скачать книгу бесплатно
– Дзинь-дзинь, открой! Дзинь-дзинь, где ты! Дзинь-дзинь, я тут среди воды!
– Иду уже! Иду! – приближаясь к двери, мысленно успокаивала колокольчик Лариса и он, как бы услышав её, перестал трезвонить.
Отперев запоры, Лариса открыла дверь и тут же заохала и всплеснула руками, как это делает кухарка Марфа, если увидит что-то встревожившее её.
На пороге дома стояли Анна и Галина Мирошины.
– Девочки! – изумлённо, – как же я рада вас видеть! Как же вы… в такую грозу?.. В ливень? – причитала Лариса, приглашая подруг в дом. – Раздевайтесь, раздевайтесь скорее! Снимайте с себя плащи! Вот сюда, вот сюда, – указывая на вешалку слева от двери, – сюда повесьте! Промокли, верно, насквозь!? Ах, как я рада! Как я рада! А маменька-то, маменька ваша знает, где вы?
– Знает! Знает! – одновременно ответили сёстры.
– И вовсе мы не промокшие, в автомобиле приехали! Вот! – гордо воздев свою миленькую головку, проговорила Галина. – Ехали и в окошко смотрели, а вода, прям, так фонтаном-фонтаном… И, прямо, из-под колёс.
– И в разные всё стороны. Жутко страшно, прям, как интересно! На автомобиле мы приехали, – подтвердила слова сестры Анна. – Папенька нас привёз и к вечеру обещал забрать.
– Вот чудесно-то! Вот чудесно! А я в доме одна одинёшенька… тоскливо… Сейчас чай будем пить. Марфа сегодня пироги спекла яблочные и медовые. Вы какие любите?
– Мы всякие любим! – ответила Анна.
– Каким угостишь, тому и спасибо! А только мы не за пирогами… – проговорила Галина и осеклась, почувствовав тычок сестры в бок и увидев её укоризненный взгляд.
Лариса не стала любопытствовать, с какой целью пришли сёстры, решила, что в разговоре за столом или в конце визита всё выяснится, но мысленно подумала:
– Видать что-то очень серьёзное, коли в такую скверную погоду… хотя, ничего особенного здесь нет. Ходят же люди в гости; и в дождь и в снег и вообще всегда… Девочкам надоело сидеть дома, вот и пришли ко мне. Молодчины!
Далее последовал, как это было принято в светских кругах, и девушки усвоили это с детства, обмен любезностями и пожеланиями здравствовать всем родным и близким.
– Мы теперь постоянно, все дни и всей семьёй дома. Папенька подал в отставку, его прошение удовлетворили, а на его заводе всеми делами управляющий занимается, – сказала Анна, снимая с себя плащ. – Сказал, что не хочет работать с людьми, которые лебезили перед бывшим градоначальником Остапенко, а потом предали его.
– Да ты, небось, давно уже слышала об этом, Ларисонька, – посмотрела на подругу Галина.
– Слышала, девочки. Вот и папенька тоже поговаривает об отставке. Говорит, что хочется покоя. Да, куда там, – махнула рукой. – Разве ж дадут! – подражая отцу словами и даже интонацией, проговорила Лариса.
– А слышала, Лара, что на днях учудили три молодых человека, об этом даже писали в газете "Сибирская жизнь"; папа читал и смеялся, мы у него спросили, чего он смеётся, так он прочитал нам. Я сильно смеялась. Смешно, прям, ужас. Какие-то приезжие из заречного села, сейчас я уж и не помню из какого, да это, – махнула рукой, – не важно, – Анна засмеялась. – Прям, какое-то дурачество.
– Ну, не скажи, Анна, самое настоящее воровство и ничего смешного в том нет, – с серьёзным тоном проговорила Галина, приняв из рук сестры её плащ и повесив его рядом со своим на вешалку.
– Чего нет-то? Вовсе и смешно! И папа смеялся, – потупив взгляд, обиделась на сестру Анна.
– Не обижайся, сестрёнка, – увидев дрожащие губы Анны, ответила Галина и погладила руку сестры. – Рассказывай, я не буду больше перебивать. Правда, правда! Только сначала снимем боты, а то наследим здесь, а потом убирать за нами.
– Ты вечно меня… то, да сё… всё-то я не так говорю, а потом прощение просишь.
– Ну, прости, сестричка, милая моя! Я же тебя люблю! Пуще всех на свете. Вот, правда, больше не буду… никогда… Вот те крест!– перекрестилась Галина.
– Ну, ладно! – натянуто улыбнулась Анна и, обняв сестру, последовала за Ларисой в столовый зал.
Пили фруктовый чай с яблочным и медовым пирогами.
После чая Лариса повела девочек в свою девичью комнату, где попросила Анну продолжить начатый ею рассказ.
– А я и сама уже хотела продолжить, – ответила Анна и живо повела начатый ещё в прихожей рассказ о трёх молодых людях, прибывших из заречья в Омск. – Папа прочитал, что какие-то приезжие ребята зашли в колбасный магазин, что на улице Инженерной, наставили на продавца револьверы и похитили 8 головок сыру, один окорок, двенадцать колёс колбасы и несколько фунтов сливочного масла. Потом бежали в сторону Перфильевской набережной, где в лодке их ждал ещё один из их банды. Только вовсе они и не добежали до реки, а то так бы и уплыли через Иртыш и ищи ветра в поле. Один, который бежал первым, поскользнулся и со всего маху угодил лицом в коровью лепёху, руки-то держали мешок, который он нёс за спиной, вот он ими и не сумел удержаться на земле, а те, которые бежали следом, об него спотыкнулись и тоже в лепёхи, там их ужас, сколько много, там же коровы ходят и траву едят. А когда они все упали, то мешки-то из рук выронили и колбаса, и сыр покатились и тоже прямо в лепёхи. Они, когда поднялись, их из лепёх снова в мешки сувать стали, тут-то их и словили. Хозяин магазина бежал за ними и кричал: "Воры, воры! Держите их!" Когда их поймали, то никто к ним даже прикасаться не хотел, они все в коровьих лепёхах были. Все смеялись и тыкали в них пальцами. Будут теперь знать, как воровать. Засудят и на каторгу.
–Так им и надо! – подытожила Галина.
– А может быть, им кушать нечего было… вот они и уворовали, а их за это на каторгу… Так что ли?! Мне их жалко, люди ж они и никого не убили, – проговорила Анна.
– Жалостливая ты, Аннушка, только нынче с голоду никто не мрёт. Лето… – кивнула за окно Галина, – ягоды разные в лесу есть и грибы, рыба в реке. А сами-то те мужики из деревни, там у них у всех огороды, и коров и живность всякую держат… Нет, Аннушка, воры они и есть воры, а с ворами надо по закону, чтобы другим неповадно было. А то, что ж это получится, – одних помилуют, другие их примеру последуют…
– А я тоже знаю интересный случай, – проговорила Лариса. – Хотите, расскажу?
– Расскажи, расскажи, Ларочка! – вспыхнула глазами Анна. – А то сестрёнка снова начнёт поучать меня. А сама только что божилась, что не будет… вот так всегда, стоит мне лишь кого-нибудь пожалеть или сказать слово против.
– Вовсе я и не поучаю. Просто сказала, что всем ворам место на каторге, вот и всё, а ты, моя милая сестрёнка, сразу дуться… Ну, ладно уж, прости, ежели что! – приобняв Анну, сидящую рядом на диване, примирительно проговорила Галина и посмотрела на Ларису, дав этим понять, что ждёт её рассказ.
– Мне тоже жалко людей, если они от какой-либо безысходности идут на воровство без разбоя, конечно, но всё ж таки они преступники, – поддержала Галину Лариса, – и должны отвечать по закону за свои преступления.
– Да, я разве ж против законов… Просто жалко… вот и всё… – ответила Анна, готовая всплакнуть. – Может быть, у них что-нибудь с головой… больные они на голову, а их сразу в тюрьму. Может быть, их сначала надо в больницу…
– Верно так и сделают… Почём нам знать! А то, что больны головой это точно! Со здоровыми головами не воруют.
– А всё одно их надо сначала в больницу, – стояла на своём Анна.
– В больнице, милая Аннушка, их совсем больными сделают. Не в простую же поместят, где здоровые люди лежат, а в психушку. Папенька говорил, что там из здоровых людей дураков делают. Только зачем, я не знаю.
– Смешная ты, Галя! Нешто не понимаешь? Чтобы у церкви стоять, вот зачем. Если юродивых не будет, кто ж будет всякие умные слова говорить… Некому… Так-то вот, сестрёнка!
Только я думаю, что в психушке всё-таки не сладко, – заключила Галина и напомнила Ларисе о её желании рассказать смешной случай.
– Случай, о котором сейчас расскажу, произошёл в Петербурге, – начала рассказ Лариса, – ещё до моего с папенькой переезда в Омск. Молодой офицер страстно влюбился в артистку цирка – дрессировщицу львов. Предвосхищая ваш вопрос, говорю, офицер тот мне не был известен, а дрессировщицу я неоднократно видела, когда мама, папа и я ходили в цирк, но знакома с нею не была. К времени, относящемуся к моему рассказу, это была очень красивая молодая женщина. Не берусь описывать все её достоинства, так как я не мужчина и не могу видеть женщин так, как видят их они, но всё же не могу умолчать тот факт, что тело её было совершенно, а лицо прекрасно.
"Ах, в такую женщину невозможно не влюбится! – неслось со всех рядов, окружающих арену цирка. – Как она смела, и необычайно отважна! Ах!" – восклицали зрители от каждого, казалось бы, неосторожного движения дрессировщицы. Хватались за лицо и голову и даже закрывали от страха глаза, но всё шло задуманным артисткой чередом.
Так вот, в такую незаурядную по смелости женщину, влюбился молодой офицер. Однажды он увидел её в ресторане в кругу подруг. Набравшись смелости, подошёл к ней и, глядя прямо в её прекрасные глаза, сказал, что любит её.
Не знаю, как она восприняла его необычное признание в любви, об этом не писали в газетах и мои родители не говорили об этом, мне известно лишь, что она ответила ему странным образом, но без насмешки и высокомерия, вполне серьёзно:
– Я буду ваша без остатка и даже стану вашей женой, если вы зайдёте вместе со мной в тёмную клетку со львом.
Как тут было отказаться? Не принять её условие, значит, показать, что его слова о любви – ложь, но более того – циничны и оскорбительны. Кроме того, отказаться, значит, выставить себя на посмешище перед ней, её подругами и всеми посетителями ресторана, которые слышали их разговор. И он сказал:
"Да! Я готов пойти с вами в клетку со львом!"
Она тотчас встала, вышла из-за стола и, не говоря ни слова, пошла на выход из ресторана, офицер последовал за ней.
В цирк приехали на автомобиле. Дрессировщица сделала какие-то распоряжения служителю цирка и через непродолжительное время, взяв за руку офицера, повела его в тёмную комнату. Щёлкнули открываемые замки, и они вошли в клетку. В кромешной темноте она подвела его к низенькому столику, откупорилась бутылка шампанского, и хозяйка львов разлила шипучий напиток в бокалы. Он произнёс тост за любовь. Они выпили и повели неспешный разговор, если вы помните, девочки, в полной темноте.
Неожиданно в нескольких метрах от офицера блеснули два зелёных огонька, и раздался львиный рык.
Офицер выхватил револьвер и выстрелил на огоньки.
Что-то грузное сотрясло клетку, раздался предсмертный рёв царя зверей. Тотчас зажегся свет, и офицер увидел себя и рядом с собой оцепеневшую дрессировщицу, они были в маленькой клетке, стоящей внутри большой, той, в которой выступают дрессировщицы со своими зверьми. За внешней стороной их клетки, в предсмертных судорогах бился большой красивый лев.
Вот такая грустная история приключилась несколько лет назад в столичном цирке.
Всё рассказанное мною я узнала из разговора моих родителей, об этом много писали и в газетах. Но сама я, как вы прекрасно понимаете, девочки, не была свидетелем того, что вы только что услышали.
– А мне его жалко, – шмыгнув носиком, проговорила Анна.
– Льва?.. – спросила Галина.
– И льва тоже, – ответила Анна.
– Глупо она поступила. Думается, решила посмеяться над влюблённым в неё человеком. Льва жалко, а ей поделом, – подытожила Лариса.
– Да, очень высокомерна! Верно, все красавицы такие, – тяжело вздохнула Анна.
– А мы не будем такими, мы же не красавицы… Верно, девочки? – улыбнулась Лариса.
– Что это не красавицы?! Ещё, какие красавицы! – громко воскликнула Галина и все трое, обнявшись, звонко засмеялись.
– А на днях мы с Аннушкой шибко смеялись, – остановив смех, проговорила Галина и улыбнулась. – У нас папа всегда по вечерам газетки читает и когда в них написано что-нибудь интересное, зачитывает вслух. А прошлый раз так сильно увлёкся, что даже забылся и всё приговаривал: "Поделом ему! Поделом!" – и смеялся. Нам с Аннушкой тоже интересно стало: "Что он там интересное вычитывает?" – подумали, и попросили, как прочитает газету, дать её и нам почитать. А потом мы тоже долго смеялись.
– Ты, Галенька, не купца ли вспомнила, которого губернатор выпорол? – спросила сестру Анна.
– Его, сестрёнка. Смеялись мы потом долго. Помнишь?
– Как не помнить?! Сме-е-еху было-о!.. Просто ужас! Расскажи, пусть Ларочка тоже посмеётся.
– Так потому и вспомнила, что рассказать хочу, – ответила Галя, задумчиво собрав на лбу миленькие складочки.
– В старину дело было. Сто с лишним лет назад в Абаканском остроге, Енисейской губернии случился сильный неурожай. Люди сильно голодовать стали, а у одного купца, фамилию не помню, пусть будет Хваталкин", – Галя засмеялась и следом за ней залились весёлым смехом Анна и Лариса.
– Хваталкин, вот смех-то, – взахлёб смеялась Анна.
– Ха-ха-ха! – вторила подругам Лариса.
Вдоволь насмеявшись, Галина продолжила рассказ.
– Так вот, у того Хваталкина, – улыбнулась, – очень много было запасено хлеба, и нет, чтобы продавать его по божеской цене, так он стал втридорога торговать им. Люди, ясно дело, роптать стали и высказывать ему всяческие неудовольствия. По-хорошему говорили, чтобы, значит, цену особо не поднимал, а ему хоть бы что, в ус свой дует и ещё выше цену вздымает. Видя, что ничем его не проймёшь, что доброго слова не понимает, решили абаканские жители применить крайние меры, – отыскали у Хваталкина сто мешков хлеба и раздали его голодным, а самого раздели и знатно выпороли мелким ельником, а потом отпустили на все четыре стороны.
Сильно разгневался купец и самолично поехал к генерал-губернатору. В ту пору генерал-губернатором Сибири был Чистович, человек решительный и строгий. Встретил он купца как положено, по всем тогдашним правилам, на стул усадил и стал допытывать, что привело его к нему.
Купец в слёзы и стал ругать своих обидчиков всякими плохими словами:
– Пороли меня и били нещадно ельником мелким, а добро расхитили! – сказал в конце своей жалобы и попросил наказать обидчиков.
– Ельником, говоришь?! – перепросил губернатор.
– Ельником… мелким… – жалобно проговорил Хваталкин.
Девушки вновь засмеялись над фамилией выдуманной Галиной.
– Не может быть! – покачал головой Чистович.
– Вот истинный крест! – перекрестился купец.
– Не по закону, не по закону, – помяв бороду, проговорил губернатор.
– На то и жалуюсь и заступничества у вас прошу, потому как вы, ваша милость, блюсти законы и порядки приставлены.
– Жалко мне тебя, голубчик, – ответил генерал-губернатор, – а нарушителям закона я не потатчик. Правильно говоришь, блюсти законы и порядки приставлен, а потому поступлю как того они требуют.
Губернатор хлопнул в ладоши. Тотчас явился казацкий офицер. Показал ему губернатор кивком головы на купца и сказал:
– Вот, почтенного человека за то, что спрятал он свою собственную муку и не хотел продавать голодным по законно-установленной цене, какие-то негодяи выпороли ельником! Разве у нас полагается драть ельником?
– Розгами берёзовыми, ваше высокопревосходительство! – бойко ответил офицер, поняв своего начальника.
Губернатор тут же обратился к перетрусившему купцу:
– Сколько тебе пришлось получить за муку… мелким ельником?
– Запамятовал! – затрясся купец.
– Запамятовал, говоришь… – повторил задумчиво губернатор и приказал. – Исправить ошибку немедленно! Пороть его розгами и до тех пор, пока не вспомнит, сколько получил от мужиков ёлок.
И выпороли, голубчика, за милую душу, – закончила рассказ Галина и громко засмеялась. Задорным смехом поддержали её и Анна с Ларисой.
– А у нас папа хоть и не был губернатором, но тоже, как гласный городской думы мог приказать подвергнуть порке нерадивых и нечистых на руку людей, – с гордостью за отца проговорила Анна. – А все, потому что он жалостливый сильно. У нас котёнок есть, так он гадит, где попало, а папа не позволяет его ругать, а тем более бить:
– Маленький он, – говорит папа, – как дитё неразумное, а как ума разума наберётся, так умным будет и мышей ловить станет, а то, до чего уже дошло, по кабинету даже днём бегают.
– Бить, конечно, нельзя, а строго разговаривать нужно. Я с ним разговариваю, он внимательно слушает и даже хвостом не виляет. Значит, понимает, – во всём поддерживая отца, проговорила Галина.
– А один раз папа чуть не упал. Шёл себе спокойно, а котенок, откуда ни возьмись, прямо ему под ноги. Папа, конечно, чтобы не наступить на него ногами туда-сюда и упал бы, если бы не этажерка. Ухватился за неё и так спасся. А котёнок как прыгнет с испуга к нам на диван, – мама, Галя и я тогда на диване сидели и вышивали узоры на пяльцах, а с дивана на штору, а с неё на подоконник и на подставку, а на ней ваза стояла. Подставка такая тоненькая у нас и высокая, ты, Ларочка, её видела, она повалилась, и ваза на пол упала. Разбилась, прям, вдребезги, нам с Галей смешно, папа закостенел, – верно, с испугу, а мама в слёзы. Мы потом все вместе её долго успокаивали, а потом и она, когда успокоилась, смеялась и говорила: "Это же надо, какие кульбиты выписывал. Чудеса, и только!" – Да, смеху было-о-о, ужас сколько. Мы потом ещё несколько дней, как вспомним, смеялись, – сияла глазами Анна.
– Это мы – ты и я смеялись, мама-то уж потом, а папа смотрел на нас, как на дурочек, смотрел-смотрел, а потом чертыхнулся и повалился к нам на диван. Мы сильно тогда перепугались за папу, а когда и он засмеялся, нам совсем весело стало. Вспоминали наперебой котёнка, выписывающего кренделя по комнате. А сейчас у нас хорошо. Папенька дома, маменьке спокойнее, а нам так вообще радость. Мы каждый вечер играем на рояле, поём весёлые песни, смеёмся, – расширила воспоминания сестры Галина.
– Ага! И сейчас у нас на подставке стоит большой медный конь. Вот если он свалится… будет не до смеху, – улыбнулась Анна. – А если кому на ногу… то вообще беда. Папа так и сказал: "Беда!". – А мама сказала, что голая подставка это некрасиво. "Не нравится, разруби её и в печь!" – Сказала. Папа тогда ответил: "Ну, уж нет! Она сама по себе красивая! Ажурная, и из вишнёвого дерева. Пусть будет с лошадью!". Так сейчас и стоит. Мы к ней даже и не подходим.
– Ага, страшно! Вдруг на ногу упадёт… Знаешь, Ларочка, какой он тяжеленный… конь-то. Пуд, наверно!
– Ну, ты Галя, скажешь тоже… скажи ещё, два… Подставка-то так бы и переломилась… Тонкая она…
– Ну и пусть… Зато не страшно было бы. Сейчас вечерами, когда мама играет на фортепиано, а мы песни поём, то я сажусь подальше от неё, вдруг котёнок снова прыгнет.
– Песни… То-то же песни! Что ещё остаётся?! И это после 12 лет верного служения Отечеству, – явно отцовскими словами проговорила Анна.
