скачать книгу бесплатно
– Любопытно! – пробормотал испанец себе под нос. – Весьма любопытно, и хотел бы я знать, что сказал бы адмирал Колумб, услышав эту историю… Хорошо! – добавил он, вставая. – Выйду немного подышу и сделаю кое-какие дела, для которых даже отпрыскам Виракочи требуется уединение. – Он показал рукой на горку картофеля, который еще оставался. – Ужин был великолепный, аппетитный и познавательный…
Он с удовольствием вбирал в легкие свежий ночной воздух после духоты, царившей внутри тамбо, удаляясь на несколько метров от большого костра, который часовые развели перед входом. Отложив в сторону меч и аркебузу, снял с себя нагрудник и кольчугу и хотел было опуститься на корточки, как тут бесформенная тень, притаившаяся во мраке, медленно двинулась к нему, чем вынудила его вскочить и схватить в руки оружие.
– Проклятье! – воскликнул он. – Даже справить нужду спокойно не дают… Кто идет?
К двинувшейся вперед тени присоединилось еще несколько. Несомненно, это были человеческие существа, хотя и представлявшие собой почти фантасмагорическое зрелище: безмолвные, сероватые и нечеткие.
Он обнажил меч и принялся угрожающе им размахивать; тот посверкивал в слабом свете костра.
– Стой! – крикнул он. – Еще шаг – и я не отвечаю. Если кто приблизится, всажу…
На несколько мгновений среди незваных гостей возникла паника или смятение, и они встали как вкопанные, однако вскоре послышалось шушуканье, и они вновь задвигались и выступили на свет костра.
Алонсо де Молина с изумлением обнаружил, что это женщины: горстка чумазых и растрепанных туземок отталкивающего вида; по мере приближения те все выше задирали замызганные одежды, выставляя напоказ свои срамные места. Некоторые вдобавок прищелкивали или издавали другие странные звуки, быстро двигая языком, и на несколько секунд испанец так растерялся, что не мог сообразить, что делать: то ли пустить в ход меч, то ли хватать одежду и нестись с голым задом в крепость искать убежища.
Однако его спасло появление Чабчи, который начал швырять в женщин камнями, обзывая их «свиньями, отродьем Супая»[16 - Супай («тень» в переводе с кечуа) – в мифологии инков бог смерти, предводитель демонов и правитель подземного мира.] и угрожая тем, что прикажет солдатам расплющить им головы палицами, если они тотчас же не уберутся с глаз долой.
Когда, наконец справив нужду, андалузец вновь появился в главном помещении тамбо, ему пришлось мрачно выдержать насмешливые взгляды всех присутствующих, а курака ехидно заметил, хотя и без явного намерения его подколоть:
– Вероятно, они решили, что в твоем теле все соразмерно росту, и выслеживали тебя…
– Ну, они меня чуть было не напугали.
– Было бы хуже, если бы они тебя схватили. Почти все в этом племени – переносчики «заразы».
– «Заразы»? Что это еще за «зараза»?
– «Зараза» женщин. Знак, которым Супай, злой демон, отмечает своих приверженцев. Скрывает огонь в самой сокровенной части их тела, и после общения с ними член у мужчин покрывается язвами. Затем «зараза» распространяется по всему телу, покрывая его зловонными гнойниками, волосы выпадают клоками, многие теряют зрение и умирают в страшных мучениях.
– Святое небо! – воскликнул пораженный испанец. – Это усмиряет любовные порывы посильнее преисподней, которой стращают священники. И не существует средства против этой напасти?
– Кое-кому из знахарей удается вывести ее с помощью грибов и заговоров, но в большинстве случаев тот, кто имеет сношение с избранницей Супая, умирает описанным образом. Прежде чем притронуться к женщине, убедись, что она чистая, у нее не слишком много мужчин, нет гнойников, не выпадают волосы, а зубы держатся в деснах.
– Это будет выглядеть так, будто я покупаю осла у цыгана… – посетовал Молина. – В Тумбесе у меня были отношения с шестью или семью женщинами… Откуда мне знать, были ли они приверженцами Супая или нет?
– В Тумбесе «зараза» встречается нечасто. Разве что среди проституток кто-то болен, но проституткам надлежит жить вдали от города, и они, как правило, имеют дело с часки[17 - Часки – гонец, скороход (кечуа).] и солдатами…
Ночью, вытянувшись на циновке в самом надежном помещении форта, Алонсо де Молина перебрал в памяти события этого насыщенного дня: сколько всего он увидел и услышал, – и снова пришел к заключению, что правильно сделал, попросив у Писарро разрешения навсегда остаться в королевстве, которое они только-только открыли и которое неистовый эстремадурец намеревался однажды завоевать.
Если неграмотный старик никогда – уже ясно – не устанет бороться и будет и дальше поддерживать неутолимый огонь своих устремлений, то ему, Алонсо де Молине, уроженцу Убеды, капитану и бакалавру, переводчику и бойцу передового отряда во всех военных походах, в которых он участвовал на протяжении богатой приключениями жизни, претила мысль о том, чтобы продолжать убивать, и не нужны ему ни богатства, ни земли, помимо тех, что ждут его дома, если когда-нибудь в отдаленном будущем он надумает туда вернуться.
Точно так же, как когда-то духовной пищей ему служили книги и языки, сейчас самое истинное удовлетворение доставляло путешествие по незнакомым странам, сознание того, что он первый европеец, у которого появилась возможность свободно раскрыть секреты Нового Света. Завоевывать и разрушать, подобно Кортесу и стольким другим испанским капитанам, многим из которых он когда-то даже составил компанию, у него больше не было желания: это было бы равносильно тому, чтобы повторно брать женщину силой.
Что хорошего в том, что он участвовал в дюжине сражений, поразил мечом сотню туземцев; по крайней мере, ничего такого, что может сравниться с ощущением, когда понимаешь, что ты, первый представитель своей расы, поднимаешься по крутой тропе, направляясь к самой высокой на Земле горной цепи, в центре которой расположился никому не известный священный город.
«Манко Капак построил его возле ворот на небо, где живет его отец…»
Слова сурового кураки все еще звучали у него ушах, а еще – рассказы тех, кто в Тумбесе уверяли, будто дворец Инки сияет золотом от крыши до основания, и, хотя золото совсем не пробуждало в нем алчности, оно подстегивало любопытство.
«Не сносить тебе головы из-за своего неуемного любопытства…» – бывало, говорил дед, устав отвечать на его вопросы, и хотя с тех пор миновало уже тридцать лет, оно по-прежнему не давало ему покоя, и жажда приключений, больше, чем стремление к славе или богатству, подтолкнула его пересечь Море-Океан и последовать за Писарро до богом забытого острова Эль Гальо.
Он уснул, представляя себе тысячу чудес, которые увидит собственными глазами, как только начнется восхождение на величественную кордильеру[18 - Кордильера – горная цепь, этот термин применяется обычно, когда заходит речь о горных хребтах – в частности о параллельных – Северной и Южной Америки.], вздымавшуюся перед воротами тамбо, и проснулся, когда над самыми высокими вершинами забрезжил рассвет.
Пара часовых дремала, привалившись к стене, возле тлеющего костра, а вдали на огромных пиках заблестели вечные снега, отражая первые лучи солнца, которое, казалось, стремилось появиться здесь поспешнее, чем где бы то ни было на планете.
Его завораживала быстрота, с которой появлялось и скрывалось солнце на этом континенте: еще в детстве он привык в компании деда наблюдать долгое наступление вечера, – а еще удивляло, насколько точно сутки делились на две равные части независимо от времени года, если вспомнить длинные-предлинные летние дни там, в полях Убеды, и нескончаемые зимние ночи в те годы, которые он провел во Фландрии.
Тут все было другое, и ему страшно нравились вечные неожиданности, которые постоянно будоражили его чувства, поскольку даже обоняние на каждом шагу открывало новые опьяняющие ароматы, а слух улавливал мелодии, зачастую такие непривычные, как вот эта меланхоличная флейта, которая зазвучала вдалеке.
Музыка долетала сверху, издалека, принесенная легким ветром, повеявшим с вершин: это было словно приветствие наступающему дню, и в этом приветствии слышалась надежда и одновременно печаль, пробуждение к жизни и каждодневному труду или реквием по длинной темной ночи, которая скончалась.
Он сделал глубокий вдох и внезапно ощутил, что этот влажный, чистый и напоенный ароматами воздух он искал с тех пор, как себя помнит.
«Это и есть мой мир, – подумал он. – Ради него я покинул дом».
Они начали восхождение, продрогшие до костей, но вскоре пот уже катил с него градом, и его поразило проворство этих неутомимых человечков, которые взбирались по петляющей крутой тропе с той же легкостью, с которой передвигались по равнине, в то время как ему с каждым разом было все труднее вдыхать воздух, который словно скудел по мере того, как становился чище.
Побережье окончательно осталось позади и, когда он останавливался перевести дух и оборачивался, чтобы бросить взгляд с края дороги, его восхищала совершенная четкость, с которой пустыня оказалась втиснутой между серым океаном и подножием горы, – словно это была грязная полоса детрита[19 - Детрит – обломочный материал, состоящий из фрагментов раковин, скелетных частей животных или обрывков растений.], которую вздумалось провести Природе, чтобы отделить друг от друга два совершенно несхожих мира.
За поворотом ему открылась забавная картина: его спутники в полном составе ушли вперед и теперь, мокрые с головы до ног, под ледяными струями источника, бившего из камней, с наслаждением терли тело и одежду.
– Давай с нами! – преувеличенно бодро крикнул ему курака. – Нельзя, чтобы хоть одна частица пыли этой проклятой земли, пристанища Супая, сопровождала нас наверх.
Помыли даже сандалии – те, у кого они были, – и, словно именно здесь проходила граница между побережьем и горами, пересекли узкое ущелье, и пустыня и море навсегда остались позади.
Он на мгновение задержался, задрав голову к вершине горы, которая словно гладила небо своими снегами, и у него сжалось сердце – от тоски и от предвкушения: ведь он только что окончательно попрощался с прошлым и уже больше никогда не будет капитаном Алонсо де Молиной.
Когда к ним стал приближаться бегущий часки (разноцветные ленты, его знак отличия, трепетали на ветру), путники почтительно уступили ему дорогу, поскольку того, кто совершит тяжкое преступление: загородит ему проход, задержит или хотя бы заговорит, – ожидало весьма суровое наказание.
Часки жили в крохотных хижинах, расположенных вдоль главных дорог Империи, иногда довольно близко друг от друга, и их единственная задача состояла в том, чтобы днями и неделями терпеливо ждать появления товарища, который передаст послание слово за словом, и тотчас же пуститься в путь, снова и снова повторяя в уме текст, ничего в нем не меняя.
Таким образом новости и приказы могли преодолевать длинные расстояния за весьма короткое время, и Инка, сидя в своем дворце в Куско, всегда был в курсе того, что происходит на бескрайних просторах его обширных владений.
Однако на сей раз, когда с наступлением вечера они с более чем бесконечным терпением совершали восхождение по каменным ступеням лестницы, вырубленной в скале, гонец, бежавший из Тумбеса, не стал их обгонять, а прямо спросил Чабчу Пуси, отвел того на несколько метров в сторону и без запинки проговорил послание, которое ему поручили передать и которое он повторил в последний раз: после этого следовало тут же его забыть.
Лицо кураки, и без того бесстрастное, внезапно словно превратилось в каменную маску, и, отослав часки назад легким мановением руки, он долго размышлял, прежде чем нарочито медленно приблизился к испанцу и хрипло произнес:
– У меня для тебя плохие новости. Очень плохие… Чили Римак приказал убить твоего черного друга и превратил его в «рунантинья».
Алонсо де Молина чуть не потерял сознание: казалось, внутренности ему пронзили каленым железом, – и пришлось тяжело опуститься на ступеньку, не то бы покатился вниз по лестнице.
– Боже милосердный!.. – всхлипнул он. – Быть этого не может! Это невозможно!.. Этот бедный негр в жизни и мухи не обидел.
Он закрыл лицо руками, и ему пришлось собрать всю силу воли, чтобы его не видели плачущим, ведь они с Хинесильо не один год были неразлучны – в походах и приключениях, попойках и сражениях, в голоде, холоде и забавах с женщинами. Их связывала настолько крепкая дружба, что негр, не колеблясь ни секунды, последовал за ним, когда ему пришла безумная идея навсегда остаться в чужой стране. Он считал его больше, чем другом или боевым товарищем, практически братом, и тот был уже единственным звеном, связывавшим его с Испанией и всем, что составляло его прошлое.
Чабча Пуси, курака Акомайо, опустился на ступеньку выше и почтительно и сдержанно хранил молчание, по-видимому, сознавая, какое глубокое горе испытывает это странное существо, наполовину бог, наполовину человек. Когда тот поднял голову и спросил только: «Почему?» – инка пожал плечами и вытянул руки, повернув ладони вниз, словно желая показать силу своего неведения.
– Возможно, ему внушала страх его черная кожа; возможно, он приказал его убить из чистого суеверия или, возможно, пожелал иметь «рунантинья», которой больше ни у кого нет… В его жилах течет королевская кровь, поэтому одному лишь Инке он должен отчитываться в своих действиях.
– Что такое «рунантинья»?
Инка заколебался, но в конце концов с явным усилием и неудовольствием ответил:
– Это своего рода барабан; он изготавливается из кожи врагов, которые были важными… Самый ценный трофей воина.
– Вот мерзавец! – вскричал андалузец, прыжком вскочив на ноги и решительно устремляясь вниз по лестнице. – Я сдеру с него кожу на барабан, или я не Молина… Этот сукин сын у меня узнает, чего стоит жизнь христианина.
Курака, бросившись за ним вдогонку, с силой ухватил его за руку.
– Погоди! – взмолился он. – Погоди, не беги. Ты не можешь вернуться в Тумбес! Мне приказано привести тебя в Куско.
– Да пошел ты со своими приказами! – огрызнулся испанец. – Я собираюсь отрезать яйца этому мерзавцу Ушастому, и не вздумай мне мешать.
– Я сожалею! – сухо ответил туземец. – Мне приказано доставить тебя в Куско живым или мертвым.
Испанец окинул его презрительным взглядом и, резко отведя его руку, с силой толкнул на ступени.
– Оставь меня в покое, гадкий индеец! – крикнул он. – Вы просто шайка дикарей, и капитан Писарро был прав: вы понимаете только силу.
И снова ринулся вниз, перепрыгивая через ступени, и, когда спустя несколько минут заметил, что солдаты, все как один, со свирепым видом гонятся за ним, остановился, подготовил аркебузу и, тщательно прицелившись в самого первого, выстрелил.
Казалось, звук выстрела прогрохотал тысячу раз, отразившись от стен гор: он, словно мяч, отскакивал от одной до другой, спускаясь в самую глубину узкого ущелья, и слился с отчаянным воем солдата, который, падая, стукался о выступы камней, пока не разбился у подножия высокого обрыва.
Отряд в ужасе застыл на месте, и Алонсо де Молина воспользовался передышкой, чтобы перезарядить аркебузу, но, видя, что никто не решается сделать ни шагу вперед, развернулся и поспешно продолжил свой путь в Тумбес.
Он шагал настолько быстро, насколько позволяли ноги, однако спустя два часа разряженный воздух высоты, к которой он не успел привыкнуть, начал угрожать разорвать ему грудь, и волей-неволей пришлось сделать привал и присесть на камень, потому что кружилась голова и накатывали приступы тошноты. Казалось, воздух с трудом поступает в легкие, а в руках ощущалась такая тяжесть, будто он держал не аркебузу, а пушку.
Прошло несколько минут, и из-за поворота вынырнул Чабча Пуси – и замер, увидев, что он целится в него из «трубы громов».
– Я не вооружен! – крикнул он, подняв руки вверх. – Не вооружен! Я человек мирный и желаю лишь с тобой поговорить.
– Мне не о чем разговаривать, пока не прикончу этого мерзавца, и, если хочешь остаться целым и невредимым, держись от этого дела подальше.
– Не могу! – посетовал тот. – Я понимаю, что ты прав, но не могу. Если я не доставлю тебя в Куско, это будет стоить мне жизни. Мне и моей семье. Таков здешний закон.
– Ну, не я же его устанавливал. Терпи, коли ты его принимаешь.
– Послушай!.. – взмолился туземец. – Ты не успеешь пройти и половину пути, как Чили Римак узнает, что ты его ищешь, и скроется из Тумбеса. Страна большая, ты его никогда не найдешь и добьешься лишь того, что тебя убьют его солдаты… Однако, если ты отправишься со мной в Куско и попросишь правосудия у Уаскара, убедив его в том, что один из его родственников подставил под удар безопасность Империи и вызвал гнев богов, убив без причины друга Виракочи, я тебе гарантирую… клянусь честью! – что мой Повелитель прикажет содрать с Чили Римака кожу живьем и ты сможешь пить чичу[20 - Чича – кукурузная водка.] из его черепа.
Алонсо де Молина долго смотрел на него, обдумывая услышанное, и наконец опустил оружие и прислонил его к скале.
– Ты хитрый лис… – проговорил он. – Грязный, чертовски изворотливый интриган, однако на этот раз, думаю, что ты прав, будь ты проклят. Однако обещаю, если твой хозяин не отдаст мне шкуру этого мерзавца, тогда я сдеру кожу с него самого, лоскут за лоскутом… А сейчас оставь меня в покое, потому что я без сил. Хождение по этим треклятым горам кого хочешь вымотает.
Туземец не послушался – напротив, подошел ближе, доставая из кожаного мешочка, привешенного к поясу, горсть мелких зеленых листьев и небольшой кусок известняка.
– На, возьми! – сказал он. – Это снимет с тебя усталость.
– Ты что, пытаешься меня отравить?
Вместо ответа туземец сунул листья себе в рот и начал усердно жевать.
– Кока – это подарок, который сделал нам Виракоча, чтобы побороть голод, жажду, холод и усталость. Она растет по другую сторону кордильеры, и без ее помощи наши воины, вероятно, не смогли бы выиграть столько сражений… – Он вновь протянул ему листья. – Возьми же! – взмолился он. – Не отвергай пищу богов, а то мне придется поверить, что у тебя с ними нет ничего общего.
Вкус был горький и вызывал желание немедленно выплюнуть листья, но андалузец сделал над собой усилие, поскольку туземец ждал результата, и вскоре почувствовал, как его охватывает смутное ощущение эйфории и облегчения, он дышит полной грудью, а усталость покидает его тело, словно ее далеко-далеко уносит легкий ветерок. Он съехал с камня и оказался на земле, и тут им овладело неудержимое желание расхохотаться, хотя он был совершенно не расположен к веселью.
– Разрази меня гром! – воскликнул он. – Какая любопытная штука!.. Мне весело, я вижу все вокруг с предельной ясностью, цвета кажутся более яркими, а усталость как рукой сняло. Вот чудеса-то!.. Как, говоришь, это называется?
– Кока.
– Кока!.. – задумчиво повторил он. – И что это: дерево, трава или кустарник?..
– Куст, который растет в жарких долинах… Он произрастает сам по себе, хотя его можно выращивать на больших плантациях, но лишь по особому разрешению Инки.
– Инка, как я погляжу, держит все под контролем. Меня это не удивляет: если бы кока была известна в Испании, у императора наверняка было бы на нее исключительное право. Пресвятая дева! Я даже не хочу себе представить, какое состояние я бы нажил, засадив весь Хаэн картофелем и кокой… – Он с удовольствием сделал глубокий вздох и широко улыбнулся. – Боже, как прекрасно я себя чувствую!
– Меня это радует, – вкрадчиво произнес Чабча Пуси. – Меня радует, что ты чувствуешь себя бодрым и отдохнувшим, потому что мне надо сообщить тебе кое-что важное: смерть твоего друга – это не единственное известие, доставленное часки.
Алонсо де Молина пожал плечами.
– Мне все равно, – заявил он. – После известия о Хинесильо ничего из того, что ты можешь мне сообщить, не имеет значения. Я любил этого чертова негра, – жалобно проговорил он. – Я любил его как мало кого в этом мире, и не могу понять, как же это я мог допустить, чтобы негодяй Длинноухий-Узколицый убедил меня оставить его в Тумбесе. Совершенно ясно, что он собирался его убить, как только я уйду с «трубой громов»: вот она-то его на самом деле пугала.
– Но зачем ему понадобилось его убивать? – поинтересовался инка: он явно был озадачен.
– Не имею понятия. Хинесильо был просто неспособен кому-то навредить. Его интересовало только вино, карты и женщины.
– Он спал с какой-нибудь из женщин Чили Римака?
– Кто его знает? Не успели мы сойти на берег, как они принялись вертеть перед ним хвостом, и негр, который, насколько мне известно, был весьма силен по этой части, успел оприходовать где-то тридцать или сорок девчонок. Если он вдобавок не говорил на вашем языке, как он мог знать, что какая-то из них принадлежит Ушастому?
Курака задумчиво жевал свой шар коки и, когда наконец выплюнул в сторону зеленую и густую жижу, получившуюся в итоге, похоже, признал поражение.
– Ладно! – сказал он. – Это дело сможет выяснить лишь мой Повелитель, когда наступит время. Сейчас важно другое… Атауальпа приказал своим людям тебя схватить.
– Почему?
– Потому что кем бы ты ни был, все утверждают, что ты Виракоча или один из его сыновей, и Атаульпа, должно быть, считает, что, если ты встанешь на его сторону, будет больше вероятности свергнуть Уаскара, чем если ты окажешься противником. Когда Империя переживает такой сложный момент, поддержка бога… – и он со значением кивнул в сторону аркебуза, – и его «трубы грома» могла бы помочь окончательно достичь перевеса.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что из-за меня равновесие может быть нарушено?
– В настоящий момент да… – подтвердил курака. – Впервые в нашей истории кто-то осмеливается поставить под сомнение власть Инки, и это все меняет. При Уайне Капаке ты был бы всего лишь гостем, а сейчас представляешь угрозу, учитывая, что мы находимся гораздо ближе к Кито, где правит Атауальпа, чем к Куско, где находится Уаскар.
– Насколько ближе?
– В три раза ближе. Если идти форсированным маршем, можно было бы добраться до Кито чуть больше, чем за неделю, и это значит, что в настоящий момент мы находимся на территории, предположительно контролируемой Атауальпой.
– Предположительно?.. – с иронией повторил испанец. – Брось, не пытайся меня обмануть! Скажи-ка правду.
– Правду? – переспросил инка, коротко выдохнув. – А правда в том, что сейчас тебя разыскивают солдаты Атауальпы, и, поскольку я его знаю, могу предположить, что его приказ был категоричным: либо доставить тебя живым, либо принести твою голову.
