скачать книгу бесплатно
Фелука направила нос прямо к берегу, осторожно развернулась за выступом обросшей ракушками скалы и бросила якорь. Капитан спустил шлюпку, высадился на берег. Пассажиры видели, как он говорил с группой суровых белокожих людей, практически голых – на них были только сандалии и головные повязки, стягивавшие длинные волосы цвета вороненой стали.
Было достигнуто соглашение – капитан вернулся на борт «Варгаса». По прошествии получаса к фелуке приблизилась пара небольших портовых барж. Оснастили подъемную стрелу, на борт погрузили тюки с волокном и бухты канатов. Другие ящики и тюки спустили на баржи. Через два часа после прибытия в Гозед матросы поставили паруса, подняли якорь, и «Варгас» устремился в безбрежные дали Драшада.
После ужина пассажиры сидели на палубной надстройке перед кормовой рубкой, под качающимся над головами фонарем. Разговор шел о жителях Гозеда и религиозных излишествах. Валь-Даль Барба, жена Пало Барбы и мать Хейзари и Эдви, считала гозедский обычай несправедливым: «Любопытно, что бывают только „матери богов“! Почему бы этим голым типам со свирепыми рожами самим не остаться ночью на пляже и не стать гордыми „отцами богов“?»
Капитан усмехнулся: «Как видно, столь высокой чести удостаиваются только дамы».
«В Мургене подобный обряд был бы немыслим! – с волнением вмешался купец. – Мы платим жрецам немалую десятину. На них ложится вся ответственность за умилостивление Бизме, а прихожане обходятся без лишних неудобств».
«Разумная система, – согласился Пало Барба. – В этом году мы исповедуем пансогматический гностицизм – систему верований со множеством достоинств».
«Мне она нравится гораздо больше тутеланики! – сказала Эдви. – Достаточно отбарабанить ектенью, и можно весь день заниматься своими делами».
«Ой, тутеланика страшно занудная! – поддержала сестру Хейзари. – Приходилось запоминать длиннющие тексты! И помнишь это ужасное „схождение душ“, когда жрецы позволяли себе всякие вольности? По-моему тоже, пансогла… панглосса… в общем, простицизм, гораздо лучше!»
Дордолио снисходительно рассмеялся: «Вы предпочитаете не слишком усердствовать. Склонен согласиться с таким подходом. Доктрина яо, конечно, в какой-то степени синкретична. Пожалуй, можно выразиться даже точнее: на протяжении „раунда“ всем аспектам невыразимой сущности предоставляется возможность самопроявления. Таким образом, принимая участие во всем цикле, мы демонстрируем все требуемое богопочитание».
Аначо, все еще уязвленный сравнением Рейта, повернулся к нему: «А что скажет наш эрудит-этнолог, Адам Рейт? Какими глубокими теософскими наблюдениями он может поделиться?»
«Никакими, – ответил Рейт. – Во всяком случае, очень немногими. Я думаю, что человек и его религия – одно и то же. Неизвестность существует. Верующий проецирует в пустоту неизвестности очертания своего индивидуального мироощущения, наделяя созданную им самим туманную проекцию присущими лично ему стремлениями и представлениями об относительной ценности вещей, качеств и поступков. Излагая сущность своей веры, он на самом деле объясняет самого себя. Поэтому, когда фанатик встречается с возражением или противодействием, он ощущает их как угрозу своему существованию и защищается, прибегая к насилию».
«Интересная точка зрения! – провозгласил толстяк-купец. – Как же вы смотрите на безбожников?»
«Атеист ничего не проецирует в пустоту неизвестности. Космические тайны он воспринимает как вещи в себе, не ощущая необходимости прикрывать их масками, вылепленными по образу и подобию человека. Во всех остальных случаях имеет место точное соответствие между человеком и той формой, которую он придает неизвестности, чтобы ему легче было иметь с ней дело».
Капитан поднял бокал, посмотрел сквозь вино на свет фонаря, залпом выпил: «Возможно, так оно и есть, но в этом отношении никто и никогда не изменится. Я побывал во многих странах – под блестящими шпилями дирдиров, среди садов синих часчей, в замках ванхов. Мне хорошо известны обычаи этих рас и выведенных ими пород людей. Я пересек все шесть континентов Тшая, дружил с сотнями мужчин, ласкал сотни женщин, убил сотни врагов. Я жил среди яо, среди биндов, валалукианов и шемолеев. Я торговал со степными кочевниками, болотными людьми, островитянами, каннибалами Раха и Кислована. Я знаю, чем они отличаются, знаю, в чем они одинаковы. Все стараются извлечь из существования максимальную выгоду. В конце концов все умирают, в конечном счете никто не выигрывает больше других. Мое божество? Старый добрый „Варгас“! Как еще? Пусть Адам Рейт прав, и мой корабль – мое отражение. Когда „Варгас“ стонет под штормовой волной, я содрогаюсь и скрежещу зубами. Когда мы рассекаем темные воды в розово-голубом сиянии лун, я играю на лютне, я повязываю голову красной лентой, я пью вино. Мы с „Варгасом“ служим друг другу – в тот день, когда „Варгас“ пойдет ко дну, с ним вместе провалюсь в пучину и я!»
«Браво! – воскликнул фехтовальщик Пало Барба, тоже порядком выпивший. – И знаете что? Таков и мой символ веры!» Он выхватил шпагу и высоко поднял ее – лучи фонаря отсвечивали от клинка: «Для меня шпага – то же, что для капитана его „Варгас“!»
«Папа! – возмутилась рыжая Эдви. – И все это время мы думали, что ты – добропорядочный пансогматист!»
«Будь добр, вложи клинок в ножны, – посоветовала инструктору супруга. – А то еще ненароком отрежешь кому-нибудь ухо».
«Кто, я? Ветеран фехтования? Как у тебя язык поворачивается? А? Ну ладно, так и быть. Перекуем меч на еще один кубок вина!»
Беседа продолжалась. Дордолио важно прошелся по палубе, остановился напротив Рейта. Помолчав, он произнес игриво-снисходительным тоном: «Приятная неожиданность – встретить кочевника, связно излагающего логические умозаключения и разбирающегося в тонкостях психологии».
Рейт улыбнулся Тразу: «Не все кочевники – шуты гороховые».
«Вы меня ставите в тупик, – объявил Дордолио. – Где именно находится та степь, откуда вы родом? Какого вы племени?»
«Отечество мое далеко. Народ мой рассеялся во всех направлениях».
Дордолио задумчиво потянул себя за ус: «Дирдирмен считает, что вы стали жертвой амнезии. По словам Синежадентной принцессы, вы дали ей понять, что происходите из другого мира. Парень-кочевник, знающий вас лучше всех, ничего не говорит. Должен признаться, меня одолевает любопытство – простите за назойливость».
«Любопытство – признак мыслящего человека», – ответил Рейт.
«Да-да. Позвольте задать один вопрос, хотя я безусловно допускаю его абсурдность, – Дордолио искоса, осторожно следил за Рейтом. – Считаете ли вы себя уроженцем другой планеты?»
Рейт смеялся, подыскивая подходящий маневр, потом сказал: «Существуют четыре возможности. Если я действительно пришелец из космоса, то мог бы ответить „да“ или „нет“. Если это не так, я тоже мог бы ответить „да“ или „нет“. Первый ответ причинил бы мне большие неудобства. Второй противоречил бы моему самоуважению. Третий означал бы, что я сошел с ума. Четвертый – единственный, соответствующий вашему представлению о нормальности. Таким образом, согласно вашему собственному допущению, ваш вопрос абсурден».
Дордолио раздраженно рванул себя за ус: «Вы, по случайности – все бывает! – не из числа приверженцев „культа“?»
«Скорее всего, нет. О каком культе вы говорите?»
«Разумеется, о культе страждущих невозвращенцев, нарушивших чередование „раундов“ и тем самым повинных в разрушении двух великолепных городов!»
«Насколько я понимаю, до сих пор неизвестно, кем были запущены торпеды, взорвавшие эти города?»
«Неважно! Именно „культ“ спровоцировал нападение. Причиной послужила их преступная пропаганда».
Рейт покачал головой: «Непостижимо! Враг уничтожил ваши города. Однако ожесточение яо направлено не против безжалостного агрессора, а против группы соотечественников – вероятно, искренних и проницательных людей. Я назвал бы такую реакцию малодушным вымещением раздражения».
Дордолио смерил Рейта холодным взглядом: «Ваши аналитические потуги временами граничат с оскорбительной крамолой».
Рейт снова засмеялся: «Не принимайте их слишком близко к сердцу. Мне ничего не известно о „культе“. А в том, что касается моего происхождения, я предпочитаю страдать амнезией».
«Любопытный пробел памяти – если учесть вашу явную убежденность в других вопросах».
«Интересно было бы знать, – пробормотал Рейт, будто размышляя вслух, – чего вы добиваетесь своими расспросами? Например, что бы вы сказали, если бы я претендовал на происхождение с другой планеты?»
Дордолио поджал губы, сощурился на фонарь: «Мои предположения еще не заходили так далеко. Давайте оставим эту тему. Даже представить себе трудно: древний мир, колыбель человечества… Пугающая перспектива!»
«Пугающая? Почему же?»
Дордолио неловко усмехнулся: «У человечества есть темная сторона – как у камня, наполовину вдавленного в землю. Поверхность, обращенная к солнцу и воздуху, чиста. Но приподнимите камень, загляните под него: слизь и плесень, копошащиеся насекомые… Мы, яо, прекрасно это понимаем. Эвэйль навеки с нами, повсюду с нами – ничто не положит ей конец! Но довольно об этом!» Дордолио передернул плечами, расправил их и продолжал первоначальным, слегка снисходительным тоном: «Вы твердо намерены ехать в Катт. Что вы собираетесь там делать?»
«Не знаю. Я должен где-то существовать – почему не в Катте?»
«Вы можете столкнуться с серьезными препятствиями, – сказал Дордолио. – Иностранцу трудно стать клиентом дворца».
«Что вы говорите? Никогда бы не подумал! Роза Катта утверждает, что ее отец, Синежадентный господарь, будет нас приветствовать».
«Он вынужден будет проявить формальную обходительность, но если вы думаете, что вам удастся устроиться и жить в Синежадентном дворце, то глубоко ошибаетесь. Смогли бы вы гостить на дне морском только потому, что рыба пригласила вас поплавать?»
«Что мне помешает?»
Дордолио развел руками: «Кому приятно выставлять себя на посмешище? В жизни все зависит от умения себя поставить. Манеры делают человека. Вы получили воспитание в степи – что вы знаете об изящных манерах?»
На это Рейту нечего было возразить.
«Поведение, подобающее кавалеру, складывается, подобно мозаике, из тысячи деталей, – продолжал Дордолио. – В академии нас учат различным формам обращения, осмысленной жестикуляции, искусству тщательного выбора выражений – в последнем, впрочем, я не слишком преуспел. Нам преподают правила учтивого взаимного представления перед боем и проведения дуэлей, курсы генеалогии и геральдики. Большое внимание уделяется науке хорошо одеваться и сотням других мелочей. Возможно, вам эти предметы кажутся излишне щепетильными?»
Аначо, ненароком оказавшийся поблизости, счел нужным заметить: «Лучше сказать – поверхностными».
Рейт ожидал, что кавалер осадит дирдирмена или, по меньшей мере, ответит надменным взглядом, но Дордолио безразлично пожал плечами: «Вы находите ваш образ жизни самым осмысленным? Спросите попутчиков – купца и фехтовальщика. У них может быть иное мнение на этот счет. Не забывайте, яо – народ пессимистов! Нам постоянно угрожает эвэйль, под личиной беззаботности кроется пучина мрака. Это обстоятельство важнее, чем может показаться на первый взгляд. Осознавая фундаментальную бесцельность бытия, превыше всего мы ценим быстротечные мгновения, создающие иллюзию полноты жизни. Взыскательно следя за строгим соблюдением формальностей, мы тем самым впитываем неповторимый аромат каждого стечения обстоятельств. Поверхностное легкомыслие? Упадок? Кто способен на большее?»
