скачать книгу бесплатно
Семь мужей Синеглазки. Сказка-быль
Марина Важова
Роман «Семь мужей Синеглазки» имеет все стилистические признаки сказочного повествования: само название, число семь, обозначение глав буквами Глаголицы: Аз, Буки, Веди, ритмичность текста; названия мест: Пожарка, Альма Матер, Родной юг; имена персонажей: Скиталец, Минихгоузен, Талант Бескрайний, Тихая Сапа.Между тем, это абсолютно правдивый рассказ о женской судьбе, нелёгкое прохождение женщины через мир мужчин и обретение той последней пристани, где быль и сказка счастливо соединяются.
Семь мужей Синеглазки
Сказка-быль
Марина Важова
Как случилось, что после столь печального опыта Синяя Борода снова решился вступить в брак? Это можно понять, только памятуя, какую власть прекрасные глаза имеют над благородным сердцем.
Анатоль Франс
Редактор Маргарита Сарнова
Корректор Антонина Егорова
Дизайнер обложки Марина Важова
© Марина Важова, 2024
© Марина Важова, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-4493-2479-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глаголица
Её зовут Соня. Но она не любит своего имени. Соня-фасоня. Соня-сплюшка, сонная тетеря.
Мы будем её называть Синеглазкой, тем более что… Нет, глаза у неё не синие, но такого чистого голубого цвета! Все замечают.
Как-то в детском саду, когда она вместе с другими сидела на горшке, зашёл водопроводчик дядя Юра и с порога восхитился: «Ну и глаза синющие!». А уходя, забыл разводной ключ. Так что к вниманию мужчин она привыкла с раннего детства.
Но ведь как раз оттуда, из детства, тянутся ниточки, ткущие покрывало «любовь-нелюбовь». Разноцветное выходит полотно. Зелёные нити – спокойствия и надежды, синие – радости и счастья, жёлтые – мудрости и грусти, чёрные… Ну, чёрная краска – самая стойкая. На всю жизнь хватает.
Однажды, поздней осенью, Синеглазка лежала в спальном мешке на веранде – в ряд с другими обитателями санатория – и в прореху затянутого шнурками капюшона наблюдала, как в окне напротив торчит нянечка. С закрытыми глазами и абсолютно голыми грудями, между которыми снуют чьи-то жуткие, чёрные лапы – видимо, чудовища из сказки «Аленький цветочек».
Про чудовище с лапами Синеглазка думала не переставая. Так и пролежала весь тихий час без сна. Представляла, что сюда, к ней, такие лапы заберутся, а она в мешке и убежать не может. Уже тогда знала – и закричать не сможет. Будет трястись, слезами обливаясь, но ни звука не издаст. Всё от стыда. За себя, такую сонную тетерю, за это глупое чудовище, польстившееся на неё: маленькую, безгрудую.
А вот ещё чёрная ниточка. Всё из того же санатория.
Там дети до семи лет, и мальчики с девочками в одной спальне. Правда, некоторые восьмилетние верзилы мужеского пола попали по недосмотру и всем жизнь портили. Похоже, они уже всё знали и в аистов с капустой не верили. Потом они не поверят в непорочное зачатие девы Марии, а заодно и собственной жены, которая, пока они отбывали в армии…
Нет, наверное, всё же сначала жены, а потом уже девы Марии.
Тут придётся опять про горшки вспомнить. Но куда от них в детстве! Так вот, на ночь их ставили в спальню – прямо посреди комнаты, чтобы спросонья дети не ползали по коридорам в поисках пи-пи.
Шатаясь в полудрёме, Синеглазка шла на пятно, белеющее в свете луны, и тут же попадала своей тощей гузкой во что-то мокрое. Моментально накатывал ступор: ни пописать, ни с горшка встать. Так и сидела в чужой писанине, обливаясь слезами. Пока не входила ночная нянечка и, проклиная свою долю горемычную – за всякими зассыхами убирать – тащила Соню, то есть Синеглазку, в туалет мыть жопу холодной водой. При этом так больно стискивала ей грудь жилистыми ручищами, что осоловелой от плача девочке казалось, что чудовище всё же настигло её и тащит в свою пещеру.
Так вот, про восьмилетних верзил. Во-первых, именно они напрудили в горшки, предварительно выпив всю воду для поливки цветов. Это доказано. А во-вторых, застукав Синеглазку на приколе, принимались её гнать, якобы им вновь приспичило. И при этом доставали свои коротенькие шланги, угрожая начать немедля.
В принципе, ей уже было всё равно, по какое место сидеть в моче, но мальчишки крутили поднятые вверх писюки, и она боялась хлебнуть.
Да, всяческих страхов в детстве было предостаточно.
Как тогда, на Ковше. Они гуляли с Белкой и неожиданно заблудились в двух шагах от дома. Попали в совершенно незнакомое и странное место. Шли в темноте на свет фонарей и вдруг сзади – высоченный мужик. Они бежать, тот следом. Догоняет и на бегу: «Чего тут шляетесь, посекухи?». А они сели прямо на землю и не встать.
Или взять, к примеру, лифты. На многие годы они пролезли в её сновидения, чтобы неузнанными явиться и заманивать. Только Синеглазка их сразу вычисляла, даже если они принимали форму дворницкой или будки стрелочника. Она твёрдо знала, что это тот самый лифт, в котором наткнулась на мертвяка. Перепрыгивая через три ступеньки, взлетела на пятый этаж, и только оказавшись в квартире, сообразила, что в лифте валялся пьяный.
Спустя много лет, уже став взрослой, вспоминала: как зашла в парадное, лифт внизу, свет горит, дверца чуть приоткрыта и – неподвижное тело. Лицом вниз…
Так что бегущих и лежащих мужчин Синеглазка боялась всю жизнь.
Но больше всего запомнились и протащились по всем житейским колдобинам стыдные страхи, о которых никому никогда… Они засели где-то в области диафрагмы и при каждых мало-мальски похожих обстоятельствах ударяли под дых острыми пятками.
Кому расскажешь, как в школе, поднимаясь по лестнице на третий этаж, в свой третий «Б» класс, она уткнулась в серую форменную куртку неожиданно выросшего перед ней старшеклассника? И тут же почувствовала прикосновение холодных, шершавых пальцев к тому потайному месту своего тела, до которого она сама никогда руками не дотрагивалась, только мягкой губкой. Не пискнув, Синеглазка вывернулась и побежала вниз, соскальзывая с потёртых ступенек. Она ни разу не оглянулась, выбежала из школы без пальто, в войлочных тапках, и, пока неслась домой, продолжала чувствовать эти ужасные пальцы.
Дома заперлась в туалете, но даже губка не помогала, и она принялась тереть изо всех сил. Потом с Синеглазкой что-то случилось – она не поняла, что. Только ощутила, как от низа живота покатила волна, подняла её худенькое тело и качала его, трепещущее, с дрожащими коленками, бухающим сердцем.
– Что с тобой? – услышала она голос бабушки и поняла, что кричала, вернее, выла.
– Живот болит, – не соврала Синеглазка и поскорее легла калачиком на кушетку – укушетку – с резиновой грелкой на животе, заботливо укрытая бабушкиным клетчатым пледом.
С этого дня она уже не боялась дотрагиваться до мягкой складочки, которую ещё называла по-детски. Пусть уж лучше будут её собственные пальцы, чем чужие, возможно и грязные, мужские. От них постоянно исходила опасность: они дёргали за косы, толкали, больно хватали за плечо, лезли под подол.
Другое дело: мамины, бабушкины, учительницы или медсестры, берущей кровь. Эти руки заботились о ней, даже когда делали больно. Мужские – всегда пугали. Неважно, водили они указкой по карте мира или подстригали отросшую чёлку. Ведь Синеглазка помнила, на что они способны!
Она быстро взрослела, и не последнюю роль в этом сыграла любовь к чтению и снисходительность школьной библиотекарши. Волшебные сказки перепутались с любовными романами, в которых даже закоренелые преступники обращались в праведников под воздействием женской любви.
Синеглазке стали интересны закоренелые преступники, она жаждала их спасать. И сразу отличала по свободе и лёгкости обращения, внимательному взгляду, задушевной хрипотце в голосе. Она летела на свет романтиков, горящих возвышенными идеями, и подбирала падших ангелов, тянущих к ней свои обрубленные крылья.
БРЮС ЛИ
Аз
Какая важная вещь – первая встреча! Имея опыт и тонкую интуицию, можно сразу определить, а нужен ли он тебе, девушка, вообще-то?
Только не имея опыта, интуиции плохо доверяешь. Ма-а-а-ло ли что кажется, а если всё не так? Ма-а-ало-ли что не он, а его Друг в глаза заглядывает и вздыхает? А он только улыбается. Потом произносит что-то смешное, какой-то каламбур. И каждое слово выговаривает со значением. Не громко, как бы ни к кому не обращаясь, посмеиваясь в усы. Хотя никаких усов нет, просто наросшая к вечеру щетина на верхней губе. Вроде следов пороха.
Ростом маленький, ниже её на полголовы. Смуглый, в вельветовых джинсах, заправленных в сапожки «казачок» со скошенными каблуками. Блестящие чёрные волосы. Прямые и длинные, почти до плеч. Чёлка закрывает брови. Он вскидывает головой, её отгоняя. Глаза карие и круглые, как у лошади. Губы рельефные, будто вырезаны из дерева. Белые зубы просверком в полуулыбке.
И запах. Он пахнет не так, как белые мужчины. Хочется ещё раз понюхать. Вот если на перерыве незаметно так подойти…
Они рисуют, у каждого мольберт и планшет с натянутой бумагой. Человек десять, стоят кругом и натурщица по центру с рефлектором в ногах. Синеглазке немного стыдно смотреть на обнажёнку, а парни – их большинство – сосредоточенно ширкают карандашами. Глянут мельком и: шир-шир-шир. Тени накладывают. Будто и не женщина перед ними, а гипсовая болванка.
Синеглазка учится в Модельной Школе, но там не нужны рисунки с натуры, достаточно воображения. А ей так хочется настоящего искусства! Поэтому бабушка записала её в Вечерние Рисовальные Классы.
У него рисунок лучше всех, и бумага натянута ровно, французская, верже. И карандаш чешский, кохиноровский, HB. Там, в кожаном пенале, десяток таких – все заточены, как один. Пахнут вкусно: палисандровым деревом.
Да что всё запах да запах? А вот и запах! Подошла сзади перед звонком на перерыв: сигареты BT, слабый приятный одеколон и что-то пряное, вроде мускуса. Вот чем он пахнет.
– Брюс! Брюс здесь?! – кричат в коридоре.
В дверях Фея, секретарша Рисовальных Классов.
– Брюс Ли здесь?! – она обводит всех взглядом, а Друг говорит: «Он вышел покурить».
Так это он – Брюс Ли? Шутят они, что ли?
Нет, не шутят. Действительно, Брюс Ли. Обалдеть!
***
Он приходит первым и занимает самое лучшее место. Кладёт на табурет свой пенал, пачку сигарет. Рядом скальпель – для заточки карандашей. Резинка длинная, двухцветная. Предметы лежат выверено, красиво – готовый натюрморт.
Синеглазке всё нравится: отсутствие преподавателя, студенческая атмосфера, голубоватые ноги натурщицы. И он тоже нравится.
Подошёл сзади, и рука застыла, линии провести не может.
– Здесь надо легче, тоном пройтись, увести в перспективу.
Голос низкий, спокойный. Берёт у неё карандаш, читает надпись.
Ну, что там читать?! Понятно, что «Пионер» какой-нибудь.
– Возьми мой, он мягче, даёт серебристый оттенок.
Потом садится на её место и тут же начинает объяснять, рисовать. А она стоит сзади, смотрит и не понимает ни единого слова. Прищурив глаз, он вытягивает руку с карандашом, пальцем отмеряет – пропорции ищет. И вдруг откидывается назад, прижимается к ней спиной и застывает.
Синеглазка не отстраняется и долгую минуту чувствует его лопатки, каждый позвонок. А в низу живота, как метроном, бьётся пульс.
Брюс встаёт, поворачивается лицом: оно малиновое. Оказывается, желтолицые тоже краснеют.
– Вот так. Поняла? Теперь попробуй сама.
И отходит, не оборачиваясь, к своему мольберту.
Какое там «попробуй», когда Синеглазку вот-вот накроет волна! Спокойно, спокойно, дыши глубже, а лучше выйди на воздух, охладись. Накинув свою клетчатую курточку, идёт во двор. А через минуту – и он.
Закуривает и произносит, выдохнув дым: «Шёл и встретил женщину. Вот и всё событие».
Это о ком? Не о ней, точно.
– Подумаешь, событие! – восклицает он с усмешкой. И тут же – проникновенно и доверительно заглядывая в глаза: «Но не могу забыть её, не могу забыть её!».
Ага, это стихи. Он читает стихи!
– А она забыла…
Выбрасывает в урну окурок и, возвращаясь в Классы, напоследок с улыбкой, как бы дурачась, произносит: «Вот и всё событие. Вот и всё, что было[1 - Борис Заходер. Листки (поэма в стихотворениях).]».
Синеглазка едет в трамвае и вспоминает, как прижался, и пульс в животе и позвонки спины. Всё-таки стихи о ней.
Дома нет-нет, да пройдёт мимо зеркала, резко глянет, будто его глазами.
Верста, ноги-руки летучие, как у комара. Волосы рыжеватыми пёрышками, недавно только косу отстригла. Веснушки на носу и щеках, брови с хохолком. И глаза совсем не синие, а серые, как небо.
Сегодня – как зимнее небо.
***
Брюс работает пожарником. Ну, это пока, временно. Зато общежитие, зарплата и сутки через трое. Три дня он в Рисовальных Классах, готовится к поступлению в Альма Матер.
Обо всём этом Синеглазка узнала по дороге домой. Теперь он всегда её провожает. Они идут пешком по заснеженному Проспекту, и Брюс несёт её портфель.
Он с Юга, отслужил армию и теперь на пути к своей мечте – стать художником. Обязательно известным.
– Вот увидишь, когда-нибудь по всему миру будут висеть плакаты: «Великий русский художник Брюс Ли».
Синеглазка внутренне улыбается. Ну, какой он русский – с таким именем, с такой внешностью? Правда, язык и литературу знает лучше неё. Гораздо лучше. И стихов наизусть – море.
– Ты у меня одна, словно в ночи луна, словно в степи сосна, словно в году весна[2 - Из песни «Ты у меня одна», Юрий Визбор.].
Синеглазка слышала эту песню. Но в стихах она звучит по-другому. Будто это не чужие стихи, а его, Брюса. И не стихи вовсе, просто он говорит Синеглазке: «Понимаешь, ты у меня одна, никого больше нет».
Хотя знает, что есть: и мама с папой, и четверо братьев. Но здесь – только она. Словно в ночи луна. Которая уже закрепилась в ветках деревьев Городского Сада, пока они друг друга провожают.
Долго стоят в парадной, он дышит на её озябшие пальцы.
А дома тишина, наполненная подозрениями.
***
На полке буфета – фарфоровый Будда. Сто?ит легонько тронуть и задать вопрос: да или нет? – качает головой вправо-влево, вниз-вверх.
Да-да, кивает Будда, улыбаясь женским накрашенным ртом. Что «да»? Синеглазка и вопроса ещё не задала, а он уже: «да». Значит, вопросы не нужны, и так всё понятно. Да.
Едва проснувшись, Синеглазка уже думает о нём, потом в Модельной Школе рисует его портреты, потом они встречаются в Рисовальных Классах, потом бесконечные проводы. А ночью ей снится, как она согревает свои ладони на его груди.
И на другой же вечер…
Он расстегнул свою лёгкую дублёнку, спрятал в тепло её руки-ледышки, прижал и сам к ней прижался. Даже через толщу зимних одежд она чувствовала восстание его скакуна. Конь встал на дыбы и готов был мчаться, мчаться. Но упряжь держала крепко.
Потом он ушёл. Синеглазка долго смотрела вслед. Брюс оборачивался и через лепящий наотмашь снег всё прощался: то ладонь мелькнёт, то сверкнут зубы в улыбке.
А ночью она мчалась на его коне, затыкая рот пододеяльником.
