скачать книгу бесплатно
Прочие небожители (точнее, те из них, кто, в отличие от Рудольфа фон Лихтенштейна, не был подвержен морской болезни) сидели поодаль за третьим столом, а мистеру Дайкори отвели отдельное место в нише. Амалия своим острым взглядом заметила, что миллионеру кусок не лезет в горло: он пробовал какое-нибудь блюдо, после чего отставлял его в сторону и одним и тем же жестом просил убрать.
– Импрессионизм, – вещал художник Фоссиньяк за своим столом, – создан одними ничтожествами для других. Ренуар, Моне, Сезанн! Господи боже мой, да они даже не умеют рисовать!
За другим столом Эжени залилась присущим ей обманчиво девическим смехом, отвечая на остроту адвоката Боваллона.
– Представьте себе: однажды мы вызвали дух Наполеона! – вскричала миссис Рейнольдс на прескверном французском, обращаясь к дипломату. – Разве это не чудесно, месье?
Однако дипломат, очевидно, вовсе так не считал, потому что с кислой улыбкой ответил:
– Если вам угодно так думать, пожалуйста. Но лично я полагаю, что великие люди заслужили хоть немного покоя – если не при жизни, то хотя бы после смерти.
Миссис Рейнольдс вытаращила глаза. То, что она услышала, для нее было чистой воды святотатством, и она не замедлила кинуться в атаку на богохульника.
– Вы не верите в духов? – обрушилась она на представителя дипломатического корпуса.
– Зачем? – возразил француз, пожимая плечами. – Для веры вполне достаточно одного святого духа.
Миссис Рейнольдс растерянно заморгала, пытаясь переварить услышанное. Дочь, не переставая жевать, вполголоса перевела ей слова де Бриссака на английский. Дипломат улыбался, и Амалия невольно прониклась уважением к этой смеси параграфа с восклицательным знаком.
– Не люблю духов, – заявила сеньора Кристобаль. – В миланской «Ла Скала» один из них повадился таскать у меня парики!
– Парики? – удивился американец. – А почему именно парики?
– В старых театрах, – назидательно объяснила донья Эстебания, – обитает множество самых различных духов. Ведь после смерти все артисты возвращаются в те места, где они когда-то блистали.
– Некоторые из них, – заметил французский дипломат, – пытаются сделать это еще при жизни, после того, как их слава уже прошла. В любом случае результат выходит не самый лучший.
– Ах, оставьте! – фыркнула сеньора Кристобаль. – Что вы можете понимать в нашем искусстве? Это каторжный труд и ежедневная зависимость от людей, которых ты даже не знаешь и, скорее всего, не узнаешь никогда. А ведь именно они решают успех твоей постановки… Что тебе, Ортега? – раздраженно спросила она у доктора, который уже некоторое время пытался привлечь к себе ее внимание.
Донья Эстебания сказала что-то по-испански, указывая на тарелку с пирожными, которая стараниями оперной примы почти опустела. Доктор энергично кивнул. Сеньора Кристобаль тяжело задышала и шепотом бросила несколько резких слов, среди которых Амалия различила лишь одно – vipera[12 - Змея (исп.).]. Повернув голову, она встретила взгляд американца.
– Духи – это хорошо, – пробормотал мистер Ричардсон, – но живым быть все-таки лучше.
Он был удостоен одобрительного взгляда интересовавшей его блондинки и воспрянул духом.
– Вы надолго к нам в Штаты? – спросил он Амалию.
– Еще не знаю, – честно призналась она. – Как получится.
– Прошу вас, не церемоньтесь, заезжайте ко мне в гости. Я познакомлю вас с дядей Чарльзом. На моем ранчо…
– Madre de Dios![13 - Матерь божья! (исп.)] – завизжала сеньора Кристобаль, спорившая с врачом и незаметно для себя повысившая голос. – Да как ты смеешь мне перечить! Я вытащила тебя из грязи, я…
Даже за столом Эрмелинов замолчали и уставились на певицу, но ее это, по-видимому, ни капли не смутило. Она схватила свою тарелку и с кровожадным наслаждением метнула ее на пол.
Тарелка, как и положено тарелке, рассыпалась вдребезги. К месту ее крушения бросились двое стюардов и, ползая на коленях, стали подбирать осколки и стирать остатки пищи.
– И этот висельник, – с чувством объявила сеньора Кристобаль, – указывает мне, что я должна делать!
Ее слова повисли в звенящей тишине неодобрения. На скулах оперной певицы проступили пятна. Она закрыла лицо руками, и гигантские плечи ее начали вздрагивать. Через мгновение все вернулись к прерванным беседам.
Художник Фоссиньяк:
– Эль Греко – это просто смехотворно!
Миссис Рейнольдс:
– О чем я говорила? Ах да, Наполеон. Представьте себе, после смерти он сделался приверженцем мира…
Дайкори – слуге:
– Что это? Грибы? Нет, не могу, не могу их видеть. Льюис! Вези меня обратно в каюту.
Маркиз Мерримейд – жене-актрисе, которая поглаживала сидящую у нее на коленях собачку:
– Что за неуправляемая особа. Так вот, дорогая Сьюзан…
Мадам Эрмелин:
– Совершенно безвкусное платье на этой блондинке!
Ее зять Феликс насмешливо прищурился.
– Что вы так на нее взъелись, дорогая мадам? – Он оглянулся на Амалию, которая разговаривала с дипломатом о местах, в которых тому довелось побывать. – По-моему, ее не в чем упрекнуть.
– Ах, оставьте, Феликс, – отмахнулась теща с гримасой досады.
– Мама права, – вмешался Гюстав. – Такой цвет носят только куртизанки.
– Куртизанки? Ты их много видел? – Феликс заинтересованно вскинул брови. – А ты был у куртизанки хоть раз в жизни?
– Феликс! – вмешалась Луиза Сампьер. – Пожалуйста, перестаньте.
– Я не считаю нужным ходить к… к подобным особам, – тоненьким дрожащим голосом произнес ее кузен.
– Тогда не рассуждай о том, чего не знаешь, – добил его леопард, лениво скалясь. – Простите, Луиза, – он поцеловал ей руку, слегка коснувшись кожи губами, – но я и в мыслях не имел огорчить вас. – Девушка выдернула у него руку и отвернулась.
– Отчего ты ничего не ешь, дорогая? – спросила у нее мадам Эрмелин.
Луиза поглядела на свою тарелку: та была почти полна.
– Что-то не хочется, тетушка, – сдержанно ответила она.
Обед подошел к концу. Про себя Амалия отметила, что клубничное суфле, поданное на десерт, оказалось выше всяких похвал, как, впрочем, и все остальное. Она все меньше и меньше жалела о том, что без всякой цели плывет через океан в неведомую Америку. В сущности, так даже было лучше.
Люди поднимались с мест, но никто не торопился возвращаться к себе. Всех охватило чувство блаженной истомы, как это всегда бывает после хорошего плотного обеда.
Миссис Рейнольдс, уставшая от недоверчивых французов, мертвой хваткой вцепилась в маркиза Мерримейда и его жену, нахваливая достоинства общения с духами и предлагая ему устроить встречу с парочкой из них, скажем, с его предками, если он пожелает, или ограничиться гаданием на шаре или на картах. Маркиз слушал вежливо и скучал смертельно, зато его жена сразу же загорелась идеей узнать свое будущее и попросила австралийку погадать ей. Миссис Рейнольдс взяла колоду карт и устроилась под абажуром, расписанным павлинами.
– Так… О, да вам повезло, дорогая моя! Деньги, очень много денег… А это что? Неприятности?
Маркиз и его жена переглянулись.
– После недавней смерти отца я унаследовал титул и состояние, – сказал Мерримейд. – А что еще за неприятности?
– Нет, нет, это не с вами, – уверенно заявила миссис Рейнольдс. – Они произойдут с кем-то другим, но на ваших глазах.
– Ах, не надо неприятностей! – проворковала актриса, прижимая к себе собачку и целуя ее. – Я так чувствительна, я всегда так переживаю!
Всхлипывающая сеньора Кристобаль покинула салон в сопровождении врача, Леона Шенье и недремлющей доньи Эстебании. Еще раньше увезли мистера Дайкори. Появились лакеи с подносами, на которых стояли бокалы с шампанским, и стали обносить желающих. Амалии пить не хотелось. Она обернулась и увидела возле себя Феликса, который открыто и беззастенчиво рассматривал ее.
– Мне кажется, я не успел представиться, – сказал он, завладев ее рукой и целуя ее. – Феликс Армантель, к вашим услугам.
– Очень приятно. Я – Амели Дюпон.
– Просто Дюпон? Занятно. Вы случайно не из нантских Дюпонов?
– Нет, но не случайно.
– Слышал, что с вашим мужем стряслась неприятность. Мне искренне жаль.
Впрочем, если судить по его лицу, то Феликс, напротив, испытывал величайшее удовольствие в своей жизни.
– Вы слишком добры, – вынуждена была ответить Амалия.
– Он заболел?
Настойчивость расспросов не понравилась ей.
– Можно сказать и так, – таинственно шепнула она.
– Простите? – Феликс нахмурился.
– У него голова не в порядке. – Амалия легонько постучала себя указательным пальцем по виску.
– А! – с облегчением произнес Феликс. И многозначительно улыбнулся: – А вы уже и кольцо сняли? Нехорошо, нехорошо…
Амалии захотелось провалиться сквозь палубу. Кольцо! Она забыла об обручальном кольце! Господи, какая она идиотка! Никогда, никогда не выйдет из нее стоящего секретного агента!
– Феликс, дорогой…
Рядом с Армантелем возникла его жена. Амалия с любопытством посмотрела на нее. Да, жизнь с леопардом наложила на женщину определенный отпечаток: она не говорила, а мурлыкала, как кошечка. Эжени мягко, но настойчиво взяла мужа под руку. Он казался польщенным, но по тому, как чуть резковато разгладил свои усики, Амалия догадалась, что он вовсе не в восторге.
– Ты уже познакомился с мадам Дюпон? – промурлыкала Эжени. – Надо же, как мило! У вас прелестный цвет лица, дорогая! Это какие-то новые румяна?
– О нет, мадам Армантель, – отозвалась Амалия, отлично поняв, куда ветер дует. – Я вообще не пользуюсь косметикой, она дурно влияет на кожу.
Все присутствующие дамы посмотрели на нее, как инквизиторы на еретика, сообщившего им, что Земля круглая.
– Надо же, – пробормотала Эжени, – вы совсем как кузина Луиза! Она тоже не признает косметики.
– Вы уже знакомы с Луизой? – вмешался Феликс. – Гюстав, будь так добр, позови ее… Мадам Амели Дюпон. Это Луиза Сампьер, славная девушка, но никто никогда не может сказать, о чем она думает. – Рыжеватая Луиза вяло улыбнулась. – А это Гюстав, мой шурин.
– Очень приятно, – буркнул Гюстав, исподлобья косясь на особу в сиреневом платье. Амалия явно не произвела на него никакого впечатления. Впрочем, оно и понятно – ведь его сердце уже было занято другой.
– А где ваш знакомый? – спросила Эжени у Амалии. – Тот, что сел в Шербуре?
– К сожалению, у него морская болезнь, – отозвалась Амалия.
– Должно быть, это ужасно досадно, – заметил Феликс. – Как вы себя чувствуете, дорогая Надин? – обратился он к бесцветной сестре управляющего. – Помнится, вы упоминали, что не любите путешествовать морем, потому что когда-то вам предсказали, что смерть настигнет вас на воде.
– Это верно, – помедлив, призналась Надин. – Но ведь кто-то же должен смотреть за людьми, не то они все растащат. – Произнося эти слова, она с иронией глядела на Феликса.
– О, – сказала Эжени, кривляясь, – без вас, мадемуазель, мы как без рук!
Мадам Эрмелин что-то говорила. Амалия обернулась к ней и увидела, что та держит в руке бокал шампанского.
– Я пью, – сказала она, обращаясь к импозантному управляющему, – за нас. За всех нас!
Ее интонация, поза, улыбка говорили куда больше, чем ее слова. Гюстав густо покраснел и насупился. Феликс Армантель отвернулся, стиснув челюсти, так что на его скулах желваки заходили ходуном. Мадам Эрмелин поднесла бокал к губам и сделала глоток.
Лицо ее посинело, она бурно закашлялась и стала давиться и хрипеть. Затем женщина выронила бокал, схватилась обеими руками за грудь и, выкатив глаза, страшно разинув рот, стояла, задыхаясь, – старая женщина, просто старая женщина в блестящем черном платье и смешных побрякушках.
– Боже мой! – пролепетала Эжени, меняясь в лице. – Мама, что с вами?
Мадам Эрмелин рухнула в кресло. Проспер Коломбье, не помня себя, бросился к ней.
– Врача, врача! – отчаянно закричал он. – Ей дурно!
Его сестра уже спешила к нему.
– Ничего страшного, Проспер, мадам просто поперхнулась… Принесите воды, сейчас она прокашляется, и все будет хорошо.
Кристиан Эрмелин дрожащими руками налил воды из графина, едва не уронив его, и поднес бокал матери. Через силу мадам Эрмелин сделала несколько глотков.
– Все хорошо, все хорошо, – заученно твердил управляющий, поглаживая ее по плечу.
Мадам Эрмелин повернула голову, заметила его и улыбнулась.
– Спасибо, Проспер… Спасибо.
– Мама, – пробормотал Гюстав, – с вами все в порядке?
– Да. – Держась за руку Проспера, мадам Эрмелин с усилием поднялась на ноги. – Со мной… все хорошо.
В следующее мгновение ее ноги словно подломились в коленях, и она упала на ковер. Из ее рта бежала тонкая струйка крови.
Глава шестая,
