Суд над Ницше

«Что дурно? – Всё, что вытекает из слабости».

Реальный мир гораздо сложнее, чем одномерная мысль с бинарной оппозицией.

Сострадание умножает страдание, поэтому сострадание вредно?

Линейное мышление.

Всё искусство построено на сострадании, сопереживании героям, до которых иначе не было бы никакого дела. И не было б самого искусства – процветало бы только холодное копирование уже готовых, существующих в природе образцов, так как фантазия без задействия эмпатии не способна уйти дальше примитивного линейного бытописания. А искусство, свободное неограниченное творчество, – это вершина развития человечества, максимально взятая высота в изменении равнодушного мира, преобразовании самой структуры Вселенной в совершенно другие, не существовавшие прежде формы.

Только сострадание позволило человечеству выйти из пещер, так как спасались и оберегались все жизни, в том числе жизни тех, кто и создал науку, культуру, искусство: все эти слабые, странные, неуклюжие, несуразные особи, которые не умели охотиться и плохо работали в поле, но что-то там себе думали и сочиняли. Мы практически ничего не знали бы о чёрных дырах, так как в прекрасном ницшеанском мире Стивена Хокинга умертвили бы при первых признаках заболевания, которые проявились ещё в юном возрасте, задолго до его первых научных достижений. (В легкой, лайтовой версии – его просто бросили бы медленно умирать без социальной поддержки.)

Это только практическое обоснование.

Но сострадание изначально не имеет ничего общего с практичностью. Это и есть человечность сама по себе. То, что и делает нас людьми, не-зверьми:

Терпимость, способность увидеть, почувствовать другого человека в ком-то чужом, непонятном, отталкивающем, больном. И без рационализации, холодного просчета собственной выгоды, вступать во взаимодействие, помогать, спасать, рисковать собой ради другого даже при угрозе собственной гибели.

Но жестокость и бесчеловечность философии Ницше нет нужды отрицать. Он сделал это сам: увидел страдающую лошадь в Турине, которую забили хлыстом, и сошел с ума. Потому что всё, во что он верил, было опровергнуто самой жизнью: ужасным страданием невинного существа и естественным, таким «человеческим, слишком человеческим» состраданием в нем самом.

Но необходимо признать, что Ницше в этом отношении был до последнего момента крайне последователен: отрицал все гуманные чувства до упора. Работающую совесть – активную – он называл больной совестью и определял как болезнь. А что великий философ предлагал делать с больными людьми?

«Больной – паразит общества. В известном состоянии неприлично продолжать жить».

В целом посыл следующий: если ты не соответствуешь высочайшим стандартам «белокурой бестии», иди – убей себя. В идеальном мире Ницше ты не нужен. Что там мы говорили про нацистов? Но ничего страшного – никто о тебе не вспомнит, никто тебя не пожалеет. В совершенном мире Ницше у людей нет сострадания и совести.

«Быть с теми, которые доставляют нам удовольствие, и отворачиваться от других – вот настоящая нравственность! Заставлять исчезнуть всех плачущих, неудавшихся, выродившихся – вот что должно быть тенденцией!»

Как обычно рисуют антиутопии?

Ницше не верил в равенство людей принципиально и проповедовал жесткую иерархию: мечтал о построении общества, основанного на рабстве большинства и величии немногих господ – аристократов, использующих массы бесправных «варваров» в своих (любых) целях.

Интересно, какую роль он отводил в этом чудесном социуме себе самому?

Проблема в том, что Ницше не изобрел ничего нового: все его фантазии основаны на концепциях античных философов, которыми он так восхищался. И желание вернуть рабство в свободный уже мир – не только бессмысленная жестокость, но и примитивное ретроградство.

И всё бы замечательно, но у ницшеанского аристократа чрезвычайно высокие требования к себе самому. И как наш герой справляется с этим?

Тяжело больной с ранней молодости человек проповедовал презрение к больным и требовал от них «умереть вовремя» и не коптить небо, хотя сам немного лицемерно не был настолько чуток к собственным лозунгам и более 20 последних лет жизни, будучи обузой для общества (жил только на пенсию по инвалидности), не сильно торопился на тот свет. Если проповедуешь бесчеловечную мораль, имей хотя бы совесть (что я говорю? какая совесть?), имей хотя бы мужество сам ей соответствовать.

Отказавшись от гуманной морали, философ радостно и сладострастно, без стеснения и стыда вываливает на читателя всю свою подноготную. И что мы можем видеть?

Самые острые чувства, которые испытывает Ницше – это презрение и отвращение к людям. Не к каким-то конкретным особям или узким категориям: ко всем людям. Так выражается его мизантропия. Не это ли причина для создания причудливой концепции сверхчеловека? Не желание развития, не устремление к светлому будущему, а просто невозможность сосуществовать с тем вонючим (не советует ходить в церкви: там дурно пахнет из-за скопления людей) стадом, которым он считал человечество? Мудрецу просто неприятно находиться на одной планете с несовершенными созданиями, уничтожить их невозможно (хотя подобные фантазии, по-видимому, возникают!), и он начинает грезить о совсем другом мире, более приятном для его носа.

Ницше упивается своей мизантропией и считает ее стильной и благородной, но постоянные проговорки о скверном воздухе вокруг, неприятном запахе в церквях и просто вони от людей определенных категорий или национальностей позволяют предположить наличие у него своеобразной аберрации восприятия: он ощущал чудовищную вонь постоянно, то есть воспринимал приемлемые для всех остальных запахи как неприятные. (Возможно, в этом виноваты были его болезни и те лекарства, которые он заглатывал пачками – побочный эффект.)

Вот именно на этом и построено шаткое здание его мизантропии: не нравы, не слабость, не мещанство или христианская мораль, а именно умозрительная вонь – вот что он ненавидит в человеке, что заставляет его передергиваться от омерзения, а шаткие философские конструкции здесь уже пририсовываются дополнительно как приемлемое объяснение (оправдание) его неадекватной болезненной реакции.

Но лицемерие не заканчивается играми с обонянием.

Ненависть и презрение имморалиста не однородны. Над кем Ницше издевается с особенным упоением? Над Вагнером и Шопенгауэром. Почему именно над ними? Это единственные люди, кем он восхищался в молодости. И в попытках вытравить из себя последнее светлое чувство симпатии и признательности, он набрасывается на их философию и мировоззрение с остервенением бешеного зверя не потому, что эти конструкции ему враждебны, но только из-за того, что стыдится своих юношеских добрых чувств. Растоптать своё самое святое из-за стеснения и стыда – вот такая мрачная достоевщина с исковерканной психикой и душевным изломом на потребу публике.

Именно на потребу.

Ницше в своей истеричности хочет казаться искренним, но это лишь PR-технологии для продвижения своего творчества. Для 19-го века он был мастером подобных практик, что и обеспечило ему (правда, далеко не сразу) мировую известность и бессмертную славу.

Ницше утверждает, что пишет лишь для немногих избранных, чей уровень соответствует его сложной для осознания и принятия философии, но это лишь очередной трюк заигрывания с публикой. На самом деле он жаждет признания безусловного, всеобщего, вселенского. И использует для достижения задачи довольно примитивную методику:

Максимальное разнообразие, но и непоследовательность, эклектичность высказываний, полный разброд и шатание во мнениях – всё это служит только одному: в тот или иной момент, на этой или другой странице, но обязательно угадать, попасть в нерв каждому читателю. У любого есть свое слабое место и свой особый, интимный интерес. И пробудить этот интерес у каждого не так сложно: нужно только бить по площадям, затрагивая все возможные острые темы. Такая своеобразная философская ковровая бомбардировка напалмом: выжигать всю обширную территорию сознания читателя, в результате равнодушным не останется никто.

Следующая продуманная методика обработки публики помогает соорудить непроницаемый защитный кокон по всему периметру довольно шаткой в своей непоследовательности философской системы:

Ницше пользуется замечательной по хитроумности устройства двустволкой: во-первых, объявляет себя гением, а свои произведения – великими дарами человечеству; во-вторых, постоянно противоречит сам себе, отказываясь от многих своих спорных утверждений и нагромождая противоположные концепты.

На первый взгляд – это всего лишь мания величия, помноженная на непонятые массами сложносочиненные антиномии с глубочайшим смыслом, скрытом за неожиданными парадоксами – такие дзэн-коаны 19-го века, плюс постоянное исправление ошибок в ходе развития своего мировоззрения. /Что само по себе уже абсурд: если ты так непостижимо гениален, то твои «шедевры» не могут содержать ни ошибок, ни противоречий./

Но на самом деле – это идеальная оборона от критики. Если вы с чем-то не согласны – гуляйте полем! сами виноваты: не способны понять глубину мысли гения. В то же время любой поклонник в состоянии защищать учителя как продвинутый двуличный схоластик эпохи post truth. Корпус работ Ницше превращается в Библию с таким же набором противоречивых утверждений, где на каждую изобличающую прямую цитату, например, о восхищении войной и насилием:

«Вы говорите, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам, что благо войны освящает всякую цель»,

при желании можно выискать совсем другую:

«Против войны можно сказать: она делает победителя глупым, побежденного – злобным».

И спор может продолжаться довольно долго:

«…современное европейское человечество нуждается не только вообще в войне, но даже в величайшей и ужаснейшей войне».

Ответ тут же готов:

«…народ испытывает величайшие потери, которые несет с собой война… из-за того, что значительное число самых дельных, сильных и работящих людей из года в год отвлекается от их настоящих занятий и профессий, чтобы быть солдатами…»

С какой силой ни подавай:

«Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему»,

мяч будет отбит с не меньшей скоростью:

«Ветхий Бог изобретает войну, он разделяет народы, он делает то, что люди уничтожают друг друга (жрецам всегда была нужна война…). Война, между прочим, большая помеха знанию!».

Такую же оригинальную, но немного однообразную интеллектуальную «игру в бисер» можно затеять и с другими терминами (например, «наука», «истина», «справедливость») со схожим итогом. И в таком подходе философа видится продуманная система. В одном абзаце он восхищается евреями, в следующем дрожит от отвращения. Бери любую цитату и используй в своих интересах, но автор комплексно неподсуден: вот, посмотрите: здесь он говорит совершенно иное. Поэтому оборонять творческое наследие мастера от любых нападок может любой продвинутый специалист (Ежи Сармат) без особого напряжения: нужно просто хорошо ориентироваться в текстах, а они уже сами себя прикроют перекрестным огнем убойных цитат.

Но такое количество противоречий говорит на самом деле только об одном: Ницше не продумывал свои сентенции должным образом, не упорядочивал новые мысли в каком-либо соотношении со старыми. Он был уверен, что интуитивно прав каждый раз, когда что-либо (практически что угодно) приходило ему в голову, и просто это записывал как откровение. Он действительно считал себя пророком, а пророк не ошибается. Он непогрешим.

И чем вызвано такое яростное неадекватное презрение к науке и ученым? Тем, что только они могут убедительно доказать его неправоту в вопросах, где он руководствуется интуицией и озарением, а серьезный исследователь открывает законы природы через повторяемость эксперимента. Ницше дискредитирует науку как таковую с целью заблаговременно постелить соломки, так как подсознательно понимает, как легко впоследствии будет опровергнуть его неосторожные и ненаучные высказывания.

Антинаучность подхода Ницше связана с тем, что он игнорирует комплексный метод: за деревьями не видит (или не хочет видеть) леса. Его отточенное острое мышление одновременно и слишком узкое. Оно насквозь пронзает ткань бытия и может открыть запредельное, и в то же время – это только тонкий луч, который освещает что-то локальное, но не способен к объемной, многомерной картине мира. Поэтому Ницше может быть гениален в частностях, но на серьезные, глобальные концепции ему не хватает объективности и способности видеть мир с разных точек зрения.

В комплексе у нас вырисовывается довольно неприглядная картина:

Отсутствие даже малейшего намека на самоиронию и здоровую адекватную самокритику превращают Ницше в патетичного сноба, гротескно раздувшегося на дрожжах позолоченного пафоса и веры в свою священную гениальность и неопровержимость. Но под отслаивающейся мишурой великого пророка обнаруживается лишь ловкий PR-манипулятор с громогласной нарочитой аморальностью и маниакальными безумными фантазиями, включающими настоящее рабство и окончательное «избавление» от неугодных категорий людей.

Вердикт

Потертая надпись на полстены:

«Вас никто не торопит. Время не ограничено».

Присяжные до хрипоты и ненависти спорят всю ночь, и ещё одну ночь, и ещё…

Ни о чем не договорились присяжные, каждый просто выносил свой собственный вердикт и уходил с ним домой. А единственный, кто так и не смог решить, остался в совещательной комнате думать. Затем он взял с полки объемистый том и уткнулся в него основательно. Так до сих пор и сидит, читает, и что-то там себе сосредоточенно бормочет под нос.

V.V.

2016-2017