Исчезнувшие

Узнав, что Юлю к ней не приведут, поскольку она повредила позвоночник и ходить ей пока нельзя, врач замолчала. И враз утратив приветливость и благодушие, отчеканила:

– Витамины ей не помогут, кальций внутривенно, и никакой гимнастики. И кормить ребенка надо как следует, она у вас недокормленная, и ростом маловата, и месячные давно должны начаться, а их нет, от ограничений в еде и от нагрузок. Вы её зачем рожали-то? Для гимнастики? Или чтобы счастливая росла?

– Так она счастливая, и занимается с удовольствием, с двух лет, сама захотела, никто не заставлял.

– Это она вам сказала? В два года?

Из кабинета врача Любина-Юлина мама вышла с пылающими щеками. Она не сказала врачу о том, что пичкала девочек фуросемидом, как рекомендовала тренерша, выгоняя воду и добиваясь «сухого» тела. Вместе с водой из организма уходили калий, магний, кальций… Уходила жизнь.

– Внутривенно так внутривенно, полежишь под капельницей, это не больно, всё пройдёт-заживёт, косточки крепкими будут, и будешь ты у меня чемпионкой, – сказала Любе мама.

Позитивно

Новым ударом стало родительское собрание в школе. Юлина-Любина классная руководительница не придумала ничего лучшего, как зачитать вслух несколько сочинений на тему «Что я хочу получить в подарок к окончанию учебного года». В сочинении было условие: сто слов (предлоги и союзы не считаются) с обязательным аргументированием: почему и для чего я хочу это иметь (дети должны научиться аргументировать).

Сто слов – о желаниях, которые почти совпадали: кто мечтал о мопеде, кто о собаке, о роликовых коньках, о поездке к морю, о сестрёнке или братишке…

Люба уложилась в шестьдесят. Её сочинение, с безукоризненно расставленными запятыми, прозвучало диссонансно, как выстрел на детской площадке. Родители недоумённо переглядывались. В классе установилась нехорошая тишина.

«Что я хочу, чтобы мне подарили.

Сочинение ученицы 6 класса «В» Соболь Любы.

Я не знаю, что я хочу, чтобы мне подарили. У нас всё есть, нам родители покупают всё самое полезное, и не поспоришь, с мамой это бесполезно. А велосипед всё равно не купят, потому что мне падать нельзя, пока руки не заживут, и Юльке тоже нельзя, поэтому. Мама говорит, ботинки брэндовые купит, и джинсы «бэйсик», мне и Юльке, и на юг поедем. Джинсы у нас есть. Купили б лучше докторской колбаски. И картошки на сале нажарили, как сами едят».

Юлина-Любина мама от дочкиного сочинения испытала острое желание провалиться сквозь землю, хоть в ад, всё равно. На неё смотрел весь класс. То есть, все родители. Дома она разберётся с обеими, о чём можно писать и о чём нельзя. А пока разбираться будут с ней…

Лето проходило позитивно, как выразился Любин-Юлин папа. На юг они, разумеется, не поехали, куда с костылями на юг, картошку в доме больше не жарили, в остальном всё было по-прежнему. Режим, горячие ванны и фуросемид. Для Юли врач прописал особые упражнения, сидя. А папа прописал гантели, руки-то у тебя не болят, а то форму потеряешь, мастера не получишь. Гантели Юле купили новые, со съёмными дисками, красивые, чтобы приятно было в руки взять. Юля ухватилась за них как за соломинку: Соболь-старший знал, чем поднять дочке настроение. Лишь бы не плакала.

Любе можно приседания, руки в гипсе, но ноги-то здоровые. Триста ты не сделаешь, делай хотя бы сто.

Упражнения дарили уверенность, помогали чувствовать себя здоровыми и сильными, капельница тоже помогала и дарила «катастрофически» нужный кальций. Кости срастались хорошо, и в августе гипс сняли. Юля не отставала от сестры, через два месяца с возмущением отказалась от костылей, и их отнесли обратно в поликлинику.

Рентгеновские снимки показали, что обе девочки здоровы, Любина-Юлина мама воспрянула духом, но с гимнастикой было непонятно, тренерша пожимала плечами и не говорила ни да ни нет. В сентябре «соболят» отдали в музыкальную школу, чтобы не болтались по двору и не связались с плохой компанией. Двойняшки выбрали класс гитары, и уже через год играли так, что соседи приходили послушать.

С гимнастикой, о которой обе вспоминали с нежностью и сожалением, было покончено. В институт бизнеса и дизайна двойняшки поступили вместе, и в поход пришли вместе, вычитали в интернете, что есть такие походы, выбрали маршрут с красивым названием «Донино – Синие озёра» и попали в группу Георгия Гордеева, или, как они себя называли, в гордеевскую гвардию.

Группа обеим понравилась: доброжелательная и нескучная. Понравился маршрут, легко проходимый и постоянный, и чай на привале – настоящий, костровой, с веточками брусники, и с Надиными пирожками. Пирожки это страшенные калории, да ещё слоёные, да с яблочным сладким повидлом. Но двадцать пять километров тоже ведь – не по аллейке погулять.

На пирожки Юля с Любой набросились, по выражению Виталика, как два оголодавших волка. Над «волками» смеялись долго, Виталик иногда выдавал вот такое, над чем хотелось смеяться, и никому не было обидно.

Соболята ждали традиционного «Вас дома не кормят, что ли?», но ничего такого не услышали, пирожки быстро расхватали, и довольная Надя сообщила, что в следующий раз испечёт больше. Девчонкам сразу захотелось с ней дружить: рыженькая, пухленькая, симпатичная. И улыбка солнечная. Рассказывать «солнышку» о том, что дома культивировалось здоровое питание, без колбасных вредных изделий, без мучного, солёного, жирного, сладкого, и уж тем более без рогаликов с повидлом, двойняшки не стали. Как и дома не рискнули поделиться рецептом, который им радостно выболтала Надя.

– Юль, а давай в следующий раз с ними пойдём? Пирогов наедимся опять, Надя обещала с маком испечь. А мы гитары возьмём.

– А давай! И купальники, купаться будем в Синем озере!

Когда Надя позвонила им по поручению Гордеева и сообщила, что в Клубе он больше не состоит, походы будут необъявленными, для своих, – Юля с Любой обрадовались. Им звонят, приглашают, значит, они тоже свои.

Часть 6

Галя

В октябре в группу пришла Галя Винник.

– Я к вам давно собиралась, меня Надя звала, а я как-то боялась.

– А чего нас бояться? Мы людей не едим, мы суп из тушенки варим, – выдал Виталик. – Будешь с нами ходить, будут ноги спортивные.

Ноги у Гали были сильными, и на лыжах, сказала, ходит хорошо. И пела тоже хорошо – неожиданно сильным, красивым голосом. Юля и Люба ей аккомпанировали, у них это получалось профессионально. Гитарный дуэт звучал потрясающе.

«Робко по полям от взглядов хоронится, ломится в дверь

Наша неприкаянная любовь – раненый зверь.

Сотни тысяч лет нам мыкать поровну, мне и тебе,

Всё что не склевали злые вороны в нашей судьбе.

Сотни тысяч лет нам ждать возничего, и с окриком «слазь!»

С сердцем богача, с сумою нищего плюхнуться в грязь…»

По просьбе группы Юля с Любой сыграли кавер «Скрипки-лисы». Музыка взлетала над костром яркими искрами, поднималась в небо, и хотелось, чтобы вечер продолжался вечно, и музыка продолжалась.

– Галя, а спой ещё!

Трио переглядывалось, девчонки-гитаристки ловили мелодию слёту, и снова у всех замирало сердце от музыки и от слов:

«Так продолжаться бы должно

Не день, не два, хотя бы вечность.

Но всё давно предрешено,

Нам не понять на небе млечность

Осенним днём…

Небесный холод на двоих

Всегда делим и осязаем,

Прощайся с морем, ветер стих,

Молчит прибой и замерзает

Осенним днём…»

Галя была выносливой и не уставала, когда Юля и Люба переставали смеяться и шутить. Их троих прозвали русалками-мавками, но к Гале, с её крепкими плечами, «не женскими» руками и мощными грудными мускулами, комплимент не относился. Она стеснялась себя такой, купалась в закрытом купальнике, чтобы не видели её по-мужски накачанного пресса. Юля с Любой тоненькие, гибкие, у них красивое тело, им любые купальники можно носить. А она дочка боксёра, и этим всё сказано.

Галина мама любила повторять: «Всехние-то родители деньжищи платят за секции, а тебя отец бесплатно тренирует». Матери, с её «всехние», «надоть» и «куда не то», Галя стыдилась, а отца обожала. В восемь лет у неё был поставлен удар, отец гордился её успехами, но в секцию не отдавал, учил дома. Незачем девочке этим профессионально заниматься, бокс не женский спорт. А уметь надо. В жизни надо уметь держать удар.

Джеб – прямой удар в голову или корпус, свободный кулак при этом прикрывает лицо, а локоть прикрывает солнечное сплетение. Для джеба нужны сильные руки, нужна сила удара. А она девочка, будущая женщина, её оружие не сила рук, а изворотливость и хитрость.

Джеб Галя применяла редко, отдавая предпочтение кроссу. Кросс – это максимальная точность удара и безопасность, так как из кросса проще вернуться в защитное положение. Отрабатывая хук (удар согнутой рукой без замаха), Галя помнила слова отца о том, что раскрываться во время нанесения удара нельзя: получишь ответный удар от соперника. Слова подкреплялись примерами, и усваивались крепко и сразу. Иначе нельзя.

Свинг, когда рука, описав большой радиус, «приземляется» в голову противнику, Гале не нравился: на замах надо время, за это время противник может нанести удар. Галя осторожничала, уходила в защиту, отец сердился. И тогда она нападала – красиво, изящно, неожиданно. По-женски.

Зато апперкот – удар снизу, между руками противника, когда тот попросту забывает сомкнуть локти в клинче – девочка выполняла мастерски. Отец научил её классическому варианту апперкота, когда удар проводится передней рукой вместе с закручиванием плеча. Но пользу апперкот приносит только в ближнем бою, и довольно опасен для наносящего удар, так как на несколько секунд боксёр остается без защиты.

Галю это не смущало: драться она ни с кем не собиралась. Ей не очень-то нравился бокс, от которого долго не проходили синяки и ссадины, но нравилось восхищение отца, а отцу нравились её мускулы, крепкие, длинные, растянутые, нравилась быстрота реакции и азарт, с которым она бросалась в атаку. Он был спокоен за дочь: никто девчонку не обидит, она сумеет за себя постоять.

Отца Галя уважала, а к матери относилась без уважения, за её словечки. Возить у неё – вандырить, варить у неё – мырлять, кость – мость, а лицо так и вовсе сквожа. Ляпнет на родительском собрании, что у неё сквожа краснеет за дочь (в Галином дневнике одни тройки, четвёрка редкий гость). И всё. В школу можно не приходить…

Зинаида Антоновна родом из Суздаля, и слова у неё диалектные, но в классе не станут слушать Галиных объяснений, прозовут сквожей.

Она вцеплялась в мать клещом:

– Опять твои словечки? Переведи на русский.

– Дочь, остынь. Нельзя так с матерью.

– Да? А ей со мной можно?

Родителей не выбирают, но надо же так не повезти, с обоими…

Галя только усмехалась, слушая, как соседка жалуется матери на своего мужа: сына не видит в упор, даже дневник не проверяет. Вот бы Гале такого отца! Играла бы с девчонками в вышибалы, и прыгала в классики, и шепталась про мальчиков. А ещё ей хотелось учиться петь, у неё был красивый голос, «поставленный» от рождения. В группе Гордеева она нашла слушателей, и нельзя было сказать, кому повезло больше – слушателям, Гале или двойняшкам, которые играли на своих гитарах как настоящие музыканты.

Впрочем, они играли только у костра, и ни в каких концертах выступать не соглашались.

– Вам бы в консерватории учиться! – говорила Наталья.

– А мы и так уже учимся, в институте бизнеса, не можем же мы одновременно… – отвечали девчонки.– А что, плохо играем? Ещё учиться надо? Давайте мы вам Вила-Лобоса сыграем, бразильскую бахиану номер пять.

Ну что ты с ними будешь делать!

Слёзы

От бразильской бахианы глаза застилали слёзы, хотелось не плакать, а просто волком выть. Могла бы в консерватории учиться, на вокальном отделении. А вместо этого – институт физической культуры и спорта, как хотел отец. Вот и поступал бы сам, и учился бы, а от неё отстал!

Когда отца не стало, Галя корила себя за эти слова и занималась каждый день, отрабатывая удары и испытывая странное наслаждение усталостью. Ей казалось, отец видит её старания и одобряет, откуда-то издалека, где он теперь живёт. И ему хорошо.

Всю неделю она сдавала зачёты, вчера сдала последний, и на радостях вечером вдохновенно мутузила боксёрскую грушу, под любимую «Pulse of Life», а утром вскочила чуть свет и отправилась с Гордеевым в поход. Зря она вчера столько занималась, и в поход зря пошла: тело ныло и просило отдыха, а до привала ещё далеко, и воздух уже не кажется волшебным, а шутки не кажутся шутками, а кажутся насмешками.

Гордей мог бы объявить остановку, на пять минут, чайно-туалетную, как шутили в группе. Но он не объявлял, а все шли как ни в чём не бывало, перебрасываясь шутками: «В следующий поход всем прийти в памперсах, чтобы не терять время на санитарные остановки» Смеялись все, кроме Гали. Хоть бы кто-нибудь спросил, почему она сегодня отстаёт, почему не смеётся вместе со всеми. Но никто не спрашивал.

– Вставай, выходим, свисток уже был – сказали Гале и ушли. И никто не заметил, что она осталась сидеть…

Сообразив, что осталась одна в лесу, Галя испуганно вскочила с бревна, на котором так хорошо сидеть, и тепло от солнышка. Ничего, она догонит, группа по дороге идёт, а дорога прямая… И она бы догнала, добежала, но как назло увидела опята, много, целое дерево. Какая удача!

Галя сбросила с плеч рюкзак, достала полиэтиленовую сумку, подумала, достала вторую и вложила одну в одну. Теперь не порвётся, донесёт. Мама обрадуется, с картошкой нажарит.

С мамой она вчера поссорилась по всем статьям и всерьёз пригрозила, что уйдёт из дома. Сколько можно терпеть?

– Да иди нах, кто мешает-то? Раз тебе мать терпеть приходится. Иди куда хочешь, живи с кем хочешь, там тебе рады будут, и терпеть никого не надо. – Мать пересыпала речь бесконечными «нах» и прочими наречиями и прилагательными из разряда устный русский. Так воспитали, что поделаешь. Отец дома никогда не матерился, а она…

Галя запоздало сообразила, что идти ей не к кому. К Наде Рыбальченко – смешно, будут с матерью у лифта встречаться каждый день… Машка Тартынская ей, конечно, обрадуется, но не обрадуется, если Галя у неё зависнет надолго. Да и родители Машкины не обрадуются.

Но – если взялся за гуж, не говори, что не дюж. Галя изобразила решительность, собрала рюкзак (о походе матери знать не обязательно, пусть думает, что она на самом деле уходит из дома), утром поднялась чуть свет и оставила на столе записку: «Я ушла. Галя».

Зря она так с матерью. Ну, поругались, они всё время ругаются, по-другому не получается. За день с матери сойдёт, а вечером Галя приедет с грибами, и будут чистить до полночи, и с картошкой навернут… Надо ей с вокзала позвонить, чтобы картошки начистила.

Грибы она срывала наспех и кидала в пакет, и поминутно выбегала на дорогу посмотреть, далеко ли ушла группа. Далеко. Дорога прямая, куда они денутся? Ей что-то кричали, махали руками. Далеко. У Гали сильные ноги, догнать группу ей не составит труда, даже с тяжёлым пакетом. Она сильная, добежит. Пожалуй, можно не спешить и собрать все грибы. Вон ещё одно дерево, и как его никто не заметил?..

Когда она выбралась на дорогу, то никого не увидела. Значит, свернули, значит, впереди поворот. Или развилка, это хуже. Пакет с опятами бил по ногам, оттягивал руки, а бросить нельзя, жалко! Галя добежала до развилки и не раздумывая выбрала широкую тропу со следами чьих-то сапог. Кто у них в сапогах? Вроде все в ботинках и кроссовках… Гордеев! Это его следы. А на другой, узенькой тропиночке даже трава не примята, никто по ней, понятное дело, не шёл.

Галя помчалась по дороге, которая виляла как змея, туда-сюда, потому и не видно никого. Она уже устала бежать. «Тэо! Тэо!» – звала Галя. Туристы не кричат «ау», они кричат «тэ́о». Такой вот опознавательный сигнал для своих. Но никто не отозвался.

Впереди никого нет, группа свернула на боковую тропинку, сообразила Галя. А трава не примята потому, что место сырое, топкое, а трава не трава, а осока болотная. Они что, по болоту пошли?!

Галя развернулась и побежала обратно, тяжело дыша и не сбавляя скорости: она отстала, так можно потеряться, а компаса у неё нет. Она обязательно купит компас, когда выберется отсюда… Если выберется. Места здесь глухие, безлюдные, ближе к Синеозеру начнутся дачи, но до станции ещё далеко, Галя сейчас где-то посередине, между двумя железными дорогами, Казанской и Курской. Здесь не слышно ничьих голосов, воздух пахнет болотом, остролистая осока шуршит под ветром, которого вовсе нет, тогда отчего она шуршит?

Галя испытала суеверный ужас. Был бы компас! Но компаса у неё нет, есть только ноги, быстрые, сильные. Выведут куда не то, сказала бы мама, суздалянка, там все так говорят, и ничего смешного. Она больше никогда не станет смеяться над маминым говором, честное слово! И ссориться с ней никогда не будет.

Боковая тропинка, по которой где-то впереди двигалась группа, размокла от недавнего дождя, Галя два раза упала, измызгалась как чёртушка, сказала бы мама (скажет вечером) и перешла на шаг. Поплутав по сырому мрачному лесу, тропинка вывела к оврагу. Цепляясь за кусты, Галя резво скатилась вниз, вскарабкалась наверх и… где же тропинка? Их много, во все стороны разбегаются, и палки торчат… Вешки! Кто-то дорогу разметил!

Утопая по щиколотку в воде, она шла по каким-то кочкам, бежать уже не могла, и мешал пакет с грибами, которые она не могла выбросить, из-за них всё… Путь преградил бетонный забор с выломанной плитой. Галя заглянула в пролом и увидела широкую аллею и поднимающийся над деревьями дымок. Села на землю и заплакала. От радости.

Откуда-то донёсся глухой стук топора. Группа! Встали на привал! Галя вытерла слёзы, шмыгнула носом и юркнула в пролом.

Слово она сдержала и над мамиными словечками больше не смеялась.

Часть 7

Разговор, которого не получилось

Зинаида Антоновна Винник ругала себя последними словами. С дочерью она ругалась регулярно, но никогда такого не было, чтобы – из дома ушла. И не звонит, срань такая, и номер материн в чёрный список кинула, и домой не является. Зинаида Антоновна была уверена, что дочь скрывается у Нади, соседки по лестничной клетке. Но Надя позвонила сама, и расспрашивала о Гале, и потом звонила ещё раз.

Зинаида Антоновна с ней разговаривать не стала, послала куда следует. Музыкантша чёртова. Это она Гальку против матери настраивает, с пути сбивает, институт бросить уговаривает. Зинаида, скрепя сердце, позвонила бывшей свекрови, с которой Галя поддерживала связь (к ней и усвистела, и наплевать, что мать тут с ума сходит). Свекровь жила в Бронницах, от Москвы на электричке двадцать восемь остановок, и охота ей оттуда в академию свою ездить? Не высыпается, наверное, а свекрухе и горя нет, работницу бесплатную получила, сделай то, сделай сё. Свекровь Зинаида ненавидела, ненависть была взаимной, и разговора не получилось.

На вопрос: «Галька моя у тебя? А позвонить нельзя было? Я изволновалась вся» свекровь зло рассмеялась.

– Опять, значит, поцапались? А ты, значит, соскучилась. Поругаться не с кем. Она уж плачет от тебя, Галька твоя, а ты как была дурой, так и осталась.

Зинаида в сердцах бросила трубку. Значит, Галька у бабушки. Ну, пусть поживёт пока. Взрослая уже, двадцать лет, сколько можно сопли ей вытирать. И в том, что они поссорились, виновата не она, виновата Галька. Брошу, говорит, институт, репетитора найму и в консерваторию поступлю. Ты сначала заработай на репетитора, потом поступай. Репетитор недёшево стоит, да и что за профессия – песни петь? С одним талантом далеко-то не уедешь, где сядешь там и слезешь, там не пробиться, в музыке этой, а Галька не понимает. Голос у ней. А кто у тебя отнимает голос твой? Голос голосом, а институт окончить надо, чтобы как у всех, по-людски, менеджером…

Ничего. От бабки на Сиреневый бульвар пока доедешь, устанешь. Спесь-то собьёт с Гальки. Зинаида Антоновна успокоилась и перестала волноваться за дочь. Перебесится и вернётся.

Из дневника Нади Рыбальченко

21 октября 2018. Галя на меня обиделась, что мы её ждать не стали. И ведь не сказала никому, что там опята! Я видела. И Дима видел. Но мы с ним не остались собирать, потом догонять придётся, бегом. Гордеев не любит, когда дисциплину нарушают, а свисток все слышали, и Галя слышала. В октябре темнеет рано, Гордеев сказал, в другой раз соберём, мы всё равно мимо пойдём, по этой же дороге. А сейчас надо идти, а то по темноте будем плутать.

Все пошли, а Галя на дороге потопталась и опять в лес, опята собирать. Я на неё оглядывалась-оглядывалась. Видела, как она на дорогу выходила. Я орала-орала, а Лось сказал, чтобы я заткнулась, что дорога никуда не сворачивает и Галя нас догонит. Раз ей приспичило с грибами. Так и сказал, приспичило. Грубятина Лось.

Я ей вечером позвонила, а её мама к телефону даже не позвала, буркнула «нет её дома» и трубку бросила. Врёт, я голоса слышала, в квартире. Значит, Галя разговаривать со мной не захотела. Миленько.

Гордеев на станции как чайник кипятился, злился, что Галя ушла. Грибов набрала и на всех наплевала, на станцию двинула. Дорога-то прямая. Зачем ей руководитель, зачем ей группа. Сама-барыня, самоварыня. Ну, говорит, придёт она ко мне в субботу, я ей устрою показательную порку.

28 октября 2018. Гордей, наверное, всю неделю ждал, как Галька придёт и как он ей устроит… показательные выступления. А она не пришла. Ой, что было! На привале по струночке построил всех и полчаса лекцию читал, как с кафедры. Что дисциплина в группе это всё, что он никому не позволит самодеятельности, а кому не нравится, он никого не держит.

Что мы взрослые люди, можем с маршрута сойти, если нам хочется, он разве против? Но не будьте свиньями, предупредите, что уходите. Где это он видел, чтобы свиньи о чём-то предупреждали? Или наоборот, не предупреждали.

Ох он орал… В общем, правильно орал. Если руководителя не можете догнать, последним сообщите и идите на… на все четыре стороны! Чтобы я не ждал и не переживал, что вы там валяетесь с переломанными руками.

Гордея лучше не трогать, когда он такой. Ему, конечно, обидно. А нам не обидно – за Гальку упрёки выслушивать? Но мы молчали, стояли и слушали, руководитель всё-таки. По-тихому уйти – конечно, непорядочно. Но Галя полную сумку опят набрала, я видела, там много было… И догнать не могла, мы быстро шли, мы всегда быстро ходим. А дорога прямая, только в конце надо налево свернуть, потом свернуть направо и по просеке до самых озёр. А оттуда по шоссе до станции три километра, Галя доплелась, наверное, по темноте, а мы уехали давно.

Так что зря Гордей разорялся. Потом вроде успокаиваться начал, пошутил даже про переломанные руки. И тут Юлька с Любой как заржут! Хохочут, не останавливаются. Гордеев плюнул и ушёл, и весь привал как сыч просидел, Наталья ему чаю отнесла.

Потом всю дорогу молчал и вздыхал.

18 ноября 2018. Галя к нам больше не приходит, я ей звонила ещё раз, лучше бы не звонила. Сотовый не отвечает, а по городскому мать её как начала на меня орать, матом. Хорошо, что я по телефону позвонила, а не в дверь. Я мат, конечно, знаю, но такого никогда не слышала. Дочка в институте учится, музыку любит, поёт заслушаешься. А мама пень-колода. Может, неродная?

25 ноября 2018. У Любы с Юлей репертуар просто невероятный! «Маруся отравилась», «Кабаре безумного Пьеро», «Рамамба в осеннем парке» и «Как упоительны в России вечера», только слова другие: «Как упоительны у Машки буфера, её наивность, поцелуи в переулке. Я говорил ей о любви и мял ей булки, я был готов с ней обжиматься до утра».

А ещё – «Зеро», «Мальчоночка» и «Овод» Анны Пингиной. И всё это под две гитары. Жаль, нельзя пианино в лес прикатить, я бы тоже сыграла.

Дима предложил, кстати. А Виталик за меня заступился и Димке стал объяснять, что рояль в поход нельзя, но можно клавиетту купить, скинуться всей группой и купить. Димка уже смеяться собрался, уже рот открыл, а тут Виталик ему – про клавиетту. И откуда знает? Она, правда, больше на аккордеон похожа, но клавиши как у рояля, а звук как у губной гармошки. Может, и правда купить?

29 ноября 2018. Ура! Зима! Столько снега выпало! Никогда такого не было, в ноябре зима! И метели просто сказочные. Вчера был последний пеший поход, в снегу по колено, до станции еле дошли, а Гордеев падал всё время, его поднимают, а он опять падает. Мы снега полные сапоги набрали. И решили открыть лыжный сезон. А лес в завалах весь, после того урагана. На грунтовке-то чисто, распилили и увезли, а дальше через каждые десять шагов дерево лежит. Гордеев сказал, это полезно, а что ещё он мог сказать? И как мы в лыжах будем через них перелезать, не знаю. Послезавтра узнаю»