Соседка

Леля быстро посмотрела на песок, туда, где еще минуту назад была сделанная ею надпись, как будто опасаясь, что размытые морской водой буквы вновь могут появиться. Никаких компрометирующих надписей, естественно, не было. Поднявшись, Леля пошла навстречу сестре.

– Сегодня я буду поваром. Ужин под звездами, мясо на углях и настоящее грузинское вино, – озорно сверкнув глазами, Георгий поцеловал кончики пальцев и засмеялся. – Отец привез из Грузии домашнее вино – напиток богов, нигде такого больше не делают. Только у нас.

Сильный голос звучал с едва уловимым акцентом. Георгий, был наполовину грузином. До пятнадцати лет, он с родителями, жил в Тбилиси. Потом его семья переехала в Крым. Отец был инженером-конструктором и работал там, на кораблестроительном заводе. Затем отца перевели в конструкторское бюро в Сочи. После развала Советского Союза, бюро расформировали, большинство специалистов осталось без работы, и родители Георгия вернулись в Грузию. Он остался доучиваться в институте, а после института подвернулась хорошая работа. Здесь, в небольшом пригородном поселке когда-то жила какая-то чуть ли не дяситиюродная бабка Георгия. Своих детей и соответственно внуков у старухи не было, и она оставила дом любимому Гоче, как она его называла. Георгий, время от времени приезжал сюда на выходные с друзьями. В один из таких приездов они с Диной и познакомились. Леля всегда удивлялась и немного завидовала способности сестры легко заводить знакомства. Вот и на этот раз Дина совершенно запросто сошлась с новой компанией. Друзья уехали, а Георгий, у которого было еще несколько дней отпуска, остался. Они встречались почти каждый день, и Георгий возил девочек на своей машине вдоль побережья, показывал красивые места, маленькие поселки, не наводненные толпами отдыхающих, полные очарования размеренной провинциальной жизни. Они посетили Мацесту, Красную поляну, Навалищенское ущелье, Агурские водопады. Побродили по кварцевым пещерам, расположенным в горе Ахун, поднялись на смотровую башню на ее вершине, с которой открывается обзор на десятки километров вокруг. Каждый день Георгий устраивал самые настоящие экскурсии, великолепно справляясь с ролью гида. О каждом месте, куда они приезжали, он, казалось, мог рассказывать часами, причем очень живо и интересно. Один раз маленькая компания съездила в Сочи. После обзорной экскурсии прямо из окна машины, и посещения собора Михаила Архангела, построенного в честь окончания Кавказской войны, остаток дня они провели в дендропарке, а вечером, когда спала жара, прошлись по Платановой аллее, посидели возле Поющих фонтанов, любуясь игрой света в сочетании со звуками льющейся из них музыки. В дендропарке, Георгий и вовсе поразил сестер разнообразием своих познаний. Он с увлечением рассказывал обо всех растениях, которые привлекли внимание девушек своей красотой или необычностью. Он знал не только названия растений, все их свойства и где они произрастали изначально, но и красивые легенды, истории и даже стихи о каждом из них. Проходя мимо миртовых деревьев, темно-зеленая листва которых была, запорошена как будто снегом, маленькими белоснежными цветами, Георгий со своей привычной слегка насмешливой улыбкой, сказал:

– Мирт, с древних времен, считается символом славы, благодеяний, молодости, вечной любви и супружеской верности. В древней Греции он считался деревом, посвященным Венере, которая укрылась за ним от фавна, выйдя нагой из морских волн. В другом сказании говорится, что венок из мирта был надет на голове Афродиты во время спора трех богинь о красоте, и именно благодаря ему-то Парис и отдал яблоко ей. С тех пор мирт стал любимым цветком богини любви и красоты, иногда она даже называла себя Миртеей. Вокруг храмов Афродиты высаживали множество миртовых кустов, а во время ежегодных празднеств в честь богини все украшались миртовыми венками. У римлян миртовый венок украшал голову Гименея. Полагали, что мирт обладает возбуждающим действием. По этой причине подруги веселья гетеры увенчивали статую Венеры-Эрицины миртом и розами, моля ее даровать им искусство нравиться. А римлянки во время празднества в честь богини, проходившего в начале апреля, украшали себя миртом и приносили жертву Венере, моля подольше сохранить им молодость и красоту. В Италии, женщины и сейчас добавляют в ванны миртовую эссенцию с той же целью. Говорят, и мужчины не пренебрегают такими ваннами. Мирт упоминается и в Библии, где говорится, что после всемирного потопа Ной послал с горы Арарат голубя с миртовой ветвью. Там где пролетел голубь, жизнь возрождалась заново. С тех пор мирт, ко всему прочему, служит символом надежды. В Греции до сих пор существует поверье, что не следует проходить мимо миртового куста, не сорвав хоть малой веточки, если до старости хочешь сохранить юношескую бодрость и свежесть сил.

– Лелька, давай-ка, пока никто не видит, срываем по веточке, – со смехом сказала Дина. – Будем бодрыми, свежими, да еще и овладеем искусством нравиться.

Георгий улыбнулся.

– Для этого тебе Дина, да думаю и Леле тоже, миртовая веточка не требуется.

Глаза у Дины сверкнули. Леля впервые видела, что сестра не то, что смущается в присутствии мужчины, но ведет себя непривычно. Дина не была скованна или напряжена, но она казалась более серьезной, может быть более взрослой. Леля с интересом поглядывала на Дину и ее приятеля. Она сама была не сведуща в вопросах любви. Почти ничего о ней не знала, кроме собственных робких и непонятных ей самой чувств. Но ей казалось, что между Диной и Георгием, при полном отсутствии какого-то телесного контакта – держание за руки, объятия, как будто проходит непрерывающийся ни на миг электрический разряд. Георгий не делал попыток приблизиться, не смотрел с трепетом и обожанием, как остальные Динкины поклонники. Он, напротив, был всегда несколько насмешлив и отстранен, при этом оставаясь неизменно вежливым и галантным. Дина не кокетничала и не поддразнивала его как других молодых людей. Она ничем не выдавала своей симпатии или особого расположения, только глаза сияли каким-то особенным светом. Ярким, как будто прожигающим. Леля даже немного волновалась за сестру. Через два дня Георгий возвращался в Сочи. Конечно, он мог приехать пару-тройку раз, но это уже не то, и в любом случае, через две недели они сами возвращаются в Москву. Леле казалось, что на этот раз Дина воспримет расставание, не как всегда, легко и беззаботно, а более болезненно. Время от времени Дина застывала с задумчиво-отрешенным взглядом, чего никогда раньше не было. Наоборот, она всегда подшучивала над Лелей, что она постоянно мечтает и сидит, уставясь в пространство, с видом «сонной черепахи». После этих слов Дина начинала хохотать и тормошить сестру.

Возле источающих пряно-дурманящих запах магнолий, Георгий остановился и сказал, что если долго вдыхать аромат их цветов, можно почувствовать головокружение и даже слегка опьянеть.

– То не светлая мелодия

И не утренний рассвет,

То душистая магнолия

Излучает лунный свет.

Пряный запах разливается,

Аромат магнолий пьян,

Даже птицы не купаются

В аромате этих ванн. –

Продекламировал он.

– Сейчас магнолия – самое привычное растение на черноморском побережье, а на самом деле они появились здесь не больше ста пятидесяти лет назад. Магнолии и в Европу-то завезли только в конце семнадцатого, начале восемнадцатого века. И поначалу дивное растение привело европейцев в такой восторг, что началась «магнолиевая лихорадка», подобная «тюльпановой горячке» в Голландии. Садоводы начали красть цветущие деревья друг у друга, и в парках. Воровство приняло такие масштабы, что пришлось через газеты обращаться в английский парламент с просьбой принять меры по пресечению разбоя любителей цветов.

Дина улыбнулась.

– Не знаю, конечно, насчет разбоя, но они и впрямь прекрасны. Такая красота, что смотришь и невозможно оторваться.

Георгий пристально посмотрел на нее и начал рассказывать следующую историю, не отводя глаз от нежного лица девушки.

– По китайским преданиям, в давние-предавние времена злые хунхузы напали на мирное китайское селение, перебили мужчин, стариков и детей, забрали скот, уничтожили посевы риса, а сто самых красивых девушек связали и оставили на площади. Девяносто девять дней и ночей веселились захватчики, и каждое утро убивали одну из пленниц. Когда пришел черед последней девушки, она обняла землю и начала горько причитать: «Родная земля! Ты растила наших отцов и матерей, ты видела смерть и наши муки. Не допусти, чтобы тлен опустошил наши молодые тела. Не дай нам исчезнуть навсегда!» А когда наутро проснулись пьяные хунхузы, на площади не оказалось ни одной девушки, только большое красивое дерево росло там, и сто прекрасных бело-розовых бутонов были готовы раскрыться на нем во всем своем великолепии. Разбойники в дикой злобе изрубили дерево на куски и раскидали их на быстрых конях по степям и предгорьям. Но там, куда падала частица волшебного дерева, вырастало новое дерево, на котором каждую весну зацветало сто нежных бутонов, сто воскресших девичьих сердец. И деревом этим была магнолия.

– Какая грустная легенда, – сказала Леля, осторожно притрагиваясь кончиками пальцев к нежным шелковистым бутонам. – Откуда ты столько всего знаешь про растения?

Георгий улыбнулся.

– В детстве, каждое лето меня обязательно на месяц отправляли сюда, к бабке. Она работала кассиром на железнодорожном вокзале. Раз в три дня она ездила в Сочи на работу. Я, обычно, напрашивался с ней и целый день, пока она была на работе, бродил здесь, – он сделал широкий жест рукой. Мне почему-то очень нравился этот парк. В те годы здесь все было проще, менее благоустроенно, мне казалось, что я нахожусь в настоящих джунглях. Я подружился со стариком смотрителем. Он все здесь знал, каждый уголок, каждое деревце. Вот, он-то, в основном, и рассказал мне про все растения, что здесь растут. А потом, – темные глаза блеснули озорным огоньком, – я даже начал сам проводить экскурсии. Туристы давали мне мелочь, и к концу дня набиралась приличная сумма. Я покупал себе мороженое, а моему приятелю смотрителю – папиросы. И мы сидели с ним на лавочке неподалеку от входа, наслаждались заслуженным отдыхом, после трудового дня, разговаривали. Он относился ко мне, как к взрослому, всегда говорил со мной серьезно, как с равным. Мне это очень нравилось.

Дина рассмеялась.

–То есть, ты опередил свое время и с детства занимался частным предпринимательством.

–

По саду разносился одуряюще аппетитный аромат готовящегося над тлеющими углями шашлыка. Время от времени угли угрожающе шипели, когда с сочных кусков мяса на них стекали капли жира. Дина с Лелей нарезали и раскладывали по тарелкам сулугуни, помидоры, зелень, пхали. Вечерний воздух, наполненный прохладой, как всегда околдовывал своим спокойствием. Георгий с улыбкой наблюдал за сестрами. Обе девушки радостно улыбались.

– Как же тут хорошо! – сказала Дина. – Кажется, что здесь время течет совсем по-другому. Плавно, неторопливо. Не нужно никуда бежать, суетиться по пустякам.

– Оставайся, – смеясь, сказал Георгий. Дина бросила на него быстрый взгляд, и Леля заметила в глазах сестры не свойственную ей грусть, даже печаль.

Было очень здорово сидеть под раскидистым старым шелковичным деревом, есть шашлык, разговаривать ни о чем, смеяться. Георгий с Диной пили красное виноградное вино. Леля отказалась, и они немного поподшучивали над ней, но настаивать не стали. Леля рассказала как они с Генкой Сычовым «добывали» ликер из конфет, и Дина с Георгием хохотали чуть не до слез.

– Да, Генка твой влюбился в тебя по уши, – смеясь, сказала Дина, – а ты, глупенькая, не замечаешь. Он бы ради тебя не то что коробку конфет распотрошил, а, наверное, и что-нибудь героическое совершил.

Леля удивленно посмотрела на сестру.

– Да, что ты выдумываешь? Ничего Генка не влюбился, мы просто дружим.

– Ага, дружите, – хмыкнула Дина. – Да он глаз с тебя не сводит. Когда он к нам в гости приходит, я же вижу.

– Зачем ты открываешь секреты юного влюбленного, – засмеялся Георгий. – Пусть бы он сам набрался смелости и признался в своих чувствах.

Леля смутилась.

– Да ничего он не влюбленный. Не мог он в меня влюбиться.

– Это почему же? – раззадорилась Дина. Леля покраснела и опустила глаза. Но обстановка была такая уютная и доверительная, и даже Георгий, хоть и был не слишком близким Леле человеком, но внушал ей симпатию и казался вполне способным нормально воспринять и понять все, что угодно, что она решилась и тихо сказала:

– Потому, что я совсем некрасивая. В таких как я, никто, никогда не влюбляется…

Дина замерла с раскрытым ртом, а Георгий улыбнулся, но не насмешливо, как обычно, а добродушно, даже с оттенком нежности.

– Леля, – голос у Дины был почти злой, – скажи, пожалуйста, почему ты такая дура?!

– Я?! – Леля обиженно заморгала.

– Ты! – Дина сверкнула глазами. – С чего, скажи на милость, ты взяла, что ты некрасивая и в тебя нельзя влюбиться?

– Я…

Дина подскочила на месте.

– Да ты, ты! Чего ты заладила-то? Во-первых, влюбляются совсем не из-за внешности. Внешность может нравиться, а любовь никакого отношения к этому не имеет. Вспомни, отец рассказывал, что когда они с мамой первый раз встретились на практике в больнице, у нее был жуткий флюс, и она голову и пол лица теплым платком замотала. А когда он к ней подошел и спросил, что с ней, она ему сказала, что она только, что с дойки вернулась, не успела переодеться. И он засмеялся и понял, что влюбился и никто кроме этой девушки ему не нужен. И не думаю, что мама в этот момент была такая уж красавица. А ему было плевать, как она выглядит.

Леля улыбнулась, как всегда, живо представляя, как замотанная в платок, с раздутой щекой, мама сверкнула глазами и с гордым, царственным видом сообщила любопытному парню, что перед тем как прийти в больницу она занималась доением коров.

Георгий тоже сидел, улыбаясь, он, не отрываясь, смотрел на Дину.

– А те, кто только смотрит на внешность, могут идти далеко и надолго, – Дина гордо вскинула голову. – Мне все детство отравили, говоря, что Диночка вырастет настоящей красавицей. При такой внешности девочке ничего больше и не нужно. И о будущем можно не беспокоиться, найдет себе хорошего мужа, будет нарядами заниматься и т.д., и т.п. Я прямо всех этих доброжелателей не переваривала просто. Даже в медицинский не пошла, не столько из-за химии, как родители считали, сколько из-за того, что только и слышала бы: «Федоренко, ясное дело, благодаря папе с мамой поступила. Сама-то красивая, а сами знаете, раз красивая, значит ума-то, точно нет. Природа-то, слишком щедра не бывает. Вот увидите, окрутит какого-нибудь профессора, да замуж выскочит, для чего еще ей институт нужен?».

Дина сделала глоток вина. Щеки у нее раскраснелись. Сейчас она была хороша, как никогда. Но, наверное, впервые в жизни Леля не почувствовала своей ущербности рядом с сестрой.

– А насчет того, что ты некрасивая – глупость полнейшая! Ты посмотри, какая ты стала хорошенькая. Ты повзрослела. Расцвела, как раскрывшийся цветок. В тебе просыпается настоящая женщина. Милая, нежная. Совсем необязательно, да и незачем, быть ослепительной красавицей, чтобы тебя считали привлекательной и хотели с тобой общаться. Есть женщины, да и мужчины, от которых глаз не оторвать, а никто не скажет, что их красота вызывает желание приблизится к ним, узнать их получше. А есть люди, совсем не привлекательные, а никто этого даже не замечает, потому, что их внутренняя красота заставляет забыть обо всем остальном. Ты, конечно, еще та зануда, Лелька, – Дина рассмеялась, – родители тебя слишком правильной воспитали. Они, наверное, и сами не ожидали, что добьются такого результата. Думали, что будешь, как все нормальные дети, которых в принципе, воспитывают точно также. И вредничать и врать, время от времени, и не слушаться. Но ты, всему чему тебя учили, всегда следовала неукоснительно и вышла просто какая-то идеальная. Я постоянно чувствую себя в твоем присутствии неполноценной. И теперь этого уже не исправить, такая ты и будешь супер честная, супер ответственная, за все и за всех переживающая. Хотя, тебе, конечно, есть в кого. Вторая мама – борец с несовершенством и несправедливостью нашего мира. – Дина снова рассмеялась. – Все мои друзья и знакомые всегда говорят, что ты ужасно милая и трогательная, и, что при тебе им даже неловко сквернословить или делать, что-то не хорошее. Ну, хоть не мне одной неловко из-за собственного несовершенства. И все постоянно удивляются, как в наше время подросток может быть таким добрым, неиспорченным. Ты, Лелька, сама чистота и невинность, только, к сожалению, в наше время таким нежным, милым созданиям труднее всего приходится. Вокруг слишком много плохого. Грязи, вранья, гадости всякой…

Леля сидела, открыв рот и глядя на сестру остекленевшим взглядом. Неужели это все правда?

Георгий приподнял бокал и улыбнулся ей.

– Я полностью согласен с Диной. Ты, Леля и правда, удивительная девочка. И очень хочется надеяться, что тебе встретится именно тот человек, который сможет по достоинству оценить все твои замечательные качества и будет оберегать тебя, заботится и любить, как ты того заслуживаешь. Для женщины все-таки семейное счастье это самое главное.

Он многозначительно посмотрел на Дину.

– Женщина может быть хоть профессором, хоть министром – в первую очередь она жена и мать.

Дина ничего не ответила. Взяв бокал она, уткнулась взглядом в его темно-бордовое содержимое.

Уже за полночь Георгий пошел провожать сестер домой. Сонные, безлюдные улочки были пусты и безмолвны. Покачивали ветвями с тяжелыми гроздьями ароматных цветков буддлеи, вокруг которых днем стоял непрерывный гул, создаваемый сотнями пчел и других насекомых, собирающих пыльцу из ярко-оранжевых серединок крошечных цветков. Мерцали в темноте золотистые колокольчики тюльпанового дерева. Подрагивали от легкого ветерка похожие на перья листья акаций. Вздымались вверх темными заостренными колоннами кипарисы. И дополняя ощущение нереальности и волшебства ночи, колыхались огромные, удивительные, похожие на вытянутые абажуры ламп цветки бругмансии – трубы ангелов. Ночь была прекрасна. В воздухе, наполненном множеством запахов, как будто разлилась легкая, едва-едва трогающая сердце грусть. Хотелось взмахнуть руками, оттолкнуться от земли и парить, впитывая в себя это волшебство и очарование.

– Почему-то мне сейчас кажется, что я ужасно счастлива и в то же время несчастна, – сказала Леля. – Я чувствую и необыкновенную легкость, и грусть сжимающую сердце так, что хочется заплакать.

Она улыбнулась.

– Это, наверное, странно.

– Нет, я чувствую то же самое, – сказала Дина. Георгий ничего не сказал и до самого дома бабушки девочек шел молча. Смуглое лицо с почти черными глазами, в свете луны, казалось печальным и задумчивым.

Глава 17

– Здорово! Ну, что, как отдохнул? Как Турция? Смотрю, морда загорелая. И в два раза шире, чем перед отпуском, – Абдурахманов радостно хлопнул приятеля по плечу.

– Нормально отдохнул и Турция нормально, – лаконично ответил Ерохин. Алексей скорчил кислую физиономию.

– Да ты, братец, просто удивительный рассказчик, заслушаешься. Я как сам в Турции побывал. Практически представляю все в деталях. Может тебе податься в турагентство работать? Народ валом повалит отдыхать, после такой-то рекламы. – Абдурахманов радостно загоготал. – Ну чего там хоть, расскажи? Чем занимались, что видели? Еда, напитки, женщины? Видишь, я тебе практически подсказки даю, о чем говорить.

– Десять дней лежали на пляже. Пили, ели. Сам говоришь, морда в два раза шире.

– И?…

– Все, – Ерохин пожал плечами и начал просматривать скопившиеся за время отпуска бумаги. Абдурахманов скептически посмотрел на товарища.

– Сань, люди из отпуска, даже когда огород теще копают все две недели не разгибаясь, возвращаются посвежевшие, повеселевшие. Потому, как они отдыхали от гребаной работы. Ты, может, и посвежел, но не повеселел это уж точно.

– Десять дней на пляже на сорокоградусной жаре, с перерывами на жратву, и практически в полном молчании, как-то не слишком способствуют тому, чтобы повеселеть, – то ли насмешливо, то ли сердито ответил Ерохин.

Абдурахманов ухмыльнулся.

– Ну, молчание все-таки лучше, чем нескончаемые скандалы, согласись. Некоторые тебе даже позавидовали бы. – Он внимательно посмотрел на друга. – Сань, чего вы не разведетесь? По мне, чем так жить, уж лучше один раз отрезать, переболеть и забыть.

Ерохин усмехнулся.

– Что ты? У нас же любовь-ненависть. До гроба. – Глаза у него стали холодными, злыми.

– По-моему, у вас уже только ненависть и легкое помешательство, заодно. По крайней мере, со стороны это так выглядит.

Александр рассмеялся.

– Ты прямо как Маринка. Она также говорит.

– Я, честно говоря, вообще не понимаю, как вас угораздило пожениться. – Абдурахманов махнул рукой. – Ну, ты-то ладно. Любовь, чувства. Такая красота, ни один мужик бы не устоял. Но она-то? Ты уж извини, но, сколько я вас помню, она никогда к тебе особой любовью не пылала. Она вообще такая, что мне каждый раз кажется, что я обморожение получу от ее взгляда. Ей с ее запросами нужно было не за лейтенантика-мента выходить, а за какого-нибудь денежного мешка.

– Ну, может, она была уверена, что я в ближайшее же время хотя бы генералом стану. А я не оправдал возложенных на меня надежд, – со злостью сказал Ерохин. – Ладно, семейные проблемы нужно не в рабочее время обсуждать. А лучше и вообще не обсуждать, толку никакого. Что у нас тут творится-то?

Абдурахманов, по излюбленной привычке, уселся на стол и, сочувственно глядя на друга, слегка ухмыльнулся.

– У нас, Саня, еще один труп вчера нарисовался. Наш чокнутый приятель проснулся.

Ерохин вздохнул. Час от часу не легче. Дома любовь-ненависть. На работе еще один труп.

– Чего вчера вечером не позвонил? – спросил он, беря протянутую Алексеем папку с бумагами по очередному убийству. Абдурахманов хмыкнул.

– Не хотел нарушать семейную идиллию. Пусть, думаю, люди еще один вечер спокойно проведут. Понаслаждаются молчанием в обществе друг друга.

Ерохин кивнул.

– Забыл, что ты сама чуткость. Ну и как шеф отреагировал? – помахав папкой с бумагами, поинтересовался он.

Абдурахманов развел руками.

– Ну, как отреагировал? Нормально, как обычно. Очень четко и подробно обозначил свою позицию. Сначала, рассказал, что и как он сделает с каждым из нас. Причем, что примечательно, он в своих обещаниях не далеко ушел от этой сумасшедшей твари. А когда, примерно через полчаса, он выдохся и уже не мог больше орать, да и фантазия, наверное, иссякла, он уже почти спокойно клятвенно пообещал, что после того, как он закончит с первым пунктом, мы прямиком отправимся патрулировать улицы, если выживем, конечно. Так, что давай, срочно худей. Патрульный инвалид, да еще с лишним весом это, наверное, совсем тяжко.

– Понятно. – Ерохин раскрыл папку. Уже пять, а возможно и шесть девушек, молодых и красивых, лишились жизни из-за одного больного ублюдка и его безумных фантазий. Ерохин ощутил хорошо знакомый ему прилив злости. Почему-то перед глазами мелькнуло лицо жены. Холодное и прекрасное. Почему его фантазия, насчет того, чтобы убить ее и покончить раз и навсегда со своими мучениями, не кажется ему столь же чудовищной и ненормальной? Может он и сам такой же псих, просто не может этого признать? Капитан вздохнул. Отогнав мысли о Марине и их сложных взаимоотношениях, он принялся за чтения отчета.

Глава 18

Вокруг фонаря над террасой кружились ночные насекомые, ударяясь в стеклянный плафон, отскакивали от него, продолжали свой быстрый, суетливый танец. Леля сдала карты. На столе стояли чашки с уже успевшим остыть чаем. И Леля, и бабушка были задумчивыми. Последний вечер. Завтра в Москву. Соседи, обычно заходившие вечером поболтать, перекинуться в дурака, сегодня тактично не пришли, давая возможность пообщаться внучкам и бабушке перед расставанием. Дина не присоединилась к вечерним посиделкам, сославшись на головную боль и усталость, ушла спать сразу после ужина.

– Я за нее волнуюсь, – сказала бабушка, рассеянно перебирая в руках карты.

– За Дину? – Леля с некоторым удивлением посмотрела на нее.

– Да. Думаю, она влюбилась. У нее глаза горят таким огнем, каким они всегда горят, когда женщина влюблена.

– Правда? – спросила Леля, на всякий случай, опуская свои глаза.

– Правда. Это всегда сразу заметно. – Бабушка улыбнулась. Девочки выросли. Дина уже совсем взрослая. Она всегда очень легко переживала расставание с очередным поклонником. Ее сердце еще ни разу никто не тронул по-настоящему. На этот раз все по-другому. Она чувствует боль. Ее сердце, наконец, захватило настоящее чувство. Леля тоже совершенно очевидно влюблена в кого-то. Но она совсем еще юная. Она только-только просыпается как женщина. У нее, наверняка, это первая влюбленность, как бывает у всех девочек в ее возрасте, когда сердце отчаянно хочет любить, испытывать волнения, переживания. Наверное, какой-нибудь мальчик из школы, такой же юный, как она сама. Это не страшно. Детская влюбленность не приносит таких страданий. В этом возрасте даже страдания кажутся приятными.