скачать книгу бесплатно
– Анкл... – начал говорить Веня, но Платон его перебил:
– Вы все время называете меня этим странным прозвищем, оно несколько режет слух.
– Чего оно режет? – спросил у брата Федор.
– Ему не нравится слово «анкл», – объяснил Веня.
– А как тебя называл отец? – заинтересовался Федор.
– Ну... – задумался Платон. – В хорошем настроении он называл меня Тоней, а в плохом... Нет, минуточку. Я хотел предложить вам называть меня по имени и отчеству, этого вполне достаточно.
– Тоня не пойдет, это по-бабски как-то, – заявил Федор. – Мы будем называть тебя Тони. Тони – это как у мафиози в Италии.
– Ага, – кивнул Веня. – Я фильм видел, там так звали главного гангстера.
– Меня зовут Платон Матвеевич...
– Так мы не поняли, что ты решил с Пончиком? – перебил его Веня.
Платон вдруг успокоился и посмотрел на братьев с участием и жалостью.
– Тони, не смотри так, будто мы уже покойники, – попросил Федор. – Мы в тебя верим.
– Давайте продолжим знакомство. Расскажите мне о брате. Я его давно не видел.
– Чего говорить? – уточнил Федор.
– Ну, чем он интересовался последние годы. – Пять лет назад чеченцев теснили от гостиниц, он этим интересовался. Еще он немножко интересовался казино, но там было кому интересоваться, кроме него.
– Еще он интересовался два месяца кино, – напомнил Веня. – А потом перестал. Поставил на главную роль телку и завязал.
– Телку?.. – не понял Платон. – В смысле – корову?
– Телку – в смысле шикарную соску. Он был этим, как его... – Федор нахмурил лоб.
– Продюсером, – медленно выговорил Веня. – Кого скажет на главную роль, того и поставят. За два месяца кое-как выбрал. Героиню, в смысле.
– Ах, героиню, – улыбнулся Платон.
– Расскажи про татуировку, – напомнил Федор.
– Да. Он татуировками стал интересоваться. На заднице наколол себе дракона. Из Японии в прошлом году приезжали жирдяи, у них есть спорт такой – толкаются, кто кого вытолкнет из круга. Отец разохотился, тоже тряпкой между ног обмотался и выскочил на подиум толкаться.
– И что? – заинтересовался Платон.
– Показал всем дракона на заднице. А зря, что ли, его выкалывали полдня?
– А еще он целый год интересовался бриллиантами, – вспомнил Федя.
– Якутскими алмазами, – уточнил Веня.
– Ну да. Он так изучил чукчей, что все время говорил про них! Даже язык выучил немного.
– Он уверял, что может уломать любого чукчу купить у него все, что угодно. Даже печку.
– Не печку, а типа духовки! – поправил брата Федор.
– Печку!
– Подождите, может быть, холодильник? – внедрился в спор Платон. – Есть такой анекдот про чукчу с холодильником. Там вся суть в том, что температура в холодильнике плюс пять, понимаете? – Платон сбился, видя одинаково снисходительное выражение на лицах братьев, – ну, в общем, в холодильнике теплее...
– Ну ты, Тони, странный какой, – удивился Веня. – На кой черт чукче холодильник? У него в чукляндии и так один лед кругом!
Братья замолчали. Платону стало вдруг нестерпимо грустно.
– Ваш отец... – Платон задумался, обнаружив вдруг в горле спазм, с которым еле совладал. – У Богуслава тоже была любимая книжка. Он ее выучил почти наизусть.
– А нам потом рассказывал на ночь, – тяжело вздохнул Федор, кивая головой.
– Ага, – невесело поддержал его Веня. – Рассказывал одно и то же, как молился. Я до десяти лет думал, что это молитвы такие из Библии. Облажался в первом классе на уроке. Учительница спросила, что мы знаем о боге, я на память зашпарил ей бормотания отца на ночь вместо сказки. «Трудится он, когда ничего не делает, ничего не делает, когда трудится. Бодрствует во сне, спит бодрствуя, с открытыми глазами, опасаясь ночного нападения Колбас, исконных своих врагов. Смеется, когда кусается, когда кусается – смеется. Купается на высоких колокольнях, сушится в реках» (Фр. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»). Хохоту было...
– Это же Постник, – улыбнулся Платон. – Это не о боге, а о Постнике.
– Я тоже помню! – повеселел Федор. – «Если Постник сморкается – это соленые угри, если дрожит – это огромные пироги с зайчатиной, если чихает – это бочонки с горчицей». Надо же, – удивленно повертел он головой, – как все хорошо запомнилось. Анкл, может, хоть ты, наконец, нам скажешь, кто такой Постник?
– А также, кто такие – Мухолов, Живоглот, Брюльфер, Алькофрибас, – грустно перечислял Веня.
– Это имена из родословной великана и обжоры Пантагрюэля, сына Гаргантюа, – охотно объяснил Платон, и вдруг, неожиданно для себя, все вспомнил! – Гаргантюа был повелителем Утопии, когда ему исполнилось пятьсот двадцать четыре года, у него родился сын Пантагрюэль, огромный и тяжелый ребенок...
– А Панург? Помнишь Панурга? – Федор положил на стол руки и подался к Вениамину.
Платон посмотрел на братьев, удивленный их детской неприкаянностью и нервическим отчаянием в голосе.
– Еще бы не помнить! Как говорил отец – это классика: «Панург с детства страдал ужасной болезнью – отсутствием денег».
Они засмеялись, толкая друг друга.
– И ему... «ему были известны шестьдесят три способа добывания денег!.. – давился смехом Вениамин, – из которых самым честным являлась обыкновенная кража».
– Когда Федору исполнилось шесть лет, Богуслав подарил вам опасную игрушку – Большой Шантельский Арбалет, как он это называл, – грустно улыбнулся Платон.
– Я помню! – кивнул Федор. – Отличная стрелялка – типа лука, но с пружиной. Нажимаешь на кнопочку – шлеп!
– И что мы с ней делали? – улыбаясь, поинтересовался Веня.
– Перестреляли всех птиц в округе, – вздохнул Платон. – Но не все так грустно. Я думаю, вы до сих пор помните греческий.
– Чего? – нахмурился Федор.
– Я сказал, что ты немного знаешь греческий. Как будет «крепыш»?
Федор смотрел, не понимая. Веня толкнул его локтем.
– Эсфен, – сказал он. – А Карпалим – это стремительный.
– Колбасорез и Сосискокромс смешнее! – перебил его Федя.
– А Подлив, Брюквожуй, Сардин-Гарнир? – заходился хохотом Веня.
– А Гимнаст – это тоже из этой книжки? – поинтересовался сквозь смех Федор.
– Да, он сопровождал Пантагрюэля в плавании и в сражениях, – кивнул Платон, чувствуя, что больше всего ему хочется, чтобы братья стали малышами и он, как когда-то, посадил бы племянников к себе на колени и хотя бы на несколько минут завладел их воображением до открытых от изумления ртов, до рабского обожания в глазах.
– И меч Гимнаста в книжке назывался «Поцелуй-меня-в-зад»? – Веня не мог унять нервический хохот. – Я думал, что отец издевается, когда показывал на Гимнаста в саду и спрашивал: «Где твой меч, Гимнаст? Где твой „Поцелуй-меня-в-зад“? Ты поменял его на грабли?»
Платон застыл, утопив сердце в печали воспоминаний. Почему-то никогда не приходило в голову, что его садовник Гимнаст называется так не только оттого, что в юности был известным гимнастом, а как оказалось, Богуслав из-за книги о толстяках так назвал подобранного им калеку, выброшенного из спорта! Он надеялся на пожизненную собачью преданность хромого калеки, но Гимнаст попросился приживальщиком к Платону в Ленинград, когда братья рассорились.
«Неблагодарная свинья! – кипятился тогда Богуслав. – Я подобрал его, запойного, на улице, и что получается? Отожрался, отоспался – и бежать от меня? Никогда больше не поверю тощим!»
– Точно, – кивнул Платон, чувствуя, что сейчас расплачется. – Он... Богуслав всегда доверял толстякам больше...
– Ну да, а вообще толстяки появились на свет оттого, что Каин убил Авеля, так? – ехидно поинтересовался Федор.
– При чем здесь Каин и Авель? – опешил Платон.
– Это все из-за кизила, – объяснил Вениамин. – В той книжке написано, что после братоубийства случился необыкновенный урожай кизила, отец так говорил, и все, кто мог, обожрались этой ягоды и распухли в разных местах. А кто распух равномерно, от того и родились потом великаны.
– Хурали родил Немврода, – кивнул Федя. – А Немврод родил Атласа, подпиравшего плечами небо, чтобы оно не упало, – подхватил Платон и добавил: – Видите, и от больших толстяков бывает прок.
– Анкл, – осторожно поинтересовался Вениамин. – У тебя что, с отцом была одна книга на двоих?
– Нет, – сказал Платон, справившись наконец с комком в горле, – я прочел эту книгу не очень давно и, скажу вам честно, с годами мне все больше кажется, что одной такой книги некоторым людям вполне достаточно для осознания сущности жизни.
– А мы на тему осознания жизни, – сказал Веня, – как раз кое-что припасли.
Он пошел в коридор, притащил рюкзак, долго рылся в нем, потом выудил длинную бутылку с узким горлышком, заткнутую самодельной пробкой.
– Неси стаканы, Тони.
– Что это?
– Ракия. Отличная штука. Не сразу шибает, а погодя. Успеем поговорить в сознанке.
– Нет, ребята, спасибо, но я не пью крепкие спиртные напитки.
– Это не напиток. Это ракия. И мы не собираемся ее просто так пить, да, Федька?
– Да. Мы будем пить ее на конкретную тему. Мы будем отца поминать. И ты, Тони, будешь последним...
– Не обзывай дядю Тони, он и так не в себе, – заступился за Платона Веня.
– Я хотел сказать, что он будет последним козлом, если не выпьет за помин отца.
– Вот и не обзывай. Он выпьет, да, Тони?
И Платон сделал совершенно зверский глоток из высокого бокала богемского стекла.
Восстановив дыхание, он обратил внимание, что пробка из бутылки обернута какой-то не очень чистой тряпицей.
– Старик в гостинице подарил, – заметил его интерес Веня. – Он сам делал ракию. Мы попробовали, пока у самолетов маялись, чтобы зря ее не тащить, и одобрили.
– Класс, – кивнул Федор. – Теперь за поминки души. Давай стакан, Тони. Что ты в него вцепился?
– А перед этим за что пили?
– За помин тела. Ты видел его мертвое тело, Тони?
– На фотографии, – тихо сказал Платон.
– Впечатляет, да? В такой позе помереть любому можно пожелать! Ты что, не согласен?
– Согласен, – кивнул Платон и подвинул свой бокал.
Третью пили за то, чтобы Богуслав Матвеевич Омолов попал в хорошую компанию. Потом Платон ничего не помнил, пока не обнаружил себя у входной двери, таращившимся в глазок.
Звонили долго и настойчиво.
– Кто там, Тони? – крикнул один из братьев из комнаты.
– Большая красная голова, – честно ответил Платон, держась за дверь.
Красное пятно отплыло в сторону. Физиономия женщины, уродски удлиняясь, приблизилась кошмаром, и Платону стало страшно, что между этим ужасом и его зрачком только стеклышко. Он отпрянул.
– Откройте, это Аврора.
Пока открывал замки, Платон вспомнил, кто такая Аврора.
– Я принесла шлем, – она вошла в коридор, держа под мышкой приплюснутый и изрядно ободранный красный шлем.
– Это Аврора, она принесла шлем, – доложил Платон, возвращаясь к столу.
– А теперь – за любовь! – По столу к нему медленно двигалась рюмка. Чтобы убедиться, что в глазах не двоится, Платон потрогал бутылки на столе. Две. Одинаковые и уже пустые.
– Думаете, он там будет любить? – засомневался Платон.
– А что ему еще остается на том свете делать с таким членом? – логично заметил Федор.
Потом вдруг Платон обнаружил себя на улице. Белесое небо опадало клочьями тумана и путалось под ногами.
