скачать книгу бесплатно
Мысль неясная, сумбурная: «Степка… с его-то деньжищами и собак продает?!»
Но ещё больше поразил Максима окрас щенков – белоснежность с яркой рыжестью, – симметричные золотистые пятна на лбу, боках, спине и на кончиках лап и хвоста.
Максим хмыкнул.
– Ну, Стёпка! Вот учудил! Это ж надо так разрисовать щенков!
Обнялись. Поздоровались. Как ни как давно не виделись, лет пять, это точно! Увидев растерянность на лице Максима, Степан как бы смущаясь и оправдываясь, проговорил:
– Да понимаешь, это всё Фимка моя.
Эти слова друга вызвали на лице Максима ещё большее удивление в купе с недоумением.
Степан застенчиво улыбнулся.
– Понимаешь, собака у меня есть. Третий год вот таких красавцев носит, – кивнул в сторону корзинки. – А жизни лишать… сам понимаешь, не живодёр же… рука не поднимается. Ты подожди чуток, их пять было. И этих быстро разберут.
И точно, ещё каких-то десяток минут и Степан чисто за символическую плату сбыл потомство своей дворняги. А пока подходили покупатели, Степан мимоходом говорил: «Вот, кто не спросит, что за порода, а я и объяснить не могу, но красивы, все как на подбор».
Быстро загрузив мой подарок матери, выехали из Бийка и по Чуйскому тракту направились в Полеводку. За то время, пока ехали, Степан, не торопясь, складно и интересно рассказал Максиму историю приобретения живности своего подворья.
– Ну, значит, три года назад, я также на выезде из города… смотрю наша соседка бабка Фима на автобусной остановке стоит. Понял, либо с больницы или еще, откуда попутку ждёт. У меня, что… машина просторная, почти пустая. Решил подвести. Старушка добрая, приветливая. Таня моя, помнишь, первая красавица в классе, как зуб заноет, сразу к ней бежит. Ну, так вот. Остановился подальше от остановки. Кричу: «Баба Фима, баба Фима» – не слышит. Я уж из машины вышел, рукой маячу и совсем громко окликаю старушку. Никакой реакции. Грузовики один за другим вжик-вжик. Сложил ладони рупором и что есть силы: «Фима! Баба Фима!» Никакой реакции, только вижу откуда-то собака ко мне бежит. Подбежала. Знаешь, смотрит прямо в глаза… не то, чтобы с жалостью, а как бы с просьбой. Смотрит и вопрошает: «Я Фимка. Звал, вот я прибежала».
Вспоминаю, аж как-то даже не по себе! Чуть ли не слёзы наворачиваются! На задние лапы села, а передние сложила так, как будто здоровкается. Знаешь, разных я псин видел, но такой… с взглядом умным, проницательным, да настойчивым, впервые.
На вид не особо породистая, но всё в норме, а вот окрас… хоть и грязная была, пылью запорошенная, но четкий, яркий. Пятна те, золотистые, не как попало разбросаны на шерсти, а всё ровненько да поровну. Глаза карие, а нос чернотой блестит. Тут и соседка подошла: «Я, говорит, давно собачку эту с весны приметила. Видно здесь где-то хозяина потеряла, аль бросил кто. А ладная-то, пуху-то в шерстке сколько… Я грешным делом хотела в деревню отвести, чтобы пуха того натеребить на шарфик. Полезно радикулит лечить пояском таким. Так не далась».
И точно, приглядевшись, узрел пушистость, впрямь как у овцы.
Решил проверить догадку насчет клички. Дверку в кабину открыл и тихо так: «Фимка, место». Та на задних лапах ко мне ближе подошла, передними руку обхватила, носом мохнатым потерлась, лизнула мою кисть и в салон прыжком, но не на сидения, а на ножной коврик легла.
И что же я после этого душу живую выгнать должен?
С Танюшей, супружницей моей, мы уже, почитай, как лет шесть отдельно от родителей живем. Усадьба у нас хорошая. За водой чистой с огорода прямиком на Катунь ходим, а вот собак до той поры завести не удосужились.
Чуть отъехали, Фимка голову меж сиденьев просунула, а потом тишком-тишком и на колени мне голову прислонила.
У дома, пока ворота открывал, на старое место легла. Лапами голову прикрыла, вроде как нет меня, её то есть, только хвост маятником вправо и влево. Ладно, думаю, лежи, звать не стал. Дверку заднюю открытой оставил, сам в дом зашел. Из сеней в окошко наблюдаю пять, семь минут. Не выходит из машины.
На голос: «Фимка ко мне!» – очевидно, хозяина во мне признав, стойку на задних лапах приняла. Цирк да и только. Решил, пока домочадцев нет, жилье временное для неё соорудить. Принёс пару досок, бросил у сарая – в дальнем углу двора, там надумал сладить конуру. Постоял, поразмыслил, что да как, куда лучше установить и пошёл ещё за досками. Пока искал, да подбирал нужный материал, на Фимку не смотрел. Чем там она занималась, не видел, как говорится, не знал, не ведал! Возвращаюсь и… вот те на… ни одной доски нет. Как корова языком слизнула. Что за чертовщина, думаю, по сторонам озираюсь, руками развожу, нет досок, вот тебе и весь сказ! Испарились! Решил двор обойти. Обошёл. Ни досок, ни Фимки. Вот те на, думаю. Это что же такое? Собака что ли их куда утащила? Ещё раз двор обошёл. Заглянул в каждый угол. Нет досок. Подошёл к крыльцу, на ступени сел, недоумённо моргаю глазами. Сижу минут пять, вдруг слышу… тихо так, как будто кто-то под землёй стонет, и звук какой-то жалобный и одновременно просящий. Прислушался, из-под крыльца идёт. Встал, заглянул под крыльцо, а там Фимка и рядом с ним мои потерянные доски. Перетащила она их под крыльцо, как бы сказав этим: «Не моё, мол, место на задворках хозяйских обитать, а здесь, где гостей хозяин встречает». Опять же взгляд вроде и вопрошающий. Короче, согласился я с её решением.
Вот, дружище Максим, без слов, а намерение животного понял, осознал и согласился. Стал думать, как семейство моё – первоклассница Аленка, младший Николка, ходить только начавший, воспримут нового жильца. Сомнение было насчет хозяйки дома, её отношения к новоявленной хозяйке двора.
Хошь верь, хошь за сказку прими, но собаки наши мысли угадывают.
Пока ладил пристанище Фимке, та, почуяв появление главного смотрителя очага домашнего, жены моей Татьяны, к калитке подбежала. Перед супругой столбиком замерла. Лапки передние пригнув, скулить стала. Словно извиняясь за причинённые неудобства и испрашивая разрешение жить на чужой вотчине. Татьяна от удивления аж присела, подле чуда такого. А гостья, видно мысли её угадав, подошла к Танюхе на задних лапах и стала ладони лизать. Поняла Фимка, что ко двору пришлась, понравилась и хозяйке.
Супружница моя без слов воды теплой с бани принесла, Фимка хоть и с урчанием, но душ приняла. Я к тому времени конуру сладил. В конуру для подстилки фуфайку старую положил, так и здесь порода сучья, по-своему порядок навела. Чем-то одежда ей не угодила. Вытащила на крыльцо подстилку. Зубами соломы, что у сарая, из стожка надергала, натаскала и устелила ею своё новое жилище.
Дети, как к сердцу что-то родное нашли. Аленка сводила Фимку в свой уголок в предбаннике, где с куклами и игрушками познакомила. Та всё обнюхала, метки языком поставила.
Сын в мягком, податливом, дружелюбном существе друга не игрушечного, а живого признал. Крепче и лучше любого подарка магазинного полюбил. Перед сном постоянно выходит ручонкой погладить – кареглазую.
На день третий случайная дворняга прописалась у нас полноправным членом. Боялись мы с Татьяной за живность, что на дворе нашем родители из-за близости к реке держали. Гусям, курам да индюшкам сподручней с моего подворья на берег Катуни на выпас идти, нигде дорогу или улицу переходить не нужно.
Со всей этой стаей сторожиха наша быстро контакт и границы особые установила. Те, хоть и безобразничали во дворе, но к порогу и крыльцу уже не подходили близко, потому и чисто стало от испражнений птичьих перед входом в дом. С котом Васькой без проблем территорию поделили. Тот в комнатах за порядок отвечал, а Фимка на улице. А когда индюк войну с гусаком затеяли, то Фимка враз их помирила, лаем и видом своим указала, кто на территории хозяин.
Самое интересное и не особо приятное где-то через неделю проявилось. Собак то в Полеводке, сам знаешь, во дворе каждом, да только кабели все. Кому охота в хозяйстве за год три раза потомство топить или иным способом приплод лишний изводить. Так что псы, быстро учуяв породу сучью, к дому до дюжины, а порой и больше собираться стали. Ну, прям наваждение, с утра до ночи и смех, и грех. Видеть да слушать, ту похоть звериную в гвалде и завываниях не только мне, но и соседям не по нраву было.
Невеста наша за ограду не выходит, только голос злобный отгоняющий подает. Не ожидали мы с супругой, что всё хорошее таким обернется. Хотели на всякий пожарный суку на цепь посадить. Но та ошейник лапами стянула и в угол дальний под сенцами забилась. Три дня не выходила.
Проблему мигом решил новоявленный жених. То был ничейный, огромный, черного цвета, пес без роду и племени. Про таких говорят волкодав или кавказец. Уже года два неизвестно откуда и как прибившийся к сторожу лесопилки нашей деревенской. Максимыч – охранник пилорамы, вечно во хмелю, с тех пор стал спокойно ночами в вагончике спать. А службу ночную за него исправно Борзый и поныне несет.
Прозвали так за вид грозный, клыки острые, рык самый громкий среди сородичей. Сельских он знал, чуял. Зря не лаял. Детские шалости на себе допускал. В одну из ночей темных, ненастных приехали ухари лесом задарма поживиться. Так Борзый в кабину джипа тех ворюг заскочил и такой лай поднял, что все кабели с округи сбежались на подмогу. Залетные хотели на камазе удрать, что под лес, обманув шофера, подогнали. Да тот, поняв в какую историю влип, по газам, только его и видели. В общем, повязали мужики тех похитителей, куда надо сдали.
С тех пор пес не испытывал голода. Сельчане не просто кости несут, а порой колбаской да мясом отварным балуют. Потому собратья Борзого поперек дороги у него не стоят. Силу вожака в нем учуяли. И что ты думаешь, Максим. Через час своры кобелиной, как и не было, по дворам своим разбежались и больше не тревожат.
Жених же Фимки нашей на другой стороне улицы, через дорогу от ворот моих позу «Сфинкса» принял. Днем до вечернего дежурства на лесопилке на виду у Фимки находился. Ни вытья, ни лая от него не было слышно. Даже близко к ограде не подходил. Выжидал, терпеливо, не настойчиво.
Фимка тоже первое время покрасуется часа два на виду у ухажёра и на место своё заскочит. Неделя, вторая прошла. Уже и нам интересно стало, когда и чем любовь животных закончится. А вот, где и когда таинство встречи их любовной произошло, не усмотрели. Жена первой узрели походку грузную, да полноту беременности в облике помощницы нашей хвостатой.
Через пару месяцев пять щенков здоровеньких, цветастых принесла. Кончики ушей, лапок, хвоста чёрные, кружки по бокам и лбу как смоль, это от окраса Борзого, а от своего шерсть.
Первое потомство по родне раздали без проблем. Второй раз Фимка четырёх щенят принесла. Два с пятнами, как у неё ярко-рыжими, а остальные с черными. Опять же они симметрично по всей шкуре. Сумели и этих щенят пристроить, но уж третий окот… грех на душу взял… в общем… утопил.
Что тут было, Фимка осерчала, расстроилась неимоверно, уйдет на ночь к реке, да как завоет. Не то слово. Плачет тошно и жалобно. Неделю к еде не подходила, думали всё, конец собаке. Опять же Борзый, на берегу подругу найдя, приласкал, успокоил. Фимка с месяц глаза от меня отводила, с детьми правда дружбу по-прежнему без обид водила.
На тот момент, как порой в семье бывает, мы с Татьяной, не помню уже из-за чего, в крепко разругались. Хотя привычки ни у кого из нас не было Бога гневить… ссорами да обидами.
Степан тяжело вздохнул, видимо вспомнив нерадостный случай, держа руль левой рукой, правой почесал затылок, вероятно думая, стоит продолжать разговор на эту тему, потом прокашлялся и проговорил:
– А ещё, говорят, животные нашей людской жизни не понимают. Всё они видят, и бытие наше осознают, выводы делают для себя. Фимка раньше в комнату ни ногой, ни лапой. Хотя мы никогда не препятствовали, а здесь вдруг в гости пожаловала.
Сидим с Танюхой по разные стороны дома, не разговариваем. Надулись, как говорится, словно мышь на крупу. Я, значит, с чувством обиды на диване вроде как телевизор смотрю, хотя глаза закрыты и на душе муторно и неуютно, понимаю, что виноваты оба, а не признаём свою вину, не хотим помириться, это как, значит, за собой вину признать. Чую, жена на кухне с глазами мокрыми ужин готовит, носом швыркает.
Сижу, значит, чувствую под рукой что-то мягкое, теплое, щекотливое и приятное. Открыл глаза, а это Фимка. Лапами ко мне на грудь и взглядом просящим говорит: «Ты же хозяин дома, ты старший, ты самый умный, от тебя мир в дома зависит».
В общем, к совести призвала и также тихонько на кухню подалась. Около ног супруги, словно кошка, ластиться стала, понять даёт, что слезы её напрасны, вода и только. Потом посередь комнаты легла, морду на лапы уложила и хвостом постукивать стала, словно пальцем.
– Хватит дурью маяться, – как бы говорит, – всё у вас есть. В достатке живёте, красивые, здоровые, любите друг дружку, что же зря к жизни плохо относитесь?
Стыдно нам с Татьяной перед собакой стало.
С тех пор, чуть назреет подобная проблема семейная, Фимка у нас вроде как судьи мирового.
К зиме Фимка опять стала животом расти. Я уже решил, что не буду жизни лишать потомство собачье. Только смотрю, по вечерам дворняга наша пропадать стала. Борзый же, как стемнеет, раньше на службу бежал, а тут наоборот – днем на лесопилке, а к заходу солнца на свое обычное место. Напротив дома моего.
По следу на снегу определил, что они парой к лодке, что днищем на берегу речки лет пять уже лежала, тропу пробили. Невдалеке дорожка к проруби, где бабы порой белье поласкают, а кто-то и воду на санках во фляге возит.
Вначале-то я не понял того следа, Фимка вроде на сносях, не до любви с Борзым. Да и не стал вникать. Работы, сам знаешь, на ферме, невпроворот. Устаёшь, к вечеру с ног валишься, а тут в ночь, помнится тихая была, морозная, с луной полной, свет от неё словно днем, не спалось мне что-то. Вышел в сени. Смотрю со стороны берега пара темных клубков по снегу ко двору моему катиться. В нечистую с детства не верил, а здесь внутри что-то ёкнуло. Зверье лесное, подумал, наверное, в ограду мою через огород лезет. Хотел уже ружье достать, да присмотрелся повнимательнее, не волки и не зайцы, а семейство собачье. Подбежало оно к крылечку, на котором стоял, на меня, как говорится ноль внимания, и под крыльцо нырь, а оттуда через минуту каждый с комочком потомства своего обратно бегом к лодке. Прозрение на меня нашло. Видно любовь и страх потерять щенят от рук моих вынудили собак упрятать плоды своих любовных утех от глаз человечьих подальше. Пятого по счету они вместе в зубах вынесли. Не стал я мешать им. Подумал, спугну, вообще уйдет Фимка со двора – на лесопилку вместе с Борзым.
Утром молока теплого, с кашей перловой в миске просторной к лодке принес. Фимка минут десять урчала недовольно. Потом все-таки вылезла из своей самодельной берлоги. Всё подъела. Благодарность и надежду собачью, что я по-доброму с потомством обойдусь, глазами и хвостом выразила. Помирились мы, как бы с ней. К приплоду своему подпускать стала, а после разрешила отдавать щенят в добрые руки, но в своём присутствии, вот такая она заботливая мать – Фимка. Дело дошло до того, что уже никто в посёлке не стал брать щенков. Почти у всех собака была, не по две же держать! Дворняг у нас полно, а вот в Бийске, красавцев ярких, пушистых, с окрасом душу радующим, вмиг на базаре разбирают. Поверила в меня Фимка и сегодня доверили одному щенят увезти, а так даже в Бийск со мной ездила.
Знаешь, Максим, порой неприятности горой катятся. Первое, что хочется – выматериться. А толку? Выговорится о наболевшем? Кому? Жене плакаться не в моем характере. У неё проблем по хозяйству полон рот! Забот о детишках выше крыши. Со знакомыми поговорить, подумают, что в деньгах нуждаюсь. Себе дороже. Родных своих неудачами и просчетами грузить, так они и без этого в вечном страхе. Как бы Степку не угробили бандюги какие.
Сел как-то в виде страдальческом на чурочку. Сам с собой под нос разговариваю. Приблудная-то моя тут как тут. Взирает внимательно, понимающе, сочувственно.
– Ты мне расскажи, легче будет. Я все невзгоды твои выслушаю, как бы говорит.
Так я собаке, как самому близкому верному другу всё и рассказал. А через день-два, глядь, всё и наладилось. С тех пор с ней только проблемами своими и делюсь.
По весне стая коршунов за деревней в елане поселилась. Хуже напасти для птицы домашней не бывает. Птенцы кур, гусей, индюшек, и сами, что помельче, первой добычей тех стервятников стали. Долгов Анисим да Демид Сусоев, охотники наши, несколько раз на них засаду устраивали. Да только днем и ночью у воронья того сторож на стреме. Всё видит, будь он неладен! Чуть что улетают на острова Катунские. Старики говорят, вожака той стаи надо порешить, остальные сами исчезнут.
В один из дней вожак стаи вороньей углядел на моем подворье молодую курицу. А сторож мой не зевал. Налетела Фимка похлещи коршуна. Без хвоста, с крылом пораненным всё же вырвался стервятник из лап и зубов собачьих, улетел. К вечеру вся воронья стая сгинули с нашей округи.
А вот теперь смотри, земляк, – закончив рассказ, Степан, чуть притормозив, рукой показал на взгорок, за которым был поворот в село.
Через пару минут на опушке березняка, словно кочки, выделились две фигуры. Замерев, они с ожиданием смотрели в сторону нашего внедорожника.
И не надо было объяснять Максиму, кто из этих двух умнейших на свете существ Борзый, а кто его подруга Фимка. Это было понятно по их окрасу.
От автора.
Когда-то мой дед – потомственный казак с Кубани Иван Иванович, словно давая наказ по выбору друзей, рассказал следующую притчу.
Как-то три мудреца решили выяснить, что важнее всего в выборе друга.
Один – верность отметил.
Другой сказал, чтобы в опасности друг на выручку пришел.
Третий добавил, друзья по жизни всегда вместе и рядом идут.
Решили через год встретиться на том же месте и каждому друга привести.
Год прошел.
Первый без друга появился. Нашел он честного и преданного. Но когда разбойников друг тот увидел, испугался и покинул друга.
Второй тоже в одиночестве оказался, хотя и друг по-первости смелым в бою с врагами себя показал. Но красавицу увидел, ушел с нею.
Ждут первые прихода третьего.
Идет тот вроде один. Те двое решили, видно нет на свете друга нужного человеку. Только видят радость в глазах их третьего друга.
Расстегнула он кафтан, щенка достает и говорит: «Вот друг настоящий. Слушать умеет, не перебивает и рядом до смерти со мной будет. А коль воры на жизнь мою покушаться будут, защитит без оглядки».
Хвост и рога
(Наставление для женихов)
Предисловие.
С рубежа XVI—XVII столетий в Московском царстве пошёл обычай, – мужчинам заглядывать под юбку женщин. В чём крылась причина столь якобы непристойного поступка? Что заставило мужчин забыть о древней морали – не оскорби ближнего, не ущеми дальнего? Что искали они под складками женского платья? Попытаемся найти ответы на столь сложные вопросы, заглянув в глубину веков.
В Московском царстве справлять свадьбу было принято после Рождества Христова. Мужик, будь он русский или немец, православный или католик, ясное дело, любитель выпить и поесть задарма, а тут такой случай – свадьба. Как не влить в свою жадную утробу бесплатную выпивку и не впихать в неё то, что уже не лезет? Вливали и пили, впихивали и поглощали, жевали и глотали! Дармовые пиво, вино, сивуха всегда влекли к себе не только любителей выпить, но даже тех, кто страдал несварением желудка и изнывал от головных болей. Во что это выливалось?
Прошли торжества по случаю Рождества Господа Бога Иисуса Христа, мужику бы подумать о своём здоровье, – прекратить пьянство. Куда там!? Свадьбы пошли! И мужик, ещё полностью не пришедший в себя от глубоких рождественских попоек, направляет взгляд своих туманных глаз в сторону дворов, где накрывают свадебные столы, где ожидается шумное застолье, где спиртное будет литься рекой. И в ненасытном поиске яств открыт его рот. И трепыхающиеся ноздри жадно принюхиваются к спиртным испарениям и сладостным запахам, идущим от русских печей. И ноги невольно понесли мужика в Эльдорадо, богатое яствами и водкой. По одному, по двое и большой толпой вваливались они во дворы, где шло чествование молодых.
Особенно влекли к себе зажиточные дома с бесплатными, в таких случаях, водкой и богатыми закусками. А в России изгнание из дома непрошеных гостей, являвшихся даже хуже татарина, считалось верхом неприличия, поэтому их усаживали за общий стол и угощали наравне со всеми гостями, официально приглашёнными на торжество. Но многими настоящими гостями, пришедшими на свадьбу с подарками, общее застолье с пришельцами-халявщиками принималось в штыки. Возникали ссоры и, как итог, драки, которые нередко перерастали в поножовщину. Разбушевавшихся усмиряли, и в этом случае крепко доставалось даже тем, кто не принимал в инциденте никакого участия. Так и повелось с тех пор; свадьба без драки – не свадьба. А после надо было оправдываться перед властью. Надо же как-то снять с себя вину за шум и крик, за синяки и разбитые носы, за ссадины и ножевые раны. Благо, если раны неглубокие, но часто было кое-что и много серьёзнее. Свадьбы с дракой долго не забывались, а если они заканчивались смертью, шло недолгое расследование, в итоге которого на каторгу порой отправлялись невиновные.
Всё восстанавливалось, и катилось своим обычным чередом. Мужчины заглядывали под юбку женщинам. Женщины вертели «хвостом», а мужчины увивались за ним. Благо, если женщина была свободной от каких бы ни было обязательств перед мужчиной, а если она жена, а он муж… Вот тогда и те и другие наставляли друг на друга рога, – тогда шёл бой не на жизнь, а на смерть, исход которого был непредсказуем.
Вертлявый хвост.
В доме лавочника Степана Матвеевича Белобык чествовали молодых – его двадцатилетнюю дочь Олесю и Савраса Мишулина из обнищавшей крестьянской семьи, согласившего войти в богатый дом примаком. Свадьба была в самом разгаре, когда в неё ввалился здоровенный детина – изрядно подвыпивший двадцати пятилетний крестьянин Иван Чубайс.
– А ну, где тут молодые? Дайте-ка мне на них посмотреть и поздравить! – прокричал он и, увидев их во главе стола, прямиком направился к ним. – Вот, оказывается, где вы! А ну-ка, налейте мне стакан, слово хочу молвить.
Незвано-нежданному гостю подали водку – полный стакан. Взяв его в руки, Иван выпил водку до дна, потом схватил невесту в охапку и, прошептав ей что-то на ухо, прилип своими скользкими пьяными губами к её устам.
Возмутился жених, в драку кинулся, а молодая на шею ему бросилась и громко проговорила: «Не надо, милый, не связывайся с ним. Пьяный он, сам не знает, что творит, а как протрезвеет, прощение просить будет».
– Будь, по-твоему, – ответил ей Саврас.
Чубайс стоит, посмеивается, а потом хрясть по столу кулаком, так, что посуда зазвенела и стаканы подпрыгнули, и говорит:
– Вот и все мои слова. – Помахал крепко сжатым кулаком. – Ну, погодите у меня! Я вам покажу Кузькину мать! Узнаете, как не приглашать меня на свадьбу! Ишь… вы… все… тут… Ишь, что устроили! Ишь, что захотели! Я вам покажу… растудыт вашу… ядрёный корень!
Пригрозив всем гостям расправой, Иван вышел из дома.
Неприятный инцидент вскоре забылся, но оставил неприятный осадок в душе жениха и родил тайную задумку в душе невесты. Жених, чтобы заглушить в душе боль, залпом и без закуски выпил стакан водки, через непродолжительное время выпил второй и вскоре был пьян до полного забытья. Увели его в отведённую для молодых комнату, где он вскоре крепко уснул. Невеста осталась при нём, и никто не видел, как она открыла окно и выскользнула через него в сгущающийся мрак ночи.
Свадьба пела и гуляла до глубокой ночи. Кто-то из гостей, лишь только стало смеркаться, ушёл домой, кое-кто до утра устроился под столом, а два самых верных друга жениха пошли разбираться с Иваном Чубайсом, – наказать его за дерзость и подлость по отношению к гостям и к новобрачному, – их лучшему другу.
Подошли к дому Ивана, заглянули в окна, его там не было. Собрались было уходить, как вдруг услышали странные звуки, доносившиеся из сарая – шорохи и продолжительные страстные женские стоны. Тихо прокрались к сараю и заглянули в него. В слабом лунном свете, пробивавшемся сквозь соломенную крышу сарая, увидели Ивана, прелюбодействующего с какой-то женщиной. Отвлекать не стали.
– Разберёмся, как только… – сказали себе, прислонившись к стене сарая у его двери. Когда шум и стоны прекратились, парни услышали тихий женский голос.
– Милый, прости! Я не хотела… – дальше совсем тихо и парни не смогли разобрать слова женщины. – Ты говорил, что я не люба тебе. Как же мне, стало быть, следовало поступить, если я уже… – снова очень тихо. – Не знает он, что взял меня такую… порченную. А как узнает, что делать? Думаю, думаю, прям всю голову сломала.
– Надо, было, того да сего! – возмутился Чубайс. – Вышла же, вот теперь и кори себя, а я тут ни при чём. Всё, уходи, спать шибко хочется. Не моего носишь ребёнка. От кого нагуляла, с того и требуй…
– Твой он! Твой! Христом Богом клянусь!
– Пошла вон! Всё! Надоела!
– Я уйду! И больше никогда не приду к тебе. Попомни!
