скачать книгу бесплатно
Рене сразу его узнает: это он раздавал листовки у входа в Сорбонну в тот день, когда Рене пришел к Ланжевену.
– Знакомься, Мелисса, это Рене Толедано. Рене, это моя дочь Мелисса Ланжевен, а это Бруно Мустье, ее жених. Оба преподают здесь историю.
Бруно протягивает Рене руку.
– Вы – новый лектор, которого привел Александр? Учтите, все уже в курсе этой истории, профсоюзу она не понравилась.
Александр спешит на помощь к Рене.
– Рене Толедано – не абы кто. Когда-то он был моим лучшим аспирантом, написал блестящую диссертацию о Ренессансе. Так что он имеет право на исключительное обращение. Было бы плачевно не найти применения его таланту.
– Это вызов для всех нас, его соперников, – иронизирует Бруно.
Мелисса и Бруно ставят свои подносы на их столик и тоже садятся.
– Дочь увлекается этимологией, как и я, а то и больше, – говорит Александр. – Она хочет понимать происхождение каждого слова. Она думает, что имя человека – ключ к его личности, в какой-то степени программирующий ее поведение.
– Что вы скажете о моем имени?
– Рене? Исходное слово – латинское «renatus» – «родившийся во второй раз». Возможно, это объясняет ваш интерес к Ренессансу…
– А по-моему, это чистая случайность. Впрочем, эта случайность мне более чем подходит, – уступает Рене. – Скажите, а что означает имя вашего отца?
– Имя «Александр» греческого происхождения. В нем две части: «alexo» – глагол, имеющий значение «отталкивать», и «andros» – «человек». Значение имени – «отталкивающий человека», то есть «отбивающий врага».
– Имя воина вполне для меня годится.
Бруно берет со своего подноса бутылку вина и предлагает налить всем сидящим за столом.
– Ты пьешь в обеденное время? – удивляется Александр.
– Даже когда все остальное провалится в тартарары, во Франции останется вино, сыр, хлеб, круассаны, – говорит Бруно. – Я пью даже эту столовскую бурду. Трапеза без вина для меня – все равно что праздник без музыки. Предлагаю чокнуться!
Бруно залпом опрокидывает темную бурду и наливает себе еще. Рене замечает, что Мелисса не одобряет эти замашки.
– Расскажи о себе еще немного, – просит Александр.
– Я преподаю историю Античности, – начинает Бруно. – Обожаю эту эпоху! Римляне и греки были мастерами устраивать оргии. Большинство мужчин были гомосексуалистами и проводили время в попойках и в домах терпимости. Одна из заповедей римлян гласила: женщины – чтобы делать детей, мужчины – чтобы получать удовольствие. К тому же у них не было проблем с обслуживающим персоналом. Рабы выполняли всю работу, а их хозяева возлежали у бассейнов, в прекрасных цветущих садах. Тех, кто отлынивал, били или убивали. По-моему, чудесные были времена! Видели фрески в Помпеях? Не иначе, это был город сплошных борделей…
Ага, за это и был выжжен и похоронен под лавой извергнувшегося Везувия! – думает Рене.
– Занятно, – вмешивается в разговор Александр, – что мы четверо – специалисты по разным периодам. А вместе покрываем всю историю человечества! Думаю, выбор периода для изучения свидетельствует об особенностях мышления. Бруно избрал Античность, я – Средневековье, Рене – Ренессанс, Мелисса – двадцатый век.
Бруно продолжает с полным ртом:
– Я выбрал Античность не только по вышеназванным причинам, но и потому, что тогда все началось: демократия, философия, математика, театр, спорт. Ничего по-настоящему нового с тех пор не изобрели.
Александр считает своим долгом подхватить:
– Признаюсь, я выбрал Средневековье из любви к периоду возведения огромных соборов. Средневековье привлекает меня чувством чести. Даже на войне соблюдался рыцарский кодекс. Дав слово, люди боялись его нарушить, так как это было чревато муками ада. Слова обладали весом. Даже отношения мужчины и женщины зиждились на уважении и на рыцарстве.
– А как же закрепощение, суеверия, неграмотность, не говоря о грязи? А ведь во всем этом жили в Средние века три четверти населения, – возражает Бруно, снова с набитым ртом.
Александр, справившись с гримасой раздражения, обращается к своему визави:
– А ты, Рене?
– Что ж, я выбрал Ренессанс, потому что это эпоха выхода из мракобесия. Не обессудьте, Александр! При Ренессансе просыпается желание вкладывать средства в искусство, а не в оружие. Ренессанс подарил нам Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рабле, фламандских живописцев, перспективу в изобразительном искусстве. Мир расширяется, происходит открытие Америки, Китая. С научной точки зрения это эпоха понимания того, как работает человеческий организм. Приходит понимание, что думают мозгом, а не сердцем. Наконец, человек осмеливается допустить, что Земля не центр Вселенной. А появление и развитие книгопечатания!
Мелиссе надоедает молчать.
– Что до меня, то я выбрала двадцатый век как эпоху резкого ускорения истории. Две мировые войны, русская, китайская, кубинская революции, сексуальная революция 1970-х годов, компьютеризация, современная медицина, феминизм, рок-н-ролл, кинематограф, фотография, авиация, ракеты, первые шаги человека на Луне… Не спорю, Ренессанс был началом пробуждения сознательности, а с 1900 года началось прощание с гуманизмом, который в некотором смысле является наивным идеализмом, и осознание необходимости покончить с неравенством – будь то между рабочими и работодателями, мужчинами и женщинами, Югом и Севером.
Бруно аккуратно берет кончиками большого и указательного пальцев кусочек цветной капусты и показывает его как символ ядерного взрыва.
– Русская революция привела к двадцати миллионам смертей, китайская – к шестидесяти миллионам! – напоминает он. – Безумные диктаторы уничтожают собственное население во имя идеала коммунизма – хорош прогресс!
– А ты, наверное, предпочитаешь фашистских диктаторов! – фыркает Мелисса.
Александр чувствует, что разговор грозит перерасти в перепалку, и пытается унять разошедшуюся пару предназначенным для Рене объяснением:
– Мелисса у нас, так сказать, прогрессистка.
– Я не боюсь более четкого определения – «левачка». Я – член Революционной коммунистической лиги. Бруно обожает Цезаря, но лично я предпочитаю Че Гевару.
– Порой я даже удивляюсь, как вам удается сохранять гармонию при диаметрально противоположных политических взглядах, – вздыхает Александр Ланжевен.
– Мы с Бруно одинаково не выносим центристские правительства, вялый консенсус, буржуа, уклоняющихся от военной службы, и всех трусов, жаждущих компромисса любой ценой, лишь бы избежать необходимых радикальных решений.
– Мы с Мелиссой верим в революцию. Она стремительнее и эффективнее, чем любые полумеры.
Бруно с довольным видом допивает свой бокал. Он высказал свое политическое кредо, для него это важно. Мелисса, судя по всему, огорчена тем, что ее жених столько пьет. Она пожимает плечами и делает попытку отодвинуть от него бутылку, но он не дает и упрямо наливает себе новый полный бокал, залпом его осушает, воинственно обводит всех взглядом и заявляет:
– Кончайте с целомудренностью! А то вы не знаете, что историю двигают вперед люди крутого нрава, а не слабаки!
Высказавшись, он резко встает, швыряет на стол салфетку и уходит, не попрощавшись.
Троица изумленно переглядывается. Александр меняет тему.
– Рене ищет информацию о некоем рыцаре Сальвене де Бьенне, якобы написавшем в 1121 году книгу пророчеств.
– 1121 год? – Дочь президента Сорбонны вздыхает. – Это же твоя любимая эпоха, папа. Помочь ему сможешь только ты.
– У нас насчитывается три миллиона томов, в том числе несколько сот пергаментов, написанных монахами. Сейчас в библиотеке ремонт, но на следующей неделе она должна открыться…
Рене внимательнее приглядывается к Мелиссе и приходит к выводу, что где-то ее уже видел.
14. Мнемы. Фараон Эхнатон
В конце концов первые великаны, приплывшие по морю с запада, умерли от старости. Их духовное завещание оказалось искажено, окарикатурено и забыто. Власть захватила жреческая каста, объявившая, что только жрецы сохраняют память об учении гигантов-чужестранцев.
Пришедшие к власти жрецы Амона назначали фараона, правителя-марионетку, которым манипулировали по своему усмотрению. Не находясь на виду, они присвоили себе привилегии, всевластие и богатство.
Наконец в 1355 году до нашей эры молодой фараон Аменхотеп IV решил, что хватит жрецам Амона эксплуатировать наивность и суеверие народа, и отмежевался от политического выбора собственного отца, Аменхотепа III. По его мнению, наступила пора вернуться к первоначальным верованиям – к культу солнечного света, именовавшегося по-древнеегипетски «Атон».
От изощренного многобожия он перешел к простому монотеизму. Свое собственное прежнее имя Аменофис, означавшее «Амон удовлетворен», он сменил на имя «Эхнатон»[8 - Эхнатон – древнеегипетский фараон-реформатор из XVIII династии, известный до пятого года своего правления как Аменхотеп Четвертый.], «посвященный Атону».
Покинув город Фивы, он основал свою собственную столицу на новом месте, севернее старого, которую назвал «Ахетатон» («Горизонт Атона»).
Эхнатон во всем был противоположностью своему отцу.
Вместо того чтобы вести войны на всех границах, он употреблял свою энергию на строительство новых городов или на обустройство крупных старых поселений (Гелиополиса, Карнака, Мемфиса), на прокладывание новых дорог и оросительных каналов.
Он лишил жрецов Амона их привилегий.
Он сделал свою жену Нефертити соправительницей (а не просто женой фараона, как раньше), впервые наделив женщину политической властью.
То была не просто религиозная, но и политическая, социальная, художественная революция. По мысли этого фараона, искусство должно было уже не служить царственной семье и прославлению ее войн, а отражать повседневную жизнь людей, изображать природу, животных.
Эхнатон оказался также хорошим писателем: это один из редких фараонов, кому приписывают авторство литературного произведения – «Большого гимна Атону», найденного итальянским археологом Джованни Бельцони в 1816 г. в Долине обезьян.
Он повелел стереть все упоминания об Амоне, в том числе иероглифы с именем своего отца, что вызвало скандал. Жрецов Амона разогнали, божкам с головами животных, сопровождавших жрецов, больше не поклонялись. Фараон Эхнатон перестал строить большие закрытые храмы, собиравшие толпы близ больших городов, вместо них он сооружал по всей стране маленькие открытые молельни. Он считал, что ввиду отсутствия крыш в них будут проникать лучи солнца, несущие свет Атона. Он поощрял составление на папирусных свитках летописей, излагавших все события эпохи, чтобы они не были забыты.
15
Рене Толедано подходит к дому 22 по улице Юиган в XIV округе Парижа, близ бульвара Монпарнас и одноименного кладбища.
После храма знаний он очутился перед храмом книги – издательством Albin Michel.
Он звонит, входит в стеклянную дверь и обращается к девушке-администратору:
– Здравствуйте, я ищу одно издание, которого не нахожу ни в книжных магазинах, ни в интернете: его нет ни на торговых платформах, ни на сайтах коллекционеров.
– Не могли бы вы сказать, как оно называется?
– «Пророчество о пчелах». Вы издали эту книгу в 1994 году.
– Я посмотрю, что можно сделать. Не возражаете немного подождать? – Она указывает Рене на салон для посетителей рядом со входом.
Рене опускается в кресло. Стены вокруг увешаны портретами звездных авторов издательства. Ему кажется, что знаменитости смотрят на него, это его пугает.
Администратор куда-то звонит и принимает звонки, но Рене не знает, занимается ли она его запросом. Люди входят и выходят, Рене любопытно, есть ли среди них писатели. Некоторые любезно приветствуют его кивком, кто-то здоровается, есть и такие, кто в упор его не видит. В этой веренице людей Рене с удивлением узнает министра.
Каждый рано или поздно пишет «свой» роман из страха забвения. Это место – не только издательство, но и небольшая фабрика бессмертия.
Бегут минуты.
Наверное, мне лучше уйти.
– Это вы ищете «Пророчество о пчелах»?
Маленький человечек в больших толстых очках, похожий на крота, подходит к Рене и представляется:
– Серж Боннафу, директор коллекции. Это я издал книгу, которую вы ищете.
– О, здравствуйте, зря я вас потревожил, я просто хотел найти эту книгу, надеясь, что она еще осталась у вас на складе.
– Вы ее не найдете.
– Почему?
Человечек устраивается в кресле напротив Рене.
– По той простой причине, что это невозможно, – отвечает он любезнейшим тоном и наклоняется к Рене. – Не скажете мне, дорогой мсье, почему вы заинтересовались этой книгой?
– Я преподаю историю, читаю лекции в Сорбонне. Один мой друг, тоже профессор истории, сказал, что эта книга содержит ответы на волнующие меня вопросы.
– Вам известно, о чем она?
– Полагаю, это книга пророчеств, написанная в 1121 году крестоносцем и обнаруженная в 1991 году в русских архивах профессором Патриком Ковальски.
– И все?
– В ней рассказано, что будет происходить в будущем, до 2101 года.
– И вас это занимает? – спрашивает издатель, рассматривая Рене поверх своих толстых очков. Взгляд у него лукавый, насмешливый.
– Честно говоря, я не знаю, что подумать, ведь я ее не читал. Поэтому мне показалось, что проще всего будет прийти сюда и попробовать ее раздобыть.
– Что еще вам известно?
– Еще я нашел в интернете статью, где утверждается, что это фальшивка.
– Статью Жана Вилена, не так ли? Это единственный журналист, который заговорил о книге. Это не принесло ему удачи: через некоторое время после появления статьи он умер.
– Что об этом думаете вы сами, издатель текста? – спрашивает Рене. – Что это, оригинальный документ эпохи или подлог?
Серж Боннафу делает глубокий вдох, как будто готовится к серьезному испытанию, и долго хранит загадочное молчание.
– Эта мысль, – начинает он, – посетила одного из лучших моих авторов, Патрика Клотца. В то время были в моде пророчества Нострадамуса. Некоторые издательства, наши конкуренты, с успехом публиковали тексты такого рода. Вот Клотц и говорит мне: «Я накропаю пророчества, которые перещеголяют древностью Нострадамуса». Патрик был автором-хамелеоном: он умел подражать любым стилям и обладал феноменальными историческими познаниями. Полагаю, для него это было своеобразным вызовом: изобрести «свое» пророчество.
Боннафу ностальгически кивает головой, как будто вспоминает несчетные чудеса, сотворенные его плодовитым автором.
– Клотц был большим профессионалом, но при этом графоманом. Он писал по тридцать страниц в день! Трудился с шести утра до полудня. И никогда не брал отпуск. Писать для него было то же самое, что для других – говорить. При этом он был тот еще болтун. Представьте человека, который постоянно рассказывает истории, просто не может иначе. Понемножку – еще туда-сюда, но когда получается перебор, то это становится утомительно для окружающих. Ох уж эти мне писатели-графоманы, со многими из них я знаком… Как мне жалко их жен! Жить с человеком, строчащим не переставая, думающим только о текущей рукописи – это же с ума сойти можно, вы со мной согласны?
– Безусловно.
– Вы, конечно, историк, вы пришли за вашей историей пророчеств, а до моих издательских страданий с сонмом писателей-графоманов вам нет никакого дела, верно?
