Пепел крестьянской Души

скачать книгу бесплатно

Пепел крестьянской Души
Василий Федорович Долгих

В романе «Пепел крестьянской души» В. Долгих описаны события, происходившие во время крестьянского восстания, вспыхнувшего в 1921 году в результате несправедливого проведения продразвёрсток и унижения населения на территориях Тюменской, Омской и Екатеринбургской губерний. Описанные в романе события, максимально приближены к реалиям.

Александр Трифонович Твардовский в 1968 году написал: «Навроде Пугачёвского бунта происходил в 1921 году в Ишимском уезде. Антоновщина, о которой у нас много писали, не идёт ни в какое сравнение с восстанием зауральских сибирских мужиков. О нём в наших историях ни слова. И причина этого отчасти загадочна, отчасти ясна: масштабы восстания ни с чем не сравнимы».

Василий Долгих

Пепел крестьянской души

Эту книгу я посвящаю памяти убиенных, униженных и обездоленных крестьян Тюменской губернии воинствующим большевизмом в период проведения продразвёрсток, раскулачивания, коллективизации и репрессий. Своими жестокими карательными действиями советская власть не только загубила сотни тысяч людских сердец, но и с корнем вырвала из груди крестьян основу их мировоззрения – душу.

Издание второе, дополненное

© В. Долгих, 2023

Об авторе

Василий Федорович Долгих родился 12 февраля 1947 года в селе Большое Сорокина Тюменской области.

Закончив в 1966 году Тобольский рыбопромышленный техникум, он более 15 лет трудился на предприятиях рыбной отрасли. В 1983 году был переведён в центральный аппарат Министерства рыбного хозяйства РСФСР. С 1985 по 1991 год являлся членом Коллегии этого ведомства. Имеет высшее образование.

Писательским творчеством Василий Фёдорович увлёкся в 2004 году. Первой изданной книгой стал автобиографический двухтомник: «Моя судьба родом из Сибири». За ней последовали: роман «Рассвет на закате», сборник рассказов «Клыкастый профессор», биграфическая книга «По дорогам планиды друга» и политический детектив – предвестье «Россия в осаде». Кроме этого, его статьи и рассказы неоднократно публиковались в журналах и газетах.

В 2012 году он был принят в члены Московской областной организации Союза писателей России. Является лауреатом литературно-поэтического конкурса «Марьинская муза-2014».

Очередная художественно – документальная книга Долгих В.Ф. посвящена крестьянскому восстанию, происходившему в 1921 году на территории Тюменской и соседних губерний и максимально приближена к реалиям тех событий.

Часть первая

На пороге великой смуты

История учит лишь тому, что она никогда ничему не научила народы.

    Георг Гегель

Глава первая

Весна в Сибири – самый ожидаемый период года. Она, конечно, и в других частях света желанна, но в Сибири особенно. С её приходом увеличивается световой день, вскрываются ото льда ручейки, болота и реки, распускаются почки на деревьях, появляются проталины на лесных полянах и плодородных полях, с косачиных токовищ доносятся гортанные клокотанья, раздаются крики казарок, возвращающихся домой с южных широт, кряканья матёрых уток и скрип чирков, свист скворцов и возбуждённое щебетание аборигенов-воробьёв. Оживает всё, что полгода находилось в зимней спячке. Каждый весенний день в природе происходит заметное изменение. И не только в природе, но и в людях. На их лицах появляются чаще улыбки, которые молодят пожилых и украшают молодых. И в душе каждого человека, будь он юн или стар, весной появляются мечты и надежды на их исполнение. Не исключением стала для сибиряков и весна 1915 года. И хотя где-то очень далеко за уральскими горами, на западных окраинах великой Рассей шла кровопролитная мировая война с германцами, идиллию патриархального уклада жизни умиротворённого края она не беспокоила. И лишь приходящие похоронки на чьих-то сыновей и мужей да возвращающиеся с фронта искалеченные мужики немым укором напоминали о тех грозных событиях.

С сельских посиделок Василий пришёл домой уже за полночь. Осторожно, чтобы никого не разбудить, он в кути скинул с себя лопатину и яловые сапоги, тенью прокрался в горницу и поднялся на полати. Ещё в прошлом году, по причине несовершеннолетия, он это позволить себе не мог. Его отец, Иван Васильевич Губин, неуклонно соблюдал семейные традиции и христианский уклад. Поэтому сына и трёх дочерей держал в строгости и постоянном труде. Единственным человеком в семье, кто порой давал Василию поблажку, была мать – Евдокия Матвеевна. Она любила сына больше всего на свете и постоянно молила Бога, чтобы тот подарил ему счастливую судьбу. Любила она, конечно, и дочерей, но главным в её сердце был их брат. Василий понимал это и был благодарен матери за особое к себе отношение. Вот и сейчас, дождавшись когда сын вернулся домой и улёгся спать, Евдокия Матвеевна с облегчением вздохнула и прошептала: «Теперь и мне можно отдохнуть».

Василий заснул не сразу. Тот заряд веселья и задора, который он получил на посиделках, держал его в напряжении больше часа. И только незадолго до рассвета молодой парень провалился в крепкий, безмятежный сон.

Первое, что он услышал, когда открыл глаза, был шум с редкими приглушёнными потрескиваниями, раздающийся со стороны реки. «Лёд тронулся!» – молнией пронеслось в голове и не медля больше не минуты, Василий спустился с полатей на пол, быстро накинул на себя что попало под руку, сунул в сапоги голые ноги и выскочил на улицу. От их избы до левого берега реки Ик было не более тридцати сажен, поэтому уже через мгновение пареньстоял у кромки ломающихся и наползающих друг на друга льдин и с жадностью всматривался в происходящее по вине весны природное чудо. «Какая красота! Какая силища заложена в этом явлении! Такой ледовый панцирь сбросить с реки и пустить её воды на простор!» – невольно воскликнул Василий и подумал: «Весной не только реки вскрываются, но и человеческие мысли обновляются». Увлечённый зрелищем, он даже не заметил, как вода вышла из русла и стала быстро подниматься, заливая вокруг него небольшую впадинку.

«Василий, ты чо у реки замер, словно к льдине примёрз? Пора со скотиной управляться и навоз из пригона убирать. А то вон его сколько за ночь наложили, бурёнки наши», – послышался голос Ивана Васильевича, который встрепенул парня и вернул к действительности. «Сейчас, тятя, немного постою и за работу примусь», – ответил он и проводив взглядом очередную льдину, подмявшую под себя впереди плывущую, прошептал: «Нет на свете красивее края сибирского и моёго села, в котором мне жить, хлеба растить, детей воспитывать и родителей почитать».

С делами по хозяйству мужики справились быстро. Отметивший месяц назад восемнадцатилетие, Василий был высоким, физически сильным, ловким и весёлым парнем. А его завитушки русых волос, крупные голубые глаза с длинными ресницами и спокойный нрав очень нравились сельским девицам и даже зрелым женщинам. К тому же он ещё умел играть на русской гармошке, которую на шестнадцатилетие ему подарил отец, выменяв её за молодого бычка во время осенней ярмарки в большом селе Готопутове. Поэтому когда на сельских посиделках Василий брал в руки гармонь, бойкие девицы начинали прямо перед ним вытанцовывать и звонким голосом распевать задорные частушки, от которых он даже порой краснел. Однако как они ни старались, ни одна из сельских красавиц не могла достучаться до сердца гармониста. Он со всеми ними был ровен, дружен, почтителен, и ни кого из них не выделял.

Но спокойный и весёлый на посиделках, Василий был совсем другим во время кулачных боёв, происходящих не реже двух раз в год с парнями и молодыми мужиками из соседних деревень. Несмотря на свой юный возраст, он уже с пятнадцати лет вступал в единоборство не только со сверстниками, но и даже со взрослыми. И часто, особенно в последний год, становился победителем. А если в бою рядом с ним бок о бок стояли друзья – Аверин Степан и Фадеев Сергей, то равных им вообще не находилось. Боясь за сына, Евдокия Матвеевна ненавидела эти разбойничьи забавы, зато Иван Васильевич любил вместе с другими односельчанами посмотреть – как же ловко дерётся его кровинушка! Иногда дело доходило до потников, на которых родители утаскивали поверженых бойцов домой, но никогда, ни при каких обстоятельствах, дерущиеся не хватались за колы или жерди и не били ими друг друга. Правила кулачного боя, установленные задолго до них, бойцы уважали, чтили и соблюдали. А тот, кто их нарушал, становился посмешищем всего села.

Вслед за ледоходом, весенним половодьем и заготовкой дров, пришла посевная пора. Весь сельский люд, от мала до велика устремился на свои земельные наделы и приступил к работе, от которой зависели благополучие и уверенность в завтрашнем дне. Не исключением являлась и семья Губина Ивана Васильевича. Хоть по деревенским меркам она была небольшой, всего шесть человек, в числе которых – только два мужика, но дружной и трудолюбивой. Даже одиннадцатилетние двойняшки Мария и Дуняша вместе со взрослыми женщинами активно участвовали в полевых работах. Сеяли хлеб, сажали картошку, пололи поля и огород, сгребали в копны валки душистого сена и жали серпами выращенный урожай. Ну, а о старшей сестре Лизе и говорить нечего. В свои девятнадцать лет она уже полностью сформировалась как настоящая хозяйка, и осенью, после уборки урожая, собиралась выйти замуж за хорошего парня из деревни Большое Пинигино – Стрельцова Николая. По этому случаю Евдокия Матвеевна ей уже большой сундук с приданым подготовила. Губиным, конечно, жалко было дочь-красавицу в чужую и отдалённую деревню отправлять, но ничего не поделаешь – природа брала своё. Единственно, что их успокаивало, так это понимание, что в хорошую, работящую и зажиточную семью Лизу отдают.

Закончив весенние полевые работы и обсеменив пшеницей и овсом почти двенадцать десятин, Губин-старший отправил женщин домой в село, а с сыном приступил к раскорчёвке от мелкого кустарника и пней дополнительных площадей. Сидя поздно вечером у костра, на котором кипятилась вода для чая, Иван Васильевич довольным голосом сказал: «Десятины две целины подготовим и на следующий год – ещё столько же. Вон сколько сразу плодородной посевной площади прибавится. Если погода не подведёт, то и жизнь наша намного справнее станет. Дай только время и сил нам». Но вдруг настроение у него резко изменилось: «Тебя ноне могут на службу в армию забрать. Не оставят в покое такого молодца. Да оно пусть бы и забрали, если бы не эта окаянная война с ерманцем. Я служил царю и отечеству, дед твой аж восемь лет отбарабанил, но тогды такой страшной войны не было», – высказался Иван Васильевич и замолк. «Если призовут, то и я достойно отслужу в русской армии. Прятаться от выполнения воинского долга не буду и нашу фамилию не посрамлю», – твёрдым голосом заявил Василий.

То лето для хлебопашцев юга Тюменской губернии оказалось благоприятным – в меру тёплое, в меру дождливое. На полях морской волной всюду колыхались хлеба набухшими спелым зерном колосьями, а на лугах и лесных полянах, словно часовые, стояли ряды одёнков сена, благоухая запахами визиля, клевера и целебных трав.

Уборка урожая началась в середине августа. Вначале крестьяне принялись жать озимую рожь, а затем плавно перешли на овёс и пшеницу. И снова от рассвета до заката вся семья Губиных, ровно как и жители села, не разгибаясь, ударно трудились на своем наделе. Женщины жали серпами высокие стебли, складывали их в снопы и перевязывали жгутом. Мужчины собирали эти снопы в большую скирду, а большую часть обмолачивали прямо на поле. Все трудились с желанием, дружно и без устали. Если кто и мог им испортить настроение, так это нежданный дождь или налетевший ураган. Но в то лето и в этом крестьянам повезло. Уже к середине октября они доверху забили сусеки своих амбаров зерном, а то, которое не вошло, оставили необмолоченным в скирдах.

Закончив самые главные полевые дела сезона, жители села вернулись домой и приступили к подготовке домашнего хозяйства к предстоящей зиме. Утепляли пригоны, хлева и окна в избах, ремонтировали сбрую, сани, дровни и дрожки, перековывали коней. А в самом начале ноября в Готопутово вновь открылась сельскохозяйственная ярмарка, на которую устремились все, у кого были излишки хлеба, домашнего скота и утвари. Загрузив два воза пшеницы и один – овса, поехали туда и Губин Иван Васильевич с сыном.

Столько народа и различного товара в одном месте Василий не видел ещё ни разу. Поэтому, в первый момент он даже растерялся, но немного освоившись, стал вместе с отцом ходить по рядам и прицениваться к товару. Чего здесь только не было. Начиная от иголки с булавкой, заканчивая плугами и молотилками. Целый день отец с сыном провели на этом праздничном мероприятии и только в конце Иван Васильевич объявил, на что решил обменять своё добро: «Мы, вот чо, с тобой, паря, приобретём здесь. Я присмотрел одного вороного жеребёнка рысачьей породы, борону, самовар ведёрный и так по мелочи ещё кое-что. Сегодня переночуем на постоялом дворе, а завтра сторгуемся с хозяевами всего этого добра, и будем возвращаться домой».

Из всего того, что Губины приобрели на ярмарке, больше всего Василию понравился длинноногий и очень подвижный жеребёнок, которого он тут же назвал Воронко. И несмотря на то, что за него пришлось отдать большую часть привезённого зерна, сожаления по этому случаю ни у отца, ни, тем более, у сына, не было. По такому поводу Иван Васильевич даже гусыню настоящей водки купил и в местной чайной с земляками распил. В общем, купеческое мероприятие не только завершилось успешно, но было обмыто отменно. По этой причине в родное село Губины вернулись только на третий день. Показав свои основные покупки жене и дочерям, Иван Васильевич достал из под шубы, лежащей на дровнях, вещевой мешок, протянул его Евдокие Матвеевне и сказал: «А это тебе с дочерями подарки. Сами разберётесь, кто чо возьмёт».

С окончанием полевых работ у молодёжи села появилось больше свободного времени, которое они с удовольствием проводили на сельских посиделках. И вновь, как весной, из общественной избы по всей округе стали разноситься звуки гармошки, переливы балалайки-трёхструнки и весёлые перепевы девичьих голосов. Часто в таких мероприятиях участвовал и Василий. Но было у парня ещё одно увлечение. Иногда он любил в одиночку бродить по тёмным улочкам родного села и с придыханием наслаждаться его ночной жизнью. А то, что волостное село Большое Сорокине ему родное, он не сомневался ни минуты. «Мои предки осели здесь полтора века назад и жить будут многие годы вперёд. Вон, сколько расплодилось ближней и дальней родни в селе. А на погосте её сколько лежит. Да и как здесь не жить, когда вокруг такая красота, тишь да благодать. И народ в селе уважительный подобрался. Есть, конечно, среди него овцы паршивые, но без них ни одно общество не обходится. Вот схожу в армию, отдам гражданский долг престолу рассейскому и начну строить свою семью. Женюсь на доброй и ласковой девушке, нарожаем с ней детишек, возьмём дополнительную делянку земли и заживём по-людски. А тятя, пока он ещё в силе, поможет нам на ноги встать. Да и маманя в стороне не останется. Подсобит своей снохе и по хозяйству, и детей поднять. Главное, чтобы её здоровье не подвело», – с душевной теплотой рассуждал Василий о своём будущем.

Глава вторая

В царскую армию Губина-младшего призвали в конце ноября пятнадцатого года. Кроме него из села и волости в полку оказалось ещё десять человек новобранцев, в том числе и двоюродный брат из деревни Большое Пинигино – Чикирев Пётр. Но особенно он был рад, что в одном с ним взводе оказался друг детства – Аверин Степан. Этот кряжистый, неимоверной силы парень был на год старше Василия, отличался от друга немногословностью, рассудительностью и житейской мудростью. Они вместе закончили два класса церковно-приходской школы, вместе проводили свободное время, бок о бок стояли во время кулачных боёв, а их родители с давних пор дружили между собой. По силе Степан превосходил Василия, но в ловкости и хитрости уступал. Поэтому они как бы дополняли друг друга. Попав на службу в Петропавловский гарнизон, парни Боль-шесорокийской волости старались держаться вместе и при любой попытке со стороны других военнослужащих обидеть кого-то из них, они незамедлительно заступались друг за друга и давали достойный отпор. Премудрости военного дела Василию давались легче, чем Степану и всем остальным землякам. Будучи смышленым и ловким от природы, он быстро научился хорошо владеть холодным оружием, метко стрелять из винтовки и пулемёта и преодолевать при полной выкладке большие расстояния. Ну а лихим наездником парень был с детства. Эти качества молодого бойца заметили старшие офицеры, в результате чего на исходе первого года службы Василию было присвоено воинское звание фельдфебеля и он был назначен помощником командира разведывательного взвода. Особой радости в связи с этим парень не испытывал, но гордость за себя, конечно, в нём присутствовала. А чуть попозже и Степан стал фельдфебелем. Так что, и в армии друзья не отставали друг от друга ни в чём.

В декабре шестнадцатого года по гарнизону пошли слухи о том, что скоро их полк могут отправить на фронт. Но Василий не очень переживал по этому поводу. «Если будет суждено попасть на войну и встретиться с германцами в бою, то свой род я не посрамлю. Буду драться так, как русские в Отечественную войну с французами бились. Немец, конечно, покрепче будет нутром, но и его грудь русский штык проколет. Ну, а если паду наземь убитым, то не обидно будет. За землю нашу русскую и жизнь можно отдать», – делился мыслями он со своими земляками. «Тебе чо? У тебя ни жены и ни детей нет. А вот чо будет делать моя жена с двумя пацанами-погодками, если меня убьют? Придётся идти с протянутой рукой по миру и клянчить на пропитание? Никакого резона у меня нет, чтобы быть убитым», – не согласился с Василием Иван Чернов, призвавшийся на службу из деревни Осиновки. Он был из семьи переселенцев, которые по столыпинской реформе в 1910 году прибыли в Большесорокин-скую волость из Тульской губернии и осели. Внешний вид Ивана соответствовал фамилии. Высокий, худощавый и очень смуглый на лицо. По возрасту он даже Степана на год был старше. «А кто тебя заставлял до службы жениться? Неужто припёрло? Очень сильно захотелось бабьей ласки?» – подковырнул Чикирев Пётр. «Так получилось. С детства с женой друг друга любили, а её отцу другой парень надобен был. Моя-то семья самая бедная в деревне. И вот мы, чтобы нас не разлучили, согрешили. Мне тогда только семнадцать годков исполнилось, а Наталье шестнадцать. Когда отец её узнал об этом, уже поздно было. На пятом месяце беременности Наталья оказалась. Он пошумел, пошумел, да и смирился. Но от братьев её мне хорошо перепало. Их у неё трое. Раз подкараулили меня у своей калитки, да и отходили колами до полусмерти. Наталья кинулась было помогать мне от них отбиваться, но старший брат Николай схватил её в охапку и унёс в дом. А потом и они успокоились, даже хату нам срубить помогли. Теперь вот помогают ей племяшей своих растить», – открылся землякам Чернов. «Да, Иван, у тебя есть причина от смерти прятаться. А я вот гол как сокол и одинок как перст. Глянулась мне одна девушка, очень глянулась, но только она другого избрала себе в мужья. Конечно, он-то из богатой семьи, а мы с матерью из нужды не вылезаем. Безнадёга полная. Иногда так на душе дурно становится – хоть в петлю лезь. Так что, если на фронт попадём и там меня убьют, то кроме матери и сестры плакать обо мне не кому будет», – обречённо произнёс Пироженко Фёдор, тоже из переселенцев. «Ты, Федька, брось панихиду петь. Уж и не такой ты пропащий человек. Вот закончишь службу, вернёшься домой и всё у тебя наладится. Парень ты крепкий, сметливый и на морду не урод. Будешь хорошо трудиться, будет достаток, а будет достаток – найдёшь себе невесту по сердцу и душе», – успокоил его Аверин. «А ты, Степан, что думаешь о возможной отправке нас на германский фронт?» – спросил Чикирев. «Зачем мне об этом думать? Есть командиры, которые обязаны это делать. И если вдруг они завтра посадят нас в теплушки и повезут на запад, то сбегать не буду. Хотя и умирать в такие годы не хочется», – спокойным голосом ответил Аверин. «Петруха, а у тебя самого какие мысли на этот счёт? Неужели сильно испужался немцев? Всех пытаешь, а сам о своём молчишь, как рыба», – улыбнулся Губин. «Ты не боишься германцев, а я думаешь слабее тебя характером буду? Нет, братушка, мы с тобой породы и крови одной, поэтому и чувства к врагу России мы испытываем одинаковые», – вывернулся Чикирев – самый весёлый и разбитной парень из сорокинских земляков.

Но все разговоры о скорой отправке на фронт оказались напрасными. В гарнизоне всё чаще и чаще стали появляться какие-то гражданские лица, с лихорадочно горящим взглядом на избитом оспой лице и выкрикивали революционные лозунги, за которые ещё совсем недавно можно было попасть под военный трибунал и быть осуждённым на каторгу. И не только крамольные слова произносили эти люди, но и распространяли среди военнослужащих огромное количество листовок с призывами о прекращении войны и свержении царской власти. Офицеры гарнизона и городская жандармерия пытались задерживать этих людей и передавать в руки гражданских властей, но не проходило и недели как эти же самые горлопаны вновь появлялись в расположении гарнизона. Слушая людей с горящими глазами и читая листовки с крамольными призывами, Василий с удивлением спрашивал командира взвода, Носкова: «Господин штабс-капитан, почему эти люди безнаказанно хозяйничают в гарнизоне? Это же закрытая для гражданских лиц территория? Тем более, что они призывают к свержению царя, нашего Верховного главнокомандующего!?». Тот, почему-то отводил глаза и неопределённо отвечал: «Об этом необходимо спросить у тех военных чинов, которые в Петрограде и Москве в штабах сидят. А мы люди маленькие. Будет команда этих провокаторов в гарнизонную тюрьму посадить, мы её в два счёта выполним». Но шло время, а команд таких от высоких начальников не поступало. Более того, в Петропавловском гарнизоне был создан солдатский комитет, который стал открыто вмешиваться во внутреннюю жизнь военных. Особенно он активизировал свою деятельность после февральской буржуазной революции. И хотя Временное правительство на словах ратовало за продолжение Первой мировой войны до победного конца, разброд и шатание парализовали деятельность военной машины. Даже офицеры были подвержены смятению и полному непониманию возникшей ситуации. Слова присяги о верности царю и отечеству, которые они произносили при вступлении на воинскую службу, потеряли свой смысл, а взамен им никто ничего не предложил. В гарнизоне стало процветать пьянство, разврат, неповиновение и откровенное хулиганство. Солдаты, подстрекаемые членами комитета и почуявшие слабину, вели себя вызывающе и нередко избивали своих командиров за то, что те требовали выполнения воинского устава. Многие из них, наслушавшись сладких речей бойких и наглых революционеров, вступали в их общество и рьяно защищали крамольные идеи. И чем дольше продолжалась политическая неразбериха, тем глубже в солдатскую жизнь проникали бредни социалистов. Даже из числа земляков Василия появились сторонники этих глашатаев. Первым к ним примкнул Иван Чернов, а следом за ним в этой же компании оказался и Федор Пироженко. Василий к такому решению своих сослуживцев отнёсся с пониманием, но сам о вступлении в эту политическую организацию даже думать не хотел. И когда Чернов Иван спросил его, почему он не хочет быть в одном ряду с теми, кто защищает права простого человека, ответил: «Мои права защищать не надо. Я потомственный хлебороб и буду им до конца своей жизни. А земли в Сибири глазом не окинуть и трудиться на ней нам пока никто не запрещал». Не понимал Василий сладкие речи краснобаев-революционеров. Приученный с раннего детства к тяжёлому труду и не понаслышке знающий цену, какой достаётся материальное благополучие крестьянину, он не верил в то, что это благополучие можно получить, отняв его у кого-то. Наедине с собой парень рассуждал: «Ну, хорошо, заберут бедные у богатых их драгоценности, дома, коней, упряжь, одежду и прочее барахло, пропьют-проедят, а дальше что? Кто для них материальные блага создавать будет? Бывшие богатые? Так их мало, да и делать они ничего не умеют, кроме как властвовать, на баллах мазурку танцевать и в кабаках кутить. Так что хочешь-не хочешь, а закончится барахло, отнятое у богатых, и вновь придётся впрягаться в лямки мужицкие. Но после хорошей жизни и дармовых щей ой как тяжело делать это будет». В общем, не дотягивало политическое сознание Василия до уровня взглядов на жизнь тех, кто агитировал за всеобщее равенство, братство и свободу. Сторонился общения с революционерами и его друг Степан Аверин. Тот вообще не любил людей крикливых, злых, завистливых и падких на чужое добро. Немногословный, он слушал их с серьёзным выражением лица и только в конце речи выдавливал из себя единственное слово, характеризующее очередного оратора: «Балаболка». Это слово не нравилось Фёдору Пироженко, и при первой же возможности, он постарался ущипнуть земляка: «Ты, Степан, говоришь так потому, что собственник и почти офицер. Вы с Губиным одного поля ягода. Дай вам волю и возможность, так вы, хоть сейчас готовы стать эксплуататорами бедного крестьянства». На мгновение в глазах Степана вспыхнули искорки гнева, но, погасив их, он спокойно ответил: «Мы с батей и братьями сами способны прокормить себя и свои семьи. А вот над такими, как ты, я бы покомандовал немного. Научил бы вас работать так, что вы навсегда забыли бы заглядывать в чужой огород, на чужое добро».

Вялотекущая жизнь в воинском гарнизоне, заполненная хаосом и командной неразберихой, продолжалась несколько месяцев. За это время не только у солдат, но и у офицеров пропало рвение нести ратную службу. Многие из них стали подавать рапорты на имя больших начальников с просьбой освободить их от должностей и разрешить отбыть из гарнизона по месту проживания семей и родственников. Но большие начальники возвращали им рапорта с отказом, мотивируя тем, что рассматривать и решать такие вопросы им временно запрещено. Тяготило бесполезное время препровождения в гарнизоне и военнослужащих срочной службы. «На германский фронт нас не отправляют, учений с нами не проводят, даже караульная служба стала необязательной. Распустили бы по домам и не тратили бы на нас понапрасну вещевое довольствие и продукты», – высказывали мысли вслух многие солдаты. Но время шло, а такого решения никто не принимал. Не теряли время зря только те, кто усердно старались развалить армию, сменить власть и объявить себя спасителями России, чтобы потом её грабить и унижать. Не было у этих людей других целей, как вознестись над безграмотными, богопослушными и доверчивыми гражданами страны. Для достижения поставленных целей эти люди шли на всё: на предательство, на подкуп, на обман, на пустые обещания и на многое другое. Они призывали солдат-землепашцев покидать окопы войны и возвращаться домой, чтобы уничтожить своих эксплуататоров-помещиков и забрать у них землю и добро, которое те нажили в годы самодержавия за счёт их труда. А рабочему люду эти демоны революции обещали передать в собственность заводы и фабрики, на которых те работали. В общем, каждый человек, который считал себя ущемлённым и обездоленным при царском режиме, в их обещаниях находил то, что для него являлось самым главным и желанным. Поддавшись иллюзии всеобщего равенства и братства, многие из них пополнили ряды профессиональных революционеров, создавая тем самым силу, которая в дальнейшем будет направлена умелыми и ловкими дельцами против своего народа.

Критическая масса политического паралича стала разваливаться сразу же как только до Петропавловского гарнизона дошло сообщение о произошедшем в Петрограде октябрьском перевороте. Буквально через десять дней после этого события, под давлением народной массы и возглавивших её революционеров с горящими глазами, было принято решение о ликвидации воинского формирования и о демобилизации военнослужащих срочной службы. Одновременно, предлагалось, всем, кто разделял взгляды новых хозяев страны, на добровольной основе вступить в ряды красных отрядов, чтобы ускорить торжество пролетарской революции на всей территории России. И таких добровольцев набралось немало. Из большесорокинских парней к красным примкнули пятеро, а остальные, получив демобилизационные листки, стали добираться до дома. У Губина, его товарищей, а также других жителей Ишимского уезда, дорога на малую родину пролегала через город Омск. Плотно набившись в деревянный вагон товарного поезда, бывшие солдаты, а теперь – свободные граждане, расстояние до Омска преодолевали более трёх суток. Не меньше времени потратили они и на триста вёрст от Омска до Ишима. И если учесть, что в Омске демобилизованные более суток не могли сесть ни на один из поездов, идущих на Запад, то общее время путешествия на железнодорожном транспорте заняло неделю. Но даже транспортные трудности и лютый декабрьский мороз не смогли погасить в сердцах бывших солдат радость ожидания с родными и близкими. Оказавшись, наконец, на станции Ишим, бывшие однополчане тепло распрощались и стали группами разбредаться по разным направлениям большого уезда. Переночевав в городе у дальнего родственника Степана Аверина, земляки ранним утром вышли на большак и выдвинулись строго на север. Изначально понимая, что с попутным транспортом им вряд ли повезёт, они, не оглядываясь, устремились вперёд. В начале пути снег на дороге был плотно наезжен санными полозьями, но чем дальше они удалялись от города, тем слабее и рыхлее становилась колея. Однако молодые крепкие ноги, натренированные на общевойсковых учениях и в повседневных занятиях, не зная устали, несли своих хозяев вперёд, на свою малую родину. К полудню они добрались до села Прокутское, что в двадцати пяти верстах от Ишима, и перекусив в придорожной чайной, двинулись дальше. Но какими бы молодыми и сильными ни были бывшие служаки, через восемнадцать вёрст, в деревне Рядовичи, они вынуждены были напроситься к местному жителю на ночёвку. Вначале тот воспринял их просьбу с прохладцей, но, узнав среди отставных служивых Петра Чикирева, пригласил в избу, напоил чаем и расстелил им прямо на полу овчинные тулупы.

Наутро, поблагодарив хозяина за гостеприимство, группа армейских товарищей раскололась пополам. Трое – Чикирев Пётр, Стрельцов Афанасий и Знаменщиков Григорий свернули с главной дороги на восток, в сторону деревни Большое Пинигино, а Василий, Степан и Суздальцев Егор продолжили свой путь прямо. И несмотря на свирепый сорокаградусный мороз и занесённый позёмкой санный путь, ноги, словно подчиняясь настроению души, без устали расталкивали снежные перемёты и несли своих хозяев к родному очагу.

В село Большое Сорокине демобилизованные вошли ещё до обеда. От радости встречи с ним в груди у молодцев учащённо забились сердца, а в глазах вспыхнул огонёк счастья. «Ну, вот, парни, мы и дома!» – воскликнул Суздальцев Егор и по-мальчишески громко повторил: «Дома!». «Это мы со Степаном дома, а тебе до своей деревни ещё две версты сугробы мерить», – хотел Василий остудить пыл душевного восторга друга. «Да для меня сейчас это просто лёгкая прогулка по морозцу. Не успеете ещё всех своих родных и близких обнять и расцеловать, как и я на крыльцо родительского дома поднимусь», – ответил Егор и крепко пожав товарищам руки, почти бегом помчался в сторону деревни Малое Сорокино.

Первым, кто встретил Василия на подходе к дому, был Букет. И, несмотря на то, что когда молодой хозяин уходил в армию, он был ещё щенком, пёс узнал его почти сразу. Рыкнув грозно пару раз для порядка, он вдруг завилял хвостом, упал животом на снег и лая и повизгивая от радости, стал ползти в сторону Василия. «Вот шельмец! Неужели и вправду узнал меня!? Мы же с тобой расстались, когда ты ещё совсем глупенький был!» – растроганным голосом произнёс отставной военный и ласково погладил четвероногого друга по голове. Пёс с благодарностью лизнул языком его руку, вскочил на лапы, и круто развернувшись, побежал к тесовой калитке.

Появление Василия в родительском доме произвело нешуточный переполох. Конечно, его возвращения со службы с нетерпением ждали, но даже и не представляли себе, что оно будет таким неожиданным. После отречения царя от власти и свершившейся в Петрограде революции по селу бродили разные слухи по поводу роспуска российской армии, но мало кто верил в то, что это может произойти на самом деле. Всё-таки, как-никак, а война с германцами продолжалась, и у России были договорные обязательства перед союзниками, которые она должна была выполнять. Да и слухи-то эти доходил и до сибирской глубинки спустя много времени после свершившихся событий. Поэтому когда Василий перешагнул порог из сеней в избу, то младшие сёстры-близняшки, которые первыми увидели его, застыли на месте и не сразу сообразили, что им делать и как вести себя дальше. Но после минутного замешательства, они враз соскочили с лавки, стоящей на кухне у окна напротив печного творила, и с ликующими возгласами бросились обнимать и целовать брата. Услышав радостный крик дочерей, из горницы вышла Евдокия Матвеевна и посмотрев в сторону, откуда раздавался визг двойняшек, всплеснула руками и стала медленно оседать. Заметив это, Василий бросился к матери на помощь и подхватив под руки, посадил её на лавку, с которой только что вспорхнули сёстры. «Что с тобой, мама? Ты хвораешь?» – испуганно спросил Василий и опустился перед ней на колени. Евдокия Матвеевна молча погладила сына по голове, затем машинально провела ладонью по лицу, словно хотела удостовериться, что это он, а не кто другой, и тихо-тихо заплакала. «Мама, ты почему плачешь? Я же вернулся здоровым и невредимым, а значит радоваться надо», – с нежностью в голосе произнёс Василий. Не отвечая, Евдокия Матвеевна взяла руками его голову и прижала к груди. Сын безропотно повиновался воле матери и в одно мгновение перед его глазами стали появляться картинки из недавнего, но уже далёкого детства. Василий остро чувствовал, насколько он дорог матери, и знал, что её сердце не выдержит и разорвётся на мелкие кусочки, если с ним что-то случится. Молчаливую сцену встречи сына прервал голос Ивана Васильевича: «Вы почё все на парня навалились?! Он ведь только что с дороги. Устал, поди. А ну, девки, оболокайтесь и марш воду из колодца в баню таскать. Василия пропарить хорошенько надо!» – скомандовал он и обратился к сыну: «Отрывайся от мамки-то. С отцом пора поздороваться». Василий осторожно ладонью вытер крупинки слёз на щеках матери, по-сыновни нежно поцеловал её и поднялся на ноги. «Ты посмотри, Евдокия, как он возмужал! Гренадёр, да и только! И до чина начальника армейского дослужился! Молодец! В нашу породу пошёл, в губинскую!» – восклицал, рассматривая сына, Иван Васильевич. «Может в губинскую, а, может, в чикирёвскую», – невольно вырвалось у Василия. «В губинскую! В чикирёвскую если только ростом удался, а характер-то в тебе наш, губинский!» – примирительно, но твёрдо произнёс отец и обнял сына за плечи. Евдокия Матвеевна грустно улыбнулась, поднялась с лавки, и, как бы между прочим, произнесла: «Вот и солнышко вернулось на землю. А то без него очень холодно в доме было». Василий с удивлением посмотрел на мать, затем в закрытое наполовину шторкой окно и хотел было что-то сказать, но отец опередил его: «Это она о тебе говорит. Ждала очень сильно». В порыве нежности и благодарности за материнскую любовь, Василий вновь подошёл к Евдокии Матвеевне, обнял и тихо произнёс: «Закончилась моя служба, мама. Теперь буду рядом с тобой и тятей. Тяжело, наверное, вам без меня с хозяйством управляться?». «Ничего, сынок. Потихоньку, с божьей помощью, справляемся. Да и девки становятся проворными и мастеровитыми. Но на них-то – какая надёжа? Ещё три-четыре года и замуж повыскакивают. На мужниных родителей будут работать», – вновь ответил за жену Иван Васильевич. «Да, чо это я так раскисла? Прямо никак не могу прийти в себя. Переволновалась я, Васенька, сильно. Уж больно неожиданно ты появился в доме. Я и не чаяла тебя так скоро увидеть. Мне бы радоваться, петь и плясать от счастья, а я тоску на всех нагоняю. Ты уж не обижайся на меня, сынонька. Я сейчас охлыну от наваждения и обедом вас кормить буду», – встрепенулась Евдокия Матвеевна и грустно улыбнулась. Почувствовав, что мать потихонечку успокаивается, Василий повернулся к отцу и спросил: «Большое хозяйство нынче в зиму пустил?». «А что я тебе буду рассказывать, переоболокайся в тёплое и пойдём на двор сходим. Всё сам своими глазами увидишь», – предложил Иван Васильевич сыну. «Да куда ты его тащишь, старый? Пусть хоть отогреется с дороги. Успеет ещё насмотреться на твоё богатство», – запротестовала мать, из чего Василий сделал вывод, что душевное равновесие в ней окончательно восстановилось. «Не переживай за меня, мама. Я хорошо себя чувствую. Пока мы с тятей ходим по двору, ты обед на стол поставишь», – высказался он. «Ну, ладно. Идите. Но недолго. Я же знаю, как отец перед тобой хочет похвалиться. Все уши прожужжал: «Вот сын придёт с армии, мы с ним табун коней заведём», – отступилась Евдокия Матвеевна. Василий быстро сбросил с себя всё армейское, с трудом натянул утеплённые штаны, в которые два года назад свободно влазил, достал с печки нужного размера пимы, накинул на круглые мускулистые плечи полушубок из овчинных шкур, подпоясался кушаком, выпрямился, и едва не касаясь потолочной матки головой, весело доложил: «Отставной фельдфебель Губин к продолжению несения крестьянских обязанностей готов». Иван Васильевич посмотрел на сына и с восхищением произнёс: «Силён, варнак!». «Баской и добрый», – добавила Евдокия Матвеевна.

Осмотр домашнего хозяйства занял у отца с сыном почти час. И если сами постройки заметного изменения за последние годы не претерпели, то в их помещениях в дополнение к тем, что были, появились новые обитатели. «Ноне, мы в зиму с матерью оставили пять дойных коров, две нетели, бычка и пятнадцать овец. Пришлось пристраивать к пригону ещё одно помещение, чтобы уместить всех. Две пары коней держим и жеребёнка. Без коней не справиться в поле. Ещё пару хотел завести, да побоялся, что не осилю. Но теперь-то обязательно заведу. Двоим сподручней будет за ними ухаживать. Да и земельки на пару десятин побольше распашем. Семенного зерна должно хватить и на них. Нынешнее лето хорошее было. И хлеба удались и сена заготовили одёнков сто, а то и больше», – знакомил сына с состоянием дел Иван Васильевич. «А Воронко тоже в упряжке ходит?» – поинтересовался Василий, вспомнив, длинноногого, весёлого, чёрного окраса с белой звездой на лбу жеребёнка. «Нет, его я пока на тяжёлых работах не использую. Да и вряд ли буду. Уж больно он породистый и норовистый. Наверное, жеребцом на племя оставлю», – ответил отец и направился к конюшне. Несмотря на то, что за два года из длинноногого жеребёнка Воронко превратился в красавца-жеребчика, Василий узнал его сразу. Он был на пол-аршина в холке выше и почти на аршин длиннее, чем остальные лошади, стоящие за пряслом пригона, а в его огромных, влажных глазах навыпучку не было той усталости и безразличия, какими отличались его собратья. Почувствовав рядом с хозяином незнакомого человека, Воронко оторвался от корыта с овсом, высоко задрал голову и с озорством заржал. «Так вот ты каким стал красавцем!» – не удержался от восторга Василий и добавил: «Пора и тебя к делу пристраивать». «Не объезженный он ещё пока. Ты-то не разучился на вершне сидеть? А то мне тяжело с ним сладить, норову-то в нём, хоть отбавляй», – с гордостью за жеребчика сказал Иван Васильевич. «Вроде не успел разучиться. В армии тоже много приходилось с конями возиться», – успокоил Василий. «Ну, вот и ладно. Недельку отдохнёшь, с родными и друзьями-товарищами повидаешься, а там потихонечку за дела наши браться начнёшь», – выдал устрановку сыну на ближайшее время Иван Васильевич и на том осмотр хозяйства закончил. Когда они вернулись в избу, то их уже ждали. Стол был по-праздничному накрыт, а вокруг него суетились успокоившаяся Евдокия Матвеевн, и весёлые сёстры-близняшки, которые с детства обожали старшего брата, и очень сильно соскучились по нему. «Ну, что, Василий Иванович, с возвращением тебя домой!» – торжественно произнёс Иван Васильевич и поднял вверх гранёный стакан, наполненный водкой. Затем выпил залпом содержимое до дна, крякнул, задержал дыхание и через минуту произнёс: «Хороша, зараза! На ярмарке ноне купил, когда зерно продавал. Специально для твоего возвращения приобретал и берёг», – сообщил с гордостью отец и стал закусывать.

Баня истопилась и настоялась, когда на улице уже стемнело. Как и было издавна заведено в деревенских семьях – в первый пар пошли мужики. Пробыв в бане более часа и от души напарившись берёзовыми вениками, в дом отец и сын вернулись в хорошем расположении духа и с раскрасневшимися лицами. А на следующий день Василий, как и предсказывал отец, отправился навещать своих друзей и родных.

Праздная жизнь закончилась сразу как только в родном доме в воскресенье прошла застолица, на которую были приглашены близкие родственники и друзья. Из Большого Пинигино приехали старшая сестра Лиза с мужем Николаем и родной брат Евдокии Матвеевны Семён Матвеевич Чикирев со своей женой Василисой Яковлевной. Гуляли долго, до полуночи, но пьяных и буйных не было. Зато песен старинных, которые за душу хватали, и частушек звонких под гармошку, на которой играл сам Василий, прозвучало много.

Ну, а уже на следующее утро наступили привычные для крестьянина рабочие будни. Руки Василия быстро вспомнили то, что они делали два года назад и с прежней ловкостью вступили в работу. Ежедневный уход за скотом, колка дров, расчистка двора и дорожек от снега и ремонт инвентаря, который потребуется сразу, как только солнце прогреет землю, стали неотъемлемой частью его жизни. Молодого, ретивого Воронко Василий объезжал достаточно долго. Сначала приучил его ходить в седле, затем под седоком, и только в конце стал запрягать в сани. А так как обычные оглобли для породистого Воронко были коротки, то специально под него молодой хозяин изготовил новые. И когда, наконец, жеребчик смирился со своей участью, он стал покладистым и верным, но только в отношениях с Василием. А с остальными по-прежнему держал дистанцию отчуждённости. Незаметно парень привязался к Воронко и каждый день баловал его парным хлебом, который выпекала мать в русской печке. Месяца три прошло после того, как Василий вернулся домой, а он уже почти забыл о времени, проведённом в Петропавловском военном гарнизоне. Весь без остатка ушёл в работу парень. Правда, иногда, когда встречался с Авериным Степаном, братом Петром или с другими сослуживцами, то яркие эпизоды проведённых дней в армии становились основной темой их разговора.

Не обходили они стороной и тему смены власти всех уровней, от губернской до волостной. Началась она вскоре после того, как в Петербурге произошёл октябрьский переворот, и стремительно набирала силу. В начале 1918 года в Большом Сорокине был образован сельский совет и создана партийная ячейка большевиков. Председателем сельского совета избрали уважаемого в среде жителей Суздальцева Ивана Даниловича, а секретарём партийной ячейки стал коммунист-большевик Сидоров Владимир Сергеевич, присланный из Тюмени. На первых порах новая власть не мешала жить и работать населению села, и те её поддерживали как могли. А некоторые жители, в основном представители бедных семей, даже вступали в партию большевиков и проявляли завидную активность. «Вот если бы они так шустро летом на своём поле робили, тогда бы не сверкали голыми задами на морозе», – шутили мужики и нарочито подобострастно кланялись новому начальству. Те понимали, что односельчане над ними насмехаются, но вида не подавали и ждали момент, когда власти у них станет больше. Василия и Степана Сидоров тоже приглашал в сельский совет и настоятельно предлагал вступить в партийные ряды. «Мужики вы грамотные, молодые, положительные и в народе уважаемые, кому, как ни вам, стать во главе революционных преобразований в родном селе», – издалека начинал он свой разговор. «Я не прошу вас сразу отвечать. Подумайте хорошенько, обмозгуйте, и приходите с готовым решением. Рад буду, если оно будет положительным», – заканчивал словами вежливого наставления секретарь партячейки. «Ты уж не обижайся на меня, Владимир Сергеевич, но от такого предложения я и в армии отказался и сейчас отрицательно отвечу. Некогда мне партийными делами заниматься. В моей семье всего два мужика – я да тятя, который стареть начал. Не оглянешься, сёстры замуж выйдут и наш дом покинут. Кто тогда с хозяйством управляться будет? А оно у нас немаленькое», – категорически отверг предложение Василий. «Ну, а ты, что скажешь Степан? В твоей-то семье, кроме тебя, ещё четверо братьев. Ты парень думающий, рассудительный, да и в армии видно на хорошем счету был, раз до фельдфебеля дослужился. Ох как нужны сейчас партии такие люди, чтобы советскую власть на сибирской земле побыстрее укрепить. Поможешь партии в трудную минуту, а она тебя сделает большим человеком. На то и революция свершилась, чтобы того, кто был никем, сделать всем», – умасливал друга Василия секретарь партийной ячейки. «Почему это я являюсь никем? Я был и есть сын крестьянский. Потомственный хлебопашец. Деды и прадеды мои сибирскую землю обрабатывали, скот выращивали и достаток в семьях поднимали. И не только свои семьи хлебушком и другими продуктами обеспечивали, но государству положенную долю исправно отдавали. Теперь настала пора мне создавать свою семью и заботиться о ней», – неожиданно произнёс многословную речь Степан. Сидоров даже опешил от такого ответа. Немного оправившись, он сказал: «Так ведь партия коммунистов не против семьи и крестьянского труда. Трудись на здоровье и детей заводи сколько сможешь прокормить. Большевики как раз и хотят, чтобы в России были крепкие и многодетные семьи. И если ты вступишь в ряды нашей партии, то это не значит, что должен будешь забросить все крестьянские заботы и заниматься только агитацией за советскую власть. Твоё вступление в партию послужит наглядным примером для других достойных молодых людей села. Может даже и твой друг, Василий Иванович, решится на этот шаг. И чем таких людей в партии будет больше, тем станет крепче новая власть. Вы же не старики ещё и должны понимать, что коммунисты всероссийскую революцию свершали в интересах простого народа из рабочих и крестьян, которые и должны теперь управлять всей страной». Но как бы он ни уговаривал товарищей, какие бы мудрые или лестные слова ни говорил, от своего первоначального решения они не отказались. Эти здоровые рассудительные парни думали не о мировой пролетарской революции, а о предстоящем летнем сезоне, от которого зависела судьба крестьянского благополучия. И несмотря на то, что в уездном городе Ишиме и губернском – Тюмени – происходили бурные политические события, их глубинку они не затрагивали. Постепенно жители волостного села и окружающих его деревень стали входить в спокойное житейское русло. Но ближе к лету заметно увеличилось количество мужиков, возвращающихся с германского фронта домой. Почти половина из тех, кто призывался на фронт, осталась на полях сражений, а третью часть от живых составляли калеки. Кому-то оборвало руку или ногу, кто-то оказался во время газовой атаки немцев в окопе и отравился, а некоторые попали в плен к ним и были отпущены согласно позорному для России Брест-Литовскому договору, который третьего марта подписало большевистское правительство. Стоны горя и слезы радости слышались почти из каждого сельского двора. Но какое бы горе ни терзало и не разрывало на кусочки крестьянские души, с приходом весны и время сева, боль в них на время притуплялась. Народная поговорка «Один весенний день весь год кормит» для хлебопашцев не пустые слова, а призыв к действию. Поэтому, как только стаял снег, и можно было смело начинать распахивать землю, село, словно разворошённый улей, начало гудеть, звенеть и разъезжаться по своим наделам. Для деревенских людей это время спокон веков считалось праздником труда, который они с нетерпением ждали всю холодную и скучную зиму. А перед выездом на поля, каждая семья успевала заготовить необходимое количество березовых дров и по-хозяйски уложить поленья в длинные и ровные поленницы.

Той весной Губины с заготовкой дров справились успешно, увеличив их количество почти в два раза по сравнению с предыдущим годом. А когда пришла пора полевых работ, то все, кроме Евдокии Матвеевны, выехали в сторону деревни Знаменщики, где за их семьёй уже десятки лет был закреплён участок пахотной земли и луговых покосов. Работа предстояла тяжёлая, но чтобы не упустить из почвы влагу, сделать её необходимо было в самые кратчайшие сроки. Поэтому члены семьи появились дома только по завершении посевной. И то – лишь сёстры-близняшки, а отец с сыном продолжили работы по подготовке дополнительных площадей к осеннему посеву ржи. На время, которое семья вынуждена была проводить в полевых условиях, на краю опушки, рядом с берёзовым колком мужики обустроили стан. Из веток соорудили большой шалаш, покрыв его прошлогодним сеном, скидали в него почти одёнок душистого визиля, и поверх сенной подстилки положили с десяток овчинных шкур. Так что особого неудобства даже сёстры Василия не испытывали. Сам он спал в фургоне, положив один тулуп под себя, а вторым прикрывался во время утренних заморозков. И если весенняя ночь выдавалась звёздной, то молодой мужчина часами наблюдал за мерцающими светилами и мечтал о будущей жизни. «Вот уродится нынче хороший урожай, соберём его во время, тогда можно будет подумать и о своей семье. Всё-таки двадцать один год стукнул, пора и жену присматривать. Правда, у отца с матерью уже есть на примете такая девушка. Они давно мечтают породниться с Авериными. Но моё сердце почему-то не лежит к Варваре. И хоть девка красивая, невеста завидная, и Стёпка мой друг, а тяжело мне будет смириться с выбором родителей. Может, не торопиться пока с женитьбой? Вдруг встречу ту, которая в душу западёт и голову мне вскружит?» – рассуждал парень и незаметно забывался во сне.

Посевные работы Губины окончательно закончили в конце мая, а уже в конце июня приступили к сенокосу. Так, что у Василия не было время прохлаждаться, а необходимо было все силы направлять на то, чтобы достойно подготовиться к приходу очередной зимы.

Глава третья

Лето пролетело незаметно и наступила пора уборки урожая, который обещал быть обильным. Благодатное черноземье здешних мест, своевременные дожди и с любовью исполненный крестьянский труд являлись надёжным гарантом таких ожиданий. И вновь всё деревенское население пришло в движение. Не было более важной задачи в жизни людей, чем собрать в срок и без потерь всё то, что вырастили. Все члены семей, способные держать в руках нехитрые орудия производства, от темна до темна, безропотно выполняли долг хлебороба. Втянувшись в неимоверно тяжёлый труд, не обращая внимания на рваные мозоли на ладонях и на ноющую боль в спине, ногах и мышцах, мужчины обмолачивали снопы, затаривали огромные мешки семенным и пищевым зерном, грузили их на телеги и увозили домой на хранение. А часть необмолоченных снопов укладывалась в огромные скирды и ждала своего часа.

Глава семьи Губиных радовался обильному урожаю как никогда раньше. «Очень даже кстати сын вернулся домой! У него силищи – непочатый край, да и я ещё не совсем пропащий! Даст Бог, справимся со всеми осенними заботами и задел хороший обеспечим на следующий год. Сказывают, ноне вновь Готопутовская ярмарка заработает. Может, удастся пару хороших жеребят приобрести да сбрую поменять», – делился он с женой своими сокровенными мыслями. «Ты только Василия не загони. Хоть и не обижен он силушкой, но молод ещё», – предостерегла Евдокия Матвеевна мужа. «Всё за любимчика своего беспокоишься. Не переживай. Он уже не мальчик. Двадцать второй год идёт. Мы с тобой в эти годы уже семьёй жили», – отмахнулся Иван Васильевич. И немного помолчав, добавил: «Разберёмся с делами, начнём думать о свадьбе. У Авериных Варвара в самый сок вошла. Не перезрела бы девка». «Куда торопиться со свадьбой-то? Пусть Василий ещё погуляет. Варвара-то его на два года моложе», – возразила мужу Евдокия Матвеевна. «Нече лишнее перегуливать. Хоть парень он у нас видный, а Аверины могут и другого жениха дочери подыскать. Невеста она завидная и приданое за ней немалое», – стоял на своём Иван Васильевич. Но Евдокия Матвеевна разговор на эту тему продолжать не стала, так как материнским сердцем чувствовала, что не лежит душа у её любимого сыночка к Варваре, а насильно делать его несчастливым она не хотела. «Пусть ещё походит в женихах. Может сам решит, на ком ему жениться и с кем семью заводить», – подумала Евдокия Матвеевна и занялась своими делами. Не знала она ещё тогда и не догадывалась даже, что уже скоро для её сына, их семьи и всего сибирского народа наступят страшные испытания и лишения.

Началось всё со слухов об уничтожении в Сибири советской власти и утверждении на её территории порядков великого Российского государства, которое возглавил царский адмирал Александр Васильевич Колчак. Вначале этим слухам селяне не очень верили, но после того, как село в спешке покинули все коммунисты и активисты, они стали уже почти фактом. Окончательно почувствовали сорокинцы на себе новый порядок в начале декабря, когда ранним утром в пределы села внезапно ворвался эскадрон казаков и приступил к насильственной мобилизации на войну с коммунистами мужчин от 18 до 40 лет. Более того, все новобранцы обязаны были обеспечить себя лошадьми, провиантом на несколько дней и амуницией. Закончив мобилизацию, казаки кинулись экспроприировать имущество зажиточных крестьян. Забирали справных коней, охотничьи ружья и не брезговали тёплыми вещами. Практически каждая семья была вынуждена расстаться с лучшим, что имела.

В числе мобилизованных оказались и бывшие однополчане. Губин Василий, Аверин Степан и Суздальцев Егор, как и большинство односельчан, были подавлены новым для себя положением и искали причины, чтобы остаться рядом с родителями. Но никакие просьбы матерей и предложения внести за сыновей выкуп на казаков не действовали. А узнав, что Василий и Степан являются фельдфебелями царской армии, командир эскадрона смачно высморкался и скривив рот, презрительно произнёс: «Вам сам бог велел стать в первые ряды бойцов белой гвардии и не жалея живота биться с красной чумой. В противном случае мы вас прямо здесь, перед всеми гражданами села, расстреляем как предателей России». Вскипела было кровь в жилах молодых парней, но разум сильней оказался. Единственно, что им позволил сделать казацкий офицер, это попрощаться с родителями, и то – с оговоркой: «Если через час не появитесь в расположении эскадрона, заберём всё имущество у ваших родных и сожжем избы». Как и предполагал Василий, прощание с родителями и сёстрами получилось очень тяжёлым и нервным. Сёстры ревели не переставая, а Евдокия Матвеевна держала его руку и слабым голосом вопрошала: «За какие такие грехи Бог разгневался на нашу семью и отнимает любимого и единственного сына? Что мы сделали не так, чтобы такие жертвы ему приносить? Всю жизнь блюдём божьи законы, и выполняем заповеди Христовы. Боженька, прошу тебя, сохрани нашего сына! Не дай ему погибнуть на сторонке чужой! Обещай, что не осиротишь и не обездолишь нас. Пусть будут прокляты все эти красные и белые дьяволы, которые разрывают на куски судьбы человеческие!». «Мама, мне пора», – тихо произнёс Василий и поднялся с лавки. «Побудь ещё минутку со мною рядом», – попросила Евдокия Матвеевна. «Не могу. Время закончилось. Ты только не убивайся обо мне так сильно. Я обязательно живым и невредимым вернусь. Весной нам с батей ещё десятину надо будет готовить под посев. Да и новую пару лошадей объезжать, кроме меня – некому», – ласковым голосом произнёс сын и улыбнулся. Но его по-детски наивная улыбка только усилила тревогу Евдокии Матвеевны. В её глазах сверкнули слёзы, она низко опустила голову. «Ну, всё. Хватит мокроты. Пойдём, Василий, на улицу, а то там тебя поди уже хватились и скоро посыльного пришлют», – уверенным голосом вовремя вмешался Иван Васильевич и первым вышел в сени.

«Может мне Тюничку взять на службу, а Воронко дома оставить?» – спросил Василий у отца. «Нет, сын, забирай жеребца. Лучше ты на нём будешь сидеть, а не какой-нибудь чужак. Я видел – один казак, когда наше хозяйство осматривал, на него глаз положил. Понравился, видно, он ему. Да и как мог не понравиться наш красавец. В Большом Сорокино-то он один, пожалуй, такой. Так что береги Воронко. Если даст Бог, то мы от него ещё и потомства дождёмся», – рассудил Иван Васильевич и добавил: «А в первую очередь свою голову береги. Особого рвения в бою не проявляй, но и от врага не убегай. Что поделаешь, раз на роду тебе написано оказаться на войне. Правда, какая это война? Разве может войной называться братоубийство?».

Попрощавшись с родными, Василий осторожно положил на спину жеребца два мешка с овсом, накинул на плечи лямки большой холщовой сумки с продуктами, взял под уздцы Воронко и направился в сторону базарной площади, которая являлась местом сбора всех мобилизованных.

Назначив пожилого, но не утратившего выправку заправского служаки, Ефима Сеногноева волостным старостой и наделив его полномочиями представителя верховной власти, эскадрон казаков и новобранцы после полудня покинули село и выдвинулись на север. Первую остановку эскадрон сделал в селе Готопутово. Здесь так же, как и в Большом Сорокине, была проведена мобилизация молодых мужчин и изъято у зажиточных крестьян имущество в виде коней, продуктов, одежды и даже драгоценностей. И здесь так же, как и родном селе Василия, никто не посмел возразить вооружённым до зубов казакам. Покорство и терпение бородатых сибирских мужиков только способствовало проявлению наглости и бессердечности со стороны служивых людей и они вели себя так, как будто эти мужики были перед ними в неоплатном долгу.

На ночёвку эскадрон и мобилизованные прибыли в большое село Викулово, где уже располагался такой же отряд из казаков, который прошёлся рейдом по восточной части уезда, от села Абатское. Расквартировав новобранцев по казённым домам и частным подворьям и приставив к ним охрану, офицеры и часть рядовых казаков собрались в большой избе старосты села и устроили походное пиршество. Уже засыпая, Василий услышал их пьяные голоса и слепые винтовочные выстрелы в воздух. «И чему они так радуются? Неужели и в самом деле покончено с большевиками и в стране вновь установилась твёрдая власть монарха? Да, нет. Вряд ли. Если бы это было так, то зачем бы нас забирали в армию Верховного главнокомандующего Колчака. И почему людям мирно не живётся?» – вникуда задал вопрос Василий.

Глава четвертая

Проснулся он от мощного храпа лежащего рядом с ним на полу бородатого, внушительных габаритов, мужика. Василий ткнул его локтем, и когда тот зачмокал губами, тихо сказал: «Повернись на левый бок, а то оглохну от тебя». Мужик что-то сквозь сон буркнул, но поворачиваться не стал. А ещё через минуту его губы задрожали, и через них вновь стал прорываться скрежещущий неприятный звук. «Во, самоход, даёт! Как будто один в своей мазанке спит», – проворчал Василий и вновь ткнул соседа, но уже с силой и в живот. «Ты чо толкаешься? По харе получить захотел?» – спросил тучный мужик, открыв злые глаза. «Храп свой умерь, а то у меня уши от него закладывает», – добродушно ответил Василий. «Вечно вам, чалдонам, что-то не нравится. Может, и правда тебе по морде съездить разок, чтобы мне спать не мешал?» – зловеще произнёс бородач. «Попробуй, может, что и получится», – подковырнул Василий и напрягся в ожидании. «Губин, тебе кто спать не даёт? Самоход из Преображенки? Так ты ему по сопалу врежь хорошенько и он успокоится», – послышался голос Суздальцева Егора, который лежал по другую сторону от Василия. «Я сейчас вам сам по сопалам надаю, жеребята необъезженные!» – огрызнулся бородатый. Чем закончилась бы эта перепалка – сказать сложно. Но вдруг в избе появился казак и зычным голосом рявкнул: «Подъём! Через полчаса выступаем из Викулова. Кто не успеет собраться за это время – будет наказан!». «Повезло тебе, хлопец, что небитым остался. Вовремя казак в хату влетел», – на ходу обронил слова самоход. «Это ещё надо доказать, кому из нас повезло. А может благодаря казаку твоя морда целой осталась», – не уступал Василий. «Губин, ты чо застрял? Давай перекусим немного перед дорогой, а то когда ещё привал объявят», – послышался раскатистый голос Степана.

После короткого построения на небольшой площади напротив дома старосты и напутственной речи старшего офицера, два казацких эскадрона и около полторы сотни человек мобилизованных покинули пределы села. Их путь лежал вдоль левого берега реки Ишим, в сторону крупного поселения Усть-Ишим. С трудом преодолевая снежные заносы и буреломы тайги, отряд медленно продвигался вперёд. «И зачем нас гонят в такую глухомань? Неужели красные партизаны на север подались? Вряд ли. Вчера подслушал разговор двух хорунжих, которые рассказывали друг другу о боях с красными под Омском. Из их разговора я понял, что основные силы красных партизан крутятся вокруг городов и железной дороги», – делился своими мыслями с друзьями Суздальцев Егор. «А, может, нас специально ведут северным путём, чтобы очистить волости и уезды от красных вплоть до Омска», – высказал предположение Аверин Степан, и однополчане замолчали, углубившись каждый в свои мысли.

Очередную остановку отряд сделал в небольшой деревушке Серебрянка. Спешившись с уставших коней, казаки и мобилизованные поставили перед ними торбы с овсом и стали разбирать походные мешки чтобы утолить и свой голод. Дав возможность служивым подкрепиться и немного отдохнуть, старший офицер зычно выкрикнул: «Всем мобилизованным встать во главе отряда и шеренгой в три ряда выдвинуться вперёд!». Не успели ещё Василий и его земляки определиться в конном строю, как позади себя услышали весёлый голос Чикирева Петра: «Зазнаётесь, волостные! Своих однополчан не замечаете. Нехорошо! Особенно тебе, братуха, должно быть стыдно. Как-никак, крови-то мы с тобой одной». «А ты, как в отряде оказался? Вроде в Викулово я тебя в числе новобранцев не видел?» – удивлённо спросил Василий. «Также, как и вы. Только прибыл в Викулово позже вас и на постой был определён в крайнюю избу, к какой-то бабке. И не один я, а здесь и Афонька Стрельцов и Гришка Знаменщиков. Так что судьба нас вновь свела, как и три года назад», – ответил Пётр и засмеялся. «Ты чо ржёшь, как молодой жеребчик? Неужели тебе дюже хочется повоевать с красными?» – спросил Степан. «Да на кой хрен мне эти красные? Я радуюсь встрече с вами», – откровенно признался Пётр. Пока боевые друзья разговаривали с Чикиревым Петром, к ним присоединились и его спутники. «Ну, чо, чалдоны, вот мы и опять вместе оказались. Не знаю, хорошо это или плохо, но всё веселей будет трудности переносить», – высказался Аверин Степан, и в это время прозвучала команда на выдвижение колонны. Друзья-однополчане, заняв в строю два ряда, дёрнули поводья и мелкой рысью устремились вперёд

Только тогда, когда Воронко стал увязать по шею в сугробах рыхлого снега, Василий понял замысел старшего офицера. Отсутствие в приграничной между двумя губерниями тайге даже слабого намёка на дорогу, заставило того выставить вперёд мобилизованных, чтобы грудью своих коней они прокладывали путь его эскадронам. Более пяти часов, выпрыгивая, спотыкаясь и падая, иногда ставая на дыбы, обречённые на физические истязания, бедные животные вынуждены были выполнить эту непосильную задачу. От жалости к своим четвероногим друзьям у Василия и его товарищей сердце сжималось в комок, но помочь им ничем они не могли – спрыгнув с их спин, они сами оказались в снежном плену. И лишь когда впереди послышался лай собак, Василий с облегчением выдохнул. А вскоре первые конные ряды, в составе которых были и однополчане, вошли на территорию деревни, и их мучение закончилось. Но, как оказалось, благополучным оно было не для всех. Более десятка лошадей не выдержали физической нагрузки и в предсмертной конвульсии были добиты пулями казаков. А их хозяева, следуя за кавалергардским отрядом, до деревни добирались пешком.

Низко опустив головы, взмыленные и шатающиеся от усталости, кони останавливались сразу же, как только получали на это команду. Спрыгнув с вершны, Василий и его боевые товарищи привязали лошадей к коновязи, скинули с них сёдла и поклажи и стали до суха обтирать мешковиной им шею, грудь и спину. Только спустя два часа лошадей напоили колодезной водой и поставили перед ними торбы с овсом. Но даже лакомство, приносящее животным всегда радость, не разожгло в их уставших и слезящихся глазах былого огня.

Спать в эту ночь Василию и его товарищам пришлось в большом амбаре, в котором командовали огромные крысы и серые мышки. Но не они мешали отдыхать бывалым солдатам, а злой декабрьский мороз, который беспрепятственно проникал под одежду и охлаждал все части человеческого тела. Несмотря на это, непродолжительный сон все же позволил молодым и здоровым организмам к утру почти полностью восстановиться. В течении ночи Василий дважды выходил на улицу к Воронко и дважды подсыпал в торбу овёс. Друга своего четвероногого он старался не обидеть.

В Усть-Ишиме отряд появился на следующий день, ближе к вечеру. Несмотря на ранний час людей на улицах было мало. В основном это были престарелые жители и детвора. Миновав центр, и повернув в первом же переулке налево, отряд вскоре оказался в расположении воинских казарм, которые наполовину были пустыми. Услыхав команду спешиться, Василий с товарищами спрыгнули на землю и стали ждать дальнейших распоряжений. Осознание того, что они находятся не в таёжной глухомани, а в городе, и что им будут предоставлены вполне сносные армейские условия для проживания, немного успокаивало парней и притупляло их переживания о доме. На следующий день всех мобилизованных привели к присяге на верность Верховному правителю Российского государства, Верховному главнокомандующему Вооружёнными силами адмиралу Колчаку, распределили по воинским подразделениям и выдали огнестрельное оружие. А Степана ещё и назначили командиром отделения, в котором оказались все его бывшие сослуживцы. Поначалу Василия слегка зацепило решение белогвардейского начальника назначить Аверина главным над ним, но поразмыслив, он пришёл к выводу, что чем ниже должность, тем меньше спрос. А ещё он втайне надеялся, что долго служить Колчаку не будет и при первой же возможности сбежит домой. «Главное, чтобы условия для этого были подходящими и дорога потвёрже. Вот закончатся зимние морозы и снегопады, утрамбуется снег и рванём мы с Воронко отсюда не оглядываясь», – рассуждал Губин Василий.

Глава пятая

Почти сразу, после расквартирования по казармам, в воинском подразделении начались учения. Отвыкшие от команд и уставных отношений, военным делом новобранцы белой армии занимались с неохотой. Это злило ретивых начальников и вселяло в них недоверие к новому пополнению. Но постепенно между ними наладился контакт и стала повышаться воинская дисциплина. На первых порах в обязанности вновь созданного воинского подразделения входили комендантские функции. Конные патрули круглосуточно курсировали по городу и его окрестностям, охраняли гауптвахту и местную тюрьму, встречали и сопровождали больших воинских начальников, приезжающих с инспекторской проверкой в Усть-Ишим. Такая спокойная жизнь продолжалась почти два месяца; первая боевая тревога прозвучала только в конце февраля. Связана она была с обнаружением в районе деревни Малая Бича, до которой было вёрст пятьдесят, небольшого скопления красных партизан. По решению воинского начальника, конный отряд колчаковцев численностью в двести штыков, в поход выступил рано утром. Но боя в тот раз не получилось. Узнав от своих людей в городе о том, что утром в сторону Малой Бичи направится воинское подразделение белогвардейцев, партизаны запрягли в сани лошадей и не дожидаясь рассвета, покинули деревню. Прибыв в населённый пункт и не встретив сопротивления, офицеры и их подручные провели с местным населением воспитательную работу, мобилизовали несколько молодых парней в свою армию, забрали у зажиточных крестьян коней, тёплую одежду, самогон и рыбные деликатесы и на следующее утро, после бурной ночной пирушки, повели конный отряд в сторону Усть-Ишима.

Очередная боевая тревога прозвучала уже через три дня, после прибытия конного отряда в казармы. На этот раз причина её оказалась гораздо серьёзней, чем первая. Из Ставки Верховного командующего Вооружёнными силами Российского государства было получено телеграфное сообщение, что в 85 верстах в сторону Омска красные партизаны захватили волостное село Тевриз и установили свою, большевистскую, власть. В связи с этим конному дивизиону предписывалось немедленно выступить в сторону захваченного села и уничтожить врага до последнего бойца. О численности партизан и их вооружении информация была скудной, поэтому перед начальниками конного отряда белогвардейцев встал сложный вопрос, который решить необходимо было любыми способами и в короткий срок. Не теряя драгоценного времени, буквально через пару часов после получения приказа, весь состав конного дивизиона, за исключением комендантского взвода, покинул казармы и на рысях направился на восток.

Насколько серьёзным был этот поход, Василий понял по багровому лицу командира дивизиона. Всегда подтянутый, сдержанный и немногословный, на сей раз полковник Лобанов выглядел растерянным, раздражённым и не в меру, крикливым. «Неужели предстоит настоящее сражение с партизанами? Жаль, если так. Может статься, что и голову придётся сложить. А за что? За непонятную власть, которая воюет со своим народом! И что это за времена такие смутные настали? Неужели без крови людской нельзя никак обойтись? Почему же не могут договориться белые генералы и красные революционеры и мирным путём поделить между собой власть в России? Властвовали бы вместе потихоньку, сидя в петербуржских и московских кабинетах, а мы в это время делом бы занимались – детей рожали, хлеба взращивали, скотину разводили и эту власть кормили. Нет, им обязательно необходимо друг друга уничтожить! Но простой-то народ за что гибнет?!» – рассуждал он, сидя в седле на своём верном Воронко.

Сделав по пути часовой привал, ближе к обеду следующего дня дивизион остановился версты за две от села. Лобанов собрал командиров всех званий на короткое совещание, после чего они разъехались по своим подразделениям, чтобы донести слова полковника до рядовых бойцов. Немногословный Степан, вернувшись к своему отделению, сообщил: «Село приказано брать с трёх сторон. Один эскадрон казаков уже пошёл в обход и нападёт со стороны Омска. Второй – пойдёт прямо. А нам велено заходить слева, от Иртыша. Стрелять в тех, у кого увидите на околыше шапки или на рукаве красную ленту и у кого будет в руках оружие. Понятно?». «Понятно, но не совсем. А если молодая и красивая баба с винтовкой в руках встретится на пути, то в её тоже стрелять?» – спросил балагур Пётр. «Стрелять. Иначе она в тебя выстрелит первой», – не поняв подвоха ответил серьёзным голосом Степан. «Жаль. Я так до самой смерти не женюсь, если молодых и красивых девок буду убивать», – высказался Петр и весело засмеялся. «Балаболка. Я ему о серьёзных вещах говорю, а у него бабы на уме», – обиделся Степан. «А я не только за себя переживаю, но и за тебя, Стёпа, беспокоюсь. Ты ведь тоже уже в «девках» засиделся. Пора и тебе под рукой пышку белолицую иметь», – отреагировал на замечание товарища Чикирев. Все громко загоготали. «Отставить смех!» – послышался окрик командира взвода, подъехавшего к ним. «Фельдфебель, ты поставил перед своим отделением задачу?»-обратился он к Степану. «Так точно, господин есаул!»-ответил тот. «Тогда слушайте общую команду. В село мы должны ворваться внезапно и продвигаться по направлению к центру, для соединения с другими взводами. Пленных не брать. Партизан уничтожать всех поголовно. Всё ясно?». «А если у партизан пулемёты или тяжёлые орудия имеются, и они начнут поливать из них по нам?» – задал вопрос Пётр. «Если бы да кабы, у тебя во рту выросли бы грибы», – недовольно произнёс есаул и добавил: «При обнаружении такого орудия ваша задача обезвредить и уничтожить его». Этот разговор прервала команда «По коням!», гулом прошедшая вдоль рядов конного дивизиона.

Подобравшись незамеченными по склону левого берега Иртыша до изгородей крайних к реке домов, взвод на махах выскочил из-за укрытия и устремился вперёд. Они проскочили уже с версту, когда со стороны центра прозвучали первые винтовочные выстрелы. «А, ну, Воронко, верный мой товарищ, не подставь меня и себя под пулю. Несись так, чтобы она не догнала нас», – прошептал Василий и прижался к гриве коня. В этот момент он даже забыл, о том, что в руке была винтовка, а на боку ждала своего часа острая пика. И только тогда, когда увидел споткнувшуюся и переворачивающуюся через голову лошадь, на которой сидел Пётр, Василий вскинул винтовку на уровень глаз и стал высматривать врага, которого должен был первым уничтожить. Но в этот момент, почти рядом, с крыши бревенчатого амбара раздалась пулемётная трескотня и пули веером рассыпались чуть левее его, зацепив несколько бойцов взвода. Машинально Губин рванул повод на себя, Воронко в прыжке развернулся на девяносто градусов, и перемахнув плетень огорода, вынес седока с территории обстрела. Ещё не до конца соображая, насколько близка была смерть, Василий посмотрел вперёд и увидел бегущего от него в сторону реки человека с красной повязкой на рукаве. Не целясь, он выстрелил в его сторону, и тот, взмахнув руками как-то по театральному, неестественно завалился на бок. «Неужели убил? Не может быть! Я же стрелял наугад», – почему-то с досадой подумал Губин-младший, забыв в этот момент даже о своей безопасности. Но не прошло ещё его разочарование, как «убитый» вскочил на ноги и пригибаясь и петляя, как заяц помчался подальше от своего конца. «Ты смотри, какой прыткий оказался. Повезло тебе, что на меня нарвался, а то бы быстро закончил петлять по огороду», – выдохнул с облегчением боец белой гвардии, но тут же сообразил, что и сам может находиться у кого-то на мушке. «А пулемёт-то почему затих? Патроны закончились или пулемётчик выжидает, когда я из укрытия покажусь?» – подумал он, однако заметив казаков, мечущихся по улице в поиске партизан, понял, что пулемёт больше не застрекочет. Лица у казаков были свирепыми, а шашки в руках в багровых подтёках. «Эти бы тебя живым не оставили», – пробурчал Василий и выбрался на дорогу. «Эй, мужик! Ты чо, от краснопузых за пригоном прятался?» – спросил появившийся рядом казак. «Партизана догонял», – спокойно ответил Василий и направился в сторону центральной площади, чтобы отыскать своё отделение. Бой практически закончился, только редкие выстрелы и нечеловеческие крики раздирали морозную тишину. Василию в этом бою не суждено было пролить кровь своих соплеменников. Не прошло и часа, как задание, которое поставило центральное командование перед конным дивизионом, оказалось выполненным: созданный красными орган власти был низложен, основная часть партизан уничтожена, более десяти человек пленены и ожидали своей горькой участи, а их командиры, почувствовав угрозу, скрылись в неизвестном направлении. Поручив небольшому отряду казаков преследовать их, для остальных лампасников полковник Лобанов объявил передышку, в течение которой победители могли позволить себе вдоволь насладиться глумлением над населением взбунтовавшегося села.

Разбора прошедшего боя никто не проводил, так как безвозвратных потерь среди личного состава дивизиона оказалось только пять человек, и то – из числа мобилизованных. Легкие ранения получили одиннадцать бойцов и погибли три лошади, одна из которых принадлежала Чикиреву Петру. Но уже через час он вновь сидел в седле, экспроприировав резвую кобылу у местного жителя. В числе легкораненых оказался и Василий. Понял он это не сразу, а лишь тогда, когда оказавшись в расположении своего отделения, почувствовал жжение в левой руке. Василий скинул с себя короткий овчинный полушубок, закатал рукав холщовой рубахи и стал рассматривать рану. «Что, братуха, пуля шальная зацепила?» – осклабился подъехавший к нему Пётр. «Есть крохи. Это, по-видимому, когда пулемёт в мою сторону шарахнул», – спокойно ответил Василий. «Бывает. А я вот своего Звёздочёта не сберёг», – виноватым голосом произнёс Пётр. Рана оказалась пустячной. Пуля попала в мякоть мышцы и полетела дальше. После промывки раствором, гарнизонный фельдшер наложил на руку Василия повязку и отпустил восвояси.

Как только он появился в своём отделении, Степан тут же выдал ему команду: «В помещении конюшни, расположенной рядом с домом сельского старосты находятся пленные, которых тебе необходимо будет переписать в амбарную книгу и передать её помощнику полковника. Нашему взводу поручено охранять красных до утра и во время возвращения в Усть-Ишим. Ступай туда. Пётр и Егор уже заступили на охранный пост». Василий взял из рук товарища письменные принадлежности и отправился исполнять приказ. Но здесь его поджидал сюрприз. Завидев брата, идущего с амбарной книжкой под мышкой, Петр рванулся ему навстречу. «Слушай, братуха, среди пленных есть и наш бывший однополчанин – Пироженко. Надо его спасти от расправы казаков», – взволнованно сообщил он. «А как Федька среди пленных оказался?» – растерянно спросил Василий. «А я почём знаю. Ты же помнишь, что он ещё в Петропавловске с большевиками снюхался», – ответил неопределённо Пётр. «Как я его смогу спасти? Я не войсковой начальник, а рядовой боец белой армии», – нерешительно произнёс Василий. «Но ты же идёшь переписывать пленных. Не вписывай его фамилию, а ночью я Федьку по большому до ветра уведу», – высказал предложение Чикирев. «Не знаю, получится ли у меня не записать Пироженко в амбарную книгу или нет, но я обязательно попытаюсь это сделать», – пообещал Василий.

В пригоне, в котором содержали пленных, было темно, холодно, сыро и пахло конским навозом. Заглянув туда, Василий заявил: «Не смогу здесь заниматься писаниной. Не видно ни черта. Выводите по одному пленному во двор, и я начну их оформлять». Старший охраны, фельдфебель из другого отделения, спорить не стал и приступил к исполнению требования переписчика. Пироженко привели пятым. Сделав вид, что первый раз в жизни видит его, Василий внимательно посмотрел на бывшего однополчанина и строго спросил: «Имя, фамилия, отчество, год и место рождения и где жил до попадания в плен. А также, какое отношение имеешь к партизанскому отряду?». Стоявший невдалеке фельдфебель одёрнул Василия: «Это не твоя забота, какое отношение к краснопузым имел этот самоход. Об этом его спросит тот, кому по статусу положено. Твоё дело личные данные записывать». «Понял. От этого только мне легче», – согласился Василий и нагнулся над амбарной книгой, делая вид, что записывает ответ Пироженко, который полностью был вымышленным. «Меня проверяет или боится за мать с сестрой?» – подумал Василий, но переспрашивать не стал. Через некоторое время, оторвав голову от тетради, выкрикнул: «Следующего ведите». Закончив в течении получаса перепись пленных, он сунул амбарную книжку под мышку и направился в избу сельского старосты, где располагался временный штаб. Передав документ дневальному, Василий вернулся в расположение своего отделения и стал устраиваться на ночлег. А ночью, когда фельдфебель заснул в дежурке, Пётр сделал, как и задумывал. Он вывел предупреждённого заранее Федьку на двор и тихо сказал: «Всё, однополчанин, беги. Если попадёшься белым, не вздумай меня с Васькой выдать. Хана тогда будет не только нам, но и родителям нашим». «А вы как же? Неужели белым палачам прислуживать будете?» – шёпотом спросил Пироженко. «Видно будет, что дальше делать. Даст Бог, свидимся ещё. Сейчас улепётывай поскорее, а то неровен час, кто-нибудь хватится нас», – ответил Пётр и легонько толкнул земляка в спину. Тот быстрым шагом, перешедшим в бег, стал удаляться в ночную мглу. А на следующий день полупьяные казаки поставили всех пленных партизан лицом к плетёному забору конюшни и без суда и следствия расстреляли. Узнав об этом полковник Лобанов было взъярился на них за самоуправство, но наказывать никого не стал. «Пусть местные жители разнесут по округе весть об этом расстреле. У многих мужиков отпадёт охота за оружие браться и против нас идти», – решил он и выдал команду готовиться к обратной дороге.

Во время отдыха, который длился почти сутки, Василий не раз возвращался к своему поведению во время боя. Он никак не мог вспомнить и понять состояние, в котором в эти мгновения находился. «Да, в настоящем бою не каждый боец сможет воспользоваться тем, чему учился на занятиях. И особенно в первом для него. В этот раз мне повезло, что не подстрелили, как косача на берёзе. Но будь поплотнее огонь и поожесточённее сопротивление партизан, уже сегодня бы мог стать бездыханным трупом. Делай вывод, солдат, и впредь таких ошибок не допускай», – размышлял Василий. А вспомнив неожиданную встречу с Пироженко, тихо произнёс: «Лучше будет, если ты вообще не станешь участвовать ни в каких сражениях. Бежать надо из колчаковской армии. Не по пути мне с ней. Разве это война, когда русские люди подобных себе убивают? Да и остальные мои однополчане не горят желанием сражаться не пойми за кого и не знамо с кем. Надо со Степаном и Петром как-то о побеге переговорить. Всё будет легче вместе-то скрываться».

Глава шестая

Своими раздумьями о побеге Василий поделился с Петром и Степаном после того, как конный дивизион вновь вернулся в казармы. Выслушав брата, Чикирев незамедлительно отреагировал: «Дело предлагаешь. У меня самого мысли на этот счёт были. Не хочу я в этой братоубийственной войне участвовать. И пока на нас нет крови невинных людей и сами мы ещё живы, надо отсюда сматываться». «Вы думаете это просто сделать? Где мы сейчас сможем укрыться?» – спросил Степан и посмотрел на Петра. Чикирев пожал плечами и ничего не ответил. «То-то и оно. Дома мы не сможем появиться, нас там быстро схватят, а других вариантов у меня нет. Да и у вас с ними, думаю, тоже туговато», – охладил пыл товарищей Аверин. «По-твоему у нас остаются только два выхода – быть убитыми в бою красными партизанами или сражаться до победного конца за белую гвардию. Но будет ли этот победный конец, ещё вопрос. На большей-то части России советская власть установилась. Нет, Степан, ты как хочешь, а я при первой же возможности сбегу», – решительно заявил Василий. «И я, братка, от тебя не отстану. Да и с остальными нашими надо аккуратно переговорить на этот счёт», – предложил Пётр. «Я сам с ними переговорю, а то ты только под монастырь нас подведёшь своей горячностью» – вымолвил Степан, дав понять, что не только согласен бежать, но и готов остальных земляков за собой утянуть. Вскоре идея побега, высказанная Василием, обрела достаточно осмысленные очертания. Её поддержали все бывшие однополчане без исключения. Оставалось только дождаться необходимой ситуации и оказаться в благоприятных погодных условиях.

Но шло время, а такой момент не появлялось. Однажды Петр даже предложил совершить побег сразу после вечернего отбоя. Но его идея не понравилась Степану, и посовещавшись, они отложили его на неопределённое время. И кто бы мог тогда подумать, что это время наступит буквально через неделю.

В ночь с 20 на 21 марта произошло событие, которое даже командиры конного дивизиона не ожидали, а рядовые бойцы – тем более. От относительно спокойной жизни, чувство опасности притупляется быстро, а на смену ему приходят расхлябанность и умиротворение. Вот и в ту ночь, как только бойцы улеглись на свои постели и уснули, дежурный офицер и его помощники удалились в штабное помещение и организовали ночное застолье. Около двух часов ночи туда неожиданно ворвались человек десять партизан, расстреляли полупьяных офицеров, а затем, соединившись с основной группой вооружённых до зубов бойцов, кинулись поджигать деревянные казармы. Цель была одна – уничтожить основную часть белогвардейцев спящими, а тех, кто начнёт выбираться наружу, расстрелять в упор. Но произошла досадная накладка, которая позволила сохраниться большинству бойцов белой армии. Дневальный одной из дальних казарм вышел, незадолго до нападения, на двор, чтобы справить нужду. Пробыв на мартовском морозце минут десять, он в приподнятом настроении возвращался к себе. Уже будучи на пороге казармы, боец услышал беспорядочные выстрелы, а затем увидел снующую по территории гарнизона толпу людей с факелами. Не до конца ещё понимая ситуацию, боец вбежал во внутрь помещения, и на всякий случай заорал: «Подъём! Тревога!». Суматоха и неразбериха в темноте длилась минут пять, пока огненные языки пожара не охватили первую и вторую от штаба казармы. Мгновенно поняв в чём дело, и оценив своё положение, колчаковцы похватали в оружейной комнате винтовки и патроны и стали через двери и окна выскакивать на улицу, стреляя наугад во всё подозрительное. К этому времени горела уже третья казарма, вокруг которой стояли партизаны и прицельно палили из оружий по человеческим фигурам, показавшимся в свете пламени. Но вскоре они сами стали мишенями. Белогвардейцы, которые успели выбраться из своей западни, быстро самоорганизовались и оказались за их спинами. Партизаны вынуждены были развернуться, залечь в сугроб и принять кинжальный бой с хорошо обученными колчаковцами.

Казарму, в которой находились Василий и его товарищи, партизаны подожгли последней. Когда ничего не подозревающие служивые поняли, что на их воинское подразделение внезапно напали враги и их казарма уже пылает, страх на некоторое время привёл их в оцепенение. Первым пришёл в себя Степан. Оценив обстановку и понимая, что снаружи их ждут пули красных партизан, зычным голосом скомандовал: «Всем покинуть казарму!». Ловкий и сильный от природы Василий, не колеблясь больше ни секунды, разбежался, и выбив головой стёкла и переплёты рам, щучкой вылетел за пределы завалинки в сугроб. Не медля и не чувствуя боли разбитой головы, он резко поднялся на ноги и тут же отскочил от пылающей казармы подальше. Оказавшись в относительной безопасности, Губин-младший посмотрел налево и заметил стоящего недалеко от себя человека, который подняв винтовку, целился в вылезающего из окна очередного бойца, в котором Василий узнал Степана. Забыв об опасности, он в два прыжка оказался рядом с партизаном и не раздумывая, со всей силы, ударил его кулаком по голове. Партизан покачнулся и упал, успев машинально нажать спусковой крючок. Раздался выстрел, но пуля не дошла до цели, а взмыла над проваливающейся крышей горящей казармы. В это время пламя осветило лицо лежащего на снегу партизана. «Пироженко, ты опять на нашем пути оказался! Тебе чо, прошлого раза не хватило? Если бы не мы с Петром, тебя бы вместе с твоими дружками уже наутро расстреляли», – высказался Василий, заметив, что тот приходит в себя. «Ты с кем это разговариваешь?» – подбежал к нему Степан. «Да, вот, однополчанин и земляк наш никак не успокоится. Всё пулю ищет для себя. А по ходу тебя сейчас чуть не завалил», – ответил Губин, и подобрав с земли винтовку Пироженко, спросил: «Из наших кто-то ещё живым остался?». «Петра видел. Он следом за тобой через другое окно маханул. А остальные не знаю где». «Ладно, пойдём их разыскивать. Не дай бог в плен к партизанам попадут! Лучше уж убитым быть», – не обращая внимания на лежащего Пироженко, предложил Василий. Неожиданно в противоположном углу от них раздались винтовочные выстрелы и несколько пуль со свистом пронеслись совсем рядом. «Скрывайтесь, если жизнь дорога. Сейчас сюда наши нагрянут и покрошат вас как капусту», – услыхали они голос Федьки. «Пока они здесь появятся, я тебя семь раз продырявлю», – зло произнёс Василий, но тут же добавил: «Ладно, чёрт с тобой, не буду тебя убивать. Какой-никакой однополчанин, хотя и врагом нашим стал. Побежали, Степан. Видно, час настал улепётывать отсюда».

На Петра и остальных земляков они натолкнулись случайно. Осторожно подобравшись к конному двору, где на привязи стояли их лошади, Степан остановился, а затем тихо сказал: «Вроде бы как на конюшне кто-то есть. Чуешь, лошади беспокойно себя ведут?». «Может, наши здесь или пожара испугались», – ответил Василий, и не дожидаясь реакции Аверина, тихо спросил: «Братуха, это ты копошишься за плетнём?». «А ты кого хотел встретить? Конечно, я, и не один», – незамедлительно ответил знакомый голос и добавил: «У нас нет времени. Необходимо падать на лошадей и уносить ноги из Усть-Ишима. Другой такой случай вряд ли ещё появится».

С территории военного городка беглецы выскочили через северные ворота, которые вывели их на берег Иртыша. Оказавшись за пределами гарнизона, они не сговариваясь, повернули за углом круто налево и помчались на северо-запад согласно направлению течения великой реки. Первую передышку беглецы сделали только тогда, когда отмахали от города более пяти вёрст. Несмотря на это расстояние, позади всё ещё слышались ружейные выстрелы и виднелось зарево горящих казарм, освещающее прилегающую к ним округу.

«Все целы?» – коротко спросил Степан, когда земляки остановились. «Поштучно целы, а вот во внешнем облике у некоторых изъяны появились», – подал голос Суздальцев Егор. «Ладно, при свете будем рассматривать друг друга, а сейчас необходимо принять решение, куда дальше двигаться», – по-деловому высказался Василий. «Как куда? В сторону дома, конечно», – озвучил своё мнение Афонька Стрельцов. «Нет, братцы, домой нам никак нельзя ехать. Там нас сразу схватят и расстреляют как предателей. Надо что-то другое искать», – остудил его пыл Гришка Знаменщиков. «Есть у меня предложение, но вот все ли вы с ним согласитесь, не знаю», – произнёс Аверин. «Говори – мы обсудим», – ответил за всех Пётр. «Мой батя уже давно дружит с одним татарином, который живёт на Северном болоте. До армии я был там раза три и примерно знаю как отыскать его аул. Думаю, что он нас не выдаст и пристроит на время, но только добираться туда – не ближний свет. Напрямую отсюда не так далеко, но тогда придётся ехать ишимской дорогой, а там в любой момент могут остановить красные или колчаковцы. Поэтому наш путь большим кругом обернётся. Думаю, вёрст двести по бездорожью брести придётся», – пояснил Степан. «Да, чёрт с ними, с этими вёрстами! Главное – приют найти надёжный», – согласился Гришка Знаменщиков. «Не в расстоянии дело, а в том, где пищу для себя и корм для лошадей в пути брать будем», – озадачил Степан. «И я думаю, что надо к твоему знакомому татарину пробираться. Дорога покажет, как нам себя вести. Жалко, что только одна винтовка осталась да штук пять патронов. Но другого у нас выхода нет. Бог не выдаст, свинья не съест», – подытожил разговор Василий. На этом обсуждение закончилось и удовлетворённый решением земляков Аверин сказал: «Ночью будем ехать все вместе, а в светлое время по два человека на расстоянии ста саженей друг от друга».

Как оказалось, выбранный путь для беглецов оказался удачным. Их и в самом деле в этом направлении никто не искал. Зная, что они родом из Большесорокинской волости, все казачьи разъезды были предупреждены о возможном появлении дезертиров на Ишимском тракте. Но и сами поиски были объявлены не сразу. После того, как напав на гарнизон, партизаны заживо сожгли в трёх казармах около семидесяти колчаковцев и в упор расстреляли более пятидесяти, верховное командование государства российского не сразу отошло от шока и смогло восстановить нормальную службу в Усть-Ишимском гарнизоне. Потребовалось три дня для того, чтобы разобраться с реальными потерями и сделать предположение о побеге части военнослужащих. И может быть этого предположения не возникло бы, если бы не то обстоятельство, что все не найденные тела оказались из одной волости.

Но как бы там ни было, благодаря трёхдневной заминке в обнаружении побега и выбранного пути, на седьмые сутки Степан Аверин и его спутники прибыли в небольшой татарский аул, население которого состояло в основном из родственников. Как Степан и предполагал, друг его отца – Надир – принял их вполне радушно и выделил для постоя пригодную для проживания в холодное время года юрту. А изрядно обгоревших во время пожара Стрельцова Афанасия и Суздальцева Егора местные знахарки за две недели пролечили так, что даже следов от ран на их телах не осталось. Вскоре молодые здоровые мужики стали незаменимыми помощниками в налаживании хозяйственной жизни аула. Они с удовольствием рыбачили на озёрах ставными неводами, чинили скарб, телеги, сбрую и ловко управлялись с домашним скотом. Единственное, что напрягало беглецов – это отсутствие информации о происходящих событиях вокруг болот. Выручали местные жители. Узнав по своим каналам о приближении к аулу партизан или колчаковцев, они сообщали об этом Надиру, и тот на несколько дней уводил парней в самые отдалённые и глухие места Северного болота.

Глава седьмая

В середине апреля весна стала по-настоящему входить в свои права. Снег днём резко таял, а ночью лёгкий морозец покрывал все проталины тонким ледком и сковывал сугробы толстым слоем глазури. На болоте стали оголяться кочки, с которых шапками свисали гроздья мороженой клюквы. После полудня, когда солнце припекало сильнее, на самый гребень кочек выползали змеи, и свернувшись в клубок, в полудрёме отдыхали. Всё чаще из колков стали раздаваться призывные чуфыри косачей, а из тайги трубные голоса лосей. Весна – она и есть весна! Это не просто приход на землю теплой погоды, это возобновление новой жизни на ней и начало очередного витка её старения. Как у дерева. Первый виток, третий, десятый, тридцатый. На первый взгляд они не связаны друг с другом, но наступает время и у дерева остаётся незаконченным последний виток. Такие же кольца и на чешуе рыб. И с человеком так же происходит. Вроде кто-то родился летом, осенью или зимой, а новый виток активной жизни в нём берёт начало весной. Уж так устроен его внутренний мир.

С приходом весны в сердцах беглецов тоже зажглись радужные огни надежд. Они с нетерпением ждали тот момент, когда смогут вновь оказаться дома и обнять своих родных. Всегда скорый на решения Пётр при каждом удобном случае, предлагал: «Может, как только вскроются ото льда реки, подсохнут тропинки и лес покроется листвой, рванём в сторону родной сторонки? Сколько мы будем на болоте скрываться? И так уже два месяца здесь живём». «Не гоношись, братуха. Больно нетерпеливый ты. Забыл уже, как казаки с партизанами в Тевризе расправились? И нас так же к стенке на глазах родителей поставят и расстреляют. Для них мы хуже красных – мы дезертиры. Так что, терпи пока. Придёт время и порадуем родных своим появлением перед ихними очами живыми и здоровыми», – успокаивал брата Василий. «Когда это время ещё придёт, а домой сейчас хочется. Знаешь, какие весной девки влюбчивые? Ого-го! Если какой понравишься, то она жить тебе спокойно не даст, пока не поженихаешься с ней», – переводил Пётр разговор в шутку и сам же смеялся над ней. «А здесь ни на какую татарочку глаз не положил? Смотри, а то быстро нас с довольствия хозяева снимут!» – подковырнул Знаменщиков Григорий. «Есть и в ауле девки красивые, но я татарского языка не знаю. А то бы может и договорился с какой из них», – ответил Пётр и вновь засмеялся. «Вот балаболка! Язык-то без костей, мелет что ни попадя. Лучше бы сбрую на своей лошади починил, а то путь домой нелёгким будет», – ставил точку в разговоре Степан и все приступали к своим занятиям.

Как-то в начале мая Аверин сообщил своим товарищам: «Я попросил Надира навестить моих родителей и рассказать им о нас. А также выяснить обстановку в селе и уезде. Вдруг, поутихло всё в наших краях и можно будет возвращаться домой». «А когда он отправится в Большое Сорокине?» – живо спросил Пётр. «Дней через пять пообещал выехать. Он ведь не налегке поедет, а рыбы вяленой и мяса солённого прихватит на продажу», – ответил Степан. «И сколько времени Надир проездит в наши края?» – не унимался Пётр. «Кто это знает. Дней десять – не меньше! Дорога-то сейчас не летняя. Распутица кругом, да разливы в русла рек ещё не сошли», – неопределённо ответил Аверин.

Надир вернулся из поездки в конце мая. Пообщавшись со своей семьёй и раздав всем её членам подарки, которые закупил на вырученные деньги за рыбу и мясо, вечером он заглянул в юрту своих невольных гостей. «Ну, что? Какими новостями ты нас порадуешь?» – едва сдерживая захватившие эмоции, первым спросил Степан. Пожилой татарин немного помолчал, прокашлялся и медленно, не выговаривая некоторые русские слова, стал рассказывать: «Добравшись до Большое Сорокине, на постой я остановился у твоих родителей. Сообщил им обо всех вас и выслушал много хороших слов благодарности в свою сторону. А потом твой отец, Мефодий Александрович, рассказал мне, как они живут и какие новости в уезде. После вашего побега, к ним несколько раз приезжали плохие люди из карательного отряда белых и допытывались где тебя и твоих дружков искать. А когда были совсем недавно, то три лошади и быка с коровой со двора увели. Вещички хорошие прихватили и двух младших братьев в свою армию забрали. В общем горе у твоих родителей. Мефодий Александрович рассказал, что и у родителей Василия кое-какое имущество отобрали, а его сестёр стегали нагайками, чтобы те сказали, где прячется их брат». Услыхав эти слова, Василий не выдержал и выкрикнул: «Сволочи! Вот сволочи! С девками воюют!». «А ещё что удалось узнать? Колчаковская-то власть долго продержится?» – спросил Суздальцев Егор. «Мефодий Александрович сказал, что под ней вся Сибирь и Урал находятся. А ещё какие-то чехи по железной дороге едут и свои порядки устанавливают. Лютуют больно они над народом», – высказал неутешительную новость пожилой татарин.

«Да, други мои, не самые хорошие вести принёс нам с родины Надир. Единственное радует, что родители наши узнали, что мы живы и здоровы. Хоть им теперь полегче будет», – разочаровано произнёс Василий, когда татарин покинул их юрту. Но хотя новость была и нерадостная, беглецов она настроила на режим ожидания. И они продолжили свою жизнь, наполненную трудом и мечтаниями о хорошем будущем.

Первые положительные известия о поражениях колчаковской армии на всех фронтах военных действий, они получили как ни странно от малолетнего сына Надира. В конце августа вместе с отцом он ездил в большое село Тукуз и на базаре подслушал разговор военных казаков, которые в пьяном угаре жаловались друг другу: «Всё! Скоро подрапаем мы из Сибири в монгольские степи. Нет больше власти здесь у Колчака. Эти краснопёрые и голозадые мужики жизни нигде ни дают. Да ещё белочехи всю железнодорожную трассу подмяли под себя и ограбили. Если так дело пойдёт и дальше, то нам ничего не останется, как в леса уходить». Память у парня оказалось хорошей и он всё слово в слово донёс до отца, а тот рассказал Степану. После этого у беглецов появилась уверенность в том, что уже скоро они покинут болотистый край, который укрыл их от врага в самый опасный период жизни.

Окончательное решение возвращаться домой товарищи приняли в конце октября, когда узнали о том, что войска коммунистов вытеснили колчаковскую армию с территории всего Ишимского уезда. Эту новость им сообщил брат Надира, Салават, который жил на берегу Иртыша в ауле Абаул. Дождавшись устойчивых ноябрьских морозов, когда корка льда могла выдержать лошадей с конниками, тепло попрощавшись с жителями аула, 12 ноября отряд молодых парней выдвинулся в сторону деревни Вершинская, через которую лежал путь до села Викулово, а там до родины было уже рукой подать. В общей сложности молодцам предстояло преодолеть по буреломам тайги более ста пятидесяти вёрст тяжёлой и опасной дороги. Благодаря заботе Надира, обеспечившего их провиантом на несколько дней, они объезжали все населённые пункты и кордоны, стараясь не привлекать к себе внимание местного населения. И лишь тогда, когда очередным ранним утром оказались недалеко от деревни Буньково, что в 25 вёрстах от Большого Сорокине, Губин предложил: «В деревне живёт моя тётушка и она наверняка знает, что творится в нашем селе. Мне необходимо заглянуть к ней, а вы пока здесь в лесу отдохните». «Ты смотри, поаккуратнее там будь. А то неровен час, загребут тебя красные или колчаковцы», – предупредил друга Степан. «Не беспокойтесь! Я мигом обернусь», – ответил Василий и дёрнул поводья. Воронко словно ждал этой команды. Встрепенулся и сорвался на крупную рысь.

Заметив входящего в калитку племянника, Марья Васильевна даже и не сразу поверила своим глазам. «Батюшки, да неужели Васятка пожаловал к нам? Откуда он взялся в такую рань? Ведь Иван сказывал, что он где-то в болотах скрывается», – высказалась вслух пожилая женщина и кинулась открывать в сенях двери. «Моё почтение вам, тётушка! Не ждала, поди, меня, думала наверное, что уже на белом свете нет? А я вот, как видишь, жив и здоров», – радостным голосом произнёс Василий. «То, что жив, знала, а вот, что здоров, нет. Ну, заходи быстрее в избу, я хоть тебя на свету огляжу». «Я к вам ненадолго, тётушка. Меня в версте от сюда товарищи поджидают. Придёт время, мы ещё потолкуем про мою и вашу жизнь, а сейчас я бы хотел узнать, какая власть и какие порядки существуют в волости». «Какая сейчас власть в волости – мы и сами не знаем. Эти трижды проклятые народом колчаковцы сбежали, а кто их место занимает – мы не ведаем. Сказывают, опять коммунисты возвращаются. Но пока их не очень-то и видно. Может быть, в Большом Сорокине какие новости есть об этом», – ответила тётка Марья и тут же спохватилась: «Ты, поди голодный, а я тебя баснями кормлю?». Зная, какая его тётушка хлебосольная и мастерица на все руки, чтобы не обидеть её, Василий попросил: «Ты мне хлебушка и сала немного своего в дорожку дай. А мы с товарищами в лесу перекусим». «Может, сам-то здесь поешь? Гусиный супчик только что сварила и картошка жаренная с грибами готова», – не отставала Марья. В это время в горнице с полатей соскочили сыновья тётушки – Иван и Николай, которым не было ещё и шестнадцати лет, и увидев брата, набросились на него с расспросами. Поняв, что встреча затягивается, Василий посмотрел на тётушку: «Я к вам приеду, как только дома побываю и стариков успокою. А сейчас должен возвращаться к товарищам». По-бабьи всплеснув руками, Марья схватила со стола матерчатый мешок и стала накладывать в него продукты.

Поджидавшие с нетерпением товарищи, как только Василий оказался рядом, засыпали его вопросами. Но не имеющий достаточной информации, ответить на многие из них он не смог. «И что нам дальше делать? А вдруг в Большое Сорокине вновь вернулись белые?» – спросил Афоня Стрельцов. Наступила продолжительная тишина. Слышно было как стучит по сухому дереву дятел да пофыркивают лошади. «Будем добираться по лесу, вдоль дороги, а недалеко от Стрельцовки затаимся. Ну, а ночью я наведаюсь к родителям и всё выясню», – принял решение Аверин, которое поддержали и остальные, но только не Петр. «Может, рвануть отсюда домой через Рюмиху?» – предложил он Григорию и Афоне. «А ты знаешь, кто там хороводит? Вот то-то и оно. Нет, лучше вместе до Большого Сорокине добираться будем, а потом видно будет, что делать», – возразил Знаменщиков Григорий. На этом разногласия закончились. Перекусив привезённым Василием хлебом и салом, запив ядрёным квасом, парни враз повеселели, окрепли в решимости и выдвинулись вперёд. Шесть дней и ночей пробирались они по таёжным тропам и болотной гати, мёрзли от рано наступивших холодов и просыпались под одеялом снежного покрова. И вот осталось только двадцать пять вёрст, которые отделяли их от родного порога. Спугивая в осиновых зарослях зайцев, поднимая на крыло куропаток, заставляя притаиться в чаще берёзовых колков лосей и косуль и нервируя волков и лисиц, крадущихся за своей добычей, молодые сильные парни лёгкой рысью преодолевали это расстояние.

Глава восьмая

Уже затемно, объехав правой стороной деревню Стрельцовку, отряд продвинулся вперёд ещё версты три и остановился на опушке берёзовой рощи. Для Суздальцева это место было хорошо знакомо. Здесь, между двух лесопосадок, располагался земельный надел его семьи. Егор с детства участвовал во всех крестьянских заботах. Пахал, косил, собирал урожай и даже охотился с отцом на косачей и зайцев. Поэтому, он, как только с товарищами появился на этой территории, предложил: «Там, на краю колка, мы с батей всегда сооружали шалаш, в котором во время полевых работ проживала наша семья. Если он не разрушен, мы можем в нём укрыться и отдохнуть, пока Степан будет ездить домой». Беглецам и в самом деле повезло. Шалаш был в хорошем состоянии, способном выдержать любые капризы осенней погоды. Парни спешились с коней, привязали их поводьями к берёзе, разнуздали и поставили перед ними торбы с овсом. Перекинувшись со Степаном напутственными словами, они залезли во внутрь шалаша и улеглись на толстую сенную подстилку. А уже через мгновение крепко спали, вдыхая в себя сладкие запахи клевера, визиля и прошедшего лета.