Винета

– Теперь, когда представляется случай проявить себя, Лев, без сомнения, воспользуется им, – возразила княгиня, нахмурившись и складывая письма. – По всей вероятности, на этих днях надо ждать сражения около самой границы. Какое большое значение могла бы иметь при этом Вилица!

Ванда посмотрела на тетку своими темными глазами.

– Вилица? – повторила она. – Знаешь, тетя, я, конечно, понимаю необходимость, удерживающую тебя там, но не была бы в состоянии приносить такую жертву и ежедневно видеться с человеком, с которым была в таких же отношениях, как ты со своим сыном.

– Да этого никто, кроме нас двоих, и не выдержит, – с горькой иронией ответила княгиня. – Надо отдать справедливость, Ванда, ты была права в своем суждении относительно Вольдемара; я представляла себе борьбу с ним более легкой.

– Он – твой сын; ты все время забываешь об этом.

Княгиня подперла голову рукой.

– Он достаточно позаботился о том, чтобы я этого не забывала; к несчастью, Нордек не оставил мне мальчика и я никогда не могла быть ему настоящей матерью. Будь иначе, я воспитала бы его в духе нашего народа. – Тон, которым говорила княгиня, был совершенно необычен в ее устах по отношению к старшему сыну; ведь до сих пор все нежные чувства, столь редко проявлявшиеся у нее, относились к младшему. – Но все равно мы враги и останемся ими. Это надо перенести так же, как и многое другое! – воскликнула княгиня и, вдруг оборвав свою речь, как бы не желая поддаваться овладевшему ею настроению, поспешно встала.

В эту минуту вошел слуга с докладом, что приехал дворецкий из Вилицы и немедленно желает видеть княгиню.

– Павел? Значит, что-то случилось? Пусть войдет!

Вошел Павел. Это был слуга покойного князя Баратовского, последовавший за ним в изгнание и теперь занимавший в Вилице место дворецкого. Старик казался взволнованным и встревоженным.

– Что скажешь? Что случилось в Вилице? – спросила княгиня.

– В самой Вилице ничего, – доложил Павел, – но в пограничном лесничестве… там опять вышли неприятности с солдатами. Лесничий наставил патрулю всяких препятствий по дороге, дело чуть не дошло до открытого столкновения.

С уст княгини чуть не сорвался возглас сильнейшего недовольства.

– Глупость этих людей вечно нарушает наши планы! Именно теперь, когда нужно во что бы то ни стало отвлечь внимание от этого лесничества, они умышленно обращают его на себя. Ведь я же приказывала Осецкому быть осторожным и сдерживать своих подчиненных. Туда непременно надо послать нарочного и напомнить ему это строгое приказание.

Ванда также подошла ближе; происшествие в пограничном лесничестве, очевидно, сильно заинтересовало и ее.

– Господин Нордек, к сожалению, уже предупредил нас, – нерешительно продолжал Павел. – Он уже дважды предостерегал лесничего под угрозой наказания, теперь же, после этого нового случая, послал ему приказание со всеми своими людьми перебраться в Вилицу.

– А что сделал Осецкий? – поспешно прервала его княгиня.

– Он решительно отказался подчиняться и велел передать хозяину, что пограничное лесничество поручено ему, и он там останется.

На лице княгини выразился испуг. Прошло несколько секунд, пока она проговорила:

– А как решил мой сын?

– Господин Нордек заявил, что после обеда сам съездит туда.

– Один? – воскликнула Ванда.

– Молодой барин всегда ездит один, – ответил Павел.

Княгиня, казалось, не слышала последних слов, очевидно, будучи поглощена своими мыслями, но затем, как-то очнувшись от них, проговорила:

– Позаботься, Павел, о том, чтобы сейчас же запрягали; ты поедешь со мной в Вилицу. Ступай!

Старик ушел.

Не успела дверь закрыться, как Ванда быстро подошла к тетке и воскликнула:

– Ты слышала, тетя? Он хочет ехать в лесничество!

– Ну, да! – холодно ответила княгиня. – Что же дальше?

– Что дальше? Ты думаешь, что Осецкий покорится?

– Нет, он ни в коем случае не должен этого делать. Его лесничество в данный момент крайне важно для нас; нам непременно нужно иметь там преданных людей. Безумно именно теперь начинать эту историю.

– Теперь лесничество для нас пропало, – с запальчивостью воскликнула Ванда. – Вольдемар заставит там всех подчиняться только ему.

– В данном случае он этого не сделает, – ответила княгиня, – так как избегает какого бы то ни было, насилия. Я знаю, что его очень просили об этом; власти очень боятся, что восстание перейдет сюда. Осецкий уступит только силе, Вольдемар же так не поступит.

– Но ты ведь не допустишь этого? – воскликнула молодая графиня, – ты ведь поедешь в Вилицу, чтобы предостеречь и удержать его?

Княгиня с изумлением посмотрела на свою племянницу.

– Что тебе вздумалось? Предостережение из моих уст выдало бы Вольдемару все, что теперь еще, может быть, можно предотвратить.

– Ты думаешь, что твой сын допустит, чтобы ему отказывались повиноваться? Тетя, ты ведь знаешь, что этот дикий человек, Осецкий, способен на все, да и его помощники не лучше его.

– Вольдемар также знает это, – с полным спокойствием ответила княгиня, – а потому не станет раздражать, их.

– Они ненавидят его, – дрожащими губами проговорила Ванда. – Однажды, когда он ехал в это лесничество, пуля уже пролетела над его головой, другая же может в него попасть.

– Откуда ты это знаешь?

– Один из наших рассказывал мне, – быстро спохватившись, ответила Ванда.

– Басня, вероятно, выдуманная доктором Фабианом, – заметила княгиня. – Ведь он все время дрожит за своего воспитанника. Вольдемар – мой сын, и это спасет его от всяких нападений.

– Если страсти разгорятся, то уже не спасет, – довольно неосторожно воскликнула Ванда, теряя самообладание. – Лесничему ты тоже приказала быть осторожным и видишь, как это исполняется.

Княгиня угрожающе посмотрела на племянницу.

– Не лучше ли было бы тебе приберечь свои усиленные заботы для наших? Кажется, ты забываешь, что Лев ежедневно подвергается такой же опасности.

– Да, но если бы мы знали это и имели возможность его спасти, то, не теряя ни минуты, поспешили бы к нему на помощь, – горячо воскликнула молодая графиня.

– Вольдемар знает о грозящей ему опасности и должен быть благоразумным; теперь не такое время, чтобы играть ею. Если же он, несмотря ни на что, прибегнет к насилию, то пусть сам и отвечает за последствия.

Ванда слегка вздрогнула, заметив взгляд княгини, сопровождавший эти слова.

– И это говорит мать! – воскликнула она.

– Это говорит глубоко оскорбленная мать, которую сын довел до крайности! Он виноват в том, что мы стали друг другу врагами, он, только он. Так пусть же он один отвечает за все, что связано с этой враждой!

В ее голосе звучала ледяная холодность, в нем не было и следа материнского чувства. Она собиралась выйти, чтобы приготовиться к отъезду, но тут ее взгляд упал на Ванду.

Молодая девушка не произнесла ни слова, но ее взгляд с такой угрюмой решимостью встретился с глазами тетки, что та остановилась.

– Я хотела бы напомнить тебе одно, – сказала княгиня, и ее рука тяжело легла на руку племянницы, – если я не предупреждаю Вольдемара, то это не смеет сделать и никто другой, потому что это будет изменой нашему делу. Почему ты так вздрогнула при этом слове? А как бы ты оценила, если бы владелец Вилицы получил – хотя бы через третьи или четвертые руки – известия, которые открыли бы ему наши тайны? Ванда, до сих пор Моринским еще никогда не приходилось раскаиваться в том, что они доверяли свои планы женщинам из своей семьи. Между ними еще никогда не было изменниц!

– Тетя! – Ванда воскликнула с таким ужасом, что княгиня медленно сняла свою руку с ее руки.

– Я только хотела втолковать тебе, что тут поставлено на карту, – продолжала княгиня, – и думаю, что ты захочешь прямо посмотреть отцу в глаза, когда он вернется обратно. Как ты после того смертельного страха, который теперь снедает тебя, и который ты тщетно стараешься скрыть, встретишь взгляд Льва, это твое дело! Но если бы я когда-нибудь подозревала, что этот удар ожидает Льва и притом со стороны брата, то постаралась бы всеми силами подавить его роковую любовь к тебе, вместо того чтобы поощрять ее. Теперь уже слишком поздно как для него, так и для тебя; в этом я убедилась только что.

Молодой графине не пришлось что-либо отвечать, так как в эту минуту вошел Павел с докладом, что лошади поданы. Десять минут спустя княгиня была готова и садилась в ожидавшие ее сани. Прощание с племянницей было непродолжительным и происходило в присутствии слуги, но Ванда прекрасно поняла взгляд, который бросила ей тетка. Она молча положила свою холодную как лед руку на руку княгини и та, казалось, удовлетворилась этим безмолвным обещанием.

Молодая графиня, наконец, осталась наедине с собой и со своей тревогой, указывавшей ей на опасность, которой не хотела верить мать. Ванда стояла у письменного стола, на котором еще лежали письма отца и Льва. Несколько слов, набросанных на бумагу и посланных в Вилицу, могли предотвратить все. Молодая девушка была достаточно посвящена в планы организации и знала, какое значение имело пограничное лесничество; там хранилась часть оружия, а потому было необходимо иметь преданного человека, на которого можно было бы рассчитывать; удаление лесничего было равносильно потере этого значимого для партии поста.

Нордек редко приезжал в это отдаленное лесничество, так как у него было слишком много дел в Вилице; если он увидит теперь, что там открыто противятся его приказаниям, то без всякого сожаления примет свои меры. А он неминуемо должен будет открыть все, если получит предупреждение, что там ему грозит опасность.

Все это очень четко представилось Ванде, но в то же время ей была ясна опасность, грозившая Вольдемару. Увы! Ужасное слово «измена» парализовало всю силу ее воли. Она сама угрожала Льву своим презрением, когда он в припадке ревности колебался исполнить свой долг, теперь же этот долг повелевал ей не писать тех слов, которые могли избавить Нордека от опасности.

Ванда тщетно искала какой-либо выход, перед ней все время неумолимо стояло грозное «да» или «нет».

Прошло уже более часа, и молодая девушка совершенно обессилела от этой ожесточенной борьбы; ее лицо ясно выражало, что она пережила за этот час; она была не в состоянии больше бороться и даже думать и, в изнеможении опустившись в кресло, закрыла глаза.

Тут перед ней снова тихо выплыло сотканное когда-то из солнечного света и шума моря видение, которое оплело своими чарами два юных сердца, не подозревавших тогда, что оно означало. С того осеннего вечера в лесу оно часто появлялось перед молодой графиней, и никакие усилия воли не могли заставить его исчезнуть. Теперь оно снова стояло перед ней, как бы начертанное волшебной рукой и озаренное ярким золотистым сиянием. Ванда боролась против этого очарования со всей страстностью и энергией своего характера. Она отдалила разлукой и расстоянием человека, которого хотела ненавидеть, потому что он не принадлежал к друзьям ее народа; она искала спасения в этой теперь столь ярко вспыхнувшей вражде обеих наций… но какой смысл имела вся эта отчаянная борьба, когда победа все-таки не была достигнута? Теперь уже больше не могло быть речи о мечте или самообладании. Она знала теперь, какие чары завладели ею тогда на Буковом полуострове; она осознавала, что разорванные нити этих чар начали опутывать ее тогда в лесу и окончательно сковали теперь. Она знала также, какие сокровища открыл ей старый чудесный город – увы! – лишь на несколько мгновений, чтобы затем снова исчезнуть в морской пучине. Только в одном старая легенда не солгала ей; воспоминание о нем не хотело исчезать, тоска не прекращалась, и среди всей этой вражды, борьбы и сопротивления нежно и таинственно звучали из морской глубины волшебные колокола Винеты.

Ванда медленно поднялась. Ужасная борьба в ее душе между любовью и долгом была окончена; эти последние минуты решили все. Она не поспешила к письменному столу и не взялась за перо, а дернула за звонок и позвала слугу. Она опиралась на стол, ее рука дрожала, но лицо было спокойно и выражало твердую решимость.

– Если дело дойдет до крайности, то я вмешаюсь, – дрожащими губами прошептала она. – Его мать совершенно спокойно и равнодушно позволяет ему идти навстречу опасности, ну, так я спасу его!

Опасное лесничество находилось всего на расстоянии получаса ходьбы от границы. Довольно большой красивый дом, назначенный для лесничего и построенный покойным Нордеком, имел теперь запущенный вид, так как в течение двадцати лет совершенно не ремонтировался; теперешний лесничий был обязан своим местом исключительно влиянию княгини, которая воспользовалась смертью его предшественника, чтобы устроить одного из своих приверженцев, который был предан ей телом и душой.

Глава 19

Лес и дом лесничего были еще сильно занесены снегом. В большой комнате первого этажа находился сам лесничий вместе со своими помощниками и несколькими работниками; у всех за плечами были ружья и они, по-видимому, ожидали своего хозяина, но о повиновении, очевидно, не было и речи; насупленные, упрямые лица людей не предвещали ничего хорошего. Тем не менее, все они стояли в данную минуту в почтительных позах, так как с ними была и молодая графиня Моринская.

– Вы поставили нас в скверное положение, Осецкий, – проговорила она. – На вас возлагалась обязанность заботиться о том, чтобы лесничество осталось вне подозрений, а вместо этого вы заводите ссоры с патрулем. Княгиня очень недовольна. Я явилась от ее имени, чтобы еще раз запретить вам какие бы то ни было выходки. Ваше самовольство уже причинило нам много вреда.

Этот упрек, по-видимому, произвел на лесничего впечатление; он опустил глаза, и в его голосе прозвучало нечто вроде раскаяния.

– На этот раз я не мог сдержать своих людей. Ах, если бы только княгиня и вы, ваше сиятельство, знали, каково нам тут сидеть, сложа руки, когда по ту сторону границы идет такая борьба! У всякого терпение лопнет. Если бы я не знал, что мы тут необходимы, то мы уже давно были бы там.

– Вы останетесь здесь! – решительно проговорила Ванда. – Вам известно приказание моего отца; это лесничество непременно должно быть нашим, а там у него людей достаточно. Но теперь главное вот в чем: сегодня здесь будет господин Нордек.

– Да, – с насмешкой произнес лесничий, – он хочет заставить нас подчиниться. Повелевать Нордек умеет, но еще вопрос, найдется ли хоть один человек, который захочет ему повиноваться!

– Что вы хотите этим сказать? – спросила графиня. – Разве вы забыли, что Вольдемар Нордек – сын вашей госпожи?

– Князь Баратовский – ее сын и наш господин, – воскликнул лесничий, – если же она и потеряет своего Нордека, то вряд ли будет горевать о нем больше, чем о его отце. Да и вообще это было бы самое лучшее; тогда управлять всем станет княгиня, а молодой князь будет ее наследником, как, в общем, следовало бы.

Ванда побледнела. Так вот до чего довела роковая рознь между матерью и сыном!.. Подчиненные уже хладнокровно рассуждали о том, какие выгоды представляет смерть Вольдемара его ближайшим родным! Ванда чувствовала, что к ней здесь относятся с уважением только как к дочери графа Моринского и племяннице княгини, явившейся от ее имени; если бы только находящиеся здесь догадались, что именно привело ее сюда, то ее власти пришел бы конец, а вместе с тем исчезла бы и возможность спасти Вольдемара. Поэтому молодая девушка поняла, что ей необходимо сохранить полное самообладание.

– Не смейте трогать вашего хозяина, – произнесла она повелительно, но так спокойно, как будто действительно исполняла возложенное на нее поручение. – Что бы ни случилось, княгиня хочет, чтобы ее сын оставался невредимым. Осецкий, вы должны повиноваться во что бы то ни стало – именно этого от вас ждет княгиня. Вы уже разгневали ее однажды своим непослушанием, не делайте этого вторично!

Лесничий с недовольством стукнул своим ружьем о пол, но ни он, ни остальные не решились даже роптать, ведь речь шла о приказании княгини, которая пользовалась авторитетом.

Ванда, безусловно, достигла бы своей цели, если бы имела возможность дольше воздействовать на этих людей. Но в эту минуту подъехали сани, и все посмотрели в окно. Молодая графиня всполошилась; тревожно оглядевшись по сторонам, она скользнула к маленькой двери, находившейся в глубине комнаты, и быстро произнесла:

– Уже! Откройте мне скорее эту дверь, Осецкий! Вы ни одним звуком не должны выдавать мое присутствие!

Лесничий поспешно подчинился; он знал, что молодой хозяин ни в коем случае не должен был видеть здесь графиню Моринскую. Ванда проскользнула в маленькую полутемную каморку; дверь за ней захлопнулась.

Две минуты спустя появился Вольдемар. Он остановился на пороге и долгим взглядом обвел лесников, с ружьями в руках окруживших своего начальника. Затем совершенно спокойно обратился к лесничему:

– Я не предупреждал о своем приезде, Осецкий, но вы, тем не менее, кажется, подготовлены к этому?

– Да, господин Нордек, мы ждем вас, – последовал лаконичный ответ.

– С оружием? Что означают эти ружья в ваших руках? Уберите их!

Предостережение графини Моринской, вероятно, оказало свое действие – лесники повиновались. Лесничий первый поставил ружье, хотя на таком расстоянии, что мог свободно достать его рукой; остальные последовали его примеру.

Вольдемар вошел в комнату.

– Я приехал сюда, Осецкий, чтобы потребовать от вас объяснений по поводу недоразумения, которое произошло вчера, – снова начал он. – Посыльный, вероятно, не понял вашего ответа на мое письменное приказание. Что, собственно, вы поручили мне передать?

Этот краткий, точный вопрос не допускал никаких отговорок и требовал такого же определенного ответа, однако лесничий колебался, у него явно не хватало мужества повторить в лицо своему хозяину то, что он сказал вчера посыльному.

– Я пограничный лесничий, – наконец произнес он, – и думаю, что останусь им, пока нахожусь у вас на службе, господин Нордек. Я отвечаю за свое лесничество, а потому управлять им должен я, а не кто-либо другой.

– Однако вы показали, что неспособны на это, – серьезно ответил Нордек. – Вы или не хотите, или не можете сдерживать ваших людей. Я уже дважды предупреждал вас, вчерашний случай был третьим и последним.

– Я не могу сдержать своих людей, когда они в такое смутное время сталкиваются с солдатами.

– Поэтому-то вы и должны отправиться в Вилицу.

– А мое лесничество?

– Останется под присмотром помощника управляющего Фельнера, пока приедет новый лесничий, который был предназначен для Вилицы, а вы займете его место. Во всяком случае, вы должны завтра же очистить лесничество. Вам, я думаю, известно, что я не отменяю отданных мной приказаний. Дом лесничего в Вилице в данное время пуст. Или вы завтра со всеми вашими людьми переберетесь туда, или же будете уволены.

Среди лесников послышался угрожающий ропот. Осецкий, подойдя вплотную к молодому Нордеку, воскликнул:

– Ого! Так не годится! Я не поденщик, которого сегодня нанимают, а завтра увольняют. Вы можете уволить меня, но до осени я имею право оставаться здесь, так же как мои люди, которых нанял я. Мой участок – пограничное лесничество; другого я не хочу и не пойду никуда. Ну, а если кто-нибудь захочет прогнать меня отсюда, то пусть попробует.

– Вы заблуждаетесь, – ответил Вольдемар, – лесничество принадлежит мне, а лесничий должен подчиняться моим приказаниям. Не предъявляйте прав, которые вы утратили сами, по своей вине. То, что учинили вчера ваши люди, заслуживает лишь строгого наказания, и если вы не подверглись ему, то лишь благодаря моему ходатайству в Л. Вы немедленно подчинитесь моим требованиям, или я сегодня же предложу командующему войсками лесничество в качестве наблюдательного поста, и завтра же здесь будут солдаты.

Осецкий сделал движение, чтобы схватить ружье, но одумался.

– Этого вы не сделаете, господин Нордек, – глухо сказал он.

– Это я сделаю, как только дело дойдет до неповиновения и сопротивления. Решайте! Будете вы завтра в Вилице или нет?

– Нет, десять раз нет! – со страшным раздражением крикнул Осецкий. – Я имею приказание не уступать лесничества.

– Приказание? От кого?

Лесничий спохватился, но было уже поздно; слово было произнесено, и его нельзя было вернуть.

– От кого же вы получили приказ, который так противоречит моему? – повторил молодой хозяин. – От княгини Баратовской?

– А хотя бы и от нее! – злобно проговорил Осецкий. – Княгиня в течение многих лет повелевала нами, почему бы ей не делать этого и теперь?

– Потому что теперь здесь есть хозяин, – холодно ответил Вольдемар. – Значит, вы имеете приказание, во что бы то ни стало оставаться в лесничестве и уступить только силе?

Осецкий молчал. Его неосторожное слово открыло Нордеку, что это сопротивление имело гораздо большее значение, чем он придавал ему.

– Однако все равно, – снова начал он, – не будем говорить о прошедшем, но с завтрашнего дня пограничное лесничество будет передано другому; об остальном мы можем столковаться в Вилице. Значит, до завтра!

Вольдемар повернулся, чтобы уйти, но Осецкий преградил ему дорогу; снова схватив в руки ружье, он воскликнул:

– По-моему, лучше все решить теперь раз и навсегда. Я не уйду отсюда ни в Вилицу, ни куда-либо в другое место; но вы также не уйдете отсюда до тех пор, пока не отмените своего приказания.

Его подчиненные, как по команде, взялись за ружья, и в одну минуту окружили молодого помещика. Однако он, сохранив все свое хладнокровие, спокойно спросил:

– Что это значит? Угроза?

– Понимайте, как хотите, только вы не сойдете с этого места, пока не отмените своего приказания. Теперь мы скажем: «Или – или». Берегитесь!

Эта угроза была встречена шумным одобрением со стороны остальных лесников, и шесть ружей, направленных на Вольдемара, подтвердили слова Осецкого. Однако на лице молодого человека не дрогнул ни один мускул, только лоб нахмурился, когда он с невозмутимым спокойствием скрестил руки на груди и полупрезрительным тоном произнес:

– Вы дураки, и совершенно забываете, какие последствия это будет иметь для вас самих. Вы погибнете, если тронете меня. Преступление будет тотчас же раскрыто.

– А для чего же у нас под боком граница? – язвительно произнес лесничий. – Там никому до этого нет дела. В последний раз спрашиваю вас: даете ли вы слово в том, что все мы останемся здесь, и сюда не ступит нога солдата?

– Нет, – сказал молодой помещик, не трогаясь с места.

– Одумайтесь, господин Нордек, пока не поздно! – задыхаясь от злобы, воскликнул Осецкий.

Вольдемар несколькими быстрыми шагами подошел к стене.

– Нет, говорю вам, – с этими словами он вынул револьвер и направил его на лесничего, – одумайтесь вы; некоторые из вас, наверно, поплатятся своей жизнью за это покушение; я стреляю так же хорошо, как и вы.

Эти слова подняли целую бурю, послышались угрозы, ругательства и проклятия; все взвели курки, и только Осецкий хотел подать сигнал к нападению, как дверь распахнулась, и в следующий момент возле Вольдемара очутилась Ванда.

Лесники, увидев графиню возле своего хозяина, на мгновение остановились, Нордек же совершенно опешил и не мог объяснить себе это неожиданное появление. Но вдруг он понял все. Смертельная бледность Ванды, решительность, с которой она встала возле него, дали ему понять, что она знала о грозившей ему опасности и была здесь ради него.

Положение было слишком угрожающим и не давало молодым людям возможности объясниться или обменяться хоть несколькими словами. Ванда повелительно обратилась к нападающим. Вольдемар, плохо понимавший по-польски, разобрал только, что она приказывала и угрожала им, но безуспешно; ответы звучали грубо и грозно; лесничий топнул ногой, по-видимому, отказываясь повиноваться.

– Довольно, Ванда! – тихо проговорил Вольдемар, – дело дошло до борьбы, вы не можете больше сдерживать ее. Отойдите! Дайте мне место, чтобы защищаться.

Графиня не послушалась и осталась на своем месте; она знала, что единственное спасение Нордека в ее непосредственной близости. Лесники еще не решались их трогать, но приближался момент, когда и это средство спасения будет невозможным.

– Отойдите, графиня! – раздался голос лесничего, – посторонитесь, или я буду стрелять и в вас! – и он поднял ружье.

Ванда видела, как он поднес руку к курку, и, не помня себя от страха за жизнь Вольдемара, бросилась к нему на грудь, прикрывая его своим собственным телом. Раздался выстрел, на который в тот же момент ответил револьвер Нордека. Лесничий с глухим стоном упал на пол. Пуля Вольдемара попала в цель; он сам и Ванда остались невредимыми; движение молодой девушки, которым она хотела оградить его от смертельной опасности, спасло их обоих.

Все это произошло так быстро, что никто из присутствующих не успел принять участия в этой борьбе. Теперь все увидели лесничего, лежавшего на полу, и молодого хозяина с оружием наготове. Наступила мертвая тишина, никто не шевелился.