скачать книгу бесплатно
Ностофобия – не самый редкий страх, сформированный в человеческом сознании. Ностофобия – это страх и нежелание возвращаться домой. Развитию данной фобии может способствовать уйма факторов, заложенных как в детстве, так и в сознательном возрасте. Нападение в подъезде, ограбление в лифте, насилие и жестокость с которыми человеку довелось столкнуться в собственном убежище являются подходящей плодородной почвой для этого феномена. Пожалуй, с приступами ностофобии сталкивался каждый из нас, но мало у кого это перерастало в настоящий панический страх. Говорят, что в таком случае необходимо показаться специалисту, психиатру, который поможет предотвратить другие повреждения психики, но мне сейчас точно не до визитов по докторам. Как-нибудь потом, в скором времени, но точно не сегодня.
Дверь в свою пустую квартиру я всегда запирал на три оборота, хотя хватило бы и одного – все равно брать внутри нечего. Единственной ценной вещью для грабителя можно считать только ноутбук, но и его я постоянно вожу с собой – когда ты журналист, то никогда не знаешь, где и в каких условиях придется работать. Поэтому наплечная сумка с компьютером очень выручают.
А запирать дверь на три оборота – привычка. А от привычек трудно избавляться.
Почтовый ящик у входа на шестой этаж хранил одно единственное неподписанное письмо, но даже и без обратного адреса и инициалов отправителя, я знал, кто именно оставил его у входа в квартиру под номером шестьсот шесть. Кажется, Клаус опять опоздал с доставкой на несколько дней, но хоть не забыл о том, кто перечислил круглую сумму на его карту.
Я сунул письмо в сумку, вынул звенящие ключи из кармана, неловко зажал перчатки подмышкой и с трудом открыл старый ржавый замок. Кажется, грохот металла мог переполошить всех жильцов дома, будь они чуть более бдительными и чуткими.
Дверь подалась с трудом, тяжело, выплеснув на меня всю липкую темноту, законсервированную внутри пустующей квартиры. Я переступил порог, нырнув в нее с головой, захлопнул дверь за собой и защелкал замком. Ровно три оборота – ни больше, ни меньше, хотя его устройство рассчитано и на четыре поворота ключа.
Слева от входа – одинокий пыльный выключатель с нанесенной на него фосфоресцирующей меткой. Он установлен так, чтобы дотянуться до него со входа, еще не разуваясь. В прихожей теперь горит тусклый желтый свет, льющийся из желтого плафона, где я расшнуровываю обувь и вешаю пальто. Стены покрыты уродливыми обоями с черно-зеленым рисунком – ни дать, ни взять проход в мавзолей или склеп из книг Лавкрафта. Не помню, кто из нас выбирал обои, да и не хочу вспоминать – и без того хватает мыслей.
Следующая комната с дешевой люстрой на потолке – гостиная. Из нее можно попасть на кухню и в туалет, и в кабинет, и в спальню. Кухней и спальней я не пользуюсь. Особенно теперь, когда почти отказался от полноценного сна, а подремать можно и в кресле или на диване, раз не получается уснуть по-человечески.
В гостиной почти пусто, если не считать пары стульев в углах и маленькой тумбочки у видавшей виды софы – рабочее место подающего надежды журналиста газеты «Правда Германии». На стенах все такой же тошнотворный узор, но его прикрывают редкие плакаты, да несколько полок с ненужными безделушками. Немного дальше, почти у окна – крепкий пустой стол, где на крышке красуется одинокий допотопный принтер, оставшийся еще с тех далеких времен, когда я был фотокорреспондентом и увлекался съемкой. Я внимательно слежу за его состоянием, опасаясь, что старая техника начнет сбоить и вот-вот выйдет из строя. Этот принтер мне очень нужен. Наверное, как и ноутбук, если не важнее.
Я не переодеваюсь, устанавливаю компьютер и подключаю его к принтеру. Пройдет несколько минут, прежде чем система будет работать логично и правильно – этого времени как раз хватит, чтобы открыть первую банку пива из холодильника. Я убираю конверт на полку, делаю глоток, стараясь смыть горьковатый привкус таблеток, возвращаюсь к ноутбуку, открываю программу печати. Выбрать картинку для работы – дело не быстрое, и я выбираю кое-что из более позднего, открывая спрятанные папки одну за другой.
Принтер работает гулко и тяжело, выбивая на фотобумаге необходимое для меня изображение, но эти звуки кажутся мне настоящей музыкой. Традиции – тоже своего рода наркотик и привычка. Нельзя отказываться от того, что дарит тебе наслаждение и покой. Заканчивается банка пива и фотография уже успела неплохо просохнуть – в этом проблема старых принтеров: краска наносится слишком толстым слоем, и если быть не достаточно аккуратным можно смазать рисунок.
Я выбрасываю в пакет смятую банку, нахожу в кармане еще один резной ключик, сработанный под старину и не спеша отправляюсь в сторону своего кабинета. Здесь я провожу еще больше времени, чем за компьютером – это моя маленькая церковь. Храм. Святилище, куда не положено ступать никому, кроме меня самого. А ещё, это единственная причина, по которой я не хочу встречаться со Штефени в своей квартире. Я называю это место хранилищем памяти, но, наверное, стоит придумать что-то более пафосное и подобающее. Как-нибудь займусь этим, если не забуду. По пути я останавливаюсь у подоконника и с него моток скотча и канцелярский нож – необходимые каждому в наше время инструменты.
Кабинет – небольшая, абсолютно пустая комната, величиной в восемнадцать квадратных метров. Здесь нет полок и шкафов, нет кресел и стульев, только с высокого потолка свисают две мощные светодиодные лампы, чтобы максимально вытеснить отсюда темноту. На стенах кабинета висят фотографии, прилепленные на скотч так плотно друг к другу, как фишки в коробке. Некоторые приклеены не ровно, иногда залазят друг на друга, иногда перекрывают углы, но это не играет роли. Изображений так много, что я иногда путаюсь в них – особенно после того, как я начал выкладывать ими, словно мозаикой, пол и потолок, до которого едва мог дотянуться с помощью кресла. Тысяча двести одиннадцать фотографий взирают на меня со всех сторон, словно непобедимая армия, приветствующая своего повелителя. Тысяча двести одиннадцать лиц одной и той же девушки смотрят на меня с улыбкой и страстью, радостью и печалью, смехом и желанием. Каждый день – одно изображение. Три года и сто шестнадцать дней. Тысяча двести одиннадцать. Именно столько дней назад умерла моя возлюбленная Эмма Анзель.
7
Количество осадков: 12 – 14 мм.
Скорость ветра: 1,6 – 3,3 м/с.
Утро пришло слишком рано. Оно было укрыто снегом, овеяно холодом и пахло вчерашним лунным светом. Первый блеклый луч простуженного солнца, выглянул из-за тонких штор, пробрался в комнату, привычно скользнул по стенам и затек в углы, играя тусклыми оттенками индиго и ультрамарина. Чаще всего я встречаю рассвет без сна – пытаюсь читать в интернете, или работая над текстом для статьи, но на этот раз меня разбудил настырный телефонный звонок. Сон – непозволительная роскошь для людей нашего мира. Время нужно использовать с максимальной пользой, если не хочешь, чтобы оно начало использовать тебя. А еще, это прекрасная возможность не видеть сны, которые обязательно напомнят тебе о твоей далекой прошлой жизни, которую ты так старательно избегаешь и пытаешься забыть.
И все же, меня разбудил телефонный звонок. Видимо, иногда природная усталость куда сильнее всяких стимуляторов.
Звонили на домашний телефон. Удивительная консервативность некоторых людей иногда просто сводила с ума. Уже не первый год существуют мобильные телефоны, и пора бы уже привыкнуть к их повседневности. Телефоны стационарные, домашние, бездумно выставленные на полки или неказисто привинченные к стенам – всего лишь реликт и атавизм. Вы замечали, как глупо и тревожно слышать звонок в тихой квартире? Даже в такой пустынной и забытой, как моя. Хотя, справедливости ради стоит сказать, что в этой двухкомнатной гробнице на Грем двадцать восемь тревожно и зловещее раздаётся каждый звук. А может быть, это только кажется.
Я постарался не обращать на это внимания. Вы задумывались над тем, как часто вам звонят, чтобы донести важную радостную новость? А как часто набирают номер, чтобы донести что-то информативное? Совсем редко, не так ли?
Зато есть другие типы звонков, которые так хорошо известны во взрослом мире. Завалы на работе, кто-то умер, кто-то слег в больницу, где-то случилась авария, кому-то срочно нужно занять денег, а кое-кому необходимо вылить на тебя ушаты собственных проблем. Телефонная связь – чума нашего времени. Она так прочно въелась в повседневную жизнь, что бежать от нее решительно некуда. Ненавижу, когда мне звонят. Тем более, ночью.
Около полугода назад я писал статью о фобиях. Увлекательное чтиво. Когда я работал над ней, я открыл для себя много нового и познавательного. Вы знакомы с филофобией? Это боязнь влюбляться, а так же параноидальный страх потери близкого человека. Часто наблюдается у религиозных деятелей. Причиной является, скорее всего, пережитая потеря любимого человека по разным причинам, чаще из-за разлуки. Развивается этот страх из-за опасений повторения, особенно когда это часто приводило к потере самооценки, ухудшению общего состояния здоровья человека, потери цели жизни. К чему я веду, спросите вы? И как это соотносится с ночным звонком? Все очень просто.
Этот звонок, наверное, последнее, что я смог запомнить и осознать на следующий день, когда мрачный и неразговорчивый детектив, развалившись в кресле, заполнял один за другим безликие желтые документы. Кажется, после звонка я уже не спал. Наверное, поехал в офис редакции не выпуская из рук мобильного телефона и слушая одну за другой дробь протяжных гудков. Потом был разговор с коллегами – некоторых, как и меня, обзвонили ранним утром, другие узнали об этом уже на месте. Вроде бы я разговаривал с Деннисом – удивительно трезвым на этот раз. А что было потом становится похожим на разбитую в осколки мозаику – не собрать, не склеить. В полицейский участок я прибыл около полудня, а покинул его только ближе к вечеру. В Глекнере сейчас полно работы для комиссара, и исчезновение Штефани – только еще один лист бумаги на доске объявлений, озаглавленный сухо и безразлично: «Пропала без вести».
Штефани не стало еще прошлым вечером. Она пропала тихо и незаметно, внезапно и бесследно, как капля дождя в море. Комиссар полиции утверждает, что она заходила домой – дверь в квартиру была распахнута настежь, на столе стоял ужин, лежал мобильный телефон, ключи от входа висели на крючке в прихожей. Включенный ноутбук с не завершенной статьей терпеливо дожидался свою хозяйку. Вода в электрочайнике не успела остыть, когда в квартиру вошла полиция. Все было точно так, как раньше. Нет ни следов борьбы, ни малейших улик и зацепок – казалось Штефани просто вышла из комнаты на несколько минут и вот-вот вернется.
Но Штефани не пришла ни в этот день, ни в следующий.
Кажется, первой тревогу забила соседка по лестничной клетке, но роли теперь это не играет никакой. Вроде бы, полиция даже подняла записи с камер видеонаблюдения в вестибюле дома, где было видно, как Штефани входила внутрь, но уверенности в этой информации у меня не было и нет. Волна исчезновений в Глекнере медленно и неумолимо продолжала катиться вперед, пожирая всякого, кого встречала на своем пути. Журналистка, пытавшаяся разобраться в самой темной тайне этого года, сама стала жертвой загадочного похищения. Впрочем, ничего нового или удивительного, скорее ожидаемое и закономерное – идейные люди всегда гибнут в погоне за мечтой. Нет, ее исчезновение не прогремело на весь город, а просто кануло среди остальных таких же дел. Комиссар полиции только развел руками.
Фотография Штефани появилась на досках объявлений, возникла на первой полосе «Правды Германии», была напечатана в волонтерских листовках – кажется, Деннис успел связаться с их руководителем еще прошлым утром. Выбранная фотография была яркой и живой, насыщенной и запоминающейся. Два года назад я запечатлел Штефани во время прогулки в центральном парке. В то давнее время я продолжал увлекаться фотографией, даже не подозревая, какая судьба будет ожидать этот снимок. С фотографиями всегда так – останавливать время, впечатывая его в картонный квадрат, сложная работа.
Тем страшным утром город безмолвствовал, а вот редакция газеты гудела.
Пустующее кресло Штефани казалось холодным и тоскливым, как надгробная плита. В сухом, выжженном кондиционером спертом воздухе отчетливо витала тревога, а из углов комнат и офисов скалилась беда. Одно дело слышать, что в твоем городе творится что-то неладное, но совсем другое, когда это что-то неладное касается твоих знакомых, а тем более близких и родных. А пустое кресло напротив моего рабочего места – только напоминание, что от темноты Глекнера нельзя спрятаться, нельзя уйти, ее нельзя переждать или рассеять.
Мое состояние было слишком близким к обморочному и Деннис без лишних вопросов отпустил меня домой. Наверное, хватило одного взгляда на мертвенно бледное лицо и горящие лихорадкой глаза – мне самому было не по себе, когда я увидел себя в зеркале.
Спустя несколько часов, немного приведя себя в чувство, я с тупым упорством отвечал на вопросы герра комиссара, старательно и вдумчиво, как прилежный школьник. Комиссар интересовался всеми контактами пропавшей, а мое имя было первым в списке вызовов. Встреча с полицией в моем ритме жизни – слишком опасное удовольствие, но если это могло помочь отыскать Штефани, я готов был рискнуть и большим. Впрочем, комиссар оказался довольно скуп на вопросы, мои слова слушал с вежливым вниманием и, казалось, вовсе не обращал внимания на ответы. Исчезновения в Глекнере – своего рода камень преткновения. Кажется, на этот феномен сваливают все нерешенные дела. Уже давно никто не ждет, что полиция возьмется за дело – отыщет пропавших, накажет виновных и разгонит митинги сумасшедших и сектантов в центре города. Есть только смутная вера в чудо. Если имя человека оказывается на доске объявлений, то на нем ставится негласный крест. Это своеобразный договор между нами и полицией.
Я механически подписывал бумаги, рассказывал о наших со Штефани отношениях, повествовал о проведенном вместе с ней времени, делился мыслями и идеями на тему ее исчезновения, а безразличный ко всему на свете комиссар только кивал головой. К исходу часа я чувствовал себя не просто уставшим, а безмерно вымотанным и бессильным. Слова уже больше не могли выстраиваться в ровные логические цепочки. Все, о чем я мог мечтать – это вернуться в свой маленький склеп на Грэм двадцать восемь. Открыть полученный от Клауса конверт и просто вычеркнуть один день за другим.
Если долго не спать, изводить свой организм химией и мыслями на тему прошлого, все вокруг преображается и теряет реалистичность. И единственный способ не сойти с ума до конца – это просто повернуть ручку безумия до упора.
Кажется, комиссар хотел избавиться от меня ничуть не меньше, чем я от него. В конце концов он попросил меня засвидетельствовать правильность записанных за мною показаний, поставил тугую печать и бросил лист бумаги в картонную папку с надписью «Разыскивается». Сухо и лаконично, как эпитафия на безымянном надгробии.
Когда я прощался с ним, он пожелал мне доброго Рождества.
Это единственное, что я запомнил из его слов.
Кажется, я ответил ему тем же.
8
Количество осадков: 15 – 20 мм.
Скорость ветра: 3,4 – 5,4 м/с.
«Это убойная штука. Как раз то, что ты ищешь, если хочешь избавиться ото сна. Как старому приятелю – отдам со скидкой. Это новинка. Экспериментальная сборка. У нас такое больше нигде не сыщешь».
Убойная штука. Так описал эти вытянутые бледно-голубые капсулы Клаус во время нашего прямого последнего разговора. Убойная штука. Вернее, будет сказать – убийственная.
Во всяком случае, три дня из моей памяти гексолитан, или как его настоящее название, выжег просто на ура, превратив последние семьдесят два часа в бесконечную мешанину из текстов, музыки и абсолютной пустоты. Не помню, чтобы включал проигрыватель. Не уверен, что занимался печатью статей – когда на третий день я очнулся, словно от комы, от тяжелого ночного кошмара и смог добраться до компьютера, документ с наработками оказался нетронутым. Значит, теперь мое сознание играет со мной шутки. Впрочем, такое и раньше было.
Я пришел в себя в пустом холодном кабинете под безразличным мертвым светом ламп. Фотографии Эммы с интересом наблюдали за тем, как я медленно поднимался с пола, отряхивал одежду, поднимал опрокинутую бутылку виски, стараясь не наступить в лужу. Кажется, виски у меня закончилось еще на той неделе – значит, я выходил на улицу, но совсем не помню этого. Надеюсь, что обошлось без происшествий – попасться в таком состоянии патрулю, прогуливающемуся в комендантский час – сомнительное удовольствие. Часы в комнате, укоризненно подмигивая цифрами, указывали на без четверти полночь. Еще немного таких убойных штук от Клауса, и можно смело встречать Рождество.
Я постарался справиться с дрожью в руках, распечатал первое попавшееся фото Эммы, шатаясь вернулся в кабинет, разместив снимок с левого края экспозиции. Вышло криво и аляписто, зато стало меньше пустого места. Традиции стоит соблюдать, и не важно, как ты себя чувствуешь. И какими глупыми эти традиции тебе кажутся.
Я собрал капсулы в конверт, забросил его на полку, выбросил пустую бутылку в мусорный пакет и добрался до ванной. На краю раковины обнаружился все еще работающий мобильный телефон. Целых четыре звонка с работы и ни одного от комиссара полиции. Значит, дело пустили на самотёк. Ничего нового или удивительного. Когда умерла Эмма никто и пальцем не пошевелил. Что уж тут говорить про исчезновение Штефани. Таких, как она, уже не меньше десятка и полиция ждет рождественского чуда. А Глекнер не любит чудеса.
Тем не менее, нужно что-то делать. Приходится жить дальше. Видимо Деннис уже махнул на меня рукой, а быть может, сам не просыхал – очень в его стиле. Но мне нужно прийти в себя. Если не тоска, так всякая химическая дрянь точно меня убьет. А работа поможет отвлечься. Не зря же она спасала мне жизнь три года подряд, значит, спасет и еще. Тем более, есть надежда, что Штефани вернется. Пропасть без вести и умереть – совсем разные вещи. Если я загоню себя в гроб, Штефани я уже ничем не помогу.
Итак, контрастный душ всегда ставит на ноги. Сперва ледяной, потом горячий, почти обжигающий, затем снова холодный. Это помогает восстановить ток крови, а разница температур избавляет от усталости и сонливости. Все-таки, впереди у меня еще целая ночь. Утром я созвонюсь с Деннисом и вернусь в офис редакции. Наши отношения со Штефани известны в отделе уже давно, так что ни для кого не станет открытием то, какой удар был ее исчезновением для фоторепортера… бывшего фоторепортера Килиана Графа. А пока, нужно просто найти полотенце и вернуться в зал. Постараться не думать о том, что было. Или может произойти.
Телефонный звонок ворвался в тишину вымершей квартиры так резко и внезапно, что я чуть не уронил в воду мобильник. Звонили, конечно же, на стационарный телефон. Едва ли это может быть полиция – у комиссара есть мой номер. Какие-то новости по поводу Штефени? А что еще может понадобиться от меня в это время суток?
Телефон на мгновение прекратил надрывную трель, но тут же снова собрался с силами. Человек на другом конце провода явно не желал отступать. Я выскользнул из душа, перешагнул через ряд обуви у стены, не выпуская из рук полотенце, добрался до порога и спешно двинулся в другую комнату. Идеальной планировкой квартира точно не могла похвастаться, как и ничем другим, кстати говоря. Мимоходом я бросил взгляд на настенные часы, поблескивающие среди угрюмых плакатов. Без двадцати час. Не иначе, как случилась авария, или приключилась катастрофа. Только оставалось загадкой, какую роль в этом играл я.
Еще до того, как поднести трубку к уху, я уже догадался, кто это. Хриплое тяжелое дыхание в трубке было просто оглушительным.
– Доброй ночи, Деннис, – произнес я резко, стараясь, чтобы голос не дрожал от раздражения, – Чем обязан такому позднему звонку?
– Рад тебя слышать, Килиан. Ты в порядке? – ответственный секретарь запыхтел в трубку не хуже паровоза, – Ты пропал почти на три дня. Черт, ну и перепугал же ты всех. Как ты? Я тебя не разбудил?
– Еще нет, слушаю тебя.
– Во-первых, я прочел твою статью. И я скажу тебе, что она суховата, – на том конце провода воцарилось молчание, и мне представилось, как толстяк вытирает от пота лицо носовым платком,
– Почему так мало сравнений и ссылок? Ты же знаешь, что наши читатели любят конспирологию. Неужели не хватило фантазии на пару-тройку зловещих идей?
(Я отправлял статью? Серьезно?)
– Мне нужно было упомянуть фрау Перхту или Белксникеля?
В трубке возникла тишина, после чего тяжелое дыхание опять возобновилось.
–Что? Ты о чем?
– Я говорю, что завтра все исправлю. Не обращай внимания, Деннис.
– Ничего не нужно, твоя статья была отправлена на доработку Герриту Кноппу, так что в печать она попадет в лучшем виде.
Я тихо чертыхнулся, задумчиво постукивая ладонью по телефонной полке.
– Прости, Деннис, я был совсем не в состоянии работать после того, что случилось со Штефани. Я должен был тебя предупредить, но…
– Теперь это уже не играет роли, – заявил толстяк на другом конце города, – Ты в нашем отделе уже три года, Килиан, и я не требую от тебя невозможного. Наши читатели любят мистику и заговоры. Так дай им их. Это же не трудно. Нужно только включить фантазию…
– Я не совсем…
– Ты был хорош, но теперь ты выдохся. Ты устал. Тебе нужно немного развлечься. Хватит уже сидеть в кабинете за ноутбуком. Пришла пора сменить обстановку. Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но одними отговорками и самобичеванием Штефани ты не вернешь. Оставим это дело полиции.
– О чем это ты? – спросил я настороженно, пытаясь уловить нотки в голосе начальника, – К чему ты клонишь?
– Нужно будет поехать кое-куда. Одно важное дело. Надеюсь, у тебя нет никаких планов на рождественские выходные?
(Мы приглашаем вас в самое пекло)
– Нет, никаких планов. Командировка? Зачем? Куда?
– Я бы не назвал это командировкой. Я хочу, чтобы ты закончил статью, начатую Штефани. Ту самую, про исчезновение людей в нашем городе. Ты слышишь меня?
Как не слышать, если каждое слово грохочет прямо в ухо, как церковный колокол. Я мысленно осыпал толстяка последними ругательствами, что только могли придти на ум.
– Но зачем? Почему такая срочность? И почему я?
В трубке снова воцарилась тишина, прерываемая тяжелым надрывным кашлем.
– Ты меня слышишь? Штефени натолкнулась на сенсацию в старом городе. Нужно будет отправиться туда, проверить кое-какие адреса и кое с кем переговорить. Не знаю, следил ли ты за новостями последние дни, но за это время, пропало еще четверо. Четверо!
Только не старый город. Слишком уж скверные воспоминания связаны у меня с этим местом. Я закрыл глаза, стараясь восстановить сбитое дыхание.
– Уже пропало одиннадцать человек? Меньше, чем за полтора месяца? Это уже слишком смахивает на истерию…
– Возможно, – предрек мрачным тоном Деннис, – Но то, что другим кажется психозом и истерикой, для нас способ заработка. Не забывай об этом. Вечером в полицию поступило еще одно заявление. Пропала Астрид Вольф. Не пришла с работы. Вернее, просто исчезла с нее, как говорят ее коллеги. Не больше получаса назад. Этот случай, как раз то, что нам надо. Только представь себе, какой лакомый кусок перепадает нашему издательству с такими материалами!
– Невероятно… но откуда информация?
– Из одного надежного источника, – нехотя произнес Деннис, – Насколько я могу судить, ты мог пересекаться с ним. После того, что случилось с Эммой…
Значит они втянули в это дело полицию. Похоже дело обстоит намного серьезнее, чем я думал изначально. В душе у меня воцарилась полнейшая пустота. Если прислушаться, можно услышать, как глубоко внутри скрипят кусочки льда, притираясь друг к другу.
– Это было давно, я бы не хотел…
– Извини, но это приказ, -отрезал ответственный секретарь, хрипло откашлявшись, – Бери и делай свою работу, Кили. Просто смотайся туда, напиши ударную статью и возвращайся обратно. Это же эксклюзивный материал. Есть кое-какие наметки, при встрече узнаешь подробности. Я введу тебя в курс дела, расскажу что и как. Оттуда и начнешь, ясно? Я решил, что человек, который сам столкнулся с исчезновением близкого человека, жил в старом городе, с такой задачей справиться куда лучше остальных. Кроме того, ты талантливый малый. Нечего покрываться плесенью за столом. Тебе такая работа только пойдет на пользу. Завтра зайдешь ко мне в кабинет, как приедешь в редакцию, хорошо?
– Я понял тебя, – хмуро отозвался я, с неприязнью глядя на трубку,– Если это так необходимо…
– Не необходимо, но желательно, – проговорил Деннис сухо, – Если, конечно ты дорожишь работой. Так я могу на тебя рассчитывать?
– Можешь, – ответил я просто, – Я понял тебя.
– Подумай сам, да это же просто подарок на праздники! Вот увидишь, с этим материалом и твоей статьей, число читателей взлетит до небес. А что хорошо для газеты, то хорошо и для ее работников, верно?
– Да, пожалуй, что так, – пробормотал я сконфужено. В голову не лезло решительно ничего, что могло бы сгодиться за ответ – Тогда до встречи утром, Деннис.
– Не грусти, Кили, когда еще бы у тебя выпала возможность побывать в самой гуще событий? Думаю, что и Геррет, и Юстус с радостью поехали бы вместо тебя.
«Так отправь их, жирный придурок», подумал я, но счел благоразумным промолчать. Не иначе, как Геррит и надоумил этого идиота отправить меня в это место на Рождество. Ну, ничего, крысеныш, я тебе это припомню.
– Жду тебя к девяти, парень. И не опаздывай, – подытожил Деннис и бросил трубку. Я несколько секунд слушал короткие гудки, после чего отключил телефон, и медленно отошел в сторону. Пустые банки из-под пива сиротливо покосились на меня с прикроватной тумбочки.
– Будьте вы все прокляты, – прошипел я, и бросил полотенце на пол.
9
Внезапно прославившийся город Глекнер, в восточной части Германии, на протяжении многих десятилетий в далеком прошлом был центром добычи угля и горной промышленности. Даже тогда, когда ФРГ с тысяча девятьсот шестидесятых годов начали закрывать одну за другой выработанные и действующие угольные шахты, Глекнер держался до последнего, идя на уступки и предлагая своим работникам наилучшие условия труда. Удобное расположение и удачное отдаление от мегаполисов, огражденных широкой лесополосой, позволили развернуть на территории города целый коммерческий комплекс, с броским названием «Будущее за нами: по факту своему – градообразующее предприятие, которое сформировало город самобытным и автономным. Кое-что из этого сумело сохраниться и до наших дней. Рабочий состав, по тем временам, был невероятным: множество бригад и мастеровых групп, общее количество которых достигало шестисот человек, а то и тысячи. Глекнеру пророчили большее будущее, но что-то пошло не так. К сожалению, городу на востоке Германии было далеко до успеха своего брата, шахтерского городка Ботропа, где шахты действуют и по сей день. Поэтому угольное производства застыло, замедлилось, и в конечном счете было приостановлено. Сперва на время, а позже и навсегда. Шахты под такими городами, как Глекнер, начинали строить еще в позапрошлом веке, с тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, благодаря чему невидимая сеть штолен протяженностью в сто семнадцать километров пронизывала город под землей. В течение десятилетий добыча угля давала жителям города работу, а жителям страны – тепло и электроэнергию. Штольни сейчас используют для того, чтобы протянуть под городом паутину высоковольтных проводов. Глубоко под землей их не порвет непогода, не повредит ветер или рука вандала. Впрочем, это только слухи – каждый сам решает верить им, или нет.
Возможно, в банкротстве «Будущего за нами» кроется ошибка руководства, а быть может, истощившийся запас ресурсов, но так или иначе, комплекс прекратил свою работу, а большинство штолен и шахт были завалены или законсервированы до лучших времен. Точная причина угольного краха была неизвестна ни мне, ни большинству горожан, а эпоха горнодобывающей промышленности стала страницей давней истории. В то время Глекнер уже перестал привлекать инвесторов, и приток рабочей силы значительно ослаб. Люди покидали город, и население неумолимо сокращалось. Из двадцати двух с половиной тысяч осталось пятнадцать, затем десять, потом восемь, теперь только пять. Глекнер медленно, но верно увядал.
Некоторое время назад в прессе мелькали заявления представителей местного самоуправления о превращении Глекнера в город-курорт, воспользовавшись его удобным местоположением на берег моря, но задача эта осталась только в планах на бумаге: туристов Глекнер привлекал ничуть не больше, чем желающих вложиться в выработку угля богатеев. На самом деле, таких забытых городков, как Глекнер полно по всей стране. Это больше правило, нежели исключение.
С тех пор, как было принято решение о закрытии шахт, город разросся и ушел в стороны. Со стороны выработанных карьеров и штолен были протянуты мосты, проложены новые дороги, возникли многоэтажки и ряды аляпистых магазинчиков – классика любого захолустного городка, пытающегося дотянуться до недостижимого уровня. Центр оказался смещенным на целые десятки километров. Тогда то, что осталось от прежнего Глекнера и окрестили «старым городом», Альтштадтом, годным, разве что на перестройку и реконструкцию. Сейчас старый город стал чем-то вроде одного глобального музейного экспоната – жителей там немного, а бывают там те, кто хочет увидеть прошлое Глекнера своими глазами. Если бы не лунопарк на выезде из города, об этом месте, наверное, уже бы забыли.
Глекнер – не место для счастливчиков, сказала Штефани на одной из наших прогулок. Неплохо подмечено, особенно если брать в расчет старый город. Но я бы перефразировал ее слова: Глекнер – место для неудачников. Сюда приезжают те, кто ищет себе пристанище, которое не нашли в других местах. Она из Берлина. Я – из Талина. Деннис, кажется, из Дюссельдорфа, а Геррит… я не помню, где жил крысиный король в сказке Гофмана. Всех рано или поздно тянет сюда.
Мне довелось не просто приехать в Глекнер. Мне довелось даже жить в старом городе. Пусть не так долго и счастливо, как принято говорить в сказках, но все же это был изрядный срок. А чуть больше трех лет назад все поменялось и я покинул старый город, чтобы никогда больше туда не возвращаться. Теперь же, когда до пути обратно оставалось уже совсем немного, и туманная громада старого города, как будто, вырастала из белоснежной пелены, сонливость и усталость наконец-то отступили. И дело было даже не в кофе, который последнее время действовал на меня так же успешно и эффективно, как припарка на мертвого. Я не хотел возвращаться в старый город с его маленькими улочками, невысокими домами, крохотными магазинчиками и небольшими парками. С его очередями и шумными толпами, с его знакомыми лицами и именами. Это место для меня оставалось слишком узким и душным, чтобы в нем можно было ускользнуть от воспоминаний о прошлом. О том, прошлом, которое я оставил навсегда, уезжая в центральный Глекнер, так поэтично и глупо воспетом покойным Виктором Венцелем в его бездарной книжке.
