скачать книгу бесплатно
Видя, что Курлюк не все улавливает, пояснила:
– Ты думаешь, спровадил Карпо, и лавочка закрыта? У тебя под носом сто человек травкой торгуют, и ты сроду их не поймаешь. Батько Карпо сидит в Краснодаре и курьеров рассылает, – везде у него свои точки. Я много поездила по всей России. За это и убить могут. Но я никому не скажу про цыганские дела, даже тебе. И не спрашивай.
– А сколько тебе платил цыган?
– Много! – Зинаида замялась, оберегая свою тайну. – Я теперь богатая, мамке подарков накуплю. А батько Карпо нежадный, бывало и по сто рублей за день давал…
Слушал Курлюк Зинаиду, смотрел на нее и дивился. Подросток, ребенок, а сколько в ней жизненной силы, здравого смысла, практической сметки, хитрости, юмора, веселости. Невольно сравнивал со своей дочерью Ритой, студенткой юрфака. Студентка – это сильно сказано, гулящая без припору девчонка. Пиво и сигареты. Сигареты и шампанское. Тусовки и пикники. Головная боль и таблетки. И очередной друг в доме, по-хозяйски расхаживающий по двору в трусах. Друг приценивающе рассматривает машины в гараже, хлопает по капоту, поддразнивает шофера: «Классный джипяра!» Мельтешит, мозолит глаза, пока разъяренный Гаврила не вышвырнет его вместе с дочкой. Та – к матери, истерика и апатия на неделю-другую. Ноет, жалуется: «Никакого, блин, понятия у папашки. Климакс однозначно. Что я такого делаю? Пиво пьют и курят все нормальные девчонки и пацаны. Я же не колюсь, не раскумариваюсь? Или папа хочет, чтобы я на иглу села?» – Мать точит слезы, успокаивает, по головке гладит. Дочка канючит: «Ма-а-м, я мотоцикл хочу…» – «У тебя машина». – «Надоела, у меня друг – байкер». – «По фамилии, что ли?» – «По мотоциклу, блин!»
Зинаида заметила перемену в Курлюке и истолковала это по-своему.
– Задумался, Гаврила Фомич? – спросила она, вставая из-за стола. – Уморила я тебя разговорами.
– Постой! – спохватился Курлюк. – Ты это… погадай мне.
Гаврила вытянул перед ней волосатые лапищи. Зинаида решительно отодвинулась.
– Нет, нельзя.
– Почему!
– Из благодарности нельзя гадать.
– Позолочу ручку…
– Ты не понял! – засмеялась Зинаида. – Ты мне помог, а из благодарности не гадают. Неверно будет.
Гаврила настаивал, горячился.
– Погадай как получится. Благодарить пока не за что, я только собираюсь тебе помочь.
Не смогла отказать Зинаида. Она тряхнула головой, волосы рассыпались. Сосредоточилась, поджала губы. Похлопала, помассировала ладони Курлюка, приказала:
– Закрой глаза и расслабься!
Брови ее вздрагивали, губы беззвучно шевелились, пальцы двигались по ладони Курлюка. Лицо Зинаиды менялось: сомнение, удивление, растерянность чередовались с легкостью утренних облаков. Подолгу сидела молча, обдумывая. А Курлюк задремал, сладко посапывая. К нему сошел сон, короткий и явственный… В саду перед домом собрались его соратники. Иван Жеребцов с Эвелиной, Дрюня, Кукуевский, Певзнюк, финансовый начальник Врубель и какое-то важное лицо, которое распоряжалось. Все были разгорячены, галдели, суетились. Ставили памятник. Лохматый Дрюня с потным Певзнюком старательно укрепляли белый мраморный постамент. Иван с Эвелиной лопатами кидали песок. Важное лицо подсказывало:
– Не песок, а бетоном надо. Несите бетон!
– Ничего, и на песке постоит, – ехидно возразила Эвелина. – Это временно.
Врубель достал из мешка сырую глиняную голову. Ее торжественно водрузили на постамент. Голова Гаврилы Курлюка беззвучно шевелила глиняными губами, пытаясь протестовать…
– Открой глаза! – Зинаида легонько толкала Гаврилу в плечо. – Проснись!
Курлюк помотал головой, пощупал уши, плюнул раздраженно:
– Тьфу, нечистая сила!
Он рассказал сон Зинаиде и, видя, как она опустила глаза, спросил:
– Что, нехорошо выходит?
– Не совсем хорошо.
– А что нагадала?
– И тут не совсем хорошо.
И как ни просил Курлюк растолковать ему поподробнее, Зинаида упрямо отказывалась. Только спросила:
– А кто эта Эвелина?
Курлюк откровенно объяснил. Зинаида стала проситься в Загряжск.
– Это хоть завтра. Я тебе предложение сделать хочу.
Придавая серьезность моменту, Гаврила стал косолапо ходить по комнате, заложив руки за спину. Видно, мысль пришла к нему неожиданно.
– Предлагаю поработать у меня.
Зинаида без интереса пожала плечами.
– Мама меня ждет.
– Маму перевезем, и ей дело найдем.
– Гм… А что за работа?
– Советником у меня будешь, помощницей. А рынок матери отдам, городской.
– Шутишь, Гаврила Фомич? Какой из меня советник, я еще школу не закончила.
– Все устроим. И школу закончишь, и в институт поступишь. Ты мне нужна!
– И зарплату платить будешь?
– И зарплату, и дом куплю. И машину с шофером дам. – Гаврила был напорист и убедителен. Зинаида опешила, испугалась.
– Нет, Гаврила Фомич, так не бывает. У мамы надо спросить.
– Хорошо, завтра поедем к маме! – сердито отрезал Курлюк.
Вечером он рассказал Эвелине, как вызволил у цыган дочку Татьяны Веревкиной. И что собирается отвезти ее в Загряжск. Его удивила реакция Эвелины. Она как-то странно улыбнулась, с обидой поджала губы и сказала откровенно:
– Мне это неприятно. Увози ее поскорее.
– В чем дело? – удивился Гаврила.
– А ты не знаешь?! – взвилась Эвелина. – Она дочь Вани Жеребцова! Родня некоторым образом.
Курлюк только развел руками.
3
Загряжск полнился новостями.
Некоторая напряженность и выжидательность при смене власти улеглись, утишились как-то сами собой. Ожил рынок, прибавилось гостей, туристов. Запахло знаменитым шулюмом из молодых грачат. По вечерам из подворотен слышался душераздирающий вопль котов и приглушенно-радостное: «Ага, попался!» Полушубки вновь были востребованы. Открылись точки с самопальной водкой, и загряжцы вздохнули свободнее. Чиновники сначала робко, с оглядкой стали брать, а которые посмелее охотно объясняли просителям, что за такую-то справку или документ в другом месте берут вдвое больше и они, загряжские, работают себе в убыток, считай задаром. Пенсионеры роптали, их вежливо остужали: «Кто за бесплатно – пишитесь в очередь на месяц-два».
Бывшие стали потихоньку возвращаться. Кукуй-Прискоков позвал Ивана Жеребцова, похлопал его по плечу и сказал дружески:
– Хватит дурака валять, пора за дело браться.
И назначил его директором Загряжского порта. Вернулся на свое место финансовый начальник Врубель. Дрюня стал начальником вневедомственной охраны и надел казенную форму. К великой радости Певзнюка, Кукуй-Прискоков признал свою ошибку. Бывший начальник бани недолго редактировал «Загряжские ведомости», взмолился слезно: «Верните в баню!» Рокировка состоялась, счастливый Певзнюк уселся в свое кресло. Постепенно вынырнули все бывшие, и всем нашлись места. Мэрия заняла еще два особняка.
Пострадала только Антонина Светличная. Ее уволили по п о л и т и ч е с к и м мотивам. А подвели Антонину московские репортеры. Они сняли озорной фильм о Загряжске и показали по телевидению на всю страну. Там были и полушубки из кошачьих шкурок, и шулюм из грачат, и хмельной философствующий Дрюня, и фольклорный ансамбль Антонины Светличной. Все бы ничего, но репортеры подпоили гармониста из ансамбля, вывезли его в леваду и заставили перед камерой спеть частушки. Тот, конечно, постарался для москвичей – с блеском в глазах, с матерком, залихватски. И это бы ничего, но спел и такую:
Любим девок, водку пьем,
Ни о чем не думаем!
Эту власть не признаем
И с Прискок-Кукуявом…
Антонину вызвали в мэрию и шепотом объяснили, что частушка п о л и т и ч е с к а я, что мэр взъярился и еще неизвестно, как обернется, а она, как руководитель Дворца культуры, должна написать заявление и скрыться с глаз долой. Антонина плюнула и написала. После этого Кукуй-Прискоков стал героем многих частушек с обидными рифмами.
Впрочем, мэру было не до частушек. Ему наскучила рутина бумаг, распоряжений, жалоб, комиссий, юбилеев и праздников. Бойцовская натура бывшего боксера рвалась к привычной стезе. Он учредил клуб профессионального бокса, качнул туда большие деньги и готовил, тренировал команду к показательным боям.
Теперь чиновники докладывали ему в спортзале, у боксерской груши, с опаской поглядывая на шефа. Если доволен – со свистом ухнет по груше, нет – можешь получить в лоб.
Вроде бы шутя, загряжцы стали поголовно боксировать. В школе и дома, на работе и в парке, у рюмочных и на рынке. Чуть что, слово за слово, сразу стойка. Стихийно вспыхивали нешуточные потасовки с участием милиции и казаков. В травмпунктах появились клиенты с поломанными носами и ребрами, с выбитыми зубами, с синяками и шишками. Прославленный гармонист с шапкой у ног наяривал на рынке новые частушки:
В гости нас Кукуй позвал,
Всем подарков надавал.
Восхитительно?
Восхитительно!
У соседа Владислава
Двух зубов как не бывало.
Огорчительно?
Огорчительно!
А у нашего Петра
Перебиты два ребра.
Возмутительно?
Возмутительно!
4
Дорога шла по высокому извилистому правобережью Дона. Горбатый джип мягко и бесшумно скользил по узкой свинцовой полосе асфальта. Из-за озимей и далекой сиреневой череды лесополос величаво выкатывался огнисто-прозрачный диск солнца. Легкий туманец слоился, таял, сливаясь с эмалевой текучестью горизонта. Неоглядная степь накатила, надвинулась выцветшими каменистыми буграми и с размаху остановилась перед рекой, опускаясь змеистыми балками и увалами в пойму, в левады, в темень леса.
Прямо от дороги, с бугров, открывалась слепящая глаза даль с хуторами, станицами, редкими стадами коров, с церквушками и погостами, квадратами полей, паутинками дорог и – терялась, рассасываясь в мареве. Трубный бас теплохода, отражаясь от берегов, упруго разгонялся по водной глади и замирал далеким эхом. Диким хохотом отзывались стаи бакланов. Золотистая россыпь песчаных отмелей искрилась на солнце и стыдливо пряталась в камышовых чащах. Сонно распрямлялся, торжественно вставал над Обдоньем долгий летний день.
Зинаида потягивалась на сиденье.
– Страсть как люблю дорогу!
Курлюк, откинувшись, сидел за баранкой, блаженно мурлыкая и барабаня пальцами по рулю.
– Век бы так глядела, – продолжала Зинаида восхищенно. – Нигде такого нету. Вон боярышник цветет, как у нас под окном… А на нем на самой макушке кобчик сидит, гнездо сторожит. Попробуй подойди – глаза выклюет! За мной один раз сова гонялась в лесу, я случайно на ее гнездо наткнулась. Камнем упала на спину, когтями вцепилась, насилу мамка отбила. Вон пастушок на лошади коров пасет… А я пешком пасла. До свету вставала и в степи каждый божий день. Чего только не наглядишься. Суслики, ящерицы разные и гадюки попадались. Заяц как вскочит перед самым носом – до смерти напугает. А цветов сколько! Я всегда со степу мамке букет приносила. Мать-и-мачеха, заячий холодок, змеиный лук, кашки, купыри, васильки, бессмертники, калмыцкий кермек, емшан… Вот смотри, по бугорку, с высокими фиолетовыми метелками, как называются?
Гаврила глуповато улыбался.
– Кто его знает… Цветы как цветы.
– Вот и вышел Иван! – выпучив глаза от притворного ужаса, смеялась Зинаида. – Шалфей.
И опять озадачила Гаврилу:
– А вот на обочине кусты с маленькими желтыми цветочками?
– Бурьян… – невпопад отвечал Гаврила.
– Сам ты бурьян! – заливалась Зинаида. – Буркун, самая медоносная трава.
Внизу на пойме в тополевой леваде стоял цыганский табор. Дымился костер, стреноженные лошади паслись в густой траве. Крытые кибитки устремили вверх пустые оглобли. На веревках между шатрами сушилось разноцветное белье. Цыганчата с руганью и криками гоняли мяч. Цыганки в длинных платьях заходили в воду, брызгались, визжали. Два цыгана тянули бредень под камыши. Было в этом пейзаже что-то сказочно-древнее, стихийное, как ветер и солнце.
Зинаида вспомнила Иванчика и длинно вздохнула. Словно угадав ее мысли, Гаврила спросил с ехидцей:
– Родичи… Не скучаешь?
Он съехал на обочину, затормозил. Вышел, потягиваясь и разминаясь. Вышла и Зинаида.
– Скучаю, Гаврила Фомич, – задумчиво ответила она, прикрывая ладонью глаза от солнца. – Ты этого не поймешь…
От табора кто-то несся на худой лошаденке. Маленький седок пригнулся к гриве и усиленно колотил голыми пятками по бокам лошади. Скрылся в балочке и через минуту вынырнул прямо перед бугром. Лошаденка, жилисто упираясь копытами, медленно карабкалась вверх. На ней цепко сидел, размахивая руками, лохматый цыганчонок.
– Это к нам. Сейчас просить будет, – сощурился Гаврила.
Зинаида пристально вглядывалась. – «Иванчик? – обожгла ее догадка. – Нет, а похож…»
Взмыленная лошаденка остановилась перед ними, цыганчонок спрыгнул, весело стрельнул глазами и разнесчастным голосом зачастил:
– Дядько… и ты, тетка, мы издалека, дорога дальняя… Казаки жадные, ничего нету. Братья-сетры маленькие, молока совсем нету, есть совсем нету. Мамка больная лежит, отец рыбу ловит. Дайте чего-нибудь…
Зинаида засмеялась и сказала что-то по-цыгански.
– Тю! – Цыганчонок испуганно подался к лошади. – Спасиба вам, и вам спасиба! – Он робко поклонился Зинаиде и мигом прыгнул на лошадку.
– Отцу скажу, всем скажу!
