скачать книгу бесплатно
Однажды, во время наших занятий на перекладине, на наш спортгородок зашёл командир нашей дивизии генерал-майор Каспирович в сопровождении трёх офицеров.
– А ну-ка, сынок, покажи, что умеют твои хлопцы, – пророкотал он своим густым басом, обращаясь к нашему командиру отделения – сержанту Тухватулину. На вид ему было лет 50—55, довольно грузный мужчина, с явно выраженным животиком. Увидев наши подход-отход и беспомощное болтание на перекладине, он произнёс:
– Вы – будущие сержанты! Должны будете воспитывать в армии молодёжь, развивать в них физическую подготовку, чему вы их научите, если сами болтаетесь на перекладине как сухой лист на ветру.
Он скинул китель и в течение минуты безукоризненно выполнил все четыре упражнения, которые входили в курс молодого бойца, вместе с подходами и отходами. Мы были просто потрясены. А на меня это оказало такое магическое действие, что с того памятного дня, я всё свободное время пропадал на спортгородке, и к концу нашего выпуска, а это произошло через восемь месяцев, я уже обогнал всех своих сержантов и даже научился крутить «солнце» на перекладине с силовым выходом на стойку.
Дисциплина и дедовщина
Как таковой дедовщины у нас в то время не было. Только отдельные сержанты третьего года службы позволяли себе, лёжа на кровати, принимать наши вечерние доклады по уставу. А такие старшие сержанты как Панченко, Лазебный, Щербина, Тухватулин всегда стояли перед нами по всем правилам воинской выправки, за что и снискали у нас большое уважение.
Порядок в казарме был безупречен. Ровными рядами стояли двухъярусные койки, постель – как кирпичики, полоски на одеялах выравнены по шнуру. Шинели с блестящими эмблемами висели на вешалках одна к одной. Но однажды мы стали замечать, что стали пропадать эмблемы. Дело, конечно, копеечное, но всё же непорядок. Однажды на утреннем смотре к нам вышел командир роты капитан Брантов. Роста он был хоть и небольшого, но крепко сложен. Перед строем он объявил, что в роте появился вор, который ворует эмблемы, часы, шапки, а возможно и что-то другое. Затем он строго приказал выйти из строя механику-водителю третьего года службы, которому до дембеля остался всего один месяц, и спросил его: «Как ты можешь воровать у своих друзей? Да после этого ты не заслуживаешь звания советского воина», – и с этими словами он схватил правой рукой солдата за погон и резко рванул на себя.
Крепкий парень, выше капитана на полголовы, от рывка резко наклонился и, перебирая руками по земле, проделал несколько шагов, пока не упал в арык. Вся рота дружно рассмеялась. Худшего наказания, чем смех ста человек – трудно придумать. Сегодня, спустя много лет и смотря передачи о дедовщине в армии, я думаю, что только при таком, как было у нас, взаимодействии сержантского и офицерского состава по отношению к молодым можно избавиться от этого страшного бича современной армии. С другой стороны, жёсткая дисциплина тоже не всем была по нраву. Многие из нас после школы, не пройдя уличной закалки, всё ещё оставались «маменькими сынками», и по их письмам домой служба в «учёбке» для них была хуже тюрьмы. Я неоднократно видел, как здоровые, розовощёкие 20-летние парни пишут домой письма, и тайком утирают слёзы кулаком. Вот и суди после этого. Конечно, были у нас и потехи и розыгрыши, но издевательства не было.
Бить или не бить
Лично меня трёхгодичная служба в армии закалила. Она меня из пацана сделала мужчиной, способным в нужный момент принять ответственное решение. А ещё я физически окреп. Главное, что я понял, это то, что армия никого не лечит. Она просто обостряет и гипертрофирует наши чувства, поведение в критических ситуациях и отношение к людям. Армия более чётко делит людей на две категории.
Первая рассуждает так: «Меня отец лупил – я никогда не ударю своего ребёнка. Мне делали плохо, надо мной издевались, мне делали больно. Если у меня будет власть, я никогда не позволю себе ничего подобного».
Вторая рассуждает: «Меня отец лупил, и я лупить буду. Мне делали плохо, надо мной издевались, мне делали больно. Вот когда будет у меня власть, уж я покажу всем…»
Вот именно потому, что вторые бесконтрольно расплодились, и появилась в армии дедовщина.
Один такой случай всё же был в нашей роте. Некий, вновь испечённый младший сержант Петров проводил занятия со взводом по отработке темы «Поведение военнослужащих при атомном взрыве». Глупо конечно, на мой взгляд, было проводить подобные занятия: ведь атомный взрыв никого бы не пощадил, но не наша была в этом вина. Согласно предписанию, взвод из тридцати курсантов должен был совершать марш-бросок. В определённое время сержант должен был поджечь учебный взрывпакет и не позднее чем через три секунды бросить его со словами: «Взрыв слева».
По этой команде взвод немедленно должен был лечь на землю, головой в сторону, противоположную от взрыва, лицом вниз, прикрыв голову руками. Дело было после дождя, и взвод приближался к большой луже. Именно в неё и хотел сержант Петров уложить взвод. Он уже поджёг взрывпакет, но взвод внезапно замедлил бег. Секунды шли, а взвод ещё топтался перед лужей. В руке у сержанта догорал фитиль взрывпакета, но ему так хотелось положить взвод в лужу, что он не замечал этого, крепко сжимая взрывпакет в руке. В последнюю секунду другой сержант со всего размаха ударил сержанта Петрова по руке. Взрывпакет взорвался в пяти сантиметрах от руки, сильно отбросив её в сторону и обдав лица сержантов копотью и гарью. Сержант Петров взвыл от боли, упал на землю и, катаясь по ней, орал: «Мне руку оторвало, мне оторвало руку!».
К счастью всё обошлось. И вы, наверное, думаете, что этот случай послужил ему уроком? Как бы ни так. Он только ещё больше обозлился. Правда непонятно на что и на кого.
Полигон
Наш полигон находился в 12 км от части и мы, совершая марш-бросок в полной выкладке (с автоматами, противогазами и шинельной скаткой через плечо, а иногда часть пути и в противогазах по команде «Газы!») должны были преодолеть за час: и виноградные поля с разлившимися поливными арыками, и небольшие песчано-пылевые барханы, в которых сапоги утопали по край голенища, и большой оросительный канал. Честно скажу – нелегко было. Но зачёт принимался по последнему прибывшему бойцу. И мы помогали друг другу. Самые выносливые подбадривали нас – хиляков, таща ослабевших под руку, делясь последним глотком воды из фляги, тёплой от солнца, но такой желанной.
Бычий глаз
Помню, когда уже был сержантом и сам командовал взводом во время марш-броска, пробегая через поля виноградника, услышал окрик узбекского дехканина лет пятидесяти, измождённого, с большим кетменём в руках. Я подошёл к нему, полагая, что ему потребовалась какая-то срочная помощь.
– Сынок, – сказал он. – Позволь угостить твоих солдат виноградом. Мне будет приятно. Мой сын служит в Архангельске. Может и его кто-нибудь там угостит.
Я не мог отказать ему и остаток пути наш взвод уже просто шёл, потому, что большие солдатские панамы были наполнены отборным крупным, с фиолетовым отливом и на удивление хрустящим виноградом под названием «Бычий глаз».
Танк и дети
Однажды танковая колонна соседнего с нами полка возвращалась с полигона. Маршрут проходил через узкие улочки на окраине города. В клубах пыли головной танк не вписался в поворот и, разворачиваясь, завалил небольшой угловой дом из саманного кирпича. Это был дом детского сада. По счастливой случайности ни одного ребёнка в доме не было, и никто не пострадал. Когда колонна прибыла в расположение части, командир полка, который командовал головным танком, не стал обвинять во всём механика водителя, а выстроил на плацу весь состав и обратился к ним со словами, смысл которых передавали так:
– Братцы! Сегодня, во время марша, мой танк разрушил дом детского сада. К счастью никто не пострадал. Но дом надо восстановить. Я не приказываю, я прошу вас сделать это в кратчайший срок.
После этих слов он повернулся и ушёл к себе в расположение части.
Всю ночь, не смолкая натружено гудели машины, вывозя остатки развалин и перевозя строительные материалы с полигона. Всю ночь строительная площадка освещалась десятками прожекторов. В стороне дымила полевая кухня. Солдаты кишели, как муравьи, и как муравьи работали чётко и слажено по командам старшин и офицеров. Первые лучи восходящего солнца, с трудом пробиваясь сквозь ещё не осевшую пыль, осветили уже полностью восстановленный дом, только ещё не побелённый.
Меня зовут Шавкат
Проходя службу в армии, я подружился с хорошим парнем – Шавкатом Тухватулиным. Мы были хорошими друзьями. Он демобилизовался на год раньше меня. Жил в частном доме с садом, и я, уходя в увольнение, неизменно шёл к нему в гости. Его мама готовила очень вкусный плов, и я иногда после плова и бутылочки вина на двоих с Шавкатом, просто отсыпался от армейской жизни. В доме у него я чувствовал себя как в своей семье. Уж не помню почему, но мы все называли его Саней, хотя иногда при встрече обращались друг к другу с радостным шутливым приветствием: «Арка-а-а-ша, привет!»
Сержанты Вдовиченко Владимир и Тухватулин Шавкат
После армии мы ещё некоторое время поддерживали связь друг с другом, но учёба в университете, работа, командировки, женитьба, дети, и т.д., и мы потеряли друг друга.
Оказывается, он долго искал меня, я искал его, но после переездов и смены адресов наши поиски оказались тщетны. Наконец, через сайт «Мои одноклассники», мы разыскали друг друга и снова в оба конца полетело радостное: «Арка-а-а-ша, привет!» После кратких «что» да «как» я, понимая, что это уже взрослый уважаемый человек, задаю ему вопрос: «Как же всё-таки тебя зовут твои друзья? Шавкат или Саша?» На следующий день получаю письмо.
«Привет, Володя! С детства и до половины жизни мои друзья называли меня Шуриком, Сашей. Мы жили в одном дворе с эвакуированными с запада СССР. Моё имя затруднялись выговорить и сразу окрестили Шуриком. Так и был бы под этим именем, пока не произошёл казус на работе. Позвонили в отдел: Шавкату Тухватулину срочно явиться в отдел кадров. Начальник отвечает, что такого нет – есть Александр. Отдел кадров требует найти Шавката. Оказывается, прибыл посыльный из военкомата и требовал только с таким именем. В конце концов, разобрались, и в тот же день меня отправили на переподготовку в Тамбов. С тех пор сказали: хватит конспирироваться, называйся своим именем. Теперь я переехал в Россию и опять та же проблема. Называют Шавказом, Шафраном, Шафратом, Шалфеем, Шубатом, Руфкатом, и я на всё откликаюсь.
Такие вот дела. Пока – Аркадий, Александр, Шавкат, Шавказ, Шафран, Шафрат, Шалфей, Шубат, Руфкат…».
Где посылают во Вьетнам?
После долгих раздумий я всё же решился написать о самой большой глупости, которую я совершил в своей жизни.
1965 год. Служба в армии подходила к концу. Три года пролетели, и мы готовились к дембелю. Казалось бы, все мысли должны были быть заняты только одним: «Как бы быстрее оказаться дома». Но газеты всё чаще и чаще пестрели сообщениями о зверствах американской армии во Вьетнаме. С середины 1965 года США стали проводить крупномасштабные наступательные операции в Южном Вьетнаме. Вьетнамская война велась с особой ожесточённостью, убийством пленных солдат и мирных жителей, отрезанием ушей у трупов и снятием скальпов. Приводились свидетельства применения самых разнообразных военных средств, в том числе высокотоннажных бомб (high-explosive bombs), напалма, фосфора, фрагментных бомб (fragmentation bombs), поражающих большое число лиц, в том числе из мирного населения. Американская авиация распыляла над джунглями Вьетнама ядохимикаты с целью уничтожения растительности и живой силы, несмотря на то, что применение химического оружия несколько раз запрещалось различными международными договорённостями. Всё это впоследствии обнародует в своих материалах «ТРИБУНАЛ РАССЕЛА ПО РАССЛЕДОВАНИЮ ВОЕННЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ, СОВЕРШЕННЫХ ВО ВЬЕТНАМЕ». И мы, воспитанные в духе высокого патриотизма и интернационализма, на политзанятиях и комсомольских собраниях гневно осуждали действия американских солдат во Вьетнаме. А трое из нас, в том числе и я, написали заявление с просьбой послать нас во Вьетнам для ликвидации последствий применения там химического оружия. ГЛУПЦЫ! Мы даже близко не могли представить себе тогда, что бы нас ожидало там, если бы к нашим заявлениям отнеслись серьёзно. Тем не менее, нас пригласили в штаб дивизии, и начальник штаба – полковник Бельтиков, вместе с полковником Тепловым кратко и доходчиво объяснили нам: «… Кого надо уже послали». Лишь спустя пять лет я допишу к своему первому стихотворению «Марш-бросок на полигон» последние две строчки.
Марш-бросок на полигон
(Моим сослуживцам по в/ч 42240, Самарканд, 1962—1965 гг.
1962г. – Кубинский кризис, 1965г. – война во Вьетнаме)
Пыль, жара и потные лица.
От солнца зловещего некуда скрыться.
От пройденных вёрст сапоги уже рвутся
И гимнастёрки на спинах от соли не гнутся.
В кино иногда вам покажут артистов —
В новенькой робе, с улыбкой на лицах,
Проходят пустыню с песней, со свистом —
В кино всё легко удаётся артистам.
А здесь, когда ветер швыряет в глаза
Тучи нагретого солнцем песка,
Когда льётся на голову море огня,
И тлеют подошвы, от жара дымя —
Напиться хватило бы даже глотка.
Но фляга звенит оттого, что пуста,
И слышится окрик: «А ну, подтяни-и-сь», —
А ноги и руки совсем отнялись.
Готовы сорваться проклятия с уст,
Но вместо проклятий лишь челюстей хруст,
И мыслей уж нет в воспалённом мозгу,
Втиснутом в череп, как в скорлупу.
И, кажется, боги уж сил не дадут.
Но взором туманным увидел ты вдруг,
Как с флягой к тебе протянулась рука,
И слышится голос: «В ней есть два глотка».
.
Взглянул на него, а он сам чуть живой,
Но силится скрыть от других, и порой
Улыбка мелькнёт на усталом лице,
Словно спечённом на солнце яйце.
Упрямо мотнул головой: «Не п р о с и л», —
Но будто вдохнул в тебя свежих он сил.
Другой подмигнул – давай, мол, держись,
И больше не слышно: «А ну, подтяни-и-сь»…
До цели все вовремя добрались.
Потом кто лежал, кто курил, кто дремал,
Кто, скорчившись, кашлял, а кто хохотал,
Кто матом проклятый обрыв и канал вспоминал,
Кто нюхал портянку, кто пыль выбивал….
***
И был я судьбе благодарен не раз,
Что только учения были у нас.
Университет
(1965—1971гг.)
Детектор лжи
После возвращения из армии я первым делом решил проведать бабуську. С большим волнением я открыл знакомую с детства калитку, вошёл во двор и оглядел его. Меня поразило, каким маленьким и неприглядным он оказался. Наша последняя собака – старина Джек, вычёсывая блох, даже ухом не повёл, но изрядно рассмешил меня, сменив при моём появлении лапу и вычёсывая блох, но уже с другой стороны. Всё та же сирень, всё те же крыльцо и веранда, только маленькие как во сне. В полутёмной комнате сидела маленькая, полная, подслеповатая старушка. Она меня не признала и, несмотря на мои объяснения, долго пытала, кто я и зачем пришёл. Наконец, ничего толком не добившись, я, обойдя на прощание двор и сад, полный детских воспоминаний и взрослых разочарований, стал прощаться.
– Погодь, – сказала на прощание бабуська. – Пиды к Джеку. Коли вин тэбе признае, то ты мий внук. Джека не обманешь.
Удивлённый такой просьбой, я подошёл к Джеку, потрепал его по загривку, попросил дать лапу и вернулся к бабуське. Джек был настолько стар, что любого прохожего принял бы за своего.
– От теперь вижу, шо ты мий внук. Позволь тебе подарить платочек.
Она зашла в хату и вскоре вернулась с аккуратно сложенным платочком в руках. Вытерев им набежавшие слёзы, она протянула его мне. В ту пору ей исполнилось 75 лет. В доме больше никого не было, но я был спокоен, зная, что за ней присматривает её старшая дочь Пана со своим сыном Виктором – моим двоюродным братом. Наша бабуська умерла на 83-ем году жизни.
Вопка
В университете я восстановился в качестве студента третьего курса дневного отделения физфака с потерей одного курса. Втягиваться заново в учебную жизнь после трёх лет армии оказалось довольно сложно. И не столько потому, что я стал путать дифференцирование с логарифмированием, сколько из-за желания насладиться свободой. Я пришёл на курс уже сложившегося студенческого коллектива. Поэтому держался несколько особняком и в аудитории я занимал место на галёрке. Из всего преподавательского состава дневного отделения мне был знаком только профессор Палатбеков, которому я ещё перед армией сдавал спецкурс и, похоже, оставил в его памяти о себе хорошее впечатление. Встретившись с ним на аллее перед зданием физфака, я вежливо поздоровался с ним, а он, узнав меня, взял меня под руку и долго расспрашивал о моей службе в армии. На первом занятии Палатбеков запугал всех, заявив, что он не любит, когда пропускают его занятия и будет особо строг с такими студентами на экзамене. Внезапно от порыва ветра распахнулось окно рядом со мной. Палатбеков протянув в мою сторону тросточку, произнёс, слегка искажая моё имя:
– Вопка, закрой окно.
Вся аудитория оглянулась в мою сторону, чтобы посмотреть, кто же это такой Вопка, который на короткой ноге с самим профессором Палатбековым. Так состоялось моё первое знакомство с моими новыми однокурсниками.
И хотя в армии за три года я выработал у себя красивый ровный почерк, я не умел быстро писать, и поэтому не успевал и не любил вести конспекты лекций. Да, честно говоря, и не понимал, зачем надо это делать, если есть прекрасные учебники с одной стороны и прилежные отличницы, как наша Юзефа, у которой всегда можно было списать, – с другой.
Размышляя, я с интересом разглядывал весёлые завитушки моих сокурсниц, сидящих в первых рядах и прилежно строчащих конспекты. Некоторые из них начинали мне нравиться. Иногда я задумчиво переводил взгляд в окно. А там шёл пушистый, пушистый снег. И всё было белым, бело.
Снег надо мной…
(Моим однокурсницам по физфаку)
Снег надо мной белым чудом кружится,
На крыши домов, на деревья ложится.
Снежинки, кружась, оседают на лицах,
