скачать книгу бесплатно
7
Дрюню турнули из мэрии, даже не объяснив толком, в чем он провинился. Курлюк вызвал его к себе и сказал незлобно:
– Забирай свои манатки и вали отсюда.
– За что, Гаврила Фомич? – робко спросил Дрюня.
– Из тебя, наверное, только чучело можно выделать и у атаманского дворца на хороший постамент надеть, туристы будут деньги платить…
– Не скаль зубы, Гаврила, – обиделся Дрюня. – Ты прямо скажи – за что?
– Скажу! – рявкнул Гаврила и хватил кулаком по столу (как он кулачище не расшибет? – не раз удивлялся Дрюня). – Рожа твоя народу не нравится и оппозицию возбуждает, понял?
– Понял! – гордо сказал Дрюня. – А твоя рожа давно кирпича просит. Дождетесь!
– П-пшел, скотина! – всерьез осерчал Курлюк и выскочил из-за стола.
Дрюня грохнул дверью и со смертной обидой навсегда покинул «кубло власти».
Трудно понять хозяина, не заглянув в его обитель. Хатка Дрюни стояла почти на самом конце Почтовой улицы. Старенький кособокий флигелек под ощипанной камышовой крышей. Черешни, яблоня и задичалый вишняк по пояс в бурьяне и амброзии. Одна стена глухого забора сплошь увешана древностями. Скелет казачьего седла со стременами, уздечки, подковы, горшки, ржавые колеса разной величины, пушечные ядра, безмен, гирьки, мятые самовары, артиллерийские гильзы. Музей под открытым небом. У входа, над дверью – иконка и резной кусок иконостаса. Любит хозяин старину. А еще во дворе пирамидка с якорем на диком камне, россыпь гильз и покореженный штурвал от баржи-самоходки. Этот монумент Дрюня соорудил в память погибших моряков на атомоходе «Курск». Сильно переживал он тогда. Соседи подтрунивали насчет памятника, а Дрюня серьезно отвечал: «Это для своей души».
В хате, как в запасниках музея, залежи всякой всячины: картины, старинное зеркало в завитушках, черный полуистлевший поставец, комод с медными ручками. От пола до потолка стопки книг, журналов, газет. По стенам фотографии загряжцев и самого городка столетней давности. На вешалке казачья амуниция атамана с шашкой и нагайкой. В святом углу темноликие иконы и бронзовая лампадка в паутине.
Раньше Дрюня много писал в «Загряжские ведомости». Про казачью старину, про историю Загряжска, про знаменитых земляков. Вообще он много размышлял. Замужние бабы тайком ходили к Дрюне исключительно затем, что «с ним интересно поговорить», за что он страдал немилосердно. То окна побьют, то штакет выломают, а кто из мужей поядренее – с колом гонял умного Дрюню по огороду. Но и незамужних он особо не привечал. «Алкашки»! Придет такая во двор вроде воды напиться и живет неделю, а добрый Дрюня бегает за водкой и сигаретами. И выгнать нельзя – она голая и пьяная сутками валяется на кровати, курит. О женитьбе с Дрюней лучше не заговаривать: прикуй его якорной цепью к семейному очагу, он цепь перегрызет и уйдет на волю. Очень своеобразный и вольнолюбивый Дрюня.
Турнули атамана из мэрии, и никто из казаков не восстал, не возмутился, не заступился. Он один сидел в своей хате и с отвращением пил теплую водку. Отщипывал пальцами колбасу и кормил бродячую дворнягу Тоньку. Подкинет кусочек, Тонька на лету – клац! – и дрожит от голода и страха, в глазах слезы. Собачка забитая, запуганная, на боках ребра проступили, а симпатяга: брудастая, черно-белый окрас, с курчавинкой. Полбатона колбасы скормил, а она глаз не отрывает, каждое шевеление сторожит. Переполнилась печалью душа Дрюни, просила общения, и Тонька понимала его, скулила тихонько, поддакивала.
– Нету правды в Загряжске, друг Тонька, – размышлял Дрюня, отхлебнув из стакана и поглаживая круглую лохматую голову дворняги. Тонька благодарно уткнула морду в его колени и, посапывая, слушала благодетеля. – Вот, допустим, отец Амвросий учит жить по правде. Не укради, допустим. А кругом воруют. Курлюк помолится в церкви, свечку поставит, в кружку сто рублей положит, а потом идет воровать. Жеребцов стесняется, а все-таки мухлюет. В больнице берут, в милиции и в суде требуют. Бабушка за справкой в администрацию пойдет – и у бабушки хоть пять рублей, а отнимут. Я, допустим, не беру, но водку задарма употребляю. Скажи, Тонька, кто в Загряжске по правде живет? То-то! Ты, допустим, послушала отца Амвросия и живешь по правде. День живешь, два, ну неделю, а как живешь? Ребра наружу, и в глазах тоска. Значит, кур душить будешь, а они не виноваты. Как пригадать, чтоб овцы целы и волки сыты?
Дрюня стукнул кулаком по столу, опрокинул стакан, Тонька вздрогнула и зевнула. Он налил, выпил почти полный стакан и продолжал, обращаясь к Тоньке:
– Если б я был мэром, то отделил бы овец от волков железной загородкой. Волки, значит, рыскают с одной стороны, а с другой овечки мирно пасутся. Идет овечка, допустим, за справкой к волку, а тот из-за решетки на лапу просит. Овечка свободно показывает ему дулю.
Дрюня совсем захмелел, уронил голову на стол. Посапывала и Тонька, свернувшись калачиком. Тоненько скрипели сверчки. Тихая дрема повисла в хате.
И приснился Дрюне сон.
Стоит он в папахе, в полковничьих погонах, с орденами, выбритый и умытый посреди Георгиевского зала в Кремле. Золотая роспись на белых стенах горит в косых солнечных лучах, ниспадающих сквозь высокие сводчатые проемы окон. Горит на орденах и медалях Дрюни, на погонах, на… Дрюня глянул на свои сапоги и похолодел от ужаса. Сапоги были в грязи, с засохшими ошметками навоза на голенищах. Топнул ногой – на сияющий мраморный пол посыпались комья чернозема. От волнения разбух язык, задеревенели щеки. Позор казаку, на веки вечные позор! Оглянулся – сзади щупленький Президент стоит, голова набок, хитро улыбается, удивленно разглядывает Дрюню и поглаживает свою желтую пролысину. Посмотрел на сапоги, с укором покачал головой.
Дрюня хотел рассказать, как трудно он шел по чернозему и суглинку, особенно между Воронежем и Мичуринском. А в рязанской земле кацапы избороздили большаки и проселки глубокими колеями, и он стер в кровь ноги, пока выбрался аж под Ряжском. В Кремле позабыл глянуть на свои ноги, и вот промашка вышла…
– Ладно, Андрей Васильевич, – вежливо и тихо сказал Президент, – у меня сегодня день рождения, пойдем выпьем и поговорим о делах.
– Господи! – перекрестился Дрюня. – У меня и подарка нет…
– Ничего, – подтолкнул его за локоть Президент. – Лучший подарок для меня ты сам, так сказать, Загряжский субъект. Загряжск для меня очень, очень дорог. Знаешь, почему? В Загряжске нет американцев!
Хозяин повел Дрюню по кремлевским палатам в свой кабинет. В кабинете был еще один кабинет – для отдыха. Тут был накрыт столик для двоих. Боже мой, чего здесь только не было! И селедка, и редиска, и огурцы малосольные, и сало с прорезью, и грибы маринованные, и рыба жареная. Салаты разные. Выпивки тоже было богато. Одной водки бутылки четыре. А иноземных флаконов не счесть. Дрюня, разинув рот, оглядывал кабинет.
– Сними свои сапоги, Андрей Васильевич, – тихо попросил Президент, – нехорошо в нечищеных, да и пахнут… Я как главнокомандующий дарю тебе свои.
Президент вынул из шкафа новенькие с зеркальными стоячими голенищами сапоги и поставил перед Дрюней.
– Переобувайся – и к столу.
Дрюня не переставал дивиться вежливости и гостеприимству Президента. Свой парень, свой в доску! Если бы его вместо Жеребцова! «А может, предложить ему эту идею? – опалила его мысль, но тут же погасла. – Дубина, он же и так всей Россией…»
– Выпьем, Андрей Васильевич, – предложил Президент.
– Да… да! Будь, как говорится!
И – понеслось! Пили, закусывали, опять пили. И говорили, щелкали, как соловьи.
– Теперь послушай, Андрей Васильевич, – чуть заикаясь, говорил захмелевший Президент. – Я тебе всю правду в глаза скажу. Ненадежный ты человек. И казак говенный!
– Подожди! – налился бурячной краской Дрюня и как перед дракой почесал поясницу. – Это мне дюже не нравится.
– Сиди! – толкнул его ладошкой в грудь Президент. – Это ты Курлюку будешь возражать, а я главнокомандующий…
Дрюня устыдился и замолчал.
– Так вот, – продолжал Президент. – Пропили и прос…ли вы Дон, господа казаки. А я на вас крепко надеялся. На Загряжск надеялся, на тебя конкретно. Сколько денег вам отвалили! Безотчетных, подчеркиваю… А что сделано? Срам! Розенбаума в казаки приняли. Ну что ж, любо, как говорится… Земля ваша, казачья – берите, владейте. Нет, в фермеры пошли хохлы и кацапы, а вы гребуете. Лампасы шьете. И погоны цепляете. Сколько у вас генералов?
Дрюня почесал затылок, пошевелил губами.
– Много… На Кубани даже маршалы есть.
– А рядового состава сколько?
– Рядового состава мало.
– Вот! – сурово, но вежливо продолжал Президент. – Деньги профукали, от земли отказались. Обещали взять под общественный контроль рынки, заниматься коневодством, рыбоохраной и рыборазведением, восстанавливать храмы Божьи… Где все это, я спрашиваю?
– Промашка вышла, – виновато опустил голову Дрюня.
– Кругом промашка! Передрались, переделились. Войско там, войско тут. Кругом одни атаманы, и все просят поддержки Президента. Нет, Дрюня, виноват, Андрей Васильевич, народ вас не поймет. Где депутаты Госдумы от казачества?
– Выставляли много раз – не пущают. Клевещут на казачество.
– А может, не клевещут? Правда глаза колет? Не работаете, сидите у жен и стариков на шее, пьянствуете. Кто же вас в Думу пустит! Я, честно говоря, очень надеялся – и надеюсь пока! – на Загряжск, на казачество. Верю, что возрождение России начнется именно с Загряжска как уникального субъекта. Я готовлюсь сейчас – это пока между нами – посетить Загряжск с визитом. Но вы к этому не готовы. Надо основательно поработать, обрести настоящее, подобающее лицо Загряжску и сделать все, чтобы визит имел историческое значение.
– Да мы… – подобострастно замычал Дрюня, – мы живота… Ей-богу, как один, все как есть ляжем…
– Ложиться не надо, – насмешливо перебил Президент, – Ты конкретно помоги Татьяне Петровне Веревкиной. Ей сейчас трудно, рынок – сложное хозяйство. Рядом с ней должен быть надежный человек, опора.
– Татьяне я всегда… как есть, то есть…
– Это первое. Второе. Прекратите, хотя бы временно, промысел котов и шитье из них полушубков. В Брюсселе «зеленые» уже сделали нам официальный запрос.
– Как есть прекратим.
– Значит, договорились. Давай выпьем, и у меня будет к тебе личная просьба.
Выпили, закусили. Глазки у Президента замаслились. Пролысина посветлела. Заулыбался загадочно-виновато.
– Я нечужд ничего человеческого, – вкрадчиво заговорил он. – У меня в Загряжске была любовь. Во время студенческой практики месяц там жил. Романтическая любовь. Вздохи и страдания, а потом страсти африканские. Я бы, наверное, там и остался. Представляешь, когда я предложил ей пожениться, она отказала. Почему, спрашиваю? У тебя, говорит, ноги тонкие и ростом мал. Я чуть не упал, ей-богу. Ростом я ниже ее, но при чем тут ноги! Посмотри. – Президент поднял штанину. – Разве тонкие?
Дрюня нагнулся и посмотрел на белую лодыжку.
– Совсем не тонкие. А как ее кличут?
Президент смутился, виновато опустил голову.
– Знаешь ты ее… Я скажу, но опять же, строго между нами.
– Могила! – заверил Дрюня.
– Это Натэлла Уткина…
– О-о! – радостно взревел Дрюня. – Знаю! Как же я не допер, у нее сынок – весь в тебя!
– Да ну? – усомнился Президент. – А впрочем, что ж, может… может.
– Твой, твой! Вылитый.
– Давай на этом закончим, – осторожно и настойчиво попросил Президент. – Дай слово, что никому ни слова. Я приеду с визитом и, как порядочный человек, встречусь с Натэллой и мальчиком. Дай слово, Дрюня!
– Могила! – хрипло подтвердил Дрюня.
Он закашлялся, поднял голову со стола и с удивлением оглядел свою хату.
«Могилу, могилу еще не копали! – кричала кому-то бабка-соседка на улице. – А батюшка уже отпевать пришел».
На столе недопитая бутылка. Кислая капуста в тарелке вызвала тошноту. Дрюня наклонился к ведру и прямо через край жадно лакал холодную воду. «Да-а. – думал он. – Выпил с Президентом… Как взаправду взбучку учинил. Танька Хромая, Натэлла… Тьфу, как наяву!»
Дрюня, морщась, выполз на крыльцо, глянул под ноги и обомлел. На нем были новенькие генеральские сапоги с зеркальными голенищами. Мать честная! Он сроду и не надевал таких. «А где же кирзачи? – Страх ожег его до самой селезенки. – Где мои сапоги?» Дрюня резво вернулся в хату и обыскал каждый угол. Кирзачей не было. «Значит, не сон? Значит, был у Президента? Надо выпить, иначе с нарезки сойду».
Дрюня выпил полстакана и тупо уставился в окно, прислушиваясь к организму. «Если не сон, то как это могло случиться?» Он напряг все свои мысли, голова каменела и пухла от умственных усилий, во рту пересохло. Выпил еще для ясности и решительно направился в городской загс к Натэлле Уткиной.
Эта интеллигентная, тихая женщина с утомленным фарфоровым личиком могла бы сделать карьеру в науке. У нее были уникальные математические способности. Она легко занимала первые места в математических олимпиадах, в том числе и международных. Натэлла иногда ставила в неловкое положение учителей своим мышлением. Ей советовали поступать непременно в МГУ, а она пошла в местный университет и получила «тройку» по математике. Своей тихостью и немногословием она погубила все. И замкнулась. Поступила на заочное в пединститут и стала работать статистом в загсе.
Обожглась девушка и в первой любви. Курсант-выпускник военного училища взял тихую Натэллу натиском и напором на танцплощадке в первый же день. Он сразу же поклялся, что давно и тайно любит и без нее не мыслит жизни. Бойкий курсант предложил пожениться и ехать с ним на край света. Познакомил со своими родителями. Купил обручальные кольца. Натэлла проводила жениха в училище и больше его не видела. Тосковала, ждала, сохла. Родила славного малыша. И закисла в одиночестве.
К этой несчастной женщине и пришел возбужденный и хмельной Дрюня узнать насчет ее отношений с Президентом. Натэлла долго не понимала вопросов Дрюни и отмахивалась платочком от сивушного духа, заполнившего ее маленький кабинет.
– Не хочешь – и не надо! – рассердился Дрюня. – Президент собирается к нам с визитом. И он хочет увидеть своего сына. Поняла?
– Какого сына?
– Твоего! Вашего общего с ним пацана. Он мне сам об этом сказал!
Натэлла попятилась в уголок, как от рептилии.
– Уходите, – простонала она. – Я сейчас закричу, я буду царапать вам лицо…
– Дура! – Дрюня крепко топнул генеральским сапогом и хлопнул дверью.
Дома у калитки его терпеливо поджидал завхоз мэрии. На штакетине висели грязные дрюнины сапоги.
– Здравствуй, Андрей Васильевич, – хмуро поздоровался бывший коллега. – Вот сапоги твои принес…
– Откуда они у тебя?
– Шутник, – покачал головой завхоз. – Да шутку в карман не положишь. Деньги давай. – Он кивнул на генеральские сапоги. – Ты вчера у меня прямо на складе переобулся и сказал, что деньги принесешь сегодня. Я человек подотчетный.
В голове Дрюни сразу прояснилось. Дурень, позарился по пьянке на сапоги за четыре тысячи. Вот тебе и подарок Президента!
– Нету у меня денег! – со злостью сказал он. – Хочешь, в рассрочку, а нет, сейчас разуюсь.
– Разувайся!
Сердитый завхоз унес остатки сна.
Дрюня еще отхлебнул из бутылки и как никогда больно почувствовал, что его обобрали. По щекам скатывались слезы.
Вечером у калитки посигналила машина. Сонный Дрюня вышел на крыльцо и увидел Татьяну Веревкину за рулем «Нивы». Она быстро вошла в калитку, в черном костюме, с распущенными завитыми волосами, яркая, накрашенная, нахальная.
– Что, опять в бутылку полез?
Дрюня отмахнулся, как от мухи.
– Уйди, я в ипатии…
Татьяна решительно уселась рядом, больно подергала Дрюню за шевелюру.
– Сейчас я тебя выведу из апатии! Завтра чтобы был у меня, как огурчик. Беру тебя на работу. И не Ваньку валять, а дело делать. Мне нужны трое настоящих казаков.
Дрюня туго соображал, мутно глядя на Татьяну.
– Меня вчера выгнали из мэрии и из атаманов.
– Слышала, потому и приехала к тебе. Знаешь, кто хозяин на рынке? Кавказец Миша. Он со своими дружками не дает развороту нашим фермерам и частникам, не пускает на базар. Скупает овощи по дешевке, а торгуют его люди втридорога.
– А милиция? Кукуевский?
– Кукуевскому Миша платит. Мне в милиции говорят: «Раз нет правонарушений – значит, и дела нет». А что я могу? Андрей, ты мне нужен, помоги! Найди еще двух ребят, я вас в штат возьму. Попросила своего лодыря, Малышевского, так он в первый же день спер со склада два ящика помидоров. Выгнала его из дома. Навсегда. Мне нужно Зинаиду искать, а я отлучиться не могу. В Краснодар ехать надо. Наши загряжцы вроде видели там Зинаиду, говорят, торгует на рынке сигаретами.
Дрюня расцвел в улыбке, Татьяну он понимал без слов и по-своему любил ее.
