скачать книгу бесплатно
Толстенная мадам Медведева сладко заговорила:
– Не надо, милый, не надо. Ведь ничего не случилось. Ну, арестовали беглого каторжника, так это ж был социалист, он против царя и бога шел. Ну, хочешь, будешь у меня кучером работать. Да что кучером! Я тебя старшим приказчиком в гастрономическом магазине сделаю!
Петр оглядывал дам безумными глазами. Вдруг лицо его исказилось. С выражением отвращения он взял со стола мокрую тряпку, которой я стирал с клеенок присохшие крошки, и мазнул купчиху по лицу от лба до третьего подбородка. Дамы бросились врассыпную. А Медведева до того обалдела, что стояла и шлепала губами. Дамы сначала перепугались, а потом начали хихикать. Босяки заржали. Я тоже засмеялся. Медведева опомнилась да как закричит:
– В полицию! В полицию его, подлеца!.. А ты чего смеешься, щенок паршивый?! – накинулась она на меня. – Всех разгоню! Чтоб духу тут вашего не было!..
Отец схватился за голову. Я от страха вылетел на улицу и побежал куда глаза глядят.
Бежал, бежал, бежал, пока не оказался перед Зойкиной будкой. Я дернул дверь. Бабка сидела за столом и пила из чашки чай. Она смотрела на меня и не узнавала. Вдруг лицо ее сморщилось, по щекам поползли слезы.
– А Зойка где? – спросил я.
– Нету Зойки, нету, – забормотала она. – Увезли нашу Зоичку, увезли… Цирк увез, чтоб он сгорел, проклятый!..
– Зачем? – не понял я.
Бабка рассердилась:
– «Зачем, зачем»? Не знаешь, что ли? В акробатки пошла, в попрыгуночки. Будут ей теперь ручки-ножки выкручивать.
Она опять заплакала. А поплакав, спросила:
– Чаю хочешь?
Я чаю не хотел. Какой чай, когда, может, жизнь моя кончается! Из-за меня отца, наверно, уже прогнали. Если я вернусь, он меня изобьет до смерти. А если еще не успели прогнать, то он изобьет меня в угоду купчихе, чтобы та не выгоняла его. Как ни поверни, все равно я буду избит. А после болезни я еще больше ослабел и, наверно, умру, когда он будет бить меня. Куда же мне деваться? Счастливая Зойка! Пусть ей выкручивают руки-ноги, а все-таки она не умрет. Ей даже публика будет хлопать в ладоши. Вот и мне бы туда, в цирк, кувыркаться вместе с Зойкой.
– Бабушка, а куда он уехал, цирк этот? – спросил я.
– Кабы знать! – ответила бабка. – Уехал – и все. Разве мне докладывают!
Тогда я рассказал, что со мной случилось.
Бабка выслушала и покачала головой.
– Вот уж и не знаю, что тебе посоветовать. Переночуй на Зоичкином топчане, а утром, может, и придумаем что.
Ночь я провел так, будто опять заболел тифом. Меня то знобило, то бросало в жар. А тут еще с грохотом пробегали мимо поезда. Особенно меня донимала мысль, как страдает сейчас мама. Может, она думает, что я утопился или бросился под поезд.
Обессиленный, я так крепко заснул перед рассветом, что открыл глаза только тогда, когда будку заливало солнцем. Мне стало страшно: неужели я всю ночь провел не дома?
Бабка дала мне бублик, напоила чаем и сказала:
– Иди домой. Лучше дома ничего на свете нет. Авось обойдется.
От бабкиных слов у меня на душе стало спокойнее, я пошел.
Может быть, я так бы и вернулся домой и все бы, как говорила бабка, обошлось, но еще издали я увидел, что к чайной подъехал экипаж и из него вышли Медведева и сам городской голова, тот важный господин, который был у нас на молебне. Что угодно, только не попадаться на глаза купчихе! А городского голову она, конечно, привезла, чтоб расправиться с отцом.
И я опять побежал.
Страх загнал меня в порт. До этого я в порту был только раз – с отцом и мамой. Тогда у берега стояло много пароходов, привязанных канатами к чугунным тумбам. Из-за этих пароходов я даже не рассмотрел как следует моря. Один пароход был турецкий. Это я сразу понял, потому что на нем ходили люди в красных фесках. Мальчишки с берега кричали им: «Наши ваших пу-у-у!..» Турки смеялись. Обиделся только один. Он повернулся к мальчишкам задом, нагнулся и крикнул: «Пу-у!»
Но в этот раз у берега стояло всего два парохода – большой, выкрашенный, и маленький, обшарпанный. На обшарпанном висел флаг с полумесяцем и звездой. С парохода по деревянному мостику сходили турки и сбрасывали со спины большие кули. Один куль лопнул, и из него выпали на землю связки сушеного инжира. Толстый турок, который ничего не делал, а только смотрел, как работают другие, сбежал по мостику на берег и стал кричать на старого турка, который уронил куль. Старый турок моргал глазами, будто боялся, что толстый ударит его по лицу, и говорил: «Афэдерсинис, афэдерсинис!»[5 - Прости! (турецк.)] А толстый кричал: «Алчак! Алчак!»[6 - Мерзавец! (турецк.)] – и брызгал слюной.
Около меня остановился мальчишка с подбитым глазом. Он подмигнул мне и сказал:
– Вот здорово ругаются!
– А ты разве понимаешь? – спросил я.
– А то нет! – ответил мальчишка. – Я и сам по-всякому умею. Вот, слышь, толстый кричит: «Я тебя, шайтан, в бараний рог согну! Я из тебя рахат-лукум сделаю!» А старый, слышь, отвечает: «Мы и сами с усами, разлюли-малина! Я тебе, шагай-болтай, пузо вспорю и кишки в море выкину!»
По-турецки я не понимал, но, конечно, догадался, что мальчишка врет. Ведь старый говорил только одно слово – «афэдерсинис». Неожиданно мальчишка прыгнул, схватил две связки инжира и побежал. Старый крикнул: «Вай!» – и побежал за мальчишкой, а толстый с кулаками бросился на меня. Я тоже побежал. Мальчишка на бегу уронил связку. Я ее подобрал и отдал старому. Старый погладил меня по голове и дал одну инжиринку. Я опять пошел к пароходу. Толстый турок уже не трогал меня. Старый дал мне еще и рожок. Я съел сначала рожок, а потом инжиринку. И рожок и инжиринка были сладкие, душистые – такие вкусные, что я на время забыл о своем горе. Я пошел к большому пароходу. На нем был флаг полосатый, а люди обыкновенные, без фесок. Но разговаривали они тоже не по-русски. Походив по берегу, я опять вернулся к туркам. Турки уже ничего с парохода не выносили, а брали на берегу заржавленные куски чугуна и таскали на пароход. Наверно, каждый кусок весил пуда три, потому что больше одного куска турки не поднимали, и все-таки лица у них блестели от пота.
Вдруг с парохода сошел человек, похожий на нашего Петра, как брат родной. На нем были заплатанные штаны и опорки. Он легко взял под мышки два куска чугуна и пошел на пароход. И тут я вспомнил, что первый раз Петр пришел к нам в чайную вот в таких же заплатанных штанах. Неужели это он? Когда человек опять показался на деревянном мостике, я вскрикнул и побежал к нему. Конечно, это был Петр!
– Митя?! – удивился он. – Ты что тут делаешь? Бычков ловишь?
Я признался, что убежал из дому. Лицо Петра посуровело.
– Да ты спятил? – сердито сказал он. – Так с тех пор и не возвращался? Ну, брат, это не дело. Сейчас же иди домой!
Тогда я стал просить Петра, чтобы он взял меня с собой.
Он развел руками.
– Куда же я тебя возьму? Я, брат, уезжаю. Вот погрузим эти чушки – и отчалим. В Турцию поплыву, к магометанам. Хуже не будет.
– Ну и я в Турцию! Хуже не будет!
Петр усмехнулся.
– Хватил! Пойми, глупенький, что я сбился с пути, пошел в бродяги, в алкоголики.
– Ну и я пойду в бродяги, в алкоголики! – соглашался я на все, лишь бы не расставаться с Петром.
Толстый турок что-то крикнул.
– Ладно, – сказал ему Петр. – Успеем. За мной не пропадет.
Он опять взял две чушки и понес.
И сколько я потом ни просил, он говорил только одно:
– Иди домой! Домой иди, Митя!
На турецком пароходе
Улучив момент, я незаметно пробрался по деревянному мостику на пароход и спрятался под серым брезентом, который валялся на полу. Но там совсем нечем было дышать. И, кроме того, близко топали ногами – того и гляди, наступят прямо на голову. Я выполз из-под брезента и потянул за ручку какую-то дверку. Дверка открылась, и я увидел чулан. В нем стоял заржавленный якорь, валялись топоры, ведра, всякий хлам. Я шмыгнул в чулан, залез в какой-то ящик, скорчился в нем и закрылся сверху дырявым мешком.
Я лежал так долго, что у меня занемели ноги. Вдруг подо мной часто-часто застучало. Ящик стал дрожать. Что-то тяжко загудело, как гудит на заводе, только совсем от меня близко. Вслед за тем снаружи затарахтело и заскрежетало. Голос, похожий на голос толстого турка, кричал и кричал, а ему отвечали другие голоса: «Башистюне, каптан!»[7 - Есть, капитан! (турецк.)]
Наконец все стихло, кроме частого стука внизу. Я вылез из ящика и заглянул в щелочку. На полу, поджав ноги, кружком сидели турки и ели брынзу. И Петр сидел с ними и тоже ел брынзу. На Петре была старая, помятая феска с кисточкой. Значит, верно, что Петр переделался в турка.
До сих пор я голода не чувствовал, а тут, как увидел сыр, то так захотел есть, что хоть выходи из чулана и садись с турками в кружок. Я с трудом оторвался от щелочки и опять залез в ящик.
Но долго там оставаться не мог – так есть хотелось. Заглянув вновь в щелочку, я сыра уже не увидел. Вместо сыра посредине кружка стоял стеклянный кувшин с водой и дымом внутри. От кувшина тянулись в разные стороны желтые резиновые трубочки. Турки брали эти трубочки в рот, а изо рта выпускали дым. Я догадался, что это они так курят. И Петр курил с ними.
Но мне хотелось не курить, а есть. Как дать Петру знак, что я здесь? Я чуточку приоткрыл дверь. Тут кто-то затопал, и я опять юркнул в свой ящик. Только прикрылся мешком, как в чулан вошли люди. Один говорил:
– Ничего не поделаешь, капитан, я обязан посмотреть везде. Долг службы.
А другой отвечал:
– Пожальста, пожальста.
Люди топтались и что-то передвигали.
Как назло, в носу у меня защекотало, и я чихнул. И сейчас же мешок будто ветром снесло. Я увидел толстого турка и человека в фуражке с гербом и в зеленой тужурке с серебряными пуговицами.
– Это что такое? – уставился на меня человек с гербом.
А турок сказал:
– Вай! Кто биль есть?
Когда меня вытащили из чулана, Петр бросил резинку и вскочил на ноги.
– Митя… – прошептал он. – Ты как сюда попал?
Тогда толстый турок и человек с гербом стали на Петра кричать, а Петр крестился и говорил:
– Пусть ваш бог аллах и наш бог Иисус вдвоем с меня голову снимут, если я знал! Господин надсмотрщик, это же не мой хлопчик, это хлопчик заведующего чайной-читальней. Он от родителей сбежал, а я при чем?
Но человек с гербом и толстый турок продолжали кричать и даже ногами топать. Петр рассердился и тоже закричал:
– Вы, господин надсмотрщик, должны следить, чтоб не провозили контрабанду, а какая вам мальчик контрабанда?! Я вижу, у начальников мозги помутились! Эй, капитан! – подступил он к толстому турку. – Высаживай меня на берег! Не хочу больше у тебя работать! Высаживай сейчас же, а не то я переверну тут все вверх ногами!
Я посмотрел по сторонам, но берега нигде не увидел. Кругом была вода, вода и вода. Только с одной стороны тянулась вдалеке темная полоска. Как же нас высадят на эту полоску?
Надсмотрщик поговорил с толстым турком и сказал Петру уже спокойно:
– Договаривайтесь сами – не моя забота. До Керчи дойдем, а там я сойду.
Надсмотрщик с капитаном пошли дальше, а Петр куда-то сбегал и принес мне брынзы и кукурузную лепешку. Я сел в один кружок с турками, поджал, как и они, под себя ноги и все съел. Петр принес мне глиняную чашечку и сказал:
– Раз ты уже турок, то пей кофий.
Кофе был горький-горький, но я, чтоб никого не обидеть, выпил всю чашку до дна.
Только после этого я огляделся как следует. Море было такое большое, что больше его, наверно, ничего не было на свете. И везде, куда ни посмотришь, шипела пена, будто там все время стирали белье с мылом. Пароход наш то опускался вниз, то поднимался вверх. А за нами летели и летели большие белые птицы и что-то нам кричали вслед.
– Петр, зачем они кричат? – спросил я.
– А есть просят. Это чайки, они всегда за пароходами гоняются. На вот чурек, покорми их.
Я разломил лепешку на маленькие кусочки и бросил в воду. Чайки обрадовались, спустились к воде и повыхватывали кусочки из самой пены. Потом они опять погнались за пароходом, но у меня больше ничего не было.
По узенькой крутой лесенке мы с Петром спустились вниз и там все осмотрели.
– Вот это кубрик, – сказал Петр, когда мы вошли в комнату с круглым окном над самой водой и койками одна над другой.
На койках лежали смуглые мужчины. Я почему-то думал, что турки и спят сидя, но они спали, как все люди.
Затем мы заглянули в помещение, где топилась огромная печка и крутился железный, будто изломанный, вал. Кто-то, весь черный и огненный, бросал в печку лопатой уголь. От раскаленного угля все помещение было красное, а жаром несло так, что я чуть не задохнулся.
Когда мы выскочили оттуда, я сказал:
– Он на черта похож, правда?
– Нет, – ответил Петр, – на черта похож хозяин парохода, вот тот толстый турок, а это обыкновенный человек, только он еще при жизни в ад попал.
Мы обошли весь пароход, и Петр мне объяснил, где корма, а где нос, что такое камбуз и что такое штурвал, зачем на пароходе мачта и зачем якорь. Место, где ходил толстый турок, называлось мостиком, а настоящий мостик, по которому поднимаются на пароход, называется сходнями или еще трапом. И чулан мой был не чулан, а шкиперская. Вал же с огромными железными руками, которые его крутили, – это машина.
Когда стемнело, Петр уложил меня на палубе, около шкиперской, на брезентовую подстилку, закутал в свой старый пиджак и лег рядом.
И, как на постоялом дворе, когда мы переехали из деревни в город, я увидел, что надо мной висят все те же звезды. Только будто они подросли и стали еще голубей. Значит, от звезд никуда не уйдешь…
Внизу беспрерывно стучала машина. Это там черный турок, попавший за какие-то грехи в ад еще при жизни, бросал и бросал уголь в огненную печку. Мне стало жалко турка.
От турка мои мысли перенеслись к маме. Сердце мое заныло. Петр, будто подслушав, о чем я думаю, сказал:
– А ты спи. Намаялся за день-то. Спи. Лишь бы хозяин меня в Мариуполе не задержал, а из Мариуполя я тебя домой в два счета доставлю.
…Проснулся я от ужасного грохота, будто с неба на пароход кто-то сыпал булыжники. Высыплет целый мешок, подождет, когда грохот утихнет, и опять сыплет.
– Что это, Петр?! – крикнул я в страхе.
Но Петра рядом не было. Я бросился в шкиперскую и залез в свой ящик. Там я немного успокоился и когда вернулся на палубу, то увидел, что пароход не двигается, а стоит у берега, привязанный к чугунным тумбам. На берегу светят закопченные керосиновые фонари. По трапу туда и сюда ходят турки с грязными ящиками на спине. Пройдет турок на пароход, прогрохочет чем-то и опять идет с ящиком на берег.
– Ты здесь? – сказал Петр, появившись откуда-то из темноты. – Ну и дьявол же этот хозяин! Хоть убей его, не отдает паспорта. А без паспорта куда сунешься! Говорит, в Керчи отпустит и денег даст. Придется грузить, ничего не поделаешь. Ну, иди спи.
Я вернулся на свое место и скоро уснул.
Утром, когда я увидел Петра, то сразу даже не узнал его: он был весь черный.
– Ничего, это все отмоется, – сказал он и невесело усмехнулся. – Если б все можно было смывать, как угольную пыль…
