Дзен в стиле дзинь

С утра настроение испорчено. Подруг надо периодически менять, список вовремя обновлять, а то испортят репутацию, изгадят на чистое. Скрипя зубами, решала подсуетилась. Для этого понадобилось несколько минут. Дочке подруги в очередной раз повезёт.

Тут опять дзинь-дзинь.

– Отбой, подруга.

– Как отбой?

– Уже не надо. Сама уладила, точнее, всё само получилось.

– ?

– Нормально у неё всё. Дочку менты теперь пасут.

– Обмыть тогда это дело надо. Может, дочку потом в школу милиции отдашь?

– Пока ты в теме, почему бы и нет.

Договорились встретиться. Пропустим неважное. Вот они уже вместе.

– Ну, будем!

– За красных, прекрасных!

– И как оно – с ППС?

– Там плохие не водятся, сама прекрасно знаешь.

– Их в постели не проверяла.

– Я бы на твоём месте, не отходя от кассы, опробовала бы всех.

– Мне с ними неинтересно.

– Я бы не отказалась.

– Раньше ты так не говорила.

– Времена меняются.

Ангелина, оказывается, с начинкой. Прикидывалась овечкой, пока ей что-то нужно было. На Люцию она имеет какое-то влияние. Все ниточки ведут к прошлому – к их общему прошлому.

– Ты бы мне кого подкинула, а то всё одна да одна.

– Ну, это ты как-нибудь без меня. Они что, моя собственность, что кому-то подкидывать?

– Шуток перестала понимать? К слову, тебя теперешнюю я и не знаю. Что тебе нравится или не нравится.

– Зачем это тебе?

– Я о себе всё, а ты – ничего.

– Никто тебя за язык не тянул. Сама всё рассказываешь.

Начали с красного вина, перешли на крепкое, ибо Люция предпочитает беленькую. Разговоры ни о чём с каждой стопкой превращаются в дебаты двух ярых феминисток. Надо же им как-то оправдывать себя. Обе они одиночки, к тому же сильно просроченные.

– Честно говоря, мне сильно кажется, что дочь вся в тебя.

– Да ну, по сравнению с ней я невинная овечка.

– Так времена меняются.

– Если даже и была шальная молодость, она вся моя и не ничья более.

– Тебе бы замуж.

– Тебе бы тоже не помешало. Или у тебя есть, кто на примете?

– Мне это не надо.

Дзинь, дзинь! Люция обрадовалась звонку, впрочем, как и я. К чему эти разговоры?

– Алё! Опять ты. Ну, чем обрадуешь на этот раз? Откуда ты это знаешь?

– Кто это? – Люции всё надо знать.

– Подожди! Дочка…

– Опять! Это она тебя пасёт, а не ты её.

– Когда?

– Что опять случилось?

– Я у Люции. Чему она будет радоваться, зачем ты так. Я же не обсираю твоих друзей.

– Это она про меня?!

– Ладно, дочь, я тебе потом позвоню.

– И чем обрадовала на этот раз? Ежу ясно, ничем хорошим. Ещё и про меня что-то говорит? Чтоб ещё шпана на меня наезжала.

– Да подожди, ты. Сын Арбыкиных…

– Что?! – Люция меняется в лице.

– Да, да, он, бедный Стёпа…

– Что случилось?

– Ножом пырнули.

– Когда?

– Вроде сегодня ночью.

– Арбыкин Стёпа…

– Подруга, а тебе не кажется, что ты тогда была не права?

– Замолчи!

– Бедный, освободился, жить только начал…

– Хватит!

– Знаю, что ты не любишь возвращаться к этому, но сколько можно держать в себе?

– Дела давно минувших дней. Думаешь, это до сих пор меня терзает? Очнись, сколько лет прошло. Моя в чём вина, перед законом я чиста. Иль кого предала?

– Ну, я же тебя знаю, мне-то ты можешь не врать.

Обе резко замолчали. Зато телевизор вещает вовсю. Для разнообразия у него сегодня только хорошие новости. Мужики сегодня гуляют. В кои веки российская футбольная команда разгромила англичан. Павличенко, красавчик. Забил целых два гола! Народ ликует. Сам президент во время прямого эфира поздравил футболистов и всех россиян с этой победой.

– Стёпы больше нет.

У кого горе, кто победу празднует. Устами президента всё у нас хорошо. Есть недочёты, но над ними работают. В связи с победой даже вечная дикторша первого канала с восковым лицом вдруг улыбнулась. Видать, тётка забыла, как это делается. Лицо, похожее на студень, коряво колыхнулось.

– Только вот Стёпы нет и не будет…

Не дожил до всеобщей радости.

– Бедная Шура. Другого сына тоже покалечили, пол человека, овощ. У дочери муж сильно пьёт. У всех тяжёлая карма…

– Ладно, хватит об этом. Бог не тимошка, видит немножко. Земной суд может ошибаться, а небесный – нет.

– Хочешь сказать, что там нельзя откупиться?

Пьют уже, не чокаясь. По телевизору сплошной праздник, одна победа. То, что две бабы не патриотично себя ведут, слава богу, никто не видит. Сама не в счёт. Я же невидимка, тень, никто.

– Как бы там ни было, это же наши земляки, да и Шура – твоя одноклассница.

– И что? Мне зарыдать?

– Ты не груби, чай, не на службе. Мне на твои погоны как-то насрать. К тому же, Стёпа – мой близкий родственник. Если бы отцом Стёпы был кто-то другой, может, ты бы по-другому среагировала.

– Хочешь сказать, что я это из-за мести отправила в тюрьму сына одноклассницы? О том, что отец Стёпы надругался надо мной, знаем только мы с тобой.

– Я и тогда молчала, теперь-то подавно. Давно это было. Пора и забыть. Но негоже, чтоб сын за отца ответ держал.

– Это я его заставила своровать? Если бы по подложному делу закрыли бы, были бы ко мне претензии.

– Ну, своровал, с кем не бывает. Одноклассница Шура тебе доверилась, а ты взяла да стуканула.

– Смотрю, ты кражу совсем за преступление не считаешь?

– Дочка телефонами промышляет. Ты на неё тоже заяву накатай.

– Блин, а кто эти дела решает? Не я? Ну, ты неблагодарная.

– Спасибо, конечно, или этого мало?

Так вот почему Люция из кожи вон лезет, чтобы выручить подругу. Ангелина тупо шантажирует подполковника. У каждого в этой жизни свой собственный интерес. Доброты в чистом виде не существует.

– Знала бы ты, что именно со мной делал отец этого Стёпы, твой чёртов родственник, по-другому бы заговорила. Я могу себе позволить месть. Зло должно быть наказано. Если не сразу, так позже. Сам не смог ответить за свои злодеяния, достаётся сыну. В чём тут подвох? На бога надейся, сам не плошай. Бумеранг может и не прилететь, почему бы тебе самому не превратиться в бумеранг?

При этом Люция пьёт стопку за стопкой, не закусывая.

– Ладно тебе, дело прошлое.

– Такое не прощают. Не всё проходит бесследно, особенно, когда это изнасилование.

– Думаешь, меня не насиловали? Мы – из тех мест, где каждый второй насильник.

– ?

– Я же тебе не всё рассказываю.

– С трудом верится, чтобы ты такое утаила.

– Трудно было, как же этим не похвастаться? Но меня это не напрягает, и давно это было. Ну, изнасиловали, и за это грех на душу брать?

– За это я никого не убивала, и весь свет не возненавидела. И на мужчин аллергии нет, раз у меня сын родился.

– Но замуж так и не вышли, ибо обе знаем – ловить там нечего.

– Нырять всё же приходится…

И обе дружно захохотали. Бабы есть бабы, хоть в погонах, хоть голые – у них одно в голове. Весь смысл бабского бытия, да и нытья, это – они, и только они… Весь показной феминизм, карьеризм, все «измы» коту под хвост.

– Надо было сходить, Шуру жалко.

– Конечно, сходи. Как-никак родня.

– Ты?

– Я?!

– Ты, ты. Шура – твоя одноклассница.

– Очнись, я Шуру сто лет не видела.

На том и закончилось застолье. Ангелина вся в предчувствиях, по себе зная, что беда одна не ходит. Ушла домой, навстречу всем бедам и несчастьям. Люся осталась одна, ожидая своей участи. Как бы она не отнекивалась, всё это глубоко задело. Арбыкин Стёпа за дело сел и отсидел срок. В том, что с ним потом случилось, её вины нет. Но почему так гадко на душе? Может, она спутала вкус водки с проснувшейся совестью? Хотя совесть, обычно, даёт знать с утра с бодуна… Так-то её нет. Надо было не выжидать столько лет, чтоб отомстить за обиду и унижение, а наносить удар сразу адресату. Но она была слишком молодой. Тогда, да и сейчас не принято трубить всюду о том, что тебя изнасиловали. Но в наше время часто из этого выжимают выгоду. Позор имеет свой ценник. Зависит от того, кто тебя изнасиловал. Везёт не всем. Успешные, обеспеченные не часто насилуют.

Игра в одни ворота

Утро наступило, высохли гланды. Дзинь-дзинь!

– Это опять я.

– Ну?

– Сходила к Шуре.

– И?

– Словарный запас иссяк? Или это просто сушняк? На похороны хотя бы пойдёшь?

– И как это будет выглядеть? Похорон только не хватает для полного счастья.

– Одна же не пойду, у меня пары нет. Пойдёшь со мной, и точка!

– И с каким лицом я заявлюсь?

– Ну, какое-то с собой захватишь, благо, выбор есть.

– Б@ядь!

Но всё же пошла. С каменным лицом. Такое у Люции тоже есть. Никому до неё дела нет. Похороны всё же не смотрины. Стёпин отец умер года три назад. На Шуре лица нет. Ангелины дочь с подругой пришла. Смотрит исподлобья, как на врага народа. Накрашена, напудрена, словно не на похороны, а на вечеринку пришла. Вульгарная особа с нарисованными глазами, увидев Люцию, в сторону:

– Мусорня…

Я-то зачем припёрлась? Меня не видно, не слышно, я как бы есть, но в самом деле меня нет. И мне тоже с парой нужно было прийти?

– Ты зачем эту стукачку сюда притащила? – спрашивает дочь у матери как бы шёпотом, да всё слышно.

– Тише!

– Дура что ли?

Чтоб подполковника какая-то шпана обзывала – Люция в шоке. В другом месте она бы показала этой маляве в каком месте она дура.

Вокруг горе неподдельное, только она, как застывший истукан. Ни слов соболезнования, ни слёз. Ангелина даже выжала скупую слезу. Наверняка, назло Люсе. Старается быть в тени людей, да злые накрашенные глазки преследовали её в течение похорон. Видать, подруга что-то рассказала дочери. Не сама же догадалась, в чём прокол.

Не хотела идти на кладбище, да Ангелина так за руку ущипнула, что пришлось подчиниться. Шура на людях держится. Только под конец, когда опускали гроб, вся молча затряслась. Ангелинина дочка оказалась за спиной Люции. Как только она кинула горсть земли в могилу, снизу раздался резкий дзинь. С перепугу Люция чуть не упала на гроб в могилу.

– Б@ядь!

Шура, будто только очнувшись, начала суетиться.

– Кто сотовый положил в гроб?

– Боже!

Но поздняк метаться, гроб уже внизу. Не вытаскивать, не открывать же его. Всё, что связано с похоронами, у якутов строго. Шаг влево, шаг право – харам, грех. Они смерти до смерти боятся особенно на кладбище.

– Поминки-то могу пропустить? – взмолилась Люция.

Какое счастье, что в городе живёт. В деревне каждый день приходилось бы пересекаться с этой Шурой. Всё, забыть, стереть. Эту Шуру она больше и не увидит. Время лечит, иного, правда, калечит. У неё всё сложилось. Она смогла обмануть судьбу, заставив всё вокруг играть по её собственным правилам.

Дзинь, дзинь! Вот и сказке конец.

– Алё!

Чем могу, помогу, смотря, кто звонит и что хочет.

– Алё! Не слышно, перезвоните.

Дзинь, дзинь!

– Алё! Ничего не слышно.

Кто в такой час? Номер скрыт. Что за игры, на ночь глядя? Она ещё не ужинала. Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! Тот же аноним. Поиграли и хватит, заело что ли. Не дадут спокойно покушать, черти.

Дзинь…

– Да! – в ответ тишина.

Нашли, с кем играть.

Дзинь!

– Задолбали!

– Что с тобой?

– Это ты что ли? До этого со скрытого звонили, заколебали. Молчат, ничего не говорят.

– Поклонники, наверное, как в старые добрые времена. Каждой уважающей себя девушке, помнится, так звонили.

– Ангелина, хватит, у меня сил нет.

На нет и суда нет. Звонили весь вечер. Когда домофон ожил, Люцию чуть удар не хватил.

– Да?!

Тишина. На грани нервного срыва, так толком и не поев, выключив всё, легла. Сон не идёт. Этот «дзинь» уже в мозгу звенит. Как только начинает засыпать, Арбыкины тут, как тут. Отец всё членом трясёт, сын с мобильником бегает. В жизни старший покойник член свой не выставлял, только пихал, куда попало, ибо хвастаться нечем. Вот не бывает насильников с огромными членами. Таким бабы сами дают, а ущербные берут своё силой.

Чуть на работу не опоздала. Включила телефон. Тот сразу загорелся – дзинь. СМС-ка прилетела. Сто тысяч пропущенных, всю ночь звонили. Что за дела?! С кем-то перепутали или что?

Затем до обеда тишина, потому она успокоилась. С кем не бывает, главное, чтоб по ошибке не убили.

Дзинь, дзинь!

– Говорите! Ёб…

Началось. Работы, как никогда, сегодня много, не до телефона. Сводки, отчёт, представление, приказ. Всё через неё. Каждый раз эта рутина прерывается очередным «дзинь». Подчинённым сегодня досталось. У всех глаза круглые – что сегодня с боссом? Её уважают, оказалось, надо было бояться. Это всё сопровождается бесконечным «дзинь-дзинь».

– Да!!!

– Люсенька, это я, Ангелина. Опять дочка…

– Не до твоей дочки мне! Достали, голова кругом. Работы много, вечером позвони.

– Ладно, – сухо согласилась подруга.

На работе эти звонки не пугали. Дома, когда она одна, вдруг стало не по себе. Дзинь-дзинь!

– Кто это?!

Слышно, как демонстративно дышат, и больше ничего. Молчат и дышат, Люция еле дышит. Кто, кого – но игра эта в одни ворота. Игра в молчанку обойдётся анониму в копеечку.

– Хи-хи… – И отключились.

Не выдержали всё-таки. Это дети балуются? Откуда они её номер знают?

Дзинь! СМС от анонима! «Жди неприятностей». Они ещё и угрожают?! Где это видано, чтобы подполковнику милиции какие-то дети угрожали? Завтра она им покажет, найдёт и накажет. Мстить она умеет. Убаюканная предстоящей местью, женщина тут же уснула.

Гробовое молчание

С утра дала кое-кому боевое задание. Она на взводе, в предвкушении, сама не знает, чего.

Дзинь-дзинь! Опять?! Они на крючке.

– Уже? – оказалось, это свой.

– Выявили номер. Симка зарегана на…

– Подожди, я запишу.

– Арбыкин Степан…

– Как?!

– Вы его знаете?

– Нет, нет… Но, как?

– Зарегистрирована на этого человека.

– Понятно, хотя ничего непонятно.

– Дальше копать?

– Пока не надо.

Как это понимать, что за мистика? Арбыкины и с того света достают? Посмертная месть что ли? Этого просто не может быть и точка.

Дзинь-дзинь!

– Что за наказание? Ну, какие там новости, на том свете? О чём хотели предупредить? Так вот она я, и что?

Лучше бы обосрали по полной, чем это гробовое молчание. Дзинь-дзинь! Ну и на здоровье. Надо было вовсе выключить чёртов телефон, но это даже больше ломает. Дзинь-дзинь! Если так до бесконечности, у неё крыша съедет. Дзинь-дзинь! «Я спокойна, как удав». Дзинь-дзинь! Это – Ангелина.

– Что опять?

– Беда.

– Я сама беда.

– Из дому выгоняют.

Этого ещё не хватало, на постой что ли просится?

– В лохотрон попали. Пусти на ночлег.

– Ну, приезжай.

– Скоро будем.

– Будем? С кем?

– Как с кем? С дочерью, конечно.

– Никаких дочек и точка. Тут не приют, не ночлежка.

– Ну, что ты говоришь? Я что, родную дочь на улице оставлю?

– Нашли дуру, обзывает, посылает, ещё вещи вынесет.

– Может, и я воровка?

– Хочешь сказать, что дочка не ворует? Сама же плакалась, что у тебя же и тырит деньги.

– Хотя бы на одну ночь…

– Ладно, твоя взяла.

Уж лучше они, чем эта гробовая тишина и игра в молчанку.

Дзинь-дзинь! Как они достали! И во сне, и наяву, Арбыкины, мать их. Кому в голову пришла сия гениальная идея – положить в гроб телефон? Ей-то зачем звонить, лучше сразу в спасательную службу или в скорую, вдруг воскресят мёртвого. Она, если и решала, то только на этом свете. На том свете блата у неё нет.

Дзинь-дзинь! Как можно доставать с того света? Дзинь-дзинь! Расчёт на то, что скоро зарядка закончится. Стоп! Откуда Арбыкин-малдший знает Люсин номер? Дзинь-дзинь! Кому довериться? Некому. Весть о том, что у Люции Николаевны маразм, обрадует всех без исключения в МВД. Дзинь-дзинь! Что-то этой дуры с шалавой-дочкой долго нет. Дзинь-дзинь! Достали! Вот сдохнет сама и догонит.

Дзинь! СМС! «Я скоро буду. Арбыкин». Б@ядь! Пуская приходит, посмотрим – кто кого. Живого Арбыкина-младшего в тюрьму посадила. Мёртвого только некуда девать, раз в гробу не лежится. Сука! Вдруг он не умер вовсе? Мстить, так до конца. Она никому не скажет об его звонках. Тогда не вытащат из могилы. Ха, ха! Хотя, если бы жить хотел, звонил бы точно не ей.

Дзинь-дзинь! Как это, он не умер? Его же в морге держали. Там же не дураки работают. Или не заметили, не отличили живого от мёртвого, будучи пьяными, что не удивительно.

Тут зазвонил домофон. Наконец-то, эти явились в качестве наименьшего зла. Дзинь-дзинь!

– Звони, не звони, Арбыкин, твоя песенка спета.

Нет вечного заряда, всё скоро закончится.

– Вот и мы! – Ангелина с Нарисованным Глазом, то есть, дочкой.

– Заходите, чего уж там.

– Подожди, мы ещё вещи занесём.

– Какие ещё вещи?

– Наши вещи. Не оставлять же их на улице. Пусть у тебя будут пока.

– Была у меня квартира, стала хатой, потом и вовсе складом или камерой хранения.

– Потерпи несколько дней.

– Твоя взяла.

Вечер обещает быть томным. Нарисованный Глаз лежит тихо, с телефоном, естественно. Мать же суетится, рассказывает со смаком о том, как было, как они докатились до такой жизни. Люции охота о своей беде рассказать, да Ангелина не даст и слова вставить. Впору начать игру «Чья беда круче». Хотя при её оторве-дочери, которая Нарисованный Глаз, говорить явно не следует, особенно вставлять байки с признаками мистики. Обхохочется.

Ума палата усралась из-за какого-то телефона. Всё у неё было ровно, пока не задела говно в лице Арбыкина-младшего. У неё были счёты с его отцом, сын-то за него не отвечает. Но Люция заставила ответить. Из-за всего этого дерьма приходится спать со снотворным.

Утром проснулась с чугунной головой, словно после большого бодуна во время затяжного похмелья.

– Что ты намерена делать? – в надежде она у Ангелины.

– Искала бы новую хату, да пока денег нет.

Тогда они тут пропишутся? Это чуток хуже, чем звонки с того света. Тот свет далеко, абонент на дне могилы, и ничего он не сделает. Тут ей придётся одним воздухом дышать с Нарисованным Глазом. На работе – толпа, дома – нахлебники. Ещё немного, и она позавидует участи умершего Арбыкина. Или всё же не умершего? Одиночество для Люси не сволочь, а благо. Чтоб жить одной, наслаждаясь только своим обществом, сплавила сына родного в общагу. За что ей это новое общество?!

– Дочь твоя, когда встанет?

– Зачем, пускай спит. Не возьму же я её с собой.

Значит, квартиру оставляем воровке и всей её шайке.

– Ма, положи денег на телефон, – Нарисованный Глаз не спит.

У них телефоны есть, а ночевать негде. На телефон положить, есть деньги, а говорит, что денег нет. Как это понимать?

Только на работе немного отвлеклась. Тут вновь дзинь-дзинь.

Люция за сердце схватилась. Оно у неё каменное, не шалило никогда. Моторчик никогда ещё не подводил. Недолго музыка играла, однако.

Дзинь-дзинь! Тут же откликнулось сердце. У неё были планы. Не на пять, а на десять лет. Казалось, что мир вертится вокруг неё одной. До «дзинь». И где найти ей «дзен», чтоб противопоставить «дзинь»? Дзинь-дзинь!

– Люция Николаевна, телефон! – подсказывает шофёр.

– Что?

В телефоне тишина. Шофёр ждёт, что же она скажет, с кем это она заговорит.

– Когда? Да, да, конечно, – пришлось притвориться.

Стоп! Дома телефон молчал, будто на том конце знали, что она не одна. В машине она тоже не одна, но он заголосил. Дзинь-дзинь!

– Да. Да, да… – и сколько ещё ей так притворяться?

– А? – надо же, заговорили.

– А? – Это Люция.

– А?

«Мы – эхо»? Голос глухой, будто из преисподней… Дзинь-дзинь!

– А?

– А?

Шофёр на неё странно посмотрел. И хер его знает, что он подумал.

Так целый день «дзинь» и «А?». К концу рабочего дня она зависла, что челюсть отвисла. Сердце ноет, в висках стучит. То в жар её бросает, то в холод. Будто климакс, которым, обычно, северянки не страдают. Может, в довершение всего она заболела? Люция в жизни не брала больничный. Даже тогда, когда по больничному зарплата больше выходила. Сама не болела и от других такого же требовала. Кто уходил на больничный, считался врагом коллектива. За глаза её иногда называли железной леди. Железо ржавеет, всё в мире стареет.

Дзинь!

– Мать! – и выбросила через окно чёртов телефон.

Шофёр впёрся в руль, мечтая слиться с панорамой, открывающейся через лобовое стекло. Он просто в шоке от босса в юбке. Как бы его самого не задели.

– Притормози возле аптеки!

– Что купить? – парень готов на любой прогиб.

– Да витамины надо купить. Спасибо, я сама.

От сердца таблетку сразу в аптеке отправила по назначению. Чуть полегчало. Часики тикают, раньше и не знала, что у неё тоже сердце есть. Оно было надёжно спрятано за слоем жира. Не помешало бы путёвку в корпоративный санаторий выбить. Самой себе.

– Сейчас куда?

– Домой.

Парень промолчал. Рабочий день ещё не закончился, но начальству виднее. Если даже у женщины-часы такие заскоки, от остального мира что ждать? Похоже, у Люции Николаевны со здоровьем проблемы. Лишь бы тут в машине не откинулась. Личный шофёр, обычно, больше, чем обычный наёмный работник. Он в курсе всех твоих дел, в том числе, личных, всех проблем. Пока на зарплате, они молчат, как партизаны.

Не своё – не жалко

Дверь ключом не открывается. Что за день?! Изнутри же закрыто! Может, сын пришёл? Тут вспомнила, что в квартире дочь Ангелины осталась.

– Откройте!

Не поняла, она в свой дом просится?

– Слышите?! Сейчас же откройте дверь! Что за дела? Доколь я тут торчать должна?

На звонок никакой реакции. Стала стучать кулаком. Ноль движения внутри. Музон на всю катушку. Да там толпень! В её берлоге! Тут опять сердце дало о себе знать. Сейчас бы прилечь, успокоиться, обдумать, наконец, обо всём. Вызвала бы милицию или Ангелине позвонила – телефона нет. Что делать?! Торчать тут вечно или подыхать?

– Немедленно откройте!

Кричит, пинает в дверь – ни ответа, ни привета. Соседи явно через глазок смотрят и тоже молчат.

– Можно от вас позвонить? Домой не могу попасть. – Стала к соседям стучаться.

– Вы разве там живёте?

– Живу, конечно.

– Не знаю, не знаю. – Старуха, по голосу, дверь не открыла.

Она их не знает, и они её. Вот к чему приводит, когда живёшь по принципу «дом – крепость» или «моя хата с краю». Сдохнешь и не заметят.

– Ну, хотя бы дайте позвонить. В милицию.

– Ещё чего, тем более в милицию. – Старуха – кремень.

– Вы же вроде якутка. Пожалуйста, откройте. Сердце, к тому же, заболело, впору скорую вызывать.

Старуха молчит.

– Пожалуйста…

Старуха дверь на второй засов закрыла. Всё, приехали. Люция застыла, опёршись спиной к двери собственной квартиры. Тут дверь резко открывается вместе с хозяйкой квартиры. Какой-то шпингалет пулей вылетает. Он вниз, а дверь, выплюнув сей окурок, обратно закрывается. Женщина не успела даже среагировать.

– Открой-ка дверь. Это я, Люция, – и голос у неё не свой, тихий, почти заискивающий.

– Кто?! – Слава богу, это голос Нарисованного Глаза.

– Деточка, открой, пожалуйста, у меня что-то с сердцем.

– Ты кто?

– Как, кто? Люция.

– И чем это докажешь? Люция Николаевна на работе, а мама сказала, никому не открывать.

– Да, что с тобой?! Быстро открой!

Вместо ответа включили музыку на всю мощь. Сердце на это сильно взбунтовалось. Женщина медленно стала оседать. Тут шпингалет с пакетами нарисовался.

– Деточка, я – хозяйка этой кв…

– Что? – шпингалет, типа, русский. – Некогда мне, мамаша. Это я, я.

Дверь приоткрылась и молодой ад проглотил курьера. Люция воздух ртом ловит, да никак не надышится. Не думала, что придётся подыхать в подъезде дома, как бомж. Вчера весь мир был в кармане, сегодня она – никто.

– Люсенька, что ты тут сидишь?

Откуда-то издалека слышен до боли знакомый голос.

– Люся, вставай. Господи, что с тобой? Выпила?

Не хватало ещё, что её за пьяную приняли.

– Моя квартира…

– Твоя, твоя, куда она денется. Вставай, зайдём.

Думала, ангел во плоти, оказалось, это всего лишь Ангелина. Значит, ещё не умерла.

– Ангел…

– Да, это я. Давай, зайдём домой.

Она дома! Рядом – подруга. Какое счастье – жить, оказаться в своём доме среди своих. Уложили на диван. Нарисованный Глаз – сама забота, мини-мать Тереза.

– Ты почему не открывала?

– Кто не открывал? – Подруга понять не может.

– Изнутри закрыто было. Я в квартиру попасть не могла… Целая толпа тут гудела.

– Какая ещё толпа?! Доча, ты в своём уме?

– Я что ли? Я ни при делах. – Нарисованный Глаз сама невинность.