скачать книгу бесплатно
– Это Конфуций. Общество на земле делится на две категории: те, кто управляет, и те, кто им подчиняется. Не каждый может управлять, для этого необходимы знания и добродетель. Люди от природы не равны, это ещё Платон говорил, ученик Сократа и учитель Аристотеля.
– Емельян Пугачёв боролся за народ, за его счастье, разве не так? – опомнилась Наталья Георгиевна.
– Нет, он жаждал возвеличиться, хотел установить свой закон, – упорствовала Арина – Люди хотят для себя богатства и славы; если то и другое нельзя обрести честно, следует их избегать.
– Где тебе эту ересь в голову натолкали? – не сдержалась историчка.
– Это не ересь, это Конфуций сказал, древнекитайский философ, – возмутилась Арина.
В классе опять засмеялись, на этот раз над учительницей: Наталья Георгиевна стояла приоткрыв рот и беспомощно глядя перед собой. Не могла найти слов, чтобы поставить на место наглую девчонку, которая знает Конфуция и Платона. Историю пугачёвского бунта в такой интерпретации она слышала впервые. А Конфуция не читала, а надо бы почитать…
Прозвенел звонок, которому Наталья Георгиевна обрадовалась не меньше, чем её ученики.
Из школы Арина вышла, чувствуя себя победительницей.
– А ты молодец, всех выручила. И мозги историчке запудрила, теперь не скоро забудет, – похвалил Пашка Родин. Арина простила ему «церковную мышь» и улыбнулась. Пашка улыбнулся в ответ и вежливо попросил:
– Дай рюкзак посмотреть. Ого, карманов сколько! – Пашка зашёл ей за спину. – Ух ты, четыре отделения! И с вышивкой!
Школьный рюкзак – цвета недоспелой клубники, невозможно красивый, с мягкими лямками и кожаной удобной ручкой, если захочется нести его в руке, – рюкзак подарили Вечесловы. Арине он очень нравился, а разноцветных тропических бабочек она вышила сама. Это оказалось трудным делом: рюкзак в пяльцы не вставишь, и приходилось каждый раз совать внутрь руку и вытаскивать иголку, и Арина исколола все пальцы.
– Дай посмотреть! – Чьи-то руки стягивали с её плеч рюкзак, Арина не видела чьи. И ухватилась за лямки.
– Да ты не бойся. Мы только проверим, крепкий или нет, и отдадим.
Она ни о чём не рассказала дома. Рюкзак, которым мальчишки перебрасывались как мячом, а войдя в азарт, пинали ногами, долго чистила щёткой, всхлипывая от обиды и слизывая с губ солёные слёзы. Но он всё равно остался грязным. Грязно-розовым. Арина сгребла рюкзак в охапку и выждав, когда Вера Илларионовна уйдёт на кухню, прошмыгнула к себе и легла на диван, с головой укрывшись пледом. Внутри разрастался гнев – неодолимый, непобедимый.
«Если нападёт на тебя гнев, поспешнее гони его подальше от себя, и будешь радоваться во все дни жизни своей» – твердила Арина слова святого Антония Великого. У Антония не отнимали новенький рюкзак и не играли им в футбол. Как теперь быть? Чему радоваться? Что она скажет Вечесловым? Из глаз брызнули слёзы…
– Обедать будешь? – сунулась в дверь бабушка Вера. – Господи Иисусе! Да что это с тобой? Двойку получила? Ну и бог с ней, плакать из-за этого…
Вместо ответа Арина показала рюкзак – растрёпанный, измочаленный, излохмаченный. Растерзанный.
Вера Илларионовна ухватила её за руку и не слушая возражений повела в школу.
История с рюкзаком, которым играли в футбол на школьном дворе, наделала много шуму. Фамилий «игроков» Арина не знала, знала только Пашкину, но молчала, потому что ябедничать грех. Валентине Филипповне объявили выговор – за ненадлежащее классное руководство и недопустимое поведение седьмого «А».
Рюкзак был куплен новый. Старый Арина выбросить не дала, растворителем отчистила вышивку, которая из разноцветной стала блёкло-голубой. Зашила разорванные места, пристрочила на машинке вырванную с мясом лямку. Но рюкзак всё равно выглядел плачевно.
– Я с ним на дачу буду ездить. Это же подарок, а подарки выбрасывать нельзя, – сказала она Вечесловым.
? ? ?
После истории с рюкзаком её оставили в покое. Арина знала, что это ненадолго. Мальчишки – даже те, кто не принимал участия в «футболе» – смотрели словно сквозь неё, не разговаривали, не просили тетрадку, чтобы списать упражнение по русскому или задачу по алгебре. Девочки, собиравшиеся на переменках группками, переходили на шёпот, когда к ним подходила Арина – в неизменно тёмном платье, закрывающем колени, с неизменными косами.
– Девчонки, атас! Зяблова идёт!
– Подслушивать будет, потом бабушку к завучу поведёт докладывать, кто про неё чего сказал. Ну? Чего встала-то? Иди куда шла.
Последнее относилось к Арине, она вздрагивала и торопливо проходила мимо. Если бы её спросили: «Какое твоё заветное желание?» – Арина бы ответила не колеблясь: гулять на переменах рука об руку по школьному коридору с одноклассницей, всё равно с какой, разговаривать – всё равно о чём, и смеяться – всё равно чему. Но к ней, подпирающей стену и зубрящей заданный на дом параграф учебника, который никак не желал запоминаться, – к ней никто не подходил, никто не предлагал: «Пойдём походим?»
О, как ей вспоминалось – то горькое одиночество! И ненавистные учебники, и смех одноклассников, когда её вызывали к доске. С её хроническим гайморитом носовые пазухи были забиты, и говорить не получалось. Обречённо ожидая насмешек, Арина доставала из кармана платок и долго в него сморкалась. Отсморкавшись, выходила к доске. Класс дружно помирал со смеху. Учительница злилась, считая, что Арина делает это нарочно, с целью сорвать урок.
Условия Арина приняла. В классе ни с кем не разговаривала, на уроках не поднимала руку и отвечала только когда её вызывали к доске. Зачем-то она пошла на новогодний огонёк, который организовала Валентина Филипповна в своём седьмом «А». Мальчишки пришли явно нетрезвые, девчонки пришли все как одна в юбках-мини. Арина в длинном платье вишнёвого цвета, которое ей удивительно шло, оказалась белой вороной. То есть, вишнёвой. Платье было облегающим, Арину откровенно разглядывали, но танцевать не приглашали. Хотелось забиться в угол, чтобы никто не смотрел, сидеть там и мечтать – о том, что никогда не сбудется.
Закончатся ли когда-нибудь её душевные муки?
В своей комнате она стояла на коленях перед иконой, замаливая грех, не в силах простить обиды, которую ей нанесли ни за что. Принять как данность – да. Простить – нет.
Вера Илларионовна её за это ругала.
– Сейчас же встань! Что ты как бабка старая на коленках ползаешь? Зла ты никому не делала… Не делала ведь? – Арина мотала головой. – Значит, и молиться не о чем, – заключала Вера. – А чужие грехи пускай хозяева сами отмаливают. Ты уроки все сделала? Пошла бы погуляла с подружками…
– Сделала. Я гулять не хочу. Я лучше вышивать буду.
– Тоже дело! А то помогла бы мне пельмени лепить, вдвоём-то мы быстро управимся.
Арина со вздохом поднималась с колен и шла лепить пельмени. Подруг у неё не было (предательство Зины послужило уроком), были одноклассницы, с которыми она возвращалась из школы и с облегчением прощалась, дойдя до своего дома.
Глава 8. Терпение и труд
Арина не могла понять, за что не любила одноклассников, а не тех четверых подонков, избравших её мишенью для своих издевательств. За то, что молчали и делали вид, что их это не касается? Ведь если Пашкина компания оставит в покое Арину, то примется за кого-то из них.
Поражало это подчёркнутое неприятие чужого страдания, равнодушие к подлости, которую сотворили не с ними, с другими. А как же Новый Завет?! Как же – возлюби ближнего своего как самого себя?!
Арина долго не могла принять этот мир, который оказался совсем не таким, каким виделся в приюте. В том, сочинённом Ариной «миру» было тепло и солнечно, «миряне» любили друг друга как братья и сёстры, а если не любили, то хотя бы не ненавидели. Реальность больно ударила по сформировавшимся в сознании устоям и правилам.
Люди негодовали и завидовали, кляузничали и сплетничали, а соседи Вечесловых по этажу даже подрались. Мужчины сосредоточенно тузили друг дружку, сцепившись как боксёры в клинче и глухо выкрикивая ругательства. Их жёны стояли каждая у своей двери и не вмешивались – потому что бесполезно, поняла Арина, наблюдавшая драку в дверной «глазок». Силы противоборствующих сторон были примерно равны, драчуны запыхались, и тут вдруг один из дерущихся схватил стоящую у соседней двери детскую прогулочную коляску и размахнувшись, швырнул на лестницу. Коляска с грохотом скатилась вниз.
«А теперь иди и подними» – спокойно сказал Олег Петрович, второй участник потасовки. Арина его знала, он всегда радостно здоровался с дедушкой Ваней, хлопая его по плечу и белозубо улыбаясь: «Буди здрав, Иван Антоныч! Как жизнь? Как супруга? Внучка как? Двойки из школы не носит?» (соседям Вечесловы сказали, что Арина их внучатная племянница из Москвы, её родители погибли, а девочка теперь будет жить у них).
В голосе Олега Петровича было что-то такое, отчего сосед понуро опустил голову и пошёл вниз, за коляской.
– Бабушка Вера, почему Бог их не любит? Почему он их сделал такими? За что?
– Бог любит всех одинаково, каждому отдаёт равную частицу своей души. Отсюда и слово – «равнодушие». Всем поровну, чтобы никого не обидеть и не обделить. А уж как они этой частицей распорядятся, не нам с тобой думать. Наше дело сторона.
– Как это сторона? – удивилась Арина.
– Поучаствовать хочешь? Иди, разнимай. Не пойдёшь? Вот то-то и оно…
В свой последний год в приюте Арина мечтала заболеть и умереть, на прогулку выходила в незастёгнутой куртке и спущенном на плечи платке – но не болела, как ни старалась. На насморк сёстры-воспитательницы не обращали внимания, и он сменился хроническим гайморитом, избавиться от которого не получалось. Вера Илларионовна лечила приёмную внучку соком цикламена, смесью мёда, соды и подсолнечного масла, сажала над кастрюлей с горячей картошкой, сваренной в мундирах и только что снятой с огня, и заставляла дышать картофельным горячим паром. Пар был огнедышащим, обжигал лицо.
– Ай! Не могу, горячо!
– Терпи. Дыши. А то к хирургу идти придётся, прокол гайморовых пазух делать. Ты сразу-то не открывай кастрюлю, крышку чуть приоткрой и дыши. Обвыкнешься, тогда побольше откроешь.
Бабушка Вера накрывала Арину тяжёлым одеялом, а сверху набрасывала покрывало с кровати. В горячей темноте полагалось сидеть с открытым ртом и дышать, пока не остынет пар. Арина терпела. Молчала. Дышала…
Ещё бабушка следила, чтобы Арина тепло одевалась. Осенью и весной она ходила в школу в хлопчатобумажных колготках, а зимой в рейтузах (а девчонки – в тоненьких «паутинках» с лайкрой), и с обвязанным шерстяным платком горлом (а девчонки – в кружевных воротничках на тонких шейках). Аринину шею – длинную, красивую – никто не видел. От уроков физкультуры она была освобождена по причине того же гайморита: в тёплом спортивном костюме девочка нещадно потела, а от бега задыхалась, поскольку дышать с заложенным носом было проблематично. Ходячее недоразумение, сказал про неё физкультурник. Кличка прилепилась.
Дома «недоразумение» занималось гимнастикой: сидело в провисном (минусовом) шпагате на опорах, делало бланш (сальто вперёд прямым телом) и рондат (сальто назад) – к ужасу Вечесловых, которые пугались и ахали, и Арине нравилось их «пугать».
В школе «недоразумение» шутя справлялось с физикой и алгеброй и решало задачи, которых не мог решить никто из класса, только Арина. С Зининой парты она пересела на последнюю, никем не занятую, и два года сидела одна. А в девятом классе к ним пришла новенькая, и её посадили к Арине.
Черноглазая, с милыми ямочками на щеках, Милана Риваненко была красивой, как Оксана из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», и стала всеобщей любимицей.
– Милан, у тебя рюкзак такой тяжёлый… Как гиря. Следующий урок – биология, третий этаж, ты ж не дотащишь, у тебя руки тонкие… Давай донесу! – предлагал Пашка Родин, отъявленный грубиян. Милана милостиво соглашалась, и счастливый Пашка пёр по лестнице на третий этаж её рюкзак – на одном плече свой, на другом Миланин.
«Пашка грузчиком заделался. Вьючным верблюдом» – шутили одноклассники. Им тоже хотелось, чтобы Милана им улыбалась, соглашалась, благодарила. Пашку она поцеловала в щёку, и он клятвенно пообещал не умываться до летних каникул. Над Пашкой ржали, но шутливый поцелуй никому не хотелось принимать за шутку: седьмой класс это вам не пятый.
Не отставали в изъявлении любви и девчонки, награждали ласковыми прозвищами и наперебой давали советы:
– Милочка! Ривочка! Риваненочка! Ты такая милая, красивая такая! А в подруги себе выбрала эту Зяблову. Пересядь от неё, попроси Валентишу, она разрешит.
Но Милана пересаживаться не хотела и продолжала сидеть с Ариной, к недоумению девчонок. Арина помогала ей с алгеброй, а в девятом классе с геометрией, в которой Милана «плавала». А Милана помогала Арине с информатикой, терпеливо объясняя и показывая, и в отличие от учительницы, никогда не сердилась, если Арина не понимала. Из школы они шли в разные стороны, а по воскресеньям приходили друг к дружке в гости, гуляли по Набережному саду и ездили в парк «Юность». А однажды, не спрашивая разрешения, поехали одни на остров Кличен, и бродили до вечера, собирая ягоды и наслаждаясь обретённой свободой. А после выбирали скамейку в уединённом месте, где их никто не мог услышать, и пели украинские песни. Арина – приглушённым сопрано, слегка фальшивя, Милана – бархатным контральто с мягким украинским «г»:
«Несе Галя воду, коромысло гнеться,
За нею Ива-анко як барвинок въеться.
Галю ж, моя Галю, дай воды напыться,
Ты така хоро-оша, дай хочь подывыться!»
С Миланой Арина забывала обо всём и веселилась, и даже показала начатое вышивание – икону Казанской Божией матери. Милана ахала и говорила, что глаза у богоматери как настоящие. А Арина вспоминала историю с орлом-ягнятником, которая тогда казалась трагедией, а сейчас казалась смешной.
Вечесловы радовались, глядя, как улыбается их неулыбчивая внучка. И привечали Милану, закармливая пирожками и рассыпчатым сдобным печеньем, которое Вера Илларионовна пекла по выходным.
Но однажды Милана не пришла. И больше у Вечесловых не появлялась. На все вопросы Арина скучно отвечала, что – да, не пришла. Добиться от неё большего было невозможно. Вечесловы так и не узнали о разговоре между подружками и о том, что было после.
В последнее воскресенье апреля они с Миланой никуда не пошли. Сидели, склонившись над учебником геометрии: в девятом классе экзамен по математике был обязательным, и Арина взялась за подружку всерьёз. Геометрию заедали бабушкиными пирожками.
– Откуда ты всё знаешь? Как у тебя получается так быстро думать? – восхищалась Милана. – Ты, наверное, гений. Будущий учёный!
– Я не гений, – смеялась Арина. – И учёным я не буду, я не люблю историю и литературу, а математику не люблю. А знаю, потому что со мной дедушка занимался, перед школой, всё лето, иначе бы я в седьмом классе на второй год осталась, я ж ничего не знала. Я в православной гимназии училась, с гуманитарным профилем. А дедушка у меня профессор, он в Москве преподавал, в Военном университете Министерства обороны! И сейчас лекции читает, его в Санкт-Петербург пригласили, в академию связи, – похвасталась Арина, попутно подумав, что хвастаться грех, но ведь она не себя хвалит, а дедушку.
Аринины откровения были остановлены Верой Илларионовной:
– Хватит вам над учебниками спины гнуть, полдня просидели! На улицу ступайте, воздухом дышать.
? ? ?
Урок близился к концу. Валентина Филипповна продиктовала классу домашнее задание. И предупредила:
– Задача сложная, для одиннадцатого класса. Она на смекалку, решение простое, но вы этого ещё не проходили. Оценки ставить не буду, поэтому не огорчайтесь, если не получится. А тому, кто решит, поставлю «отлично» в дневнике и в четверти.
С «простым» решением никто не справился. Когда Валентина Филипповна, по-школьному Валентиша, спросила, кто решил задачу, вверх поднялась только одна рука – Аринина. Она вышла к доске и объяснила решение. Валентиша цвела от радости: девочка просто чудо, надо её на математическую олимпиаду послать.
И тут кто-то крикнул:
– А она не сама, у неё дед профессор, он за неё и решил!
– Ага, мы все дураки, она одна умная…
– Папа у Васи силён в математике, учится папа за Васю весь год. Где это видано, где это слыхано: папа решает, а Вася сдаёт! – затянул Пашка Родин дурашливым голосом. Куплет допели всем классом.
В классе поднялся невообразимый гвалт, который Валентина Филипповна не пыталась остановить. Смотрела обвиняющими глазами на Арину, словно спрашивала: «Как ты могла меня обмануть?»
– Дедушка со мной занимался в седьмом классе, я не знала ничего, совсем. А с восьмого я домашку делаю сама, одна. И задачу решила сама, – объяснила Арина.
И встретила неверящий взгляд.
Доказывать свою правоту не имело смысла, поняла Арина. Ещё она поняла, что подруги у неё больше нет.
– Я могла бы поставить тебе «отлично», – обрела наконец дар речи Валентиша. – Одной из всего класса. Но ты ведь не сама… признайся честно. Тебе хотелось быть умнее всего класса, взять реванш. Это понятно. Но так нельзя, Арина! Даже если ты и правда решила задачку сама, оценку я не поставлю. Ребята обидятся, и вообще… Ты хоть понимаешь, что так поступать некрасиво? Непорядочно.
– Понимаю, – сказала Арина.
– Я ведь на городскую Олимпиаду по математике тебя хотела послать. А теперь не знаю, одну посылать или вдвоём с дедушкой, – добивала её Валентиша.
Арина с удивлением поняла, что до сих пор сжимает в пальцах мел, и положила его в лоток. Вытерла доску начисто, забрала с учительского стола тетрадку с решением и молча села на своё место. А могла бы сказать, что Иван Антонович неделю назад уехал в Санкт-Петербург, читать лекции в Военной академии связи имени маршала Будённого, и приедет только в мае.
К доске Валентиша её больше не вызывала. Вызывала других. Когда они маялись и несли околесицу, просила класс подсказать. Но Арина никогда не поднимала руку. И глаз тоже не понимала.
Валентише она не простила. Из трёх способов укрепить свой авторитет (про способы Арина знала из лекций К. Вайсеро и И. Джерелиевской о социально-психологической адаптации в коллективе и о культуре деловой коммуникации, Иван Антонович дал ей почитать) – из трёх способов Валентина Филипповна выбрала самый гнусный: повысила свой рейтинг за счёт понижения рейтинга других.
И Милане долго не могла простить: рассказала кому-то из девочек про Арининого дедушку, а та рассказала другим. Скажи курице, а она всей улице. На экзамене Арина не выдержала её умоляющего взгляда, решила задачку и подсунула ей под локоть листок с ответом, памятуя слова священномученика Киприана Карфагенского: «Кто не будет милосерд сам, тот не может заслужить милосердия Божия».
С Миланой она разговаривала только на «официальные» темы и никогда – о личном. В гости не приглашала, от предложений поехать в парк вежливо отказывалась. От одноклассников словно отгородилась стеной: не принимала участия в школьной самодеятельности, на классных собраниях не открывала рта, не приходила на школьные вечера и праздничные «огоньки».
Не хочет – и не надо. Её оставили в покое, и только Пашка Родин сотоварищи (в лице Олега Неделина, Сашки Зоз и Славки Бадехина) донимали Арину как могли. «Увели» с её парты подаренный Вечесловым кохиноровский карандаш в металлическом корпусе, со вставным грифелем и миниатюрной точилкой-хвостиком. Приставали с дурацкими разговорами. Высмеивали за её манеру одеваться. Придумали унизительную кличку Зяба.
– Зябунь, ты задачку то решила? Дедушка твой решил? Дай списать, не жмись.
Арина на кличку не отзывалась, но уши у неё вспыхивали, а щёки розовели от гнева.
А однажды из школьной раздевалки пропало её пальто. Мешок со сменной обувью тоже исчез, но главное найти пальто, без него зимой до дома не дойти, а идти не близко: Аринин дом на одном конце улицы, а школа на другом.
Пальто с оторванной петелькой валялось на полу, через три ряда вешалок. На рукаве темнел опечаток грязной подошвы. Мешок с обувью нашёлся в соседней раздевалке для начальных классов, когда Арина совсем отчаялась и ей на помощь пришла старенькая уборщица Анна Ипполитовна, которую в школе все от мала до велика звали бабой Анечкой (малыши сокращали имя до Бабанечки).
Домой она пришла без сил, а Вечесловым сказала, что был классный час.
? ? ?
– Что же это за час такой, до вечера до самого… – ворчала Вера Илларионовна, снимая с внучки пальто и пристраивая его на вешалку. Пристроить не получалось: пальто всё время падало.
– Бог мой, петелька-то с мясом выдрана… Где ж ты умудрилась–то… Не хватай! Сама пришью. А ты иди мой руки и садись за стол.
