Параллельными курсами. Интродукция

В то лето интерес был на пике, дядя Жора только-только уехал, и Гриня то и дело вытаскивал из шкафчика в сарае коробочки и баночки с ватными подушечками и приклеенными этикетками, на которых старательно печатными буквами были подписаны каталожные данные: семейство, род и вид, дата и место отлова. На подушечках лежали усыплённые ацетонными парами крылатые красавицы, и Грине стоило большой выдержки, чтобы не трогать их.

До сих пор дядя Жора помогал Грине, а вернее, всё главное делал за него, но при этом так толково и увлекательно объяснял, что мальчику казалось – он может сам. Лишь испортив нескольких пойманных бабочек, он наловчился аккуратно переваливать их из сачка в морилку, а затем пинцетом с подушечками на концах укладывать в коробки на вату.

Препарировать и накалывать экспонаты коллекции он научился, прочитав одну из книжек, оставленных дядей Жорой в этот, как оказалось, последний его приезд, когда они крепко поссорились с мамой Дашей. Причину ссоры Гриня так и не понял, мама Даша несколько раз повторила: вот и поезжай к своей жене, – но какое отношение жена дяди Жоры имела к бабочкам, оставалось неясным.

Осенью, вернувшись домой, Гриня с гордостью показал свою коллекцию маме и даже Витусу, но восторгов не услышал. Мать мельком глянула и лишь спросила: тебе их не жалко? А Витус добавил, что вони в квартире прибавится, дохлые бабочки непременно начнут смердить. И хотя особо неприятных запахов не было, отчим не упускал случая пнуть ногой коробку с коллекцией, которую пришлось держать в прихожей.

Однажды, после выходных, проведённых у отца, Гриня возвратился домой и не нашёл своей коробки. Он разом всё понял и со слезами бросился к матери, захлёбываясь обрывками слов, в которых легко можно было разобрать непринятые в их доме выражения. Что укрепило уверенность Лисы в тлетворном влиянии летних поездок к отцу. И она дала себе слово прекратить их навсегда.

Выход

Прислушиваясь к проявлениям зародившейся в недрах организма жизни, Дарина скрывала от окружающих своё положение, она выжидала. Как кошка, опасаясь, что новорождённых котят от неё могут забрать, так и Дарина, понимая, что ребёнок никому, кроме неё, не нужен, ни словом не обмолвилась о том, что «залетела». Даже мужу. Тем более, мужу!

Когда скрывать уже не имело смысла – все законные сроки прерывания беременности прошли – она просто поставила Сандро перед фактом. Сослалась на сбой в цикле, помешавшем ей вовремя распознать «осложнение», на отсутствие тошноты и прочих признаков. На самом деле они, конечно, присутствовали, но умело скрывались.

Беременность у Дарины протекала спокойно, доставала только назойливая опека врачей. Тому виной был ревматический порок сердца, который, хоть не беспокоил, но в медицинской карточке был отмечен несколькими восклицательными знаками и красной полосой на обложке. Подстёгнутые таким предупреждением, медики стремились как можно раньше уложить будущую мамашу в стационар, обеспечив ей – и себе – отсутствие проблем при родах. Со свойственной ей тягой к душевному и бытовому комфорту Дарина от пребывания в больнице уклонилась самым примитивным образом – уехала вместе с Сандро на дачу в Борки.

Начиналась бледно-зелёная весна, земля наливалась проснувшимися ростками молодой травы, обещая в скором времени выгнать всё это изобилие наружу, поближе к животворящему солнцу. Опьянённая запахами лиственной прели, нагретой коры вековых дубов, Дарина наливалась выпирающей радостью, готовой вот-вот исторгнуться наружу, в огромный мир.

Наверно, впервые в жизни Дарина почувствовала, что является частью природы, что подчинена тем же законам, той же гармонии. Что плод её любви, вполне осязаемый под мышцами и кожей упругого живота – как и любой растительный плод – созревает и появляется в результате таких же процессов.

И та сентябрьская ночь в дощатом домике ведомственной дачи на берегу залива – после долгой прогулки по дюнам, вечерней прохлады у воды, подпольного костерка с шашлычком и бутылкой Киндзмараули – эта ночь, проведённая на жестковатой кровати с инвентарным номером, была лишь началом в сложной и рискованной цепи невидимых глазу превращений.

В любой момент что-то могло сорваться или пойти не так – и ничего бы не произошло. Никто бы не появился на свет, не кричал бы призывно, двигая беззащитным ртом в поисках соска, не сделал бы первого шага, больно стукнувшись об угол тумбочки, не перебежал бы улицу на красный свет с портфелем за спиной, не сказал бы, уходя в ночь: «Мама, не беспокойся, со мной всё будет в порядке».