скачать книгу бесплатно
– Стоп! – сказал он. – Сначала напьемся как следует.
Я живо поддержал это предложение. Э-э-э… поскольку решил, что, захмелев, Ленька расскажет куда больше, чем трезвый. Сам-то я, вы знаете, совсем не хмелею. Я быстро наполнял рюмки, э-э-э… стараясь не давать ему закусывать. Только ничего у меня не вышло. Этот «эталон мужской красоты» великолепно «держал» водку да еще иногда дополнял ее коньяком. Тогда мне пришлось притвориться пьяненьким. Я отставил приборы и спросил его:
– Ленька… как же ты… журналист, и вдруг… этот, как его…
– Милый, – ответил он мне, улыбаясь, – журналистом я был всего один год.
– Да, Миша. Он окончил МГУ и проработал в центральной газете только один год. Однажды вышла его статья, в которой он допустил неосторожную фразу. Ее можно было понять и так, и этак. Но на дворе был пятидесятый год, поэтому ее поняли «этак». Ему дали десять лет. По тем временам легко отделался! Папе с мамой пришлось приложить такие усилия, что они в буквальном смысле слова надорвались. А вскоре и сам Ленька уже пребывал в отряде «доходяг». Тюрьма, следствие, пересылка, этапы… Он не выдержал всего этого и в лагерь прибыл едва живой. Он же за всю жизнь ничего тяжелее карандаша не поднимал, и потому после трех дней на лесоповале у него совершенно не осталось сил. А в лагере торжествовал коммунистический закон: «Кто не работает, тот не ест!». Так что, провалявшись несколько дней без еды, Ленька приступил к разговору с Богом.
В огромном пустом бараке целый день не было никого, если не считать пяти-шести таких же «доходяг» да одного-двух «отходяг», которые дожидались похоронной команды. Так что его общению с Богом никто не мешал, пока однажды неясная тень не отгородила его от Всевышнего.
С трудом сфокусировав взгляд, Мишарин рассмотрел «нарядилу». Это был лагерный «Бог и царь». Он ведал жизнью и смертью людей. От него зависели и план, и дисциплина, и выполнение лагерных законов. Поэтому лагерным начальством «нарядила» выбирался из самых матерых и авторитетных уголовников. За Ленькиным «нарядилой» числилось десяток убийств и множество разбоев. Но среди блатных осторожно поговаривали, что «хвост» его был «гораздо пушистей»[2 - «Пушистый хвост» – преступления, не доказанные правоохранительными органами. – Здесь и далее примечания автора.].
Был он похож на среднего размера медведя. С такими же желтыми огромными клыками, наводившими ужас на заключенных, когда «нарядиле» случалось улыбаться. Именно «случалось». Его улыбку видели только те, кто был обречен на смерть. Она провожала их в последний путь. Благодаря этой улыбке люди цепенели и неизбежное принимали легко и безболезненно.
Был в лагере и второй по значению начальник. Он ведал размером пайка, но подчинялся указаниям «нарядилы». Из-за этого между ними велась скрытая борьба за первенство. Этот, второй, был не менее жесток и, может быть, более коварен и хитер. Вполне возможно, что среди воров он сумел бы завоевать больший авторитет, если бы улыбка «нарядилы» не перепугала его сторонников до смерти. Манеры пахана были проще, но действеннее. Все, кто становился у него на пути, получали желтую улыбку как пропуск в иной мир.
Вот такого вот высочайшего внимания однажды был удостоен Ленька. Он даже попытался подняться, но не смог. Немного поборовшись для приличия, Мишарин плюхнулся на нары. А, все равно уж!.. Недолго осталось…
«Нарядила» внимательно оглядел его с ног до головы, затем спросил:
– Ты правда писатель?
Ленька напрягся мысленно, чтобы объяснить начальству разницу между журналистом и писателем, но, к своему удивлению, разницы не обнаружил. Слова путались в голове, к тому же приходилось переводить их на «общедоступный язык». Это оказалось выше его сил, и он просто кивнул головой.
– А ты детектив написать сумеешь? – спросил лагерный Бог.
Ленька шевельнул плечами, мотнул головой и закрыл глаза. Такого ответа он и сам бы не смог понять. Он был весь поглощен единственной мыслью: «Скорее бы уж…»
– Подь сюда! – скомандовал «нарядила».
Ленька открыл глаза, но сумел различить только то, что позади первой неясной тени появилась вторая.
– Этому – тройную пайку, – сказал про кого-то «Бог». – Он мне нужен. Как «подлатается»[3 - Вылечиться, хорошо одеться.], приведешь ко мне.
Все это Ленька слышал как сквозь толщу воды и был несказанно удивлен, когда его растолкали, расхлопали по щекам и напоили чаем. Через два часа процедура повторилась. Только на этот раз к чаю добавили булку, от вкуса которой Мишарин уже давно отвык.
Еще через два часа Мишарин уже сам встретил дымящийся бульон и кусок хлеба.
Э-э-э… Так продолжалось целую неделю. За это время бригадиры, распределявшие по утрам людей на работы, напрочь забыли фамилию «Мишарин». Тем не менее Ленька регулярно получал пайки и окреп настолько, что стал вставать и ходить по бараку. Во двор его не выпускали, чтобы «не светился» на глазах начальства. Когда же он «подлатался» до того, что мог держать в руках веник и совок, стал вечным «шнырем»[4 - Блатной язык, как и всякие «живые» языки, имеет тенденцию видоизменяться. Здесь и далее приведены значения слов, относящиеся к тому времени.] – уборщиком бараков. Собственно, убирались другие, а Леньке вменялось в обязанность хватать совок и веник всякий раз, когда в бараке появлялся посторонний.
Когда закончилась вторая неделя, его отвели в маленькую избушку на территории лагеря, в которой помещалась канцелярия «нарядилы».
По дороге Мишарин мучительно размышлял, как объяснить начальству разницу между журналистом и писателем. В конце концов, совершенно запутавшись в переводе и примерах, он вдруг сделал для себя открытие: слово – серебро, а молчание – золото! Не успев удивиться, почему это не пришло ему в голову раньше, Ленька шагнул в канцелярию.
– Значится так, – вместо приветствия сказал ему «нарядила». – Перед тобой стоит задача: написать детектив. Условие: этот детектив должен понравиться на воле. Особенно в плане идейном и политическом. Ты все понял?
– Все понял, – ответил Ленька так, как учили в тюрьме и на пересылке.
– Что тебе нужно? – спросил «нарядила». – Я говорю, что тебе нужно, кроме жратвы?
Ленька на какое-то время задумался. Дело в том, что он настолько окреп физически, что его стало тяготить общество «лосей сохатых» – воров и блатарей, которые не работали на общих работах, а слонялись по баракам и занимали незначительные должности в лагерной иерархии. Внутренний голос подсказывал Леньке, что сейчас он может воспользоваться моментом и «обнаглеть».
– Мне нужно отдельное помещение в течение всех суток, чтобы никто не входил и не мешал, – сказал он, слегка робея. – Ну и, конечно, стол, стул, бумага и перо, в смысле ручка…
«Нарядила» почему-то выдержал долгую паузу, потирая ладони с тем звуком, который издают два трущихся напильника. Ленька вспотел от страха и решил уже «сдать назад».
Но тут начальник наконец заговорил:
– На подловке[5 - Подловка – чердачное помещение барака.] все приготовлено. Внизу, у люка, будет дежурить Маруська[6 - Прозвище зэка.] или его сменщик. Если что понадобится, свистнешь. Если захочешь выйти, тоже свищи, они лестницу подадут. В остальном я тебя не тороплю, но и ты не отставай. Главное – помни об условии… Все понял?
– Все понял.
И началась у Мишарина сказочная жизнь. Для начала он на первом листе бумаги начертил кружочки и закорючки, цифры, имена и символы. На тот случай, если начальство прибудет с проверкой. Тогда эта абракадабра станет планом будущего детективного романа.
Но никто его не проверял, и целую неделю Ленька наслаждался одиночеством, изредка окликая Маруську одной и той же фразой:
– А подать-ка сюда!
Ему ставили лестницу, приносили еду. Когда он выходил в сортир, до блеска убирали подловку. Видимо, Маруська с подручными получил строгие указания. Выполняя Ленькины капризы, они не задавали ни единого вопроса и не позволяли никакого «хамства».
Однако безделье скоро наскучило Мишарину, и он решил «поиметь совесть» и принялся за роман, в том смысле, что какое-то время чесал в затылке, что-то начинал писать, рвал написанное и долго простаивал у чердачного окна, тупо озирая лагерный двор.
К концу дня «борзописец», как он себя окрестил, пришел к выводу, что не сможет написать даже элементарного школьного сочинения. И тут Леньке действительно стало страшно. В лагерном обществе, если ты не в состоянии что-то сделать, об этом надо говорить сразу, а не жрать дармовую пайку целую неделю. Тут «халява» не проходит. А наказание будет жестоким. От страха у Мишарина прояснилось в голове и родилась идея.
По свистку к люку моментально была приставлена лестница, по которой, словно матрос по вантам, взлетел Маруська.
– За что ты сидишь? – спросил он зэка.
Ленька предпочитал никак его не называть. Кличкой было противно. А поинтересовавшись именем, можно было нарваться на «хамство». Слава Богу, лагерные законы опускали многие «вольные» формальности, как то: здороваться и обращаться. Инструкции Маруська, видимо, получил в достаточно суровой форме, потому что перепугался и, словно следователю на «чистосердечном», выложил Мишарину все свои похождения. Все, связанное с извращением, Ленька отмел, но пару Маруськиных преступлений взял за основу и написал первые страницы. Дальше работа пошла как по маслу.
Время от времени «борзописец» свистал по очереди Маруськиных подручных на допрос, выслушивал их признания и компоновал эпизоды и целые главы. Постепенно работа увлекла его целиком. Конечно, преступления этих «низов общества» были не ахти какие интересные, но они давали толчок Ленькиной фантазии. Э-э-э… Главное – был материал для ярких портретов и характеров.
В конце ноября наконец пожаловало начальство. «Нарядила» по-хозяйски улегся на Ленькину кровать, которую Маруська с подручными соорудил по капризу «борзописца» прямо на подловке. Кровать, которая выдерживала даже Ленькины прыжки, едва не провалилась под тяжестью начальника. Кое-как устроившись, «нарядила» закрыл глаза и коротко бросил:
– Читай.
Мишарина охватило волнение. Это был первый слушатель его первого в жизни романа.
Он читал с выражением и в «лицах», стараясь интонациями подчеркнуть характеры героев.
Когда Ленька умолк, наступила долгая пауза. Ему показалось, что начальник заснул, и стало до слез обидно.
– Мало политики!.. – «нарядила» сказал это так резко, что Ленька вздрогнул и испугался. – И идейности.
Начальник замолчал, продолжая неподвижно лежать с закрытыми глазами, словно размышляя, чего еще не хватает в романе.
Мишарину стало совсем не по себе.
Правду сказать, он так увлекся, что совсем позабыл о главном условии. А портреты «петухов»[7 - «Петух» – пассивный гомосексуалист в лагере. Обычно таким зэкам присваиваются женские имена.] не позволяли широко раскрыть идейно-нравственные характеристики героев.
– Это только начало… – неуверенно произнес «борзописец». – Дальше появится следователь… Тогда уж…
– Во-во, – прорычал «нарядила», осторожно слезая с постели. – Давай, чтоб следователь был кристально чистым и идейно выдержанным… А так ничего. Мне понравилось. Интересно и жизненно…
Елей разлился по сердцу писателя…
С этого дня Ленька «оборзел». Он слонялся по лагерю, хватал «лосей сохатых» и допрашивал их с пристрастием. Они выкладывали ему все как на духу, включая то, о чем умолчали следователям.
По лагерю пошла молва, что Мишарин является правой рукой «нарядилы» и сколачивает банду, собирая подробное досье на каждого ее члена. Леньке стали приносить взятки, как те, кто хотел вступить в банду, так и те, кто не хотел. Взятками большей частью были продукты, поэтому к Новому году Ленька не только отъелся сам, но и собрал несколько подарков тем, кто, как и он, не смог бы выжить без поддержки. Среди этих «доходяг» большинство было политических, и на их примерах писателю не составило труда создать несколько «кристальных» образов «настоящих большевиков». А один, старый чекист, спроецировался в романе почти без изменений.
Леньке даже стало жутко интересно узнать реакцию тех, кто на воле будет читать этот роман. Он предполагал в финале наградить старого чекиста орденом, зная, что в жизни его «наградили» лагерем.
Насколько естественно на воле воспримут этот авторский обман? Ленька записал фамилию прокурора, который вел дело старого чекиста, и решил непременно послать ему экземпляр книги.
Утром после новогодней ночи к Мишарину неожиданно явился второй начальник. Тот, что ведал пайками. Маруська, следивший, чтобы никто посторонний не смел подниматься на подловку, не рискнул отказать зэку из «первой пятерки».
Его просьбу (!) почитать роман Ленька выполнил с той радостью, которая охватывает всякого художника, когда его произведение начинает привлекать внимание. Мишарин опять читал с выражением и «в лицах». И опять после прочтения воцарилась долгая мучительная пауза. Начальник был хмур и угрюм.
– Вам не понравилось? – осторожно спросил автор.
– Да нет. Штучка хорошая… забористая. А ты знаешь, что ты пишешь? – От такого вопроса Ленька растерялся.
– Детектив… – неуверенно проговорил он.
– Смертный приговор ты себе пишешь, – тихо произнес начальник, но от этих слов мурашки побежали по всему телу.
– Зачем же приговор? Почему приговор?
Оказалось, что на новогодней пьянке «первой пятерки» между «нарядилой» и начальником пайка вспыхнула старая ссора. «Нарядила», хватив лишку и потеряв бдительность, проболтался о своей задумке.
А заключалась она в следующем.
К 75-летию Сталина, когда вся страна напрягалась мыслью о подарке вождю, какой-то «житель Шепетовки» посвятил Отцу и Учителю «Оду». Лаврентий Павлович, желая потрафить Сталину, показал ему это творение. Дескать, в моем ведомстве даже наказанные твоим именем продолжают любить тебя больше жизни. «Ода» очень понравилась Хозяину, особенно тем, что прочли ее в присутствии иностранных корреспондентов, и в результате через неделю зэк гулял на воле.
«Нарядила» хоть и был почти неграмотным, но сообразил, что вторая «ода» не пройдет. Да и рассчитывал он не столько на благосклонность вождя, сколько на самолюбие Первого Чекиста. А для такой цели, решил он, подойдет детективный роман с идейно выдержанным и кристально честным героем. «Нарядила» был настолько уверен в успехе, что в чаду пьянки крикнул своему оппоненту:
– Я-то скоро выйду отсюда, а ты тут заживо сгниешь!
Начальник пайка, взвесив все «за» и «против», пришел к выводу, что такое может случиться на самом деле. И единственной возможностью «сгнить вместе» остается помешать появлению на свет этого романа. А для этого он решил рассказать автору всю правду.
– Он пошлет этот роман от своего имени, – тихим голосом говорил начальник. – Ты, как автор и свидетель, ему будешь не нужен. Поэтому он «завалит» тебя в тот же день, как ты поставишь точку.
Эти слова были произнесены таким обыденным и спокойным тоном, словно речь шла о премии за сданные сверхплановые кубометры. А от тихого ленивого голоса повеяло на Леньку вечным холодом могилы. Волосы у «борзописца» поднялись дыбом, заиндевели и тихо позванивали в такт шагам удалявшегося начальника.
Весь день Мишарин пролежал на своей кровати, не шевелясь и не притрагиваясь к еде. Однако вечером зашел встревоженный «нарядила».
Скорее всего, Маруська донес ему о посещении начальства и странном поведении писателя.
Пришлось взять себя в руки и снова читать роман. На этот раз похвала «нарядилы» больно ударила Мишарина в самое сердце. На прощание начальник сказал:
– Я вижу, дело к концу идет. Если за неделю управишься, с меня пол-литра…
После ухода «нарядилы» Ленька заметался по подловке как загнанный волк. То ему хотелось свистнуть Маруську и надрать тому уши, то приходила мысль бежать к прикормленным политическим и рассказать им все. Но лагерный опыт подсказывал, что все это бесполезно. Что никто не может защитить его, даже сам Лаврентий Павлович… Тогда Ленька твердо решил: точку в этом романе он не поставит.
И он начал «тянуть резину». Когда «нарядила» через неделю пришел за романом, он с удивлением узнал, что преступнику, к которому, при последнем чтении, уже стучались в дверь, удалось уйти, да еще таким оригинальным способом, что настороженный начальник ничего не заподозрил и ушел довольный. Однако с этого дня он зачастил в Ленькин «кабинет». Но Мишарин бился за свободу преступника как за собственную жизнь. Он нашел ему сообщника, который лил воду на мельницу империализма и целый месяц водил за нос старого чекиста, а с ним – и «нарядилу». Поначалу тому нравилась изворотливость преступника, а особенно – империалистическая мельница. Но со временем воды становилось слишком много, и создавалось впечатление, что она вот-вот захлестнет старого чекиста. «Кристально честный» превращался в «непроходимо тупого». Он уже перестал просчитывать наперед ходы своего противника и грозил загубить на корню саму идею.
– Давай, кончай его! – приказал «нарядила», имея в виду преступника.
Приказал таким тоном, каким привык это делать. Несколько дней Мишарин протянул на поимке и покаянии империалистического сообщника. Но только отчетливее понял старую воровскую истину: сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет.
Он попробовал было прибегнуть к такому понятию, как «творческий кризис».
– Конец – самое главное в детективном романе! – кричал он. – А я не вижу эффектного конца. Не вижу!
– Завтра увидишь, – непонятно в каком смысле сказал «нарядила».
Всю ночь Мишарин не спал. Он вспоминал свое безмятежное детство, свою молодость в МГУ. Друзей-журналистов, предавших его и проклявших во время суда. Вспоминал своих родителей, которые тяжело заболели после его ареста. Няню, бабушку и тетку, которые словно сговорились – померли все в один год. И все от сердечного приступа. Вот что такое «социальный заказ!» – вспомнились ему студенческие лекции. Это когда жертва заказывает палачу свою надгробную надпись. Эх вы, великомудрые эмгэушные профессора! Ведь вы если и не знали сами, то, конечно, догадывались, какая жизнь ожидает ваших студентов. Что ж вы не предупредили, в каком месте соломку-то подстелить!
Потом Ленька вдруг вспомнил о Боге и подумал: «Какая же я, в сущности, сволочь! Когда подыхал от голода, звал Его, и Он пришел ко мне. Но стоило только набить брюхо, как и Бог стал не нужен…» И понял Мишарин, что жизнь его была прекрасна и чего-то стоила только в детстве, а еще, может, в студенческие годы. А взрослая зрелая жизнь состояла из одних просчетов, ошибок и разочарований. А стало быть, вовсе не стоит она того, чтобы за нее цепляться…
Придуманный еще месяц назад красивый и эффектный финал романа был написан за пару часов, и до самого вечера в ожидании «нарядилы» Мишарин просидел в своем «кабинете» совершенно опустошенный, без мыслей, воспоминаний и желаний.
Несколько раз удивленный Маруська поднимался и возвращался, не получив в этот день ни одного приказания.
За полночь, особо громко и зловеще, как показалось Леньке, стукнула лестница о люк чердака, и заскрипели под ногами «нарядилы» ее перекладины.
Он не улегся, как обычно, на кровать, а, стоя у люка, коротко спросил:
– Закончил?
– Закончил.
– Давай сюда.
Ленька отдал роман и впервые ощутил острую тоску. Как ни странно, тосковал он не по короткой своей жизни, а по этому детективу, который чем-то начал нравиться ему. Начальник завернул пухлую пачку исписанной бумаги в принесенный платок и молча спустился вниз. Лестницу убрали, и Ленька остался на подловке ждать исполнения приговора.
Он прилег на кровать и попытался разобраться, почему ему так нехорошо от того, что пришлось напустить в роман лишней воды? От того, что некоторые главы писались не продуманными как следует? От того, что не решился описать старого чекиста таким, каким знал? А если бы убрать пособника империализма, то роман получился бы лучше во сто крат. Только кто теперь будет убирать? Не «нарядила» же. Куда он, интересно, направился? Наверное, к почтарю. Отправляет роман Сталину. Интересно, он его в ящик упакует или пошлет бандеролью? Не разъяснив этого вопроса, Мишарин провалился в сон.
Он спал глубоким сном, без сновидений, и проснулся от того, что кто-то тряс его за грудки.
Перед ним стоял «нарядила».
– Вставай! – коротко бросил он и добавил: – Двигай к столу.
Ленька с подозрением покосился на стол. Возле его рукописи стояла бутылка с какой-то жидкостью. Окно чердака было открыто, и в него физически ощутимой волной вливалась такая вселенская тишина, что Леньке подумалось: а вдруг он вскрикнет, когда его будут убивать? Ведь от самого его тихого вскрика наверняка содрогнется Земля.
– Хочу разменяться… – сказал «нарядила», усаживаясь за стол и разливая жидкость по кружкам. Говорил он медленно, с большими паузами, и Ленька успел вспомнить, что «разменяться» означает – «открыть тайну, секрет». – Я ведь хотел тебя «заземлить» (тайно убить, это Мишарин вспомнил гораздо быстрее).
