banner banner banner
Перламутровая жизнь
Перламутровая жизнь
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Перламутровая жизнь

скачать книгу бесплатно


– А и то верно народ говорит, что-то не верится, чтобы весь город сгорел! Вон у Басаргиных в Барнауле родни пруд пруди, а что-то никто к ним не приехал, а должны бы, коли всё там погорело и жить негде.

Народ призадумался, в наступившей тишине были слышны лишь тяжёлые вздохи, покашливания и кряхтения.

Через полминуты Семён Тимофеевич сказал: «Вы хотели слышать, я сказал, остальное дело ваше. Больше мне нечего с вами демагогию разводить, помощь буду собирать народу, и завтра поеду в Барнаул.

– Да, мы что… мы разве против… мы завсегда! Говори что надо, соберём и пойдём обозом.

– А и то верно, народ! Пожар был!? Был! Значит и помощь нужна!

Понеслось со всех сторон.

– Надо к тайнинским сходить, общим обозом и пойдём, – предложил Михаил Ефтеевич Долгов.

В шуме, гомоне, предложениях и наставлениях никто не услышал, как скрипнула калитка и во двор Гапановича ступили Басаргин старший и его родственник из Барнаула.

– Здравствуй, Семён Тимофеевич! – приветствовал Гапановича Басаргин и обратился к народу, – Люди добрые поклон вам от меня и моего родственника из Барнаула Петра Михайловича. Речь хочу держать, дозвольте.

– Говори, Павел Васильевич, – понеслось по двору.

– Понял я, о пожаре разговор. Правильно, или как?

– Правильно! О нём, Павел Васильевич! Не верится что-то, что так прямо всё и погорело! —донеслось до Басарина.

– А коли так, то вот вам мой сказ. Пожар сильный был, сам не видел, а родственник мой Пётр Михайлович сам погорел, он обо всём и поведает.

– Селяне, братья, послушайте что скажу, – выдвинувшись вперёд, стал говорить родственник Басаргина. – Города, таким, каким вы его знали, больше нет. От знаменитого «Пассажа» купца Смирнова, между улицами Иркутской и Кузнецкой, остался только трехэтажный остов, а всё внутри, начиная от дегтя и до драгоценностей, сгорело. Пострадал и дом Полякова, но в основном остался цел, его постоянно поливали холодной водой, а вот дом Кашина не сгорел, сейчас торгует и большую прибыль имеет. Народ в очередь стоит и берёт всё подряд. Много мародёров и лихого люда появилось, их ловят, а они не убавляются. Ну, скотина всякая и птица это понятно, сгорело её много, а вот людей сколько, – опустив глаза и подумав о чём-то своём, – не знаю, – сказал родственник Басаргина, – но видел много сгоревших трупов и утопленников. Горе, большое горе у народа барнаульского. Видел, своими глазами видел обезумевших от горя людей, – женщин и мужчин рвущих на себе волосы, детей, склонившихся у трупов матерей и отцов, обожжённых и травмированных, с глубокими ранами на теле, руках и ногах, и это только малость того, о чём могу рассказать, но, поверьте, мне больно об этом говорит и вспоминать. Хотя… один эпизод я вам всё же поведаю. Мой дом сгорел полностью, не удалось спасти ничего, но, слава Богу, все мои родные живы, нам посчастливилось переждать пожар на противоположном берегу Оби, хотя, простите, я не об этом хочу сказать. Утром, когда пожар утих, я шел со своей семьёй к месту, где стоял мой дом и увидел девочку лет десяти. Она голыми руками разгребала тлеющие угли, под которыми были видны чёрные, скрюченные огнём руки. Я подошёл к ребёнку и сказал ей: «Девочка, ты обожжёшься! Угли ещё горячие и вот даже туфельки твои уже дымятся». Она мне ответила: «Там мама, ей больно!» Я не мог сдержаться, слёзы хлынули из глаз. Как я мог помочь ей? Чем? И таких детей в городе десятки, а может быть и сотни. Мимо проезжали пожарные, я рассказал им о трагедии, постигшей ребёнка. Они откопали труп, погрузили его на телегу и поехали дальше собирать погибших в огне людей. Девочка пошла рядом с телегой, на которой уже было три сгоревших человеческих тела. К вам приехал, люди родные, за тем, чтобы низко поклониться и просить о помощи. Народ голодает, сгорели все продовольственные запасы, жить негде, одежды и обуви нет. Сам видел, люди скотину дохлую едят, власти в городе нет, все чиновники в растерянности. Большевики какие-то, правда, объявились, порядок вроде как наводят, а толку мало, еды нет, укрыться от ночных холодов негде, и сирот, сирот много.

– Виновного нашли, или ещё ищут?

– Пожар-то кто устроил?

– Да уж убежал наверно!

– Их там… этих злыдней поджигателей, наверно, не один десяток был, коль весь город разом загорелся.

– Ну, ты скажешь! Поджигатели! Кому надо свой дом палить!?

– А сказывают, что разбойников из тюрьмы выпустили, вот они в отместку и спалили город-то!

Шум, гомон и толчею слов прервал спокойный голос Ивана Гавриловича Косарева.

– Братья, селяне, не о том говорите, – сказал он. – Надо решать, какую помощь оказывать станем.

– Что тут думать, Иван Гаврилович, – проговорил Долгов. – Тебе и поручаем деньги собрать. Как, селяне, не откажете в копеечке?

– О чём разговор, Михаил Ефтеевич, неужели своему народу русскому руку помощи не протянем, – ответил хор голосов.

– Вот и добро! Я со своей стороны сто рублей кладу, а скарб, да одежду с обувью пусть каждый даст сколько сможет.

– Спасибо, люди дорогие, от всех погорельцев низкий вам поклон, – сказал барнаулец и низко поклонился всем присутствующим на сходе.

На следующий день после полдня обоз с гуманитарным грузом из Карагайки и Тайны отправился в Барнаул.

Роза красная.

– Горе у народа, пережили великий пожар и, вроде бы, не ко времени свадьба, но и откладывать нельзя, сговорена уже Катюша за Ивана. А ты как думаешь, Мария? – задумчиво проговорил Михаил Степанович, готовясь ко сну.

– Нельзя, Миша. Девку ни за что ни про что ославим, если свадьбу отложим. Народ… сам знаешь какой, ему бы языком почесать, а там до того договорятся, что и порченая она и ещё невесть что надумают, – тяжело вздохнув ответила Мария Ивановна. – Нельзя, Миша. Правильно решил.

– Ну, вот и славно! Завтра и начнём готовиться к Ваньшиной свадьбе. Я уже и землицу им наделил.

– И Бурёнку. Бурёнку не забудь, Миша.

– Это ясно, как решили так тому и быть, и лошадь, и птицы разной… и ты это… постельное там… – уже сквозь дрёму договорил Михаил Степанович и мгновенно забылся во сне.

– Благо дом поставили, будут в своём жить… молодые-то, – подумала Мария Ивановна и вслед за мужем провалилась в сон, сморившаяся после ежедневных тяжёлых работ по хозяйству.

Крепким сном спал и Иван. И снилось ему, что у Катеньки, Уголёчка его ухажёр появился, статный и красивый. Видит, идут они под руку по посёлку, она цветёт улыбкой, а он что-то говорит ей. У мужчины походка гусарская, голова вздёрнута и гордостью сквозит весь его облик. На нём камзол новый, но на ногах лапти. Лицом мужчина чем-то похож на Ксенофонта, бел, глаза голубые, но не небом ясным сияют они, а злостью. Идёт, говорит, а на губах ненависть ко всему окружающему. И чувствовал Иван во сне, что от этого человека исходит горький запах полыни.

От этого запаха, от всего облика этого человека кружилась голова у Катеньки. Пьяна она была им и забыла Ивана. Смотрит на неё со стороны Иван, хочет подойти, сказать, что околдована она, но ноги не слушаются. Бежать хочет к ней, ногами перебирает, да только дальше от Катеньки отдаляется. Понял Иван, что Катенька, его милая Катенька увидела в себе женщину рядом с тем человеком и забыла своего суженного. Ивану тотчас показалось, что стала его любимая облаком, а тот чародей ухажёр синим ветром, втягивающим в своё чёрное нутро милую Катеньку. Народ стоит, видит всё и даже не пытается освободить Катеньку от пут липких. Даже подруги Катины и те стоят молча и ничего не предпринимают для её освобождения. В глазах подруг злорадство, на губах ухмылки. «Так ей и надо, – говорят меж собой. – У неё и тот и этот, а у нас никого! Ишь, какая выискалась тут!» Пошушукались меж собой, потом каверзы всякие устраивать стали, но этого им было мало, завистницам хотелось как можно больнее ущипнуть Катеньку. И стали они гадкие сплетни разносить по селу.

Слышит Иван во сне, нашёптывают завистницы ветру ухажёру гадости о Катеньке, что она с разными мужчинами шашни водит, а один даже цветы ей дарит и не полевые, а самые настоящие розы – красные.

Обозлился на Катю ухажёр, пришёл к ней домой и увидел триединство живое – её, Ивана и красные розы.

Иван хочет встать, прогнать незваного гостя, но пошевелиться не может. А злыдень ухажёр воспользовался беспомощностью Ивана и стал целовать Катеньку. Катенька как бы против его ласк, голову от поцелуев отворачивает, но и не отталкивает ненавистного Ивану человека. И вдруг тот человек оттолкнул её и говорит:

«Не люб тебе, вижу, но всё равно в покое не оставлю. Моя будешь!» – лицом и глазами потемнел, плечи опустил и вышел прочь.

На душе у Ивана горько, кричать хочет, да только губы как будто кто-то крепко слепил, стон лишь из них вырывается. Катенька подошла к нему и поцеловала. Губы отомкнулись, Иван ими шевелит, рот открывается, но ни звука, нем, как рыба. А потом вдруг легко Ивану стало, подхватил он Катеньку на руки и полетел с нею по небу. В посёлке народ на них смотрит и удивляется, отчего это они летают как птицы.

Ещё сильнее обозлились недруги на Катеньку, за глаза стали говорить о её распущенности, а порой и прямо в лицо выплёскивали свою жёлчь, и Ивана грязью не забывали облить.

А влюблённым хоть бы что, недругов бесит, трясёт от злобы, а у Катеньки и Ивана улыбка на лицах. Всех недругов трясёт в злобе, бесит и изводит полнейшее равнодушие Уголёчка и дорого ей человека к этой липкой дурно пахнущей грязи. Летают они выше облаков и радостно им, но на душе тревога отчего-то. Просит душа покоя, и решил Иван рассказать своему милому Уголёчку о напитке счастья, рецепт которого известен ему от тибетского монаха. Спустились они на землю, обнял Иван Катеньку и говорит:

– Есть у меня, Катенька, рецепт напитка для души, которой тесно и неимоверно тяжело в этой жизни. Способен этот эликсир дать ей возможность вырваться на свободу, в вечность, навсегда!

Выслушала Катенька Ивана и сказала: «Устала я от взглядов косых, слов горьких и даже от молчания своих родителей, до которых, естественно, дошли грязные слухи обо мне. Сделай тот напиток любви и забвения».

Ничего не ответил Иван, взял её руку, и полетели они в свой новый дом. Поняла Катя, он достоин её, он тот, с кем ей не будет страшно в том безоблачном мире.

Летят Иван и Катенька над селом на виду у всех, крепко взявшись за руки, и никто не смеет даже слово сказать им в след.

Вошли в новый дом Катенька и Иван, слов между собой не ведут. На столе флакончик с эликсиром счастья, рядом лежит красная роза.

Их нашли на другой день. Собственно они и здесь показали свою независимость – ибо дверь была открыта.

Роза тоже не захотела жить, не завяла и не опала, просто умерла.

Витает Иван над своим телом, лежащим в гробу. Рядом Катеньку видит. Им все сочувствуют и, как бы понимая их, придвинули последнее ложе Катеньки к гробу дорогого ей человека.

Лица, что скоро должны навсегда исчезнуть, казались живыми, на них было приятно и желанно смотреть, хотелось каждому взять что-то для себя, улыбнуться им, увидеть их улыбку, открытые глаза. Живы были – гадости о них говорили, умерли – охают и ахают, говорят, как прекрасны были.

Солнце, будто бы зная и любя тех, кто возлежал, одарило теплом их тела. Рука Уголёчка медленно опала с груди и потянулась к Ивану. И рука Ивана, скользнув по атласу покрывала, приблизилась к её ладони. Они прикоснулись и замерли, не в силах сделать что-то большее, земное.

Все остолбенели, Иван летает над всем этим и видит всё.

Единение рук было неожиданно, но настолько реально, что рядом стоящие люди не вскрикнули, не растерялись и даже не удивились. Просто дольше обычного стояли в оцепенении от мысли, что всё-таки кому-то надо разъединить их руки. Всё это сделал брат Ивана – Ксенофонт, в глазах которого были слёзы.

На могиле оставили много роз, никто не принес другие цветы – только розы.

Иван проснулся как после тяжёлой болезни, с головной болью и весь в холодном поту. Ночную рубаху, что была на теле, хоть тут же бери и выжимай. Снял, задумался.

– Господи, помилуй! – перекрестился. – Приснится же такое! Надо в церковь сходить, свечку поставить от бед да напастей разных. Катюшеньке ничего не буду сказывать, нечего душу в смятение вводить.

Пока умывался, решил отцу сон рассказать.

– Совет отцовский он завсегда полезный, – подумал Иван.

Выслушав сына, Михаил Степанович подумал и ответил:

– Видеть свою собственную смерть во сне, значит, жить долго. Тебе приснилось, что умирает, мол, любимая тобой Катенька, а это явное свидетельство того, что и у неё будет долгая и счастливая жизнь. Жить вам долго, Иван, в любви и согласии! Добрый сон, хороший, но с предупреждением! Возможно, зло какое-то кружится над вами, мысли у кого-то, мол, есть нехорошие относительно тебя и Катеньки. Очевидно, мол, кто-то завидует вам зло.

Прав был Михаил Степанович, только одно не знал, зло рядом, в его доме.

А через некоторое время Иван стал замечать, что Катерина стала как-то недоверчиво поглядывать на него, а вскоре он стал сомневаться в её искренней любви к себе.

«Причина» данного следствия как бы ненароком подходила к Ивану и говорила ему, что видела Катю с Мишкой у реки, или с Еремеем на косогоре, а то и в укромном уголочке, только вот с кем невозможно было разобрать из-за кустов, скрывавших их.

Кате эта «Причина» говорила, что Иван катается на лодке с Машей Неладновой, а в следующий раз, что видела его в объятьях Веры Буториной.

Разъяснилось всё просто. Увидел Иван низко склонившегося над писчей бумагой брата Ксненофонта и решил осторожно подойти к нему и пошалить, – испугать громким неожиданным криком.

Подошёл крадущейся походкой и крикнул. Ксенофонт вздрогнул и стряхнул со стола письмо. Иван взглянул на упавшую на пол бумагу, и невольно прочитал:

«… а ещё Иван, Катенька, сказывал, что не люба ты ему. Берёт тебя в жёны из жалости, от бедности вашей»…

Всё понял Иван, но ничего не сказал брату, лишь укоризненно посмотрел на него.

С тех пор Катерина и Иван поклялись, что никогда не будут верить сплетням.

А Ксенофонту успокоиться бы после этого, повиниться перед братом, сказать честно, что любит Катю, поэтому, не подумав, глупости натворил, так нет, с новой силой стал каверзы всякие устраивать. С детства горазд был на пакости, всё-то ему казалось, что самое лучшее из одежды Ивану, а ему обноски от него, даже в пище за одним столом находил различия, у Ивана де кусок мяса больше и жирнее, нежели у него. Долго думал Ксенофонт как мерзость сотворить Ивану и ничего лучше не придумал, как до смерти извести брата. Ночами, когда все спали, в новом доме Ивана хитрый механизм делал. Пять ночей мастерил, на шестой опробовал, всё получилось, как задумал. Взвёл механизм, снял с предохранителя, руки от удовлетворения потёр и отправился в свою постель, пакостные сны досматривать.

Иван в тот день в свой новый дом не пошёл, решил сети, с вечера поставленные, проверить и свежей рыбы принеси своей милой Катеньке. Задумал, сделал, а потом весь день с милой невестой своей в поречье отдыхал.

На следующий день тоже в свой дом не было возможности зайти, отец в Барнаул по делам отправил. Наказал оформить документы на вырубку леса в районе села Кислуха. С какой целью отцу лес в такой дали понадобился, не стал Иван спрашивать, наказал оформить документы на вырубку, значит надо. Лишь несколькими днями позднее понял цель батьки.

Чернее тучи был Ксенофонт в этот день, отдалялась задумка его и боязно, авось батька или мамка, или сёстры в дом брата захотят войти порядок там какой-либо навести, или ещё что-нибудь сделать. Что тогда будет, страшно даже подумать. Уничтожить бы ему свой адский механизм, так нет, решил зайти в дом и поставить свою машину на предохранитель. Но от мысли этой отвлёк его отец, а когда Ксенофонт просьбу отца выполнил, то забылись и механизм, и его предохранитель. Мысли о Кате затмили его разум, захотелось ему увидеть её. Увидел. Подошёл к ней и сказал: «Катя, давай уедем отсюда. Я всё для тебя сделаю. У меня деньги есть, целых двести рублей. Работать буду, дом свой купим».

Смотрит Катя на него и удивляется: «Два брата, от одних отца и матери, а две противоположности. Иван добрый, открытый, честный. Ксенофонт злобный, завистливый». Ничего не сказала в ответ Катя, посмотрела на него жалостливо и пошла своей дорогой.

Вскипел Ксенофонт, домой быстрым шагом пошёл, уже обдумывая каверзу и против Кати. Вошёл в свой двор и прямиком в дом Ивана, дверь открыл, забыв, что механизм снят с предохранителя. Механизм сработал, пол под Ксенофонтом разверзся, и тёмный провал поглотил своего изобретателя. Через пять секунд створки провала закрылись и механизм встал на предохранитель, спрятав злого гения в тёмном подземелье и похоронив его творение.

В своём механизме, по дну провала Ксенофонт разбросал большие камни, уверенный в том, что упав на них, Иван не только переломает себе ноги, но и на смерть расшибётся. Так оно и получилось. Упал Ксенофонт в провал, крепко ушибся, но ноги не поломал, и голову не разбил, жив остался. Даже Смерти не нужен был этот злыдень. Лежит, стонет, зовёт на помощь, но никто не слышит, яма глубокая, да ещё в стенах дома бревенчатого. Через двое суток нашёл его Иван. Позвал отца, вскрыл они пол и, увидев странный механизм, всё поняли. Через неделю Михаил Степанович вручил своему непутёвому сыну документы на лес. В Кислухе Ксенофонт развернул бурную деятельность, нанял бригаду лесорубов и стал поставлять лес в Барнаул. Лес Барнаулу после пожара был нужен, и цена на него была высока. Сначала возил его в город на одной телеге, потом на двух, через месяц на трёх. На лесе быстро обогатился, поставил дом на пригорке, с которого всё село просматривалось как на ладони, но подругу не нашёл, в душе была Катя.

(В 1928 году к Ксенофонту пришла любовь. Приглянулась ему шестнадцатилетняя девушка. Полюбила и она красивого, статного молодого мужчину, но не судьба была им быть вместе. Злой человек убил их любовь, прервал жизнь девушки выстрелом из ружья. Ксенофонт остался верен своей возлюбленной, прожил жизнь долгую, но в одиночестве. А дом его по сей день на взгорке села Кислуха стоит, хотя со дня его постройки прошёл век).

Горемыка

(Повесть)

Погром.

По улице села Романово Барнаульского уезда тяжёлой походкой шёл человек. Голова мужчины, опущенная долу, взлохмаченная и без картуза, каждому встречному человеку, если бы такой попался на его пути, показалась бы притороченной к телу через пружину, так как моталась из стороны в сторону и сверху вниз. Человек – беспробудный сельский пьяница, безземельный крестьянин Пимен Иванович Белобородов, – землю и дом пропил, а семьёй не обзавёлся, – был с глубокого похмелья и шёл он к жене нового поселенца Дмитрия Леонидовича Епифанцева за водкой.

Епифанцев прибыл в деревню три года назад по программе переселения из европейской части России в Сибирь, получил землю и деньги, на которые купил корову и лошадь, но одному поднять целину было тяжело, взрослых детей не было, а от трёх дочерей малолеток проку было мало, поэтому засеивал только две десятины, что не удовлетворяло потребности семьи. Кроме земледелия занимался мелким кустарным производством, – резьбой по дереву и «берестяным кружевом», но доход от этого промысла был крайне мал и не постоянен. Чтобы как-то держаться на плаву – кормить семью, часть хлопот по добыче денег взяла на себя его жена Виринея – двадцатипятилетняя красавица; варила хмельное зелье и продавала его. Если у покупателей денег не было, брала под залог вещи, но никогда и никому не давала спиртное в долг. Недоверие к пьяницам возбуждало среди них неудовольствие и даже ненависть ко всей семье Епифанцева, которую селяне за три года так и не приняли в свою крестьянскую семью. Все новопоселенцы вызывали в старожилах если не презрение, то равнодушие к ним. Причин тому было много, но главная в том, что все главы переселенческих семей, уже через год пропивали данные государством землю и деньги, затем исчезали из села, бросив жену и детей на произвол судьбы, и объединялись в разбойные группы, что нарушало спокойный ритм сложившейся десятилетиями жизни.

Белобородов шёл, не видя и не различая дороги, шёл как неисправный робот – кривой шатающейся походкой, шёл за водкой, хотя ни денег, ни вещей под залог не имел.

Неожиданно кто-то упёрся в его впалую грудь огромной мускулистой рукой и прервал шаг. С трудом приостановив вращательные движения головы и сфокусировав зрение, Белобородов увидел свои ноги, колышущуюся под ними землю поросшую крапивой, и частокол изгороди.

– Ты п-п-пошто остан-н-новил м-м-меня? – полностью не осознавая виновника своей остановки, пробормотал Белобородов и, развернувшись на шатающихся ногах в обратном направлении, сделал шаг вперёд, но тут же почувствовал новую преграду.

– Ты п-п-пошто такой не п-п-понятливый? Отп-п-пусти м-м-меня!

Вместо ответа Белобородов увидел металлическую кружку, из неё на него пахнуло брагой.

Схватив кружку трясущейся рукой, Белобородов залпом опорожнил её, и вскоре к нему стало возвращаться подобие сознания.

– Ну, что, отрезвел? Айда с нами, водку пить будем!

Услышав слово «водка», Белобородов замер, тряхнул головой и, сосредоточив зрение, увидел знакомых людей, – Спиридона Вахрушева, Якова Хромова, Никиту Фролова и Емельяна Кривошеева.

– Водку я завсегда пить буду, – проговорил Белобородов и, подхваченный Никитой и Емельяном под руки, пошёл с односельчанами в известном только им направлении.

– Мужики, зачем он нам? – проговорил Емельян.

– Козлом отпущения будет. Вот зачем! – ответил Яков.

– Верно мыслишь! – сказал Спиридон. – Значит, как договорились?

– Всё сделаем, как положено. Маски за пазухой, – похлопав себя по груди, ответил Никита.

– Добре! Этого дурака увидят, – Вахрушев кивнул на Белобородова. – С него спрос будет, а нас в масках они не узнают. Не поймут, кто и как…

Четыре мужика в масках, подталкивая впереди себя ничего не соображающего Белобородова, ворвались в дом Дмитрия Леонидовича Епифанцева, разгромили всё в нём и, забрав три ящика с вещами и прочий скарб, вывели хозяев из дома, предварительно завязав им глаза и связав за спиной руки. В пустом разграбленном доме остались в страхе три маленькие девочки, – двух, четырёх и шести лет.

Поместив «арестованных» в погребе дома Белобородова, погромщики потребовали от них деньги. Когда Дмитрий сказал, что у него нет денег, арестанты избили его и пригрозили, что на его глазах изнасилуют его жену, если он не выполнит их требование. Дмитрию ничего не оставалось делать, как повиноваться. Расстегнув рубашку, он снял с шеи маленький холщовый мешочек, достал из него все сбережения – 20 рублей и «добровольно» отдал деньги истязателям. Пропив эти деньги, истязатели вновь избили Дмитрия и сказали, что утопят его детей, если он ещё не даст денег. Денег у Дмитрия не было, и он сказал, что продаст корову, но только чтобы они не трогали его детей.