Новый Рим на Босфоре

По-своему Евсевий и Феогност действовали из самых лучших побуждений, глубоко уверенные в собственной богословской правоте. Но для победы своей партии они применили весь арсенал недостойных и даже мерзких способов, не гнушаясь ничем. Будучи епископами, они, не задумываясь, меняли политические пристрастия, если того, как они считали, требовали обстоятельства времени и благо Церкви. В нарушение традиций Евсевий Кесарийский не раз к своей выгоде перемещался с кафедры на кафедру, максимально используя близость к царям и свое положение при дворе. Вначале из Кесарии он перебрался в Никомидию, затем, незадолго перед смертью, в Константинополь.

После возвращения былого влияния Евсевий сплотил вокруг себя крепкую группу последователей, «евсевиан». Они не были ортодоксальными арианами, и их объединяло не столько учение Ария, сколько неприятие Никейского Символа. Вскоре к евсевианам примкнула большая группа других восточных епископов, которые не понимали Символ, считали его подозрительным и вообще мало соответствующим тому учению, которое они получили от Отцов Церкви274. Для них наиболее приемлемым результатом догматических споров было восстановление доникейского богословия. На всех последующих Соборах евсевиане будут играть первую роль, пользуясь поддержкой этой большой группы антиникейцев, в своем консерватизме не желавших менять что-либо из дошедших до них из древности богословских понятий.

Святой Константин считал Вселенский Собор в Никее лучшим делом своей жизни, и поэтому открыто выступать при нем против Символа было совершенно невозможно. Не имея возможности разгромить своих оппонентов на богословском поприще, Евсевий и иже с ним исподволь поставили своей целью дискредитировать идеологов Никеи. Евсевиане активно подключили к нейтрализации никейцев дворцовые круги, где их возможности были очень широки, и тайно запустили двигатель гигантской политической интриги.

Первым пал св. Евстафий, епископ Антиохийский, которого на Соборе в Антиохии ложно обвинили в ереси савеллианства. Поскольку же данное обвинение было совершенно нелепо и едва ли могло произвести должное впечатление на царя, евсевиане попутно выдумали, будто бы тот грубо оскорбил мать св. Константина, назвав ее наложницей (конкубиной), а не женой Констанция Хлора. Это являлось прямым оскорблением царского достоинства, и василевс уже не мог пройти мимо данного эпизода. Святому Константину представили необходимые «доказательства», царь поверил клевете, и св. Евстафий был сослан в Иллирию275.

Второй жертвой стал Маркелл, епископ Анкирский. Обладая недюжинным и самостоятельным умом, Маркелл взялся за решение всех современных ему богословских вопросов. Он искренне принял Никейский Символ, так как тот не противоречил его собственным убеждениям, но, отстаивая чистоту Православия, по горячности допускал такие догматические вольности, что на Востоке его открыто упрекали в савеллианстве276.

Не особенно задумываясь над последствиями своих слов, Маркелл довел дело до того, что, наконец, восточные архиереи признали его ересиархом и лишили епископской кафедры. Позднее, уже на II Вселенском Соборе, его учение было анафематствовано Церковью, что свидетельствует о наличии заблуждений и ошибок у всех сторон этого спора.

К сожалению, и никейцы не смогли объективно оценить создавшееся положение – враги Маркелла виделись им их собственными врагами, а он – невинным страдальцем за веру. Частично они были правы, но их требования вернуть Маркеллу кафедру оказались для консервативного Востока серьезным соблазном. Отныне все, кто поддерживал Маркелла, стали для антиникейцев еретиками. Маркелл направился за правдой в Рим и был ласково встречен папой, который на своем Соборе оправдал его, потребовав от восточных архипастырей отменить неправомерные, по мнению понтифика, приговоры. Конечно, это еще более раскалило страсти и разъединило стороны.

Наконец, третьим и наиболее серьезным противником для евсевиан стал св. Афанасий Великий. Устранить св. Афанасия с Александрийской кафедры, лишить его поддержки египетских епископов, унизить в глазах царя было основной задачей Евсевия. Через некоторое время она оказалась выполненной – вследствие упорных наговоров царю св. Афанасий казался единственной персоной, из-за которой стал невозможным мир в Церкви. По приказу святого императора св. Афанасий был сослан, а его кафедру занял ставленник Евсевия.

С большим трудом, используя все допустимые и недопустимые в борьбе способы, Евсевий добился своей цели и, наконец, смог вздохнуть с облегчением – все наиболее последовательные и сознательные защитники Никеи были лишены своих кафедр, сосланы или анафематствованы. Политически он одержал полную победу. А после смерти св. Константина Евсевий предвкушал сладость победы уже и на богословском поприще. Заметим, что успехи евсевиан пришлись на время повсеместного возвращения ранее сосланных последователей Ария из ссылок, и новый епископ Константинополя мог с полным правом считать, что вскоре все епархии Востока будут заняты его ставленниками. В этом случае, по его мнению, никейские «новшества» будут окончательно забыты, и мир воцарится в Церкви. По-видимому, сам Евсевий очень хотел выступить в качестве того мессии, который останется в памяти всех христиан как спаситель истинного Православия.

Но тут на его пути неожиданно встали августы Константин и Констант, искренние сторонники Никеи и покровители св. Афанасия. И уже вскоре диспозиция меняется кардинально: никейцев повсеместно амнистировали и возвращали на ранее занимаемые ими кафедры. Возможно, решаясь вернуть обе партии в первоначальное положение, императоры надеялись на их мирное сосуществование, но это была иллюзия. Возвращаясь на свои кафедры, некоторые ссыльные епископы – никейцы, непримиримые в своем ригоризме, ранее оболганные сторонниками Евсевия, разрушали алтари, освященные арианами, и бросали собакам гостии (!). Смута, как это обыкновенно бывает, сопровождалась убийствами и пожарами со стороны рядовых верующих277.

Кроме того, помимо догматических разногласий, остро встал вопрос о каноничности занятия кафедр теми и другими епископами. Лишившиеся кафедр архиереи (и ранее, и после восстановления в правах своих предшественников) требовали созыва Соборов для определения своей судьбы и защиты собственного доброго имени и епископского статуса. Те, кто занял после них вакантные кафедры, также не желали уступать их возвратившимся архипастырям. Один Поместный собор сталкивался с другим, обиженные лица апеллировали к императорам, а в некоторых случаях и к папе, как главе одной из самых авторитетных кафедр. Это тем более казалось естественным, что среди этих беспорядков только Запад во главе с Римским епископом хранил спокойствие и твердо стоял на никейских позициях.

Так, изгнанный со своей кафедры после смерти равноапостольного Константина св. Афанасий Великий прибыл в Рим к папе Юлию I (337—352), созвавшему Собор для рассмотрения апелляции святителя. Апостолик хотел выглядеть истинным судьей, и потому на Собор были приглашены евсевиане, но те отказались от участия и, более того, даже задержали папских легатов. «Восточные» срочно составили собственный «соборик» в Антиохии, на котором подготовили ответ на папское послание. Сам факт того, что папа удовлетворил ходатайство св. Афанасия о пересмотре его дела, писали они, уже предвосхищал результат суда. Юлия обвиняли в том, что он вносит раскол в Церковь, и поставили его перед выбором: «Вступай в общение или с нами, или с Афанасием и Маркеллом»278.

Папа мешкал, не спеша с ответными шагами – в это время как раз решался вопрос о том, кому (Констанцию или Константу) отойдут итальянские владения. Уже тогда было понятно, что Констанций не осмелится идти против мнения покойного отца. И это предопределяло судьбу св. Афанасия. После того, как по смерти старшего брата Запад принял под свою власть Констант, папа, наконец, решился.

Поздней осенью или зимой 340 г. он открыл в Риме Собор из 50 епископов, включая св. Афанасия и других архипастырей, изгнанных из Фракии, Сирии, Малой Азии и Палестины. Святителю не составило большого труда оправдаться от возводимых на него обвинений. Да никто из присутствовавших лиц и не скрывал своего сочувствия ему. Все на Соборе дышало духом Никеи, сами заседания происходили в храме, настоятелем которого являлся пресвитер Вит (Витон) – папский легат в Никее. Тут же присутствовал второй легат на Никейском Соборе, пресвитер Викентий.

По окончании Собора папа Юлий направил евсевианам ответное письмо на их антиохийское послание. В нем понтифик не признавал никакой вины за собой по поводу самостоятельного созыва Собора, поскольку, во-первых, писал он, об этом его просили сами «восточные» делегаты; во-вторых, в связи с тем, что к нему поступили многочисленные жалобы от епископов, считавших себя незаконно отлученными от кафедр. На заявление евсевиан, будто пересмотр соборных решений других церквей Римом – дело неслыханное, Юлий напомнил, как Тирский собор 335 г. ввел в церковное общение лишенного иерейского сана Ария. Почему Рим не вправе принять на себя аналогичные полномочия, если Восток считал такие апелляции возможными? Наконец, Юлий напрямую указал, что нападки «восточных» на св. Афанасия имеют, по его мнению, своей целью обелить ариан279.

Это был неприятный и «зажигательный» ответ – едва ли на Востоке оставалось много епископов, открыто и сознательно разделявших учение Ария, и им было очень неприятно, что в Риме их отождествляют с уже проклятыми Церковью еретиками. Более того, жесткая позиция Запада заставила евсевиан пойти на некоторые уступки и попытаться опять же соборно найти некоторое компромиссное решение по вопросам вероисповедания. Поскольку Антиохия уже давно считалась ставкой императора Констанция, сюда систематически, начиная с 339 г., съезжались группы архиереев со всего Востока для обсуждения злободневных тем. Евсевианам очень хотелось заполучить Констанция на свой Собор, наглядно продемонстрировав Риму, что на их стороне находится сын св. Константина, как и на стороне папы другой его сын – Констант. Очевидно, наличие в своих рядах такого союзника, как император, много добавляло уверенности сторонам. Поводом для приглашения Констанция в Антиохию было завершение постройки и освящение главного храма города, начатого еще при жизни его отца.

Летом 341 г., когда сам царь пожаловал в Антиохию, Собор получился наиболее представительным – сюда съехалось 97 епископов. Восточный император, так же как и его младший брат, не хотел раскола и желал восстановить церковный мир. Поэтому Констанций и Евсевий договорились заранее, что целью заседаний является не фронда с «западными», а тщательное изложение своей догматической позиции. «Восточные» рассчитывали если и не переубедить Запад в «ошибочности» его оценки Никейского Символа, то, по крайней мере, прекратить обвинения в свой адрес в арианстве, для подавляющего большинства отцов Собора уже пережитом и невостребованном.

С именем Антиохийского собора 341 г. связана серия из пяти догматических формул, противопоставленных Востоком Западу, и канонов, впоследствии рецепированных Церковью. Ошибочно называть этот Собор арианским или схизматическим – напротив, некоторые Римские папы называли его «Собором святых», да и сам папа Юлий в своем письме к собравшимся епископам обращается к ним как сослуживцам, именует их «возлюбленными братьями», приглашает к себе на Собор в качестве равноправных членов. Отметим также, что среди участников Собора были такие столпы Православия, как св. Иаков Низибийский, Павел Неокесарийский, Дианий Кесарийский и другие280. В целом, Антиохийский собор многое сделал для того, чтобы выразить невнятное для Востока «омоусиос» в осторожных и менее категоричных терминах восточной традиции281.

Основной из пяти формул являлась вторая, в которой Сын признается «неотличимым образом сущности Отца», то есть тем же «Единосущным», хотя и в других выражениях282. Эта формула была отправлена Констанцием Константу в Галлию, где тот в это время вел войну с франками283. К сожалению, в отношении св. Афанасия Собор был непреклонен – его опять низложили (вернее, подтвердили прежние приговоры), а на Александрийскую кафедру поставили епископа Григория Каппадокийца (341—344; 346). Однако – важная деталь – св. Афанасий был осужден не за неправославие в евсевианском его понимании, а за нарушения канонической дисциплины, которые, по мнению отцов Собора, имели место при первоначальном поставлении его на Александрийскую кафедру.

Ситуация в церковном мире сложилась удивительная. Ортодоксальное арианство уже утратило свою актуальность, и в значительной степени страсти сторон разжигали некоторые не вполне удачные ригоризмы со стороны церковных партий как на Западе, так и на Востоке. Для Востока это был период «чревоношения православной троической доктрины», для Запада – увлечения и самолюбования своим твердым следованием Никее284.

В отличие от «западных» антиникейская партия была далеко не однородной – Символ Веры расколол Церковь на несколько партий, число которых варьировалось в разные периоды времени. Первой была партия никейцев во главе со св. Афанасием и Римским папой Юлием. Влиятельная на Западе, она имела некоторое число сторонников на Востоке, особенно в Египте, где у св. Афанасия были крепкие позиции и друзья. Вторая партия состояла из консервативных восточных епископов, коих смущал термин «Единосущный», употребления которого, по их мнению, следовало избегать. Таковых архиереев, не принявших Никеи, но и не желавших предлагать что-либо в качестве альтернативной замены Символа, на Востоке было большинство. Для соединения с ними и одновременно для того, чтобы откреститься от упреков в арианстве, евсевиане прибегли к довольно удачной богословской уловке, заменив никейский термин «Единосущный» термином «подобносущий», за что получили название омиусиане. Они признавали практически все тезисы никейцев, единственно не соглашаясь с отождествлением сущности Отца и Сына. Среди них было много знаменитых богословов и столпов веры, о которых сам св. Афанасий говорил как о своих собратьях. К этой партии, которую вскоре возглавили епископы Василий Анкирский и Георгий Лаодикийский, вскоре принадлежало уже подавляющее большинство «восточных».

Наконец, третьей крупной партией были так называемые аномиане во главе с Аэцием, упорно и категорично отрицавшим какое-либо тождество Сына и Отца и утверждавшим, что Они во всем не подобны. Намного опережая свое время и задолго до некоторых вождей протестантизма, Аэций открыто отрицал церковные таинства и вообще высмеивал все то, что хоть отдаленно походило на аскетизм285.

Существовала еще одна «полупартия» во главе с епископами Акакием Кесарийским (вождем будущей партии омиев, или акакиан) и Валентом, склоняющимися к ортодоксальному арианству. Близкие по своим воззрениям к Аэцию, они легко отказывались от него, когда того требовали, по их мнению, обстоятельства времени и места, и вновь возвращались к своим союзникам, если ничто им не угрожало. К сожалению, личное влияние Валента и Акакия на императора Констанция имело тяжелые последствия для судьбы богословского спора286.

Между тем при всех внешних предпосылках для компромиссного церковного мира его достижение казалось маловероятным. Ожесточившись в долгих диспутах и взаимных проклятиях, главы противоборствующих партий искали непременно вселенского признания только своей формулировки в жесткой авторской редакции, игнорируя любые попытки для примирения. Споры противников привели к тому, что многие миряне, по словам современников, удерживались от крещения, видя такие жестокие нестроения в Церкви287.

В этом отношении св. Афанасий Великий являлся своеобразным заложником ситуации. Если «восточные» терялись в предположениях, каким образом обвинить «западных», не раздражая богословскими тонкостями и своей догматической категоричностью императора, то легко было указать на св. Афанасия как лицо, отверженное Востоком, но принятое Западом. Для них это был, так сказать, классический пример игнорирования Римом соборной формы, так любимой равноапостольным Константином и Констанцием. Поэтому все, что говорил о вере св. Афанасий, уже изначально не принималось при дворе и среди восточных архиереев, как слова еретика и даже ересиарха. Напротив, понтифик автоматически отрицал восточные решения и догматику, поскольку их авторы посягали на имя и статус св. Афанасия, правоту которого подтвердил сам понтифик и Римский собор.

Это была настоящая богословская «каша», где все переплеталось в нюансах и взаимном подозрении, помноженном на искреннюю ревность о чистоте Православия. «Вся Церковь, – писал известный историк, – за исключением великих мужей в обществе православных и глав арианства, все прочее представляло подвижный, текучий элемент. Партии сближались, разъединялись, опять образовывались новые. Все представляло какой-то бурно стремящийся поток. Взгляды партий на своих друзей и недругов не были устойчивы. Кто считался другом своим для одних в известной партии, тот же считался недругом, волком, у других в той же партии»288.

Положение обоих императоров в отношении к церковному спору глубоко различалось: если Констант на Западе имел стабильную поддержку Рима и практически всех «западных» епископов, то Констанций видел лишь множество активно и непримиримо борющихся между собой партий, нарушавших и церковный, и гражданский мир на Востоке. Над ними возвышалась фигура св. Афанасия – казалось, убери его, и партии непременно помирятся между собой и обретут столь желанное единоверие, но это было не так-то просто. Святитель скрывался от шпионов Констанция и Евсевия, а его имя страдальца за веру сохраняло за ним высочайший авторитет.

В условиях военного времени, когда войны с персами и варварами постоянно занимали царя, ситуация в Церкви оставляла мало шансов на оптимизм. Но и в таких нелегких для себя условиях Констанций первоначально удерживался от административного вмешательства в богословский спор. Все же в некоторый момент обстоятельства заставили действовать его гораздо жестче и решительнее.

После смерти Евсевия Кесарийского, занимавшего Константинопольскую кафедру с 339 по 341 г., архиепископом новой столицы вновь стал твердый никеец св. Павел I (337—339, 341—342, 346—350), первый раз взошедший на кафедру в 337 г. и изгнанный в 339 г., так как на одном из Соборов каноничность его избрания на кафедру была поставлена под сомнение. Сторонники и противники нового патриарха устроили настоящее побоище, жертвами которого стали многие верующие. Узнав об этом, император Констанций, находившийся на тот момент в Антиохии, послал Гермогена, своего чиновника во Фракии, в Константинополь для умиротворения города и изгнания св. Павла. Но по прибытии царского вельможи в столицу там разразился настоящий мятеж, Гермоген погиб, а его труп толпа волокла по улицам. Это был прямой вызов василевсу, и он принял его.

Само известие о приближении Констанция к городу повергло население в ужас. Плача и стеная, жители города встретили своего царя, вымаливая прощение. Вопреки паническим предположениям царь простил мятежников, назначив единственное наказание в виде уменьшения хлебного довольствия Константинополя; но ни один волос не упал с головы бунтовщиков. Впрочем, для разрешения сложившейся ситуации царь все же велел вновь отстранить от кафедры св. Павла, направив его в Сингару Месопотамскую, оттуда в Емезу и, наконец, в Кукуз, то есть фактически сослав.

Водворив тишину в Константинополе, император вернулся в Антиохию для организации похода на персов. Там в марте 342 г. его застало прошение Константа о восстановлении на кафедрах св. Афанасия и св. Павла, но Констанций не осмелился отменить решения Соборов, признавших неканоничным их назначение епископами Александрии и Константинополя. Тогда совместно с Римским папой Юлием и св. Осием Кордубским младший царственный брат просил Констанция созвать в Сердике (или Сардике, ныне Софии) новое вселенское собрание епископов. Там в 343 г. (по некоторым данным, в 342 г.) и произошел этот знаменательный Собор, не только не обеспечивший церковный мир, но и положивший начало еще более глубокого раскола289.

После череды разрозненных, «односторонних» собраний Сардикский мог с полным правом претендовать на роль Вселенского. По мнению царей, он должен был выступить арбитром над Тирским, Римским и Антиохийским соборами. Сюда съехалось более 170 епископов, 90 из которых были «западными» и твердо придерживались «Единосущия». Однако 80 архипастырей приехало с Востока, и они стояли на признании единственно верной 2‑й Антиохийской формулы. Объективно, догматические разногласия между епископами не являлись непреодолимыми, но, к сожалению, мирному разрешению ситуации очень помешали излишние амбиции Рима и некоторых «западных» епископов.

Поскольку отцы Антиохийского собора 341 г. прямо не нападали на Никейский Символ, перед началом Сардикского собора Запад наполнился слухами, будто «восточные меняют веру», то есть отказываются от своей проарианской, как казалось «западным», позиции. Но, как уже говорилось, антиохийские отцы не были арианами и демонстрировали лишь свою озабоченность (хотя и ошибочную) тем, что в Никее было введено новшество, по их мнению, в пику церковному Преданию, грубо нарушающее его цельность. Они не собирались оправдываться в собственной вере и ждали объективного и равного рассмотрения взволновавшего их «Единосущия»290. Сказать, что они меняют веру, значит глубоко оскорбить их, нанести незабываемую обиду.

Возможно, сам того не желая, Рим пошел именно этим пагубным путем. Поскольку Римский собор 340 г. в глазах Запада и самого понтифика существенно возвысил Римского папу, у Юлия, видимо, сложилось превратное впечатление, будто Собор в Сердике должен лишь констатировать факт соглашения с его определениями. Рим принимал «восточных» собратьев, но с ощущением судьи, вынесшего оправдательный приговор подсудимому, или амнистировавшего его. Ни о каком перерешении дел ранее сосланных св. Афанасия и остальных епископов Юлий не хотел и слышать. Он упорно воображал, будто все «восточные» архиереи, явившиеся на Собор, суть «Евсеевы приверженцы» (хотя самого Евсевия к тому времени уже не было в живых), и что они отданы на суд «западным»291.

Некорректность была продемонстрирована уже на первых заседаниях. В частности, без всякого согласования с «восточными» «западные» включили в качестве равноправных участников св. Афанасия и Маркелла, «забыв», что для «восточных» св. Афанасий не являлся епископом, а Маркелл был анафематствован.

Конечно, это кардинально меняло идеологию Собора. Если «восточные» епископы были приглашены для того, чтобы выработать некую «соборную конституцию», то первейшей задачей являлась вселенская ревизия спорных дел, к которым относились дела св. Афанасия Великого и Маркелла. Поэтому хотя бы ради проформы оба упомянутых лица не должны были появляться на заседаниях вплоть до их оправдания. Не так считали «западные». Они полагали возможным (поскольку такой прецедент уже был создан в Никее) ревизовать решение любого частного Собора – в принципе мысль верная, но «почему-то» направленная односторонне только против «восточных». Те были глубоко разочарованы тем, что уже изначально св. Осий Кордубский и Протоген Сардикский захватили ведение Собора в свои руки, считая себя совместно с «западными» епископами неким уполномоченным вселенским непогрешимым разумом292.

Следовательно, делали вывод епископы Востока, дело заключалось уже не в существе догматического спора, а в том, кто первым встанет у руля соборной власти. Почему ее узурпировали «западные»? На этот естественный вопрос никакого ответа у Рима не нашлось. Но «восточные» в таком случае также могли при желании сказать, что если бы Собор возглавил кто-то из их среды, то они были бы вправе переоценить результаты Римского собора. Если Восток беспрекословно принял решения «западных» Соборов об анафематствовании Новата, Савелия и Валентина, то почему решения «восточных» Соборов отвергаются столь бесцеремонно? Таким образом, как они справедливо считали, грубо и цинично был нарушен принцип равенства епископов.

Ощутив на себе жесткую римскую авторитарность, столь непривычную (пока еще) для Востока, епископы из провинций, находившихся под властью Констанция, удалились в полном составе в расположенный неподалеку город Филиппополь, где организовали свой собственный Собор, на котором низложили девять лиц с римской стороны, включая папу Юлия, «родоначальника всякого зла». Оттуда они обратились с посланием ко всей Церкви, мотивируя свое решение тем, что папа Юлий «первый, вопреки церковным правилам, отверз двери общения осужденным и преступным и имел дерзость поддерживать Афанасия».

Самого св. Афанасия «восточные» опять осудили, но и на этот раз не за веру, а за те жестокости, которые, по их мнению, якобы имели место при водворении им своей власти в Египте. Понятно, что теперь для Востока св. Афанасий стал настоящим камнем преткновения – любое его оправдание помимо них выглядело бы прямым умалением их епископского сана и статуса соборов, осудивших его.