скачать книгу бесплатно
Все они невольно понижают голос.
– Да, это не плебейское лицо. Их род очень древний… В средние века его предки жили в Англии еще при Генрихе Восьмом.
– Неужели? – шепчет Маня.
– И он был недюжинной личностью. Весь края он держал в руках. И делал много добра. Что это за похороны были! Весь уезд на поминки съехался, Губернатор из Чернигова, многие журналисты из Киева, помещики. Да, он умел жить. И шибко жил, И любил женщин, дети мои. И знал в них толк. А в это имение он был влюблен. Он на него ухлопал около миллиона. Эх, жаль! Нельзя нам в палац! Там шкафчик у него есть резного дуба. С изображением Благовещения. Работы тринадцатого столетия. Церковная утварь. Ему миллион за него предлагал Базилевский. Не отдал.
Они медленно обходят громадный, как озеро, пруд с островками, гротами, мостиками и лебедями.
Они идут обратно, к коляске, которая ждет их за чугунной решеткой.
Ах, эта решетка! Какая красота эти темные, строгие линии и золоченый герб наверху!
– Вот за что ценю старика. Не польстился на моду. Не поставил решетку в стиле «модерн». Знаете, дети мои, откуда взят этот узор? Все старинные замки Франции обнесены точно такой оградой, и Тюильри, и Версаль.
Сторож вдруг почтительно срывает шапку.
Какая-то фигура выходит из нижнего этажа палаца и идет медленно, как призрак, по цветнику, залитому вечерней зарей.
Они видят перед собой странное, мертвенно-бледное лицо с темной, курчавой, длинной, как у Моисея бородой. Седина сверкает в ней серебряными нитями как и на курчавых висках. На голове бархатная шапочка. Бескровные руки опираются на палку. Голова опущена. На высокой, костлявой и сутулой фигуре надет длинный черный сюртук, застегнутый на глухо. На ногах туфли…
Есть что-то неживое, что-то бесстрастное и далекое во всей этой фигуре. Как будто это восковая кукла. Бесцельность чувствуется в этой походке.
– Бен-Акиба? – шепчет Маня.
– Хуже… Вечный жид…[31 - Аллюзия легендарных образов вечных скитальцев, «Вечный жид» или Агасфер был осужден на вечное скитание по миру за то, что отказал Христу в отдыхе по пути на Голгофу.]
Маня не может объяснить себе, какое странное предчувствие охватывает ее. Эта черная фигура, бесстрастно движущаяся по залитому солнцем цветнику, под алыми лучами зари, среди этой сверкающей красоты. Какой жуткий контраст!
Вот он поравнялся с ними и поднял глаза. На мгновение, на одно только мгновение эти огромные, черные, – как бы бездонные глаза – без блеска и мысли – останавливаются на лице Мани. Но она вздрогнула. Она следит за этой черной фигурой, согбенной, как бы раздавленной незримым призраком горя, сидящим на ее плечах. Она уже видела эти глаза. Да! Да! Как это ни странно! Она уже видела их где-то…
– Кто это? – шепотом спрашивает Соня, садясь в коляску.
Когда экипаж поворачивается на липовый проспект, черный призрак медленно скользит по аллее. Голова опущена по-прежнему на грудь. Но сторож все еще стоит, вытянувшись. И мгновенно, как бы под палочкой волшебника, на дворе и близ служб смолкает и цепенеет многочисленная дворня. И провожает призрак застывшим взглядом.
– Кто это? – повторяет Соня нервным напряженным шепотом.
– Это дядя молодого Штейнбаха. Брат его покойной матери. И племянник поразительно похож на него! Неправда ли, какая романтическая фигура?
– Дядюшка, но почему у него такие глаза? Почему он такой… Не живой, что ли? Вы заметили его походку? Он не такой, как мы.
– Немудрено… Это ты верно подметила. Вся семья его была убита в Одессе, в погроме. И он сошел с ума.
Маня бледнеет… Она старается что-то понять. Что-то вспомнить…
Черные крылья тоски опустились над ее душою. Всю дорогу обратно они молчат.
Маню с тех пор тянет к усадьбе Штейнбаха неодолимая сила.
Какая-нибудь верста, не больше, отделяет Лысогоры от Липовки. Там, где кончается лысогорский парк, канавой отделенный от большой дороги, стоит плетень. Во многих местах он уже обвалился. На углу видна старая, развалившаяся беседка. Плакучая береза опустила свои зеленые руки и почти закрыла в нее ход.
Маня любит из этой беседки глядеть на башени белого дома, на темные купы парка. Их разделяет ровная степь. Из беседки виден также черный крест. Поэтому никто, ни господа, ни дворня, не ходят в эту сторону. И Маня чувствует, что это ее царство. Она не любит, чтоб даже Соня сюда заглядывала. Тут у нее коврик на мшистой скамье, табуретка для ног, книги… Любимые стихи Бодлера, Верлена, Альфреда де Мюссе в подлиннике[32 - Вербицкая часто прибегает к перечислению фамилий поэтов, художников, актеров. Это – своеобразный культурный контекст эпохи или образа. Маня тут представлена новой интеллигенткой, увлекающейся символизмом.]. Она взяла их из библиотеки дядюшки.
Все это остается на ночь.
В знойный день, когда воздух раскалился, дрожит и видимо для глаза струится, в этот час, когда весь дом после обеда погружается в сон, Маня сидит в своей беседке и мечтает.
Маня исхудала за одну неделю. Глаза стали больше и горят лихорадкой. Она влюблена…
Да, да! Как это ни странно! Если любовь – это мечты о другом день и ночь. Если любовь – это жажда слышать голос, видеть лицо, руки и движения. Если любовь – это жажда быть вместе и разорвать мрак, ревниво прячущий от нас чужую душу, – то это любовь… Впервые лицо незнакомца, ехавшего по дороге год назад, на закате солнца, лицо ангела с неумолимым взглядом – бледнеет и заслоняется другим лицом, породистым и тонким, с глазами поэта.
Мане надо теперь видеть Яна! Во что бы то ни стало! Надо говорить с ним! Она пойдет в Липовку, прямо в оранжерею. И скажет…
Что она скажет?
А пока она сидит у креста, в проклятом месте, на опушке рощи. Отсюда ей видны крыши дворца и все, кто едет или идет в усадьбу. С книгой в руке она лежит на траве и внушает Яну, чтоб он вышел за ограду.
Все тихо. Только скрипят гуси, белыми пятнами раскидавшиеся в яре, по болоту. Ярко под солнцем сверкает поросшая аиром вода ставка. Четко чернеет полусломанный крест на бледно-синем небе.
Маня так задумывается, что не слышит легких шагов в роще. Вдруг она оглядывается и вскрикивает.
Перед нею Ян.
– Я вас напугал? Простите! – говорит он, снимая фуражку и по-светски кланяясь.
Она садится и натягивает юбку на обнажившиеся. До колен ноги в черных чулках. Ярко горят ее щеки. Ее глаза похожи на звезды. И Ян захвачен этой красотой.
– Нет… Да… Я испугалась… Я ждала вас оттуда!
Она кивает на усадьбу.
– Вы меня ждали?
Безграничное удивление в дрогнувшем голосе Яна. Его глаза темнеют. И легкая краска обжигает скулы.
Теперь Маня не знает, куда деться от стыл Вдруг, с свойственной ей смелостью, она экспансивно смеется. И говорит, глядя Яну в глаза:
– Да… Я давно вас жду… Сядьте! Ян садится, улыбается.
«Какая чудная, детская улыбка!..» – думает он.
Долгая пауза. Маня жадно и наивно рассматривает его лицо, руки, уши, губы. Он нравится ей. Весь! Он похож на хрупкого пастушка из севрского фарфора. Сначала он сконфужен ее любопытством. В том с той же улыбкой начинает разглядывать его лицо и фигуру.
Она хохочет… Смех ее звонкий, сверкающий, жизнерадостный.
«Она похожа на разбитую веслом волну в солнечный день. Когда каждая чешуйка искрится и сверкает золотом…» – думает Ян.
– Я жду… – говорит он тихонько. И в его голосе так много ласки, что Мане чудится, будто он коснулся ее щек.
– Я вас знаю! – говорит она торжественно.
– Я тоже вас знаю.
– Нет… Я не так… Я знаю вашу тайну!..
О, как хорошо, что ни один мускул не вздрагивает в его лице при этих словах ее!
– Вы – переодетый принц… ха!.. ха!.. И зову вас Ян…
Он продолжает улыбаться. Только глаза его щурятся и становятся холодными, как металл. Браво! Другие побледнели бы, но не он. Он не может был как все!
– Ах! Я еще и другое знаю о вас… Совсем невероятное. Вы… атаман разбойников. И… живы только чудом…
Они молчат, глядя в зрачки друг другу.
Вдруг Маня обнимает колени руками. Кладет на них голову и умоляюще, с погасшей душой говорит, как провинившееся дитя:
– Не сердитесь на меня! Я подслушала это нечаянно… Измаил говорил с Розой, и я не все поняла. Но когда услыхала ваше имя… я уже не могла не слушать… Но вы не бойтесь! Я умею молчать. Ни в детстве, ни теперь, в гимназии – никто не знал, о чем я мечтаю. И чего хочу… Вы не сердитесь? Вы не сердитесь?
Она протягивает руку. Ян с прежней улыбкой дает ей свою.
«О, какое чудное прикосновение!.. – думает она.
– Будем знакомы… Хотите? – спрашивает она горячими звуками. – Приходите сюда каждый день!.. Я буду вас ждать… Да? Ах, если б вы знали, как я мечтала о встрече с вами! Какое счастье, что вы пришли! Но это все равно! Если б нынче вы не пришли сюда, завтра я пошла бы сама в оранжерею. Ну, сядьте!.. Ближе!.. Что вы так смотрите на меня, Ян? Ах, да! Можно ли вас так звать?
– Наедине, – говорит он, улыбаясь.
Ее рука, обнаженная выше локтя, в кисейном рукаве, худенькая и смуглая девичья рука бессознательно тянется к нему. И он также бессознательно, повинуясь неодолимому обаянию, берет эту руку, держит в своей. И тихо пожимает ее.
Из груди Мани вырывается счастливый вздох.
Любовь пришла внезапно, как весенняя гроза. Сейчас один беглый взгляд, одно робкое прикосновение Дают больше счастья, чем даст впоследствии целая Жизнь с бурной гаммой ее ощущений. И этих минут мне забыть никогда!
– А вы разве меня знаете? – вдруг спрашивает Маня. – Знаете?
– Знаю, – шепотом отвечает он. – Кто же я? Кто?
– Вы? Сказка…
Она смеется с восторгом.
– Я знал вас еще в детстве, когда читал Андерсена. Я и теперь люблю его читать.
– Я тоже… Помните сказку о Русалке? Вы похожи на того переодетого принца.
– У меня нет его жестокости. Я не мог бы разбить сердце Русалки.
– Как? Разве вы не жестокий? Нет?
– Нет…
Маня немножко разочарована.
– А как же? Да… Как же это Измаил говорит, что вас ждет виселица? За что же это? Значит, вы убивали людей?
– Я убивал по необходимости. Защищаясь. Как убивают во всякой борьбе…
Маня вздыхает с удовлетворением.
– А много людей вы убили? Много? Ян улыбается.
– Нет, в самом деле. Сколько?
– Какое вы дитя! Я не считал Маня довольна. Перед нею настоящий преступник Без фальсификации.
– Вот Измаил жестокий! И я не люблю его… – говорит она без всякой логики. – Бедная Роза! – Это она уже думает вслух и отвечать ей не обязательно.
Они долго молчат, глазами лаская друг друга. Улыбаясь доверчиво и радостно. Кругом глубокая тишина, какая бывает только в степи. Иногда только донесется наверх всплеск воды и крик гусей.
– Как хорошо! – срывается у Мани.
– Сколько вам лет? – спрашивает он, все не выпуская ее руки.
– Скоро минет восемнадцать… Через год я кончу курс… И приеду сюда… Вы будете здесь через год? Будете?
– Не знаю…
Его лицо печально. И сердце Мани сжимается.
– У вас есть мать, Ян? – тихонько спрашивает она.
– Есть. Грусть звучит в его голосе! О, какая грусть!
– Вы любите ее? Да?
– Я дал ей много страданий. И она не верит в мою любовь.
Где-то на церковной колокольне бьют часы. Тягуче плывут звука.
Ян встает. У него уже другое лицо, другие глаза. Робко целует он руку Мани. А у нее дух занимается от счастья.
– Нам надо расстаться, Мария… Мария…
– Нет… Нет!.. Зовите меня Маней!
– Сюда сейчас придет Измаил. Я не хочу, чтоб он вас видел! Вы пройдете вот этой тропой. Пойдемте, я покажу вам…
– А вы придете завтра? Придете? Непременно? Когда?
