скачать книгу бесплатно
– А баксы где лежат?
– Ячейки чьи? Открывай – без фокусов! У народа банковских сейфов нет.
«Наладив процесс», директор банка грустно погладил дырочку на штанине и вежливо испросил разрешения отдохнуть немного в кабинете. Сев в кресло напротив Шурки, он распорядился секретарше подать нитроглицерин, седуксен, кофе, коньяк и сигареты. Запив первые вторыми, закурил, закашлялся и спросил хрипловато:
– Молодой человек, на что вы рассчитываете?
– На все хорошее, – готовно отозвался Шурка.
– Ну, то, что на все выплаты денег все равно не хватит – это ладно. Хотя жаль, что вы не знакомы с азами. Деньги частично в обороте, частично обращены в ценные бумаги, и так далее. То, что банк теперь уничтожен – тоже, допустим, ладно. Хотя за этим последует масса неприятностей для рядовых вкладчиков, рабочих, предприятий и прочее. Лично я могу понять ваш молодой порыв. Но взглянем в корень вопроса. Они проедят розданные деньги и пропьют возвращенные им предприятия. И через год все будет точно в таком же положении, как сейчас. Только уже нечего будет экспроприировать у экспроприаторов, как, помнится, выразился один известный руководитель балтийских матросов.
– Отчего же? Будут работать, производить добро, продавать его, вот и деньги. Просто – у всех, а не у тех, кто ловчее и бессовестнее.
– Понимаете ли, молодой человек, жизнь устроена так, что кто умнее и энергичнее – тот ловчее и бессовестнее. Ну, будут через год другие руководители и другие воры, только развала еще больше. Экономика совсем не так проста, как вам кажется… и в последние годы все имели возможность в этом убедиться.
– Ой, – сморщился Шурка, – вот только не надо про экономику. За десять лет уже уши болят. Разворовывают все внаглую, а валят на экономику. Все ваши экономические сложности – это жалобы мошенников дуракам, чтобы обирать их дальше. За экономику они болеют… За свой мерс ты болеешь и костюмчик испорченный, поди, от Джанфранко Ферре. Богатым нужна та экономика, при которой они хапают больше – а хапаете вы, как нигде, вот под свой хапок экономику и сделали. Да для вас эта экономика – золотое дно, что ж вы рыдаете, крокодилы! Коньячок-то французский? Почем брал, экономист? Или взятка – пардон, презент?
– А что – нравится?
– Перебьюсь! И хватит курить, старый пень – иди крутить хвоста своим бабам, чтоб деньги быстрее раздавали. – Он взглянул на часы. – Надо еще заехать потрясти кой-кого из ваших хозяев города. И не вздумай куда звонить: узнаю – расстреляю лично. Вник?
Стекла вздрогнули от мощного хлопка, прокатившегося над городом, и следом возник знакомый, громыхающий с железным шелестом звук несущегося в облаках товарного состава. Директор посмотрел в окно, не обещающее, что ему приснится покой.
– Шесть дюймов, – пояснил Шурка. – Вмазали куда надо, понял?
Выстрел означал: шлюпки на борт.
…Уже выбрав якоря и тронувшись, протерев поднятые шлюпки соляром и сменив парадки на робы, наблюдали непонятную сценку, в возбуждении после дела ввергшую всех в неудержимый нервический хохот. Груня, явно опять подкуренный, с натугой вытащил на палубу чугунный бюст Пушкина, украшавший угол большой кают-компании, и плюхнул его в воду.
– Ты что делаешь, коз-зел! – закричал вахтенный, спеша к нему с занесенной для подзатыльника рукой.
– Сбрасываю Пушкина с парохода современности, – важно сказал Груня.
– Зач-чем?!
– А мы против любого культа личности. Очень сильно достал. Еще в школе. И теперь с ним плавей!..
Но плюху он получил от Иванова-Седьмого. Выскочив наверх со своими мемуарами, Иванов с треском огрел его пухлым томом по башке.
На переплете шкодливой рукой к названию «Сквозь XX век» было прибавлено «Фокс» – и пририсован гривастый кот в медальоне.
27.
Мох был нежно-изумрудный, и мельчайшая роса игольчато вспыхивала в нем. Он бархатно выстилал торцы черных досок, которыми был обшит шлюз. Зеркальный сапог, продавивший его на обрезе берега, выглядел празднично и сюрреалистически, как на картине Дали.
Выставив ногу вперед и заложив большой палец за широкий желтый ремень, старший наряда приказал:
– Командира корабля – ко мне.
Голос у него был негромкий, но очень хорошо слышный – впечатление было такое, что не голос покрывал прочие звуки, а окружающее звучание снижалось, когда он раздавался.
Видимый в открытую дверь рубки, Ольховский закурил со всем возможным изяществом и так же не повышая голоса произнес, по-гвардейски растягивая гласные:
– Ва-ахтенный, сходной трап. Прине-эть наряд.
Сходня с леерным обвесом шлепнулась на край шлюза. Вахтенный ограничил приветствие задиранием подбородка.
– Вохра какая-то, – пробормотал он за спиной троих, поднявшихся на борт после выжидательного молчания.
Старший сделал еще два шага и, не оборачиваясь и обозначая свою власть все той же ровной негромкостью голоса, бросил:
– Проводи к командиру.
Были они все трое в шевровых офицерских сапогах, широких синих галифе, сиреневых гимнастерках до колен, высоко схваченных светлыми ремнями, и фуражках с очень узкими полями. Над правой ягодицей у старшего пристроилась большая косая кобура, судя по вспученности – с наганом. У двух других на плечах висели в меру потертые карабины, двоюродные братья музейной трехлинейки. И имели они тот непререкаемый вид, который отличает безвредно-бесполезных охранников никем не угрожаемых объектов типа обувной фабрики или трансформаторной будки.
– Почему не выполнили приказ? – тихо спросил старший Ольховского, поднявшись на мостик.
– Приказ? – равнодушно переспросил Ольховский, глядя ему мимо глаз. – Чей?
– Мой.
Входные и выходные ворота шлюза, серые, многотонные, сомкнутые створками в паз, были закрыты на отсечку. Швартовы заведены в причальные кольца. При малочисленности и слабой вооруженности десантной команды крейсер в шлюзе – это кошка в мышеловке. Высадиться и заставить поднять воду и открыть выход? Впереди еще четыре шлюза…
Ольховский лениво стряхнул пепел с сигареты. За фуражкой охранника, синеоколышной, как у гебиста при параде, над голыми кронами деревьев, в которых светились последние присохшие листья, торчала концлагерного вида вышка с прожектором и часовым. А черт их знает, инструкции какого года им до сих пор не отменили: нет ревностней служак, чем бездельник при инструкции.
– По Уставу при входе и выходе из порта, и так далее, в том числе при прохождении шлюзов, командир корабля не имеет права покидать мостик, – холодно сообщил он, слегка подтасовывая статью. – Извольте представиться.
– Старший лейтенант Изворыкин.
Ольховский с сомнением посмотрел на эмалевые прямоугольники в петлицах отложного воротника его гимнастерки. Ну-ну.
– Предъявите документы, на основании которых вы проходите зону канала.
– Это еще что значит?
– Что здесь спецзона.
– Какая спецзона?
– Такая, какая надо. В которой проводятся спецработы. И вооруженный корабль не может следовать к Москве без соответствующего пропуска.
– Логично, – сказал Ольховский и кивнул с пониманием. – Логично.
– Я жду.
Лоцман Егорыч сполз со своего кресла и теперь стоял рядом с помостиком, глядя на троицу в галифе преданно и виновато. Рулевой зачем-то стал протирать нактоузное стекло.
Ольховский снял трубку и позвонил Беспятых:
– Лейтенант. У нас требуют пропуск на прохождение канала и следование в Москву. Ступайте в канцелярию и извлеките из компьютера пропуск, выданный штабом Балтийского флота «Авроре». Он – там!.. – должен быть на бланке штаба флота, с печатью и за подписью командующего. Причем с визой особого отдела. Быстро! Доставить ко мне на мостик. Что?! Ты меня понял… или нет, дурак?! Исполнять!
Швырнул трубку в зажимы.
– Сейчас принесут. – Он высчитывал время: пока Беспятых сканирует с какого-нибудь бланка шапку штаба флота и печать (счастье еще, что в прошлом году американцы с фрегата подарили «Хьюлет-Паккард» со всеми наворотами), пока наберет подходящий текст, пока распечатает, проверит ошибки… точно полчаса провозится. Запереть этих идиотов в трюме – а что дальше? Гнать десант захватывать пульты управления шлюзов и контролировать проход? Хрен их знает, что у них тут за спецзона.
– Мы осмотрим корабль, – известил Изворыкин. – Прикажите старшему после себя по должности сопровождать.
Это было ошибкой. Сухопутный человек слабо представляет себе, какое множество помещений и закоулков заключено в корпусе крейсера – кроме моряков, это знают лишь таможенники и судостроители. Колчак провел их вниз в машинное отделение, и в течение сорока минут рысью таскал по лабиринту бесчисленных коридоров и трапов, наслаждаясь каждым охом и сдавленным шипением за спиной, обозначающими очередное соприкосновение головы и прочих нежных частей тела с выступающим со всех сторон металлом. Лязг, грохот и мат охранника, ссыпавшегося в обнимку со своим карабином с трапа в выгородку водоотливного насоса, заставил его удовлетворенно улыбнуться.
– Боеприпасы есть?
– Не имеем. Нам не положено.
– А личное оружие офицеров?
– Пистолеты командира, старпома и вахтенного начальника.
Через час посланный на поиски Сидорович обнаружил их в шпилевой. Под глазом одного из карабинеров наливался синяк, отчетливо различимый даже в тусклом трюмном освещении. Все было в порядке.
Ольховский на мостике дал понять им свое легкое удивление столь затянувшимся отсутствием и ознакомил с образцом компьютерной графики лейтенанта. Бланк с печатью выглядел лучше настоящего. Текст гласил, что «Аврора» следует в Москву по приказу Главного Управления ВМФ, отданному во исполнение директивы Главпура номер такой-то от такого-то числа, дабы принять участие в торжественном отмечании юбилея 7 Ноября. И всем органам и службам, которые ей только могут встретиться, вплоть до санитарно-эпидемиологической и газово-аварийной, категорически предписывается оказывать ей всемерное содействие. Подписал этот шедевр он лично, развернув завитушку на четверть листа.
Наискось была наложена резолюция доктора: «Проход всюду!!! Под личную ответственность начальствующих лиц всех вошедших в контакт органов внешних и внутренних служб. Нач. 5 Упр. КБФ к.-адм. Шкандыбенко (подпись)».
– Так, – сказал Изворыкин, вертя лист на свет и слюня пальцем печать. – Допустим. А где комиссар корабля?
– Бубнова – на мостик!
Шурка прибежал в кожанке и при кобуре, бросил руку к фуражке, данной Мознаимом для представительства.
– Почему не упомянули про маузер у комиссара?
– Так это же само собой.
– Все ли в порядке на борту, комиссар?
– Товарищ комиссар! – нагло надавил Шурка. – Так точно, все в порядке. А что, есть сомнения?
Его вопрос был проигнорирован. Изворыкин смотрел перед собой с тем неохотным разрешительным выражением, каким вахтеры всех рангов показывают пропускаемым посетителям, что на этот раз их бумажки по какой-то мало достоверной случайности, ладно уж, сойдут, а на самом деле – есть, есть за что их прихватить и даже посадить. Так для прокурора любой человек – потенциальный обвиняемый, ходящий на свободе лишь до поры, пока его вина официально не доказана.
И тут маркони продемонстрировал, что за время похода он в высокой мере овладел умением настоящего культуртрегера угадывать, какое искусство востребуется данным моментом. Потому что трансляция грянула:
Выходит Котька в кожаном реглане,
в защитном лепне, в черных прохорях,
в руках он держит какие-то бумаги,
а на груди горит значок труда!
Лицо Изворыкина разгладилось.
– Лебедев-Кумач? – утвердительно спросил он, и даже пристукнул каблуком в такт. Но долго расслаблять себя музыке не позволил.
– Можете следовать, – процедил он, повернулся и впереди своей пары карабинеров стал спускаться на палубу. Налитое подглазье ушибленного испускало восходящее радужное сияние.
Крейсер втягивался в открывшиеся ворота шлюза, когда с берега поплыл заунывный рельсовый звон. И к проволочной изгороди, которая тянулась меж четырех открывшихся с этого места вышек, поползла цепочка людей со старинными тачками землекопов.
– Как всегда – техника на грани фантастики, – тяжело вздохнул Ольховский.
На закате из-за линии ЛЭП над лесопосадками вынырнул спортивный самолетик. Он был стилизован под старинный аэроплан, этажерку-кукурузник, и тарахтел раскатисто и звонко. Самолетик заложил вираж над самыми мачтами, из открытой кабины свесилась голова летчика в кожаном шлеме и очках, он поднял руку в раструбистой краге и помахал. На глянцево-багровом от вечернего огня борту самолетика было написано «Осоавиахим».
– А они там в Москве, похоже, и в самом деле решили праздновать 7 Ноября всерьез, – помахал ему в ответ Беспятых, на подъеме от прочувственной командирской благодарности и премиальных двухсот граммов.
Уже стемнело, когда прошли под химкинским железнодорожным виадуком и впритирку миновали мост окружной кольцевой дороги.
– Ну, Егорыч, твою мать, – сказал Колчак, – теперь смотри в оба. Не будем утром у Кремля – пущу рыб кормить.
28.
Сталинский шпиль Северного Речного вокзала, подсвеченный снизу в каре гипсовых счастливцев с книгами и колосьями, медленно уходил назад по правому борту. Прижатые в ряд прогулочные теплоходы белели под ним. На корме одного пели под гитару на ужасающем русском английском: так мог бы петь на английском умирающий от полового истощения мартовский кот. Там гуляли.
Лоцман стоял на крыле мостика рядом с Ольховским, вытянув шею, и щурился в темноту.
– Теперь нам надо карман направо не прозевать, – озабоченно повторял он. – Там два рукава отходят – сразу в левый! В канал вдоль Большой Набережной втиснуться… Хорошо бы все-таки шлюпку спустить, командир, а?
– Что – не уверен?
– Тут уверен не уверен – а глубины смотреть надо, а?
Но шлюпку спускать не пришлось, потому что по надстройкам мазнул луч, и подлетел катерок под флажком.
– Вот да ни фига себе! – степенно и жизнерадостно раздалось оттуда, когда треск мотора упал до железного мурчания. – «Аврора»!
– Какими судьбами?
Направили вниз прожектор: в катере заслонились ладонями oт света двое в сизых пятнистых бушлатах и шерстяных шапочках, а флажок принадлежал речной милиции.
– Товарищи, дорогие, ребята, господа менты! – вскричал Егорыч с радушием деревенского дедушки, чающего обнять родимых внучат. – Подсобите до места дойти, уж отблагодарим!
– Отблагодарим – это как? – настроился на деловую волну мордатый сержант с полубачками и подбритым треугольником усов.
– Это пятьдесят баксов за проводку до Кремля, – сказал сверху Ольховский.
– До Кремля – стольник будет, – хмуровато прикинул сержант.
– Годится.
– Тогда держитесь за нами.
– Погоди! Пару ребят с мерным шестом к тебе спустим.
