё дело.

Не знаю, сколько я пялилась в окно, но он вновь меня заметил. Размашистым шагом Савелий добрался до моей витрины в считанные секунды, пока я пыталась делать вид, что протираю ближайший стол. Вновь постучал по стеклу, привлекая моё внимание.

Я не среагировала. Но Савелий был настойчив. Постучал ещё раз и крикнул:

– Эй, Булчанская! – крикнул он, пытаясь поймать мой взгляд. – Приходи на открытие! Первый кофе – за мой счёт.

Я подняла голову и, сложив руки рупором, крикнула в ответ:

– Спасибо, конечно, но я предпочитаю не травиться!

Он схватился за сердце, изображая смертельную рану, а я не удержалась – рассмеялась. Громко, истерично, до слёз. Потому что это был абсурд.

Я, Лиза Кузнецова, стою в своём кафе, переругиваюсь с конкурентом, и… мне весело.

Каждое его появление, каждая попытка привлечь моё внимание делали его чем-то большим, чем просто соседом.

Савелий был как буря, врывающаяся в мою спокойную жизнь, поднимая волны эмоций и чувств. И хотя я упорно пыталась делать вид, что мне всё равно, что его присутствие меня не трогает, в глубине души я понимала – это не так.

Его настойчивость, его уверенность, его юмор – всё это делало его непобедимым в моих глазах. И хотя я всё ещё боялась открыться ему, боялась показать свои настоящие чувства, я знала – это неизбежно.

Звон колокольчика прозвучал как выстрел, заставив меня вздрогнуть. Я резко подняла голову от стойки, где перебирала салфетки, и увидела знакомую сутулую фигуру в дверях. Дядя Миша. Его трость с гулким стуком ударила о порог, а морщинистое лицо, напоминающее высохшую грушу, озарилось едва заметной улыбкой. Как швейцарские часы, в одно и тоже время.

– Доброе утро, – пробасил он, снимая кепку с выцветшей надписью «Тула-1982». Голос – будто наждачная бумага по дереву.

Я машинально потянулась к подносу, чувствуя, как уголки гуп дрожат от недавней улыбки. Чёрт, я всё ещё улыбаюсь? Мысль пронеслась молнией. Рука сама потянулась к щеке, будто пытаясь стереть следы эмоций.

– Д-доброе… – начала я, но он уже прищурился, впиваясь в меня взглядом, словно старый сыщик, выслеживающий улики.

– Ты… это… – он медленно поднял седую бровь, будто поднимал гирю, – смеёшься? Или мне, старику, почудилось?

Сердце ёкнуло. Проваливайся, Савелий, со своими дурацкими гирляндами! Мысленно пнула себя за то, что позволила его выходкам засесть в голове.

– Вам показалось, – буркнула я, швыряя на поднос вилку так, что она звякнула. – Это… э-э-э… лицевой нерв! Сводит, понимаете? Вчера продуло.

Ложь выскочила сама собой. Дядя Миша фыркнул, усаживаясь за свой столик у окна, через которое он любил наблюдать за голубями.

– Лицевой нерв, – повторил он, растягивая слова, будто пробуя их на вкус. – Ага. Значит, ты теперь ещё и доктор?

– Ну да! – я с размаху поставила перед ним чашку, и кофе расплескался по блюдцу. – Ветрянка у меня, между прочим! Зуд, температура… – жестом показала на лицо, но рука дрогнула.

Он молча достал из кармана потрёпанную газету, развернул её с театральным шуршанием и уткнулся в заголовки. Но я чувствовала – его глаза, острые как иголки, всё ещё ползают по моей спине. Нож в моей руке с такой силой вонзился в яблочный пирог, что крошки разлетелись по стойке.

Черт, Лиза! Соберись!

– Вам как всегда? – бросила я через плечо, стараясь звучать буднично.

– М-м? – он приподнял голову, делая вид, что только сейчас заметил тарелку перед собой. – А, да. Традиции менять – грех.

Поставила перед ним блюдце с пирогом и скрылась вновь за стойкой. Наблюдала краем глаза, как он аккуратно отламывает кусочек пирога вилкой. Его пальцы, узловатые от артрита, дрожали, но движения оставались чёткими.

Тишину прервал скрип его стула.

– А что там, – он вдруг ткнул газетой в сторону окна, – вон у того кафе? Пожар? Или президент зашёл?

Я замерла с ножом в руке. За стеклом, через дорогу, Савелий в своей дурацкой ковбойской шляпе размахивал руками, объясняя что-то бармену. Солнце играло в синих гирляндах, и от этого его кафе выглядело как декорация к плохому ромкому.

– К-кафе? – выдавила я. – Да нет, просто… ремонт, наверное.

– Ремонт, – протянул он, откусывая пирог. Крошка застряла в морщине у рта. – Третий месяц «ремонт», а ты как сойка на табакерке вертишься у окна.

Жар разлился по шее. Я схватила тряпку и начала яростно тереть уже сияющую стойку.

– Может, там привидение? – продолжал он, причмокивая от кофе. – Или… – пауза повисла как туго натянутая струна, – симпатичный призрак?

Тряпка упала на пол, и я сразу же спохватилась ее поднять.

– Дядя Миша! – я обернулась, чувствуя, как уши горят. – Да что вы…

Он сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел на меня так, будто только что выиграл в шахматы. Глаза – два узких щелка в паутине морщин – блестели хитринкой.

– Ой, Лизка, – вздохнул он театрально, – я ж не слепой. Вижу, как ты краснеешь, когда он машет тебе из-за улицы. Словно вам по шестнадцать лет.

– Я не краснею! – выпалила я, хватая салфетницу и начиная лихорадочно поправлять в ней стопки. – Это… аллергия! На… на ваши духи!

Он фыркнул, поднимая руки вверх – ладонями наружу, будто сдаваясь:

– Ладно, ладно. Не буду твои секреты выспрашивать. – Палец с коричневым пятном от кофе ткнул и указал на меня. – Но запомни: старики видят то, что молодые пытаются спрятать.

Когда он ушёл, звякнув колокольчиком, я прислонилась к холодной стене. За окном Савелий, словно чувствуя мой взгляд, обернулся и снял шляпу с преувеличенным поклоном. Сердце глупо ёкнуло.

«Чёрт побери, – подумала я, глядя на крошки от пирога, размазанные по стойке. – Даже дядя Миша раскусил».

Где-то за спиной зашипела кофемашина, напоминая, что жизнь продолжается.

Но в этот момент хотелось просто сесть на пол и засмеяться.

Или заплакать.

Или обежать три раза вокруг квартала, крича что есть сил.

Ближе к четырём часам я уже успокоилась и даже не смотрела в сторону кафе Савелия. Занималась своими делами, но замечала, как руки дрожат, как всё валится из рук. Его слова эхом отзывались в голове, заставляя сердце биться чаще. Как он узнал про рецепты? Как догадался о моих страхах?

Сдавшись, я глубоко вздохнула и зажмурила глаза. Неужели так видно по мне, что я прониклась Савелием? Что моё любопытство выпирает за грани разумного? Что каждое его слово, каждый взгляд заставляют меня краснеть, как школьницу?

– Медитируешь?

Его голос прозвучал где-то над ухом, отчего я вздрогнула и чуть ли не закричала. Резко обернулась и ударилась затылком о его нос. От боли и неожиданности я отпрыгнула в сторону, схватившись за сердце.

Савелий, потирая переносицу, скривился и зажмурил глаза. В этот момент я осознала, что случайно ударила его в нос.

– Ты ещё и драться умеешь? – фыркнул он, морщась от боли.

– Боже, прости меня, пожалуйста… – вырвалось у меня со свистом. Я бросилась к нему, заглядывая в глаза. – Сильно больно? Может, лёд приложить?

Он отмахнулся, но я уже схватила со стойки полотенце и намочила его.

– Да брось, – попытался отстраниться Савелий. – Мелочь.

– Не мелочи, – возразила я, прикладывая прохладное полотенце к его носу. – Ты мог получить сотрясение.

Наши взгляды встретились, и время словно остановилось. Его зелёные глаза были так близко, что я могла разглядеть в них золотистые искорки. Дыхание перехватило, а сердце забилось как сумасшедшее.

– Знаешь, – прошептал он, не отводя взгляда, – если ты всегда так встречаешь клиентов, то неудивительно, что у тебя нет очередь.

Я отдёрнула руку, чувствуя, как щёки заливает румянец.

– Ты неисправим, – буркнула, отворачиваясь.

– А ты очаровательна, когда злишься, – донеслось мне в спину.

Я оцепенела. Почему этот мужчина может одним только присутствием вводить меня в краску? Почему его речи настолько сладки, а когда он делает мне комплимент, то земля уходит из-под ног? Мои пальцы дрожат, когда я беру чашку, и я с трудом удерживаю её, чтобы не разбить.

– Чего ты хотел? – спрашиваю, не поворачиваясь к нему. Стараюсь, чтобы голос звучал ровно, но внутри всё трепещет.

– Пришёл навестить свою коллегу, – отвечает он, и в его голосе я слышу улыбку.

– И как, успешно? – бросаю через плечо, продолжая намывать кружки, хотя они уже идеально чистые.

Послышались шаги за спиной, но я не обернулась. Продолжила тереть чашку, чувствуя, как его присутствие заполняет всё пространство вокруг. Он стоит слишком близко, я чувствую тепло его тела даже через разделяющее нас расстояние.

– Пока не знаю, – отозвался мужчина, буравя меня своим взглядом. Я ощущаю его на своей коже, как физическое прикосновение.

Его дыхание становится тяжелее, и я знаю, что он наблюдает за каждым моим движением. За тем, как дрожат мои руки, как я нервно заправляю прядь волос за ухо. Как пытаюсь казаться спокойной, хотя внутри бушует настоящая буря.

– Если ты будешь так смотреть на меня дальше, то прожжёшь во мне дыру, – выпалила я, не отрывая взгляда от кружек. Пальцы дрожали, выдавая моё волнение, а сердце билось так, будто хотело выпрыгнуть из груди.

Мужчина усмехнулся, и его глаза, казалось, потемнели от этого движения. Даже не хочу думать, зачем я это сказала. Чтобы что? Чтобы подчеркнуть, что он с любопытством пялится на меня? То, что мне это чертовски нравится и я не хочу, чтобы он этого прекращал?

– Тебе не нравится это? – спросил он, не отводя взгляда. Его голос был низким, с лёгкой хрипотцой, которая заставляла мурашки пробегать по моей коже.

Чёрт. Я чуть ли не сказала «очень», но одёрнула себя в момент, когда открыла рот и тут же его закрыла. В горле пересохло, а руки предательски задрожали ещё сильнее.

– Нет, не нравится, – соврала я нагло, продолжая с остервенением надраивать кружки. – Это отвлекает.

– От мытья и без того чистой посуды? – его бровь приподнялась в ироничной усмешке.

Я остановилась. На моих руках пузырилась пена, причудливо лопаясь. Прямо как мои нервы. Каждое его слово, каждый взгляд, каждое движение словно были пропитаны каким-то особым смыслом. Я чувствовала, как краснею, как становится труднее дышать.

Он сделал шаг ко мне, и я замерла, не в силах пошевелиться. Его тень накрыла меня, словно невесомое одеяло, а запах кофе и чего-то терпкого окутал с головой.

– Знаешь, – прошептал он, наклоняясь ближе, – я могу помочь тебе с этой… чистотой.

Его дыхание коснулось моей щеки, и я почувствовала, как земля уходит из-под ног. В этот момент я поняла – он знает. Знает, что я лгу. Знает, что мне нравится его внимание. Знает, что я теряю голову от его близости.

– Не нужно, – ответила, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Я справлюсь сама.

– Уверена? – его губы растянулись в улыбке, от которой у меня перехватило дыхание.

– Абсолютно, – соврала я, отворачиваясь к раковине. Но в зеркале отразилось моё пылающее лицо и предательская улыбка, которую я никак не могла скрыть.

Он рассмеялся – этот его особенный смех с лёгкой хрипотцой. Смех, который я могла бы слушать часами. Смех, который делал его лицо мягче, а глаза – теплее.

– Хорошо, – произнёс, отступая. – Но удар затылком был очень хорошим.

Я выдохнула и принялась дальше тереть посуду.

Он ушёл, а я осталась стоять, чувствуя, как сердце отбивает бешеный ритм. В воздухе витал аромат кофе и чего-то неуловимо мужского.

Пена на руках продолжала пузыриться, а я всё ещё не могла прийти в себя. В этот момент я поняла – лгать себе бесполезно. Мне нравилось его внимание. Нравилось его присутствие. Нравилось то, как он заставлял моё сердце биться чаще.

И, возможно, это было не так уж плохо. Возможно, это было именно то, что мне сейчас нужно.

Гл