Грибники 1,5. Вложенное пространство

Унылая темноволосая девушка за стойкой выдала пакет, взяла подпись.

– Это тоже от Карины, – впервые за все время подал голос Джафар. Голос его был сиплым и замирающим; Эйзен в который раз подумал, что француженка оставила в душе механика неизгладимый след.

– Ничего себе!

Заинтригованные, они вскрыли бандероль прямо на почте. Послание содержало папку с бумагами и украшенную непонятным орнаментом серую тетрадь, а поверх всего лежало письмо от Карин Файоль.

«Уважаемый месье Раунбергер!

Если вы получите это послание, то меня, скорее всего, уже не будет в живых. Из всех моих знакомых, с кем я общалась по поводу барьеров и порталов, вы показались мне человеком наиболее порядочным и искренне заинтересованным в этой теме. Поэтому я решила передать вам все, собранное мной. Здесь самые достоверные свидетельства аномалий и странных явлений, сопровождающих появление и функционирование этих мест.

За свою жизнь я встречала много людей, сект, тайных обществ и прочих образований, близких к этой теме, но все они как наследники меня не устроили, потому что скатились в бестолковые иерархические склоки и делёж финансирования. Люди есть люди. То есть, животные. Что бы там не выдумывали впавшие в гордыню представители нашего вида, а Дарвин был прав, и божественной искры из нас удостоились лишь немногие.

Мне показалось, что вы из их числа. В любом случае, других наследников у меня нет.

С глубоким уважением, Карин Файоль.

P.S. Я знаю, Россия – огромная страна, но если когда-нибудь вам встретится некий господин Ингра, вы можете доверить ему любую роль в ваших исследованиях. Ручаюсь, ему можно доверять. Наше совместное фото прилагаю».

На фото действительно прилагались сильно молодой Джафар и элегантная дама лет сорока на фоне живописных развалин и цветущих молочаев Милля.

– А ты ничего такой был, – ухмыльнулся Эйзен. – Свеженький. Только взгляд как у новорождённого телёнка.

– Да, тогда я был моложе и лучше, – кивнул Джафар, глянув на герцога с укором.

Когда, собрав все документы обратно в пакет, они вышли из здания почты, старик с палкой, оглядевшись, подошел.

– Давненько я вас тут поджидаю, – прошамкал он, – говорили, придете… вы ведь господин Раунбергер?

– Да…

– С вами один человек поговорить хочет… за чертовщинку всякую.

И старик, развернувшись, двинулся во дворы.

– Ты уверен, что нужно? – вздохнул Джафар, понимая, что Эйзен все равно пойдет за стариком. – Говор не местный.

– И никогда не узнать, что мне хотел сказать неизвестно кто? – задумался Эйзен. – Ученые, Яша, так не поступают.

– Тогда хотя бы бандероль свою положи в багажник.

*

Старик с палкой прошел несколько дворов наискосок – от прохода между домами, через помойку к урне, мимо разрушенного крыльца, по тонкой тропке из растрескавшегося асфальта, мимо выставленной из домов старой мебели с оторванными дверцами, мимо разбитых окон в подвал – и остановился у одного крыльца.

– Ждите, – хихикнул он, и исчез в подъезде.

Эйзен осмотрелся. В таком захолустье он давно не гулял. Больше всего смущало то, что окна всех четырех домов, окружавших двор, явно выглядели нежилыми.

Сквозь постаревшую кладку стен пробивалась скудная, но вполне бодрая растительность, несвежий мусор бестрепетно лежал по углам, а небольшой кусок неба, видный со дна этого двора-колодца, выглядел хмуро.

Уловив движение в сумрачной щели между ветхими постройками, Эйзен всмотрелся. В тени стены стоял человек. И он явно появился там только сейчас, потому как еще секунду назад ничьего присутствия Эйзен не чувствовал. И это присутствие было враждебным – уж в этом-то он разбирался.

Что-то ещё двинулось на краю поля зрения.

Эйзен дёрнулся и в панике огляделся, чуть подавшись назад.

Теперь каждый выход был занят одним человеком, а то и двумя. Всего стражей этого медвежьего угла Эйзен насчитал семеро.

Один из окруживших, в сером пиджачке с обвисшими полами и отёкшим лицом, судя по нахальному взгляду – лидер, развязной, хозяйской походочкой скользнул вперед и встал наискосок от герцога, со стороны левой руки.

– Вы, я вижу, издалека, – сказал он. Поза его оставалась угрожающей.

Эйзен сощурился. Прав был Джафар – ходить сюда не следовало.

– Странно, что и вы не нашли фраеров поближе, – ответил он.

– Да как-то не задалось, – сделал субъект вид, что задумался. Из угла подобострастно хохотнули. – Зато тебя кое-что должно быть припасено для меня, да?

– Заявка не по форме, – холодно сказал Эйзен.

– Нам до формы не рамсово, – хихикнул серый пиджак. – Мы за содержанием.

Ещё приблизившись, он ловким движением предъявил выкидуху.

– Мы не при деньгах, – на всякий случай сказал Эйзен, отодвигаясь. Он был бледен, но держался.

– А нам не бабло, – бандит приблизился и приставил нож туда, где у герцога заканчивались ребра. – Что за шмагу у почтарей забаклашил?

Вот бы сейчас отдать и не париться. Забыть про этот дурацкий тоннель и все проблемы, с ним связанные. Забыть про эту обожаемую новым механиком Карину Файоль.

– На кого работаете? – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно.

– А вопросики тут я задаю, – захихикал лидер, – гражданин фраер…

– Я думаю, это обычные местные бандиты, – как бы ни к кому особенно не обращаясь, сказал Джафар. – А вот кто их нанял… мне выяснить, босс?

Тон у него был спокойный и рассудительный, как обычно.

– Да, спроси, – прошептал Эйзен, ощущая, как лезвие все глубже впивается ему под ребро, а на глаза опускается пелена паники. Их семеро, думал он. Нас двое. Господи, помоги.

Джафар кивнул и непонятным образом телепортировавшись за спину главному, с громким хлопком двинул ему раскрытой ладонью в ухо. Затем схватил за основание шеи, дернул и аккуратно сложил у ног Эйзена. Словно бы не прерывая жеста, он точно так же невидимо переместился к двум ближайшим врагам, занявшим проход напротив. Те успели разве что выхватить ножи, как раздался хруст сломанных костей, крики, и еще двое бились на земле, более занятые полученными ими повреждениями, чем задуманным изначально планом.

Из ближайших проходов на Джафара с двух сторон бросились четверо, однако тот пригнулся, подкатился двоим под ноги, вскочил и, стукнув их головами о мусорное ведро, передвинулся так, чтобы за его спиной была стена.

Воздух дворика наполнился пылью, вонью потревоженных пищевых отходов, матюками и хрипами.

Оставшиеся два бандита переглянулись и начали отступать. Сделав несколько шагов назад с поднятыми руками, они развернулись и исчезли.

Проводив их взглядом, Джафар плавно переместился к их предводителю, поднял его и похлопал по щекам.

– Подъем, дорогой, – пробормотал он. – Начинаем вторую часть.

Эйзен отметил, что у механика даже дыхание не сбилось. Сам же он наблюдал за происходящим из глубокого шока и вспоминал, что подобное он прежде видел только в кино со спецэффектами, и выглядело такое весьма недостоверно. Он признался себе, что чудесное спасение пугало его чуть ли не больше, чем сам гоп-стоп.

Серый пиджак очнулся. Теперь он хрипел и пытался вырваться, однако Джафар перехватил его в захват сзади за шею и зашептал в ухо:

– Я сейчас тебе вывихну обе руки. В профилактических целях. А если я узнаю, что здесь еще на кого-нибудь напали, вернусь и разорву пополам. Вдоль. Ты меня понял?

Главный опять захрипел.

Джафар снова чуть придушил его, перехватил поудобнее, и рывком выдернул его левую руку из сустава.

Бандит зарычал.

– Утихни, – приказал Джафар. – Не так уж и больно. Да и вправить всегда можно… Ну, я сегодня услышу первую главу, или ты выбрал инвалидное кресло?

– Нет, – заныл бандит, часто дыша, – я… я не знаю… не знаю, кто это был… дядя пришел, первый раз его вижу… а ним чикса ежовая… с Михой-барыгой пришли… маза, говорят есть… на баклана одного… фото дал… надо, говорит, отжать шмагу, что он с почты заберет… с почты он не мог, и мы не могли, там же ментовка… Зубра послали…

Джафар оглянулся на Эйзена.

– Как выглядели дядя и чикса? – перехватил инициативу герцог, стараясь не выдать страха и удивления. Пусть думают, что таких ниндзюков у него сотни.

– Обычный мужик… русский… высокий вроде… хайры темные, но не как у этого, – он покосился на держащего его Джафара. – Морда круглая, лет пятьдесят ему… говорит, через барыгу свяжемся. Бабла позже обещал дать… Стрема нет, базарил, если митя в процессе двинет… ну, того… говорил, резать, калечить можно.

– Это кто угодно может быть, – вздохнул Эйзен.

– Угу, – кивнул Джафар. – Зло многолико.

И с хрустом вывихнул бандиту вторую руку.

Тот сполз и остался лежать на земле, глухо воя. Его доблестные подчиненные приходили в себя возле мусорного бачка.

– Идем, – сказал Джафар, потянув Эйзена за рукав. – У ментовки оно и правда спокойнее было.

Эйзен последовал за ним, как в тумане.

…Уже по выезде на трассу герцога начало сильно трясти.

– Они не ожидали, что нас будет двое, – беспечно комментировал Джафар, выковыривая грязь из-под ногтей. – И что мы предварительно спрячем пакет в тачку напротив полиции. Интересно. Но откуда они узнали?

– Кто-то… из раб-ботников п-почты слил, наверное… не з-знал, что на меня нацелена такая ш-шпионская сеть…

Только тут Джафар заметил, что Эйзен не в лучшем состоянии.

– Слушай, давай я поведу? У тебя такой цвет лица, что я за нашу жизнь опасаюсь. Обидно будет не узнать, кто пасет твою бандерольку.

Эйзен аккуратно остановился у обочины и поменялся местами с Джафаром.

– За н-нами точно не с-следят? – спросил он, оглядываясь.

– Не думаю, – еще более беспечно сказал Джафар, отъезжая от кромки дороги. – Где ты живешь, они и так знают, а ехать следом, чтобы отобрать пакет… ну, пусть попробуют.

И разогнался до двухсот.

*

Доступ к жилищу Эйзена снаружи горного полукольца выглядел ещё сложнее, чем изнутри. На момент возведения этого строения – а возводилось оно очень давно и не для Эйзена – до самого парадного крыльца поднимался примитивный грунтовый серпантин, по которому вполне могла проехать грузовая машина. Однако за прошедшие годы дорога частично осыпалась, частично заросла, поэтому теперь спуститься по ней можно было только пешком или на лошади. Лошадей, конюшня из-под которых находилась на пятачке у подножия, герцог продал сразу после того, как потерял жену. Это были ее лошади, и смотреть на них без Августины герцогу было тяжело. Рядом с необитаемой конюшней находился вполне обитаемый гараж, а от него к дому была проложена система подъемников, на случай, если герцог не в настроении штурмовать скалу, или для персонала, который уж точно не питал сильного пристрастия к альпинизму. Подъёмная площадка оставалась там, куда последний раз доехала, поэтому если все были дома, то вызвать ее снизу можно было только по телефону. Зато для обитателей дома связь с ней была доступна при помощи кнопки. Таким образом лифтовая система играла роль моста через крепостной ров.

Заперев машину в гараже, Эйзен с Джафаром двинулись к площадке подъемника.

На трассе они много говорили и даже смеялись – как обычно бывает после пережитого стресса. Но потом возбуждение схлынуло, уступив место усталости и тревоге, поэтому следующие полчаса искатели барьеров провели в тишине.

– Ты спас мне жизнь, – нарушил молчание Эйзен. – Ну, или не жизнь, но… очень существенную часть личности.

– В вестернах обычно говорят: «ты спас мою задницу», – угрюмо просветил Джафар. Что-то в тоне Эйзена, прижимающего к себе папку с документами, ему не нравилось. Герцог выглядел так, словно его уносило на льдине – из настоящего, из беседы с Джафаром, да и вообще из реальности.

– Не знаю даже, как выразить свою благодарность, – бесцветным тоном признался он и поежился. Затем отвернулся, стараясь сделать это как можно незаметнее.

Джафар протянул руку, чтобы придержать болтающуюся на тросах платформу и случайно коснулся плеча спасённого; неожиданно для себя тот отпрянул.

– Знаешь, ну ее, эту благодарность, – внезапно обиделся Джафар, наблюдая, как Эйзен влезает на платформу. Затем легко вскочил туда сам.

– Но я ее чувствую, – неуверенно возразил герцог, вжимаясь в угол, в опасной близости от скользящих тросов.

– Ага. То-то ты от меня шарахаешься, – озвучил Джафар то, что его огорчило. – Тебе правда неприятны не только те, кто на тебя напал, но и я, как представитель гнусного мира насилия?

Эйзен задумался. Отвечать на этот вопрос было мучительно.

– Пока не знаю. Но ты правда немножко перегнул…

– Хочешь сказать, с ним можно было бы просто поговорить, и он бы раскаялся?

– Нет… просто я думаю: раз в каждом явлении добра есть зародыш зла, то и в каждом зле есть частица добра, и уничтожать ее, наверно, было бы неправильно.

– Есть ситуации, в которых подобная философия неуместна, – холодно заметил Джафар.

– Возможно, – согласился Эйзен. – Но для осознания и рефлексии – то есть, сейчас – ситуация вполне подходит. Мы не должны забывать о собственной душе, Джафар. Когда мы превышаем самооборону, она тоже разрушается, понимаешь? Потому что…

– Потому что декларируемый вами гуманизм есть лицемерие, – неожиданно сорвался Джафар. – И ваша так называемая доброта – она не от силы, а от страха! Ты умеешь справляться со страхом, когда тебе угрожают. Я видел тех, кто обсирался и в менее опасных ситуациях. Но ты не осознаешь, что эти люди существуют в другой парадигме, где твой гуманизм имеет нулевую ценность. Твоя милость их пугает. Им нужна твоя сила, и твоя душа должна это прочувствовать. Врезать им по морде, сломать руку или ногу – вот для них твоя милость и уважение!

– Как для тебя? – улыбнулся Эйзен. – Когда я тебя хлыстом огрел?

– Иногда и для меня, Эйзен, – кивнул Джафар. – Вот такое я дикое животное. Я, между прочим, был благодарен за твоё снисхождение к моим ценностям. Хотя знаю, что ты их презираешь. А вместе с ними и меня, как жителя низших миров.

– Ты слишком категоричен, – возразил Эйзен, не приближаясь, хотя из-за его позиции на платформе она поднималась криво и медленно. – Это… это не то.

Он и сам не знал, что это. Чтобы опровергнуть обвинения Джафара, ему нужно было провести какое-то время одному и понять свои чувства. Но Джафар не давал ему такой возможности. Не хотел, или, захваченный эмоциями, уже не мог.

Выходя, он подал Эйзену руку, и тот специально не колебался, чтобы принять ее, однако Джафара уже было не переубедить.

– А что же это? – сказал он насмешливо, заходя за спину герцога и обнимая его за плечи. Герцог дрожал. – Что это, Эйзен? Я вижу, что тебе неприятно…

– Отпусти меня, дай подумать.

Джафар убрал руки.

– Ты не представляешь, сколько раз, – прошептал он, – мне намекали, что ждут от меня… властолюбия, агрессии и жестокости просто в силу происхождения. И я не спорил. Все это во мне есть. Но ты… я не ожидал, что потеряю твоё доверие после того, как…

Не договорив, он резко отвернулся и пошёл к дому.

– Яша, стой! – в отчаянии крикнул Эйзен, догоняя его уже в прихожей и закрывая дверь. – Ты ничего не потерял! Не приписывай мне мотивы, которых нет.

– Ну конечно, – саркастически процедил Джафар. Обернувшись, он окинул Эйзена взглядом. – Их нет. Ты белый, как стена. Смотри, если упадёшь в обморок, мне снова придётся к тебе прикасаться. Вот этими вот руками… пойду, кстати, вымою их, дабы не осквернять твоё жилище.

И он проскользнул из прихожей в ванную.

С большим усилием Эйзен снял куртку, надел тапки и проследовал к себе на второй этаж. Там, положив документы на стол в гостиной, он прошёл в верхнюю ванную, тоже включил воду и долго смотрел на себя в зеркало, пытаясь заставить шок отступить. Однако лучше не становилось. Неужели, спрашивал он себя, дело действительно только лишь в моем лицемерном гуманизме? В том, что меня выдернули из комфортной мне парадигмы и оставили вдвоём с… с воином? Палачом? Кто он? Можно ли его как-то однозначно назвать? И стоит ли называть?

По крайней мере, его задевает, когда его считают преступником.

Не следовало его упрекать.

Налив себе стопку коньяка, Эйзен выпил, но ничего не почувствовал. Налил ещё. Стопке на пятой вспомнил, что хорошо бы запить, но вода была только внизу, а внизу наверняка…

Тем не менее он спустился.

Сидя за кухонным столом и разделяя вилкой котлету в своей тарелке, Джафар абсолютно спокойным тоном излагал Марии Семеновне события прошедшего дня.

– А вот и вы, – улыбнулась Мария Семёновна. – Садитесь с нами.

– Я не хочу есть, – сдавленно произнес Эйзен. – Я за водой.

Интерьер кухни, как и все в доме, был выдержан в пастельных тонах, да и вечерние лучи, сочащиеся сквозь тюль, приглушали цвета, однако Эйзен чувствовал резь в глазах.

Мария Семёновна налила ему стакан воды, тревожно посмотрела, попрощалась и ушла спать. Она понимала, что между «мальчиками», как она их мысленно называла, вышел идеологический спор, и даже имела свою точку зрения не только по данному вопросу, но и по сопутствующим. Однако она верила, что людям куда полезнее жить без чужих советов.

Эйзен медленно пил – теперь и вода казалась слишком холодной – пытаясь успокоиться.

– Ну что, все ещё боишься меня? – усмехнулся Джафар, прожевав последний кусок. Всего он съел три котлеты.

– Никого я не боюсь, – огрызнулся Эйзен. – И насчёт лицемерия… это не так. Я правда ещё толком не знаю, что я чувствую, – простонал Эйзен, а потом рассудительно добавил: – Будучи в шоке, это трудно понять.

– Ладно, – Джафар поднялся, взял тарелку и отправился к мойке, – не буду своим гнусным присутствием усугублять твой шок. Если захочешь ещё раз глянуть на презренных – я у себя. Точнее, глобально все-таки у тебя, если после сегодняшнего ты не решишь меня выгнать. Что было бы разумно, ибо моральный долг я тебе сегодня уплатил.

– Прекрати!

– Как скажешь.

*

Наверно что-то такое, думал Эйзен, сидя у себя в спальне на кровати, я всё-таки ощущаю. Вторжение в свой мир. Будь я ребёнком, все было бы проще – вот добро, вот зло, мы победили зло, чистая радость, без заморочек. Но став взрослым, я исказил себе картину мира, и теперь многое не могу принять. Оно бы и ладно, но тут есть люди… для которых это очень болезненный момент. И почему-то это, а не сам факт опасности, которой я подвергаюсь, беспокоит меня в первую очередь. Наверно для Джафара я подобен христианам, отвернувшимся от Христа, узнав, что он спускался в ад и счёл муки грешников справедливыми.

Достигнув относительной эмоциональной стабильности, Эйзен проверил качество связи и отправил несколько сообщений своим агентам. Одному даже позвонил, рискуя выдать голосом обуявшую его тревогу. Агенты пообещали разобраться.

Ближе к вечеру он попытался было посмотреть документы, которые прислала Файоль, но так и не смог сосредоточиться. Его продолжали раздирать чувства, поименовать которые пока не получалось. А работать с безымянными он, к досаде своей, не умел. И тогда, укрепившись духом, решил начать с самого простого (или с самого сложного?): отправиться к Джафару и спросить, какая бешеная муха его укусила. Благо, Джафар располагался за стенкой, а комнаты их соединялись балконом с одной стороны и коридором – с противоположной.

В данной ситуации резонно было проявить вежливость появиться из коридора. Тихонько постучавшись, Эйзен спросил:

– Можно войти?

– Ты у себя дома, ваша светлость, – нелюбезно отозвался Джафар. – Можешь даже выгнать отсюда меня. Я обычно так и делаю, если человек мне неприятен. Но ты из гуманизма будешь терпеть, надеясь, что такой ублюдок, как я, это оценит.

Эйзен вошёл и сел рядом с Джафаром на кровать.

Некоторое время оба участника конфликта молчали, а потом Эйзен, заметив, что Джафар готов его услышать, сказал:

– У меня к тебе есть просьба.

– Свалить? – с горечью прошептал Джафар. – Выброситься с балкона?

– Спать сегодня со мной.

Джафар поперхнулся. Потом протер кулаками глаза, взъерошил себе волосы, уже слегка отросшие после тюрьмы, откашлялся в кулак.

– С… кем? Я не ослышался? – спросил он сипло.

– Нет, – кивнул Эйзен. – Я хочу, чтобы ты остался сегодня у меня в комнате. Я знаю, что ты работал охранником. У вас ведь есть протокол ночной охраны?

Джафар хмыкнул и поднял бровь.

– Так тебе страшно со мной или без меня?

– Без тебя куда более.

Джафар развеселился.

– И я, значит, располагаюсь со стороны двери, чтобы любой серенький волчок, буде он ворвется, съел меня первым?

– Надеюсь, раньше ты свернёшь ему шею, – угрюмо сказал Эйзен. – Я не буду по нему убиваться, клянусь. И вообще мой гуманизм, в который ты так веришь, на сереньких не распространяется.

Джафар помолчал.

– А ты мне правда доверяешь?

– Почему нет?

– А вдруг я прирежу тебя ночью или изнасилую? На суде про меня и не такое рассказывали.

– Ты ещё недавно умереть хотел, – напомнил Эйзен, ткнув ему в плечо для убедительности.

– Одно другому не мешает, – прошептал Джафар. – Потешить демонов и застрелиться – обычная практика злодеев.

– Тешить тебе некого, – возразил Эйзен. – В твоём армейском досье твоя нетерпимость к преступлениям против личности подчеркивалась особо.

Конечно, подумал Джафар. Он читал мое досье. И нет смысла спрашивать, как он получил к нему доступ. Вполне логично перед тем, как выкладывать кучу денег за адвоката для подсудимого, понять, стоит ли того подсудимый. Одно дело – выслушать мнение Эстерхази «тут хотят закатать хорошего парня, помоги ему, я его знаю с детства, он не ест людей», а совсем другое – понять самому, что этот парень из себя представляет в настоящий момент.

В который раз Джафар поражался контрасту между четырьмя образами Эйзена: рассеянный энтомолог Алексей Доронин, восторженный адепт, с трепетом постигающий принципы мироустройства и рассуждающий о потребностях души, гламурный экзальтированный блондин-альфонс и… экспериментатор с холодным и острым, как хирургический скальпель, разумом.

– И в гуманизме, – продолжал меж тем Эйзен, – ты обвиняешь меня по большей части из-за того, что сам себе его простить не можешь. Твой разговор со мной – это самообвинение. Ты не можешь себе простить, что не убил Рогова с Синьковым когда стало ясно, кто они такие. Таким образом ты бы предотвратил смерть Касси.

Джафар сидел, сцепив смуглые сухие пальцы в замок – так чтобы ни одна рука не вырвалась. Он чувствовал себя разрезанным и вскрытым – хирург, склонившись над его телом, холодно зачитывал свиток, вынутый из сердца. Или где они там хранятся, эти свитки.

Хотелось схватить Эйзена за горло и с размаху приложить об стену, посрамив тем самым собственное досье… Ладно, хотя бы возразить. Но смысла в этом желании было не больше, чем в предыдущем.

Эйзен, подумал он. Железный.

– Не привык я… сокращать гражданское население, – усмирив душевную бурю, сдержанно объяснил Джафар. – А скажи… – он покосился на Эйзена. Бледного, испуганного, со странно блестящими глазами. Похожего на героя кукольного мультфильма, лицо которому вылепил гениальный художник, а волосы – светлые, с темноватыми корнями – прилепили абы как, и теперь они падали то на одну сторону, то на другую. От героя сказки немного тянуло спиртным. Этот запах Джафар не любил больше всего; даже трупная вонь не настолько сильно ассоциировалась у него со смертью.

– …зачем ты так? – сказал он мягко. – Я ведь не возражал.

Эйзен секунду помолчал, осознавая и тоже что-то в себе глуша.

– Прости. Увлёкся. Кстати… и вот поэтому, что я это самое гражданское население, то когда я срывал на тебе свою досаду, ты не сопротивлялся? Ты бы мог меня остановить одним движением.

Джафар повернулся и теперь смотрел Эйзену в глаза. Пристально и неотрывно.

– Не мог, – сказал он с улыбкой. – Мне в тот момент это даже в голову не пришло.

Как только Эйзен вышел, Джафар растянулся на кровати и закрыл глаза. Прежде, чем продолжить общение, он нуждался в осознании пережитого.

Гуманисты, думал он, бывают и такими. Храбрыми. Хотя Лешка, хренов интеллигент-диктатор, явно боялся. И тогда, во дворах, и сейчас, когда вывалил на Джафара его собственные тайные мотивы. Мол, я вижу тебя насквозь, но продолжаю доверять. А сам пересрал и выпил перед этим минимум полбутылки… Что это значит, когда человек из-за идеологических споров с тобой начал бухать в одно лицо? Большая честь?

Культура употребления крепких напитков для Джафара будто бы существовала в параллельном измерении, и все, с ними связанное, лежало там же. Причины он не знал и не доискивался. Даже общественное давление в виде фраз «выпей за компанию» и «не пьёшь – значит не уважаешь», появилось в его жизни тогда, когда он уже мог себе позволить его игнорировать. Все знали, что не стоит упрекать в неуважении человека, способного выключить всю компанию минимум на полчаса.