Полная версия:
И солнце взойдет
– последний раз пробубнила In-Grid, а потом щёлкнула кнопка выключения.
Крошечные часы, которые пока сиротливо стояли на довольно пошарпанном комоде, куда Рене бросила полусонный взгляд, бездушно сообщили, что она опаздывает. Причём настолько, что придётся срочно учиться летать. Потому, коротко вскрикнув, она бросилась к неубранным накануне вещам, оттуда – в ванную, и ей было совершенно плевать, что сейчас половина четвёртого утра. За открытыми жалюзи нервно мигал одинокий фонарь, с расположенных рядом трасс доносился гул проезжающих машин, а с первого этажа прилетел вопль:
– Эй, слышь! Ты там не охренела? – По воздуховоду разнёсся гневный стук.
– Простите. Мне очень жаль, – пробормотала Рене, даже не подумав, что её не услышат, и заскочила в душ.
Спустя рекордные десять минут всё ещё с влажными кончиками заплетённых в косы волос она уже торопливо спускалась по лестнице и одновременно пыталась застегнуть не высохший до конца плащ. Похоже, система отоп-ления в этом доме оказалась столь же убога, как и лестница, ремонт и гостеприимность хозяина.
– Какого дьявола ты творишь? – Впереди раздались скрип двери и тяжёлые шаги Джона Смита, а потом его громоздкая фигура замаячила в конце коридора. – Четыре, мать твою, утра!
– Извините, я врач, – буркнула Рене первое попавшееся оправдание, даже не задумавшись об уместности, и пронеслась мимо оторопевшего механика. Хлопнув дверью, она растворилась в осеннем туманном утре.
В начале шестого ординаторская и примыкающая к ней раздевалка ещё пустовали. Лишь кто-то из ночной смены устало вбивал в компьютер последние данные по своим пациентам да глотал горячий кофе дежурный резидент. Легко найдя свой шкафчик, который располагался почти у самой двери, Рене сложила туда учебники, натянула халат и повесила на шею стетоскоп. С каким-то непонятным трепетом она взяла в руки новый бейдж, где красовалась её фотография, повертела в ноющих пальцах, а потом уверенным движением прикрепила к кармашку. Ну что ж, самое время разочаровать доктора Ланга в своих умственных способностях, а потом постараться доказать обратное.
Так как своих больных у неё пока не было, то и привычных утренних задач для неё не нашлось. День в этой больнице начинался рано, а потому она сидела в ординаторской в обнимку с планами двух будущих операций и осторожно разглядывала прибывающих врачей. Рене уже успела ознакомиться со списком своей бригады, но из знакомых имён нашла только доктора Ланга, и теперь гадала, кто из вошедших мог быть в команде. Однако, когда она уже подумывала, не пробежаться ли до отделения анестезиологии, чтобы успеть лично познакомиться с неким докто-ром Фюрстом, в их большую светлую комнату вкатил доктор Ланг, и стало тихо. Он мазнул взглядом по комнате, чуть задержался на Рене, и она почти улышала его тяжкий вздох.
Глава отделения был на сегвее и вновь одет в чёрное, точно представитель тех субкультур, что отращивают волосы, подводят глаза и слушают безумную музыку, больше напоминающую распиливание железных кастрюль. По крайней мере, его татуировка наводила именно на эти крамольные мысли. Узор выглядывал из-под края закатанного до локтя рукава чёрной рубашки и сливался с ней в одну темноту. Интересно, доктор Ланг всегда-всегда ходит… так? Рене вдруг стало смешно. Она представила, как в чёрном хирургическом костюме, в чёрной шапочке на чёрных волосах, в чёрной маске, в чёрных перчатках и, конечно же, в чёрном драматично развевающемся халате наставник входит в ярко-белую операционную. О да, это было бы в его духе – всё так же лирично и очень патетично. Не сдержавшись, Рене тихо фыркнула, но тут же получила убийственный взгляд в свою сторону. Невольный наставник будто бы знал, какие скабрёзные мысли царили в её голове.
Тем временем доктор Ланг подкатил к одному из окон, за которым уже серел рассвет, и знакомым, удивительно лёгким для его роста движением запрыгнул на широкий подоконник. Не стесняясь, глава хирургии закинул ноги на подвернувшийся рядом стол и махнул рукой. В следующую же секунду каждый из находящихся в ординаторской настороженно замер, и наступила тишина.
– Доброе утро, – негромко поздоровался Ланг. Его взгляд медленно скользнул по лицам присутствующих и обратился к очень интересной дверной ручке. – Знаю, что отвлекаю вас от дел, но сегодня у нас будет небольшое собрание, прежде чем все приступят к выполнению своих обязанностей.
Он снова вздохнул, потёр двумя пальцами хмурый лоб и заговорил, теперь обращаясь к квадратным лампам дневного света, словно жившие там бактерии заслуживали большего внимания, чем люди:
– Надеялся, мне не придётся этого делать. Но, увы, у нашего главного врача чересчур неконтролируемая жажда деятельности. – Ланг вздохнул, а потом, так и не опустив головы, вскинул руку и безошибочно указал на Рене. – У нас новый старший резидент. По всем вопросам…
Донёсшийся из-за двери громкий голос прервал доктора Ланга на полуслове:
– Если ты настолько туп, то спустись двумя этажами ниже, в педиатрию, к бешеной Море́н и останься там навсегда. Возиться с детским говном – вот предел твоих возможностей!
Глава отделения поднял брови, словно оценивал озвученное предложение, а затем молча уставился в окно в ожидании, когда можно будет продолжить. В следующий момент раздался хлопок, и в ординаторскую ввалился доктор Дюссо в сопровождении темнокожего парня. Тот был невысокого роста, со сбившимся набок мятым халатом, а его лицо покрывали удивительно крупные капли пота. Рене озадаченно нахмурилась, потому что дышал он при этом так тяжело, что невольно захотелось ему посочувствовать. Похоже, беднягу отчитывали на протяжении минимум всех восемнадцати этажей, которые миновал лифт.
– Если тебе плевать, какой иглой шить, так выбирай шило и моток бечёвки. Какая, мать твою, разница, – не унимался Дюссо. Он шагнул к стоящей около входа вешалке, раздражённо закинул туда свой тёмно-серый плащ и наконец-то развернулся к остальным. Секундное замешательство и… – О-о-оу!
– Мы очень рады вам, доктор Дюссо, – протянул Ланг. – Мне неловко отвлекать вас от учебного процесса, но надо соблюсти формальности.
Он лениво махнул рукой, и взгляды вошедших немедленно уставились на напряжённую фигурку Рене. И если Дюссо смотрел со знакомой навязчивостью, то незнакомый молодой человек опасливо передёрнул плечами.
– Ланг, – тем временем кивнул хирург, – прошу нас извинить. К сожалению, пациенты сами себя не вылечат. Правда, с помощью мистера Хулахупа…
– Холлапака, – едва слышно поправил всё ещё потеющий несчастный.
– …Они не сделают этого так же. Скорее уж Лазарь воскреснет и явится в нашу богадельню раздавать божественные щелбаны.
Дюссо рассмеялся, и тут же вокруг послышалось тихое солидарное фырканье. Все радостно зашептались, однако Рене заметила, что где-то на середине фразы Энтони Ланг снова уставился в окно. Он смотрел на просыпающийся за стеклом город, словно тот интересовал его куда больше жизни собственного отделения. Будто там творится нечто куда более интересное, чем новый день в стенах крупнейшей больницы. Абсурд! Рене едва сдержала раздражённое фырканье. При такой страсти к полному контролю Ланг должен был знать каждый шаг своих подчинённых, каждый жест и читать в их глазах ещё не принятые решения. «В моей работе споры часто заканчиваются плачевно». Да-да, именно так! Но если дело не в равнодушии, тогда в чём?
Она бросила ещё один взгляд на замершую чёрную фигуру и вдруг ошарашенно поняла: доктору Лангу ошеломительно скучно. Святые небеса! Похоже, вся эта рутина казалась ему настолько унылой и утомительной, что даже рассвет над знакомым городом выглядел более притягательным. Больные, здоровые, интерны, резиденты, их проблемы, вопросы отделения – досадная, но предсказуемая нелепица. То, что случается каждый день без шанса на разнообразие. Он давно всё изучил, знал каждое слово или ещё не поставленный диагноз, а потому чертовски скучал. Почти смертельно. Это читалось в пустом взгляде, которым он снова скользнул по занявшему свой угол Холлапаку; по недрогнувшему лицу, стоило Дюссо намеренно встать за спиной Рене и демонстративно заглянуть в лежащие на девичьих острых коленках бумаги. Даже когда в вырез джемпера устремился любопытный мужской взгляд, отчего захихикали все находящиеся рядом, Ланг остался уныло бесстрастен. И тогда Рене невольно задумалась: зачем он здесь? Что его держит в этих стенах, если один их вид вызывал у него приступ рвоты?
Она потянулась потереть засаднивший шрам, а заодно поплотнее запахнуть полы халата, но неожиданно почувствовала чужое дыхание на своей шее.
– Доброе утро, мисс Роше, – прошелестел Жан Дюссо, и Рене едва сдержалась, чтобы не дёрнуться. – Как вам сегодня спалось?
– Так вот, по всем вопросам процедур и пациентов, – словно издалека донёсся голос доктора Ланга, когда она резко сдвинулась на самый край кресла, – обращайтесь к нашему новому старшему резиденту. Мисс Роше с удовольствием поможет…
Ланг неожиданно прервался, когда все взгляды дружно обратились к Рене. Он хмыкнул, заметив, как пристально рассматривали настороженно замершую фигурку, будто ждали первых аккордов гимна Красного Креста, и лениво облокотился на подоконник. У неё не осталось сомнений, что Ланг сделал это нарочно, однако она лишь медленно выдохнула и приветливо улыбнулась. Ничего, уже не впервой проходить через все эти прерванные разговоры и проглоченные в последний миг сомнительные шутки, будто она не врач, а выпускница теологического факультета; через политику, подхалимство и прочие безрадостные вещи. Рене вздохнула.
– Да-да, до нас снизошло звёздное дитятко, – тем временем закатил глаза Ланг, которому опять стало скучно. – Будьте к ней снисходительнее, всё же новое рабочее место… А впрочем, не будьте.
Он размял плечи, словно хотел сбросить стянувшее их невидимое напряжение, ну а откуда-то слева раздалось женское хихиканье. Осторожно посмотрев в ту сторону, Рене заметила двух медсестёр. Они стояли рядом, точно две фигуры на шахматном поле – чёрная и белая; высокая белокурая и голубоглазая и прислонившаяся к ней плечом смуглая, тонкая, с гладко забранными тёмными волосами. Их взгляды внимательно изучали новенькую, словно собирали анамнез личности или раскладывали на органы в учебной анатомичке. Вот шрам, вот ссадины на пальцах, вот выбившаяся из двух привычных косичек коварная белокурая прядь. Рене была уверена, что её весёленькая юбка в забавный горошек тоже подверглась анализу и выводы этих двух были неутешительны: кажется, мисс Роше – редкостный фрик.
– Невежливо оставлять собеседника без ответа, – внезапно прошептал над ухом Дюссо, о чьём присутствии она уже успела позабыть и потому испуганно отшатнулась. Однако убежать ей не дали. Чужая рука незаметно для остальных скользнула по спине и с силой потянула назад за ворот джемпера.
– Отпустите, – прошипела Рене. Твёрдый шов больно впился в кожу, но она всё равно упрямо наклонилась вперёд, пытаясь избавиться от навязчивого контакта.
– Je vais te laisser partir. Mais d’abord, tu vas me répondre à une question. Dis-moi, tu dors nue ou?..[22] – неожиданно по-французски спросил Дюссо, и она позабыла, как дышать. Что?! Это же… Он не мог всерьёз спрашивать такое! Тем временем ворот окончательно впился в шею.
– Non, – торопливо прошептала Рене, и давление на шею чуть ослабло.
– Quel dommage. Veux-tu essayer?[23]
– Non!
– Моя дорогая мисс Роше, – до них донёсся ленивый голос Ланга, – перестаньте уже витать в облаках своей славы и обратите внимание на страждущих вашего внимания.
Кажется, пока происходил короткий диалог с Дюссо, глава отделения успел рассказать о ней ещё несколько фактов, а также озвучить список дел на сегодня, завтра и весь следующий год. Потому что, подняв голову, Рене увидела группу потерянных интернов, из которых каких-то предстояло распределить по кураторам, а кого-то отправить в клинику. А ещё резиденты третьего года ждали своей очереди на практику по биопсиям, второго – на перевязки и прочие рутинные задачи, кто-то хотел отчитаться, слева уже тянули папки предоперационного эпикриза… Но, вместо того чтобы схватиться за всё сразу, она медленно перевела взгляд на Энтони Ланга и увидела скривившую большой рот едва заметную ухмылку. Наставник сидел, подперев рукой подбородок, и с явным наслаждением следил за происходящей у его ног вознёй. И неожиданно Рене поняла, что её бросили. Не просто оставили один на один с проблемами и задачами, а швырнули в толпу и любуются тем, как она тонет. Это такой метод обучения? Если да, то он очень жесток. Впрочем, поговаривали, что бывает и хуже: крики, недовольство, взаимные жалобы в дирекцию резидентуры. Между некоторыми её однокурсниками и их наставниками шла едва ли не открытая война, она же просто привыкла к другому. Ничего, всё можно вытерпеть. Это всего лишь на один год.
Так что, поджав губы, Рене повернулась к какому-то парнишке, что пихал прямо в руки стопку назначений и громко просил проверить дозы антибиотиков. Однако стоило ей только взяться за документы, как одновременно случилось две вещи: на колени прилетел чей-то стаканчик с горячим кофе, а над ухом раздался шёпот:
– Réfléchis à ma proposition. Petite cerise[24].
Больше она ничего не успела услышать. Вскочив на ноги, Рене попыталась зачем-то отряхнуться, чувствуя, как горит кожа в том месте, куда успел попасть кипяток.
– Ах, прошу прощения. Я та-а-ак неаккуратна, – протянул голосок совсем рядом.
Вскинув резко голову, Рене увидела уже знакомую смуглую девушку. Та улыбалась фальшивой улыбкой и протягивала неведомые бумаги:
– Ознакомься, Роше.
Документы перекочевали из рук в руки, и Рене собралась уже развернуться (в конце концов, нужно было срочно вернуться в раздевалку и переодеться), но её аккуратно взяли под руку. А в следующий момент она смотрела в холодные голубые глаза и медленно пятилась назад, пока аккуратно подпиленные ногти всё глубже впивались в кожу.
– Что же ты, Клэр, надо быть осторожнее, – тихо протянула та самая светловолосая медсестра. Тонкие губы чуть изогнулись, напомнив хирургический разрез, а затем открылись, чтобы произнести: – Доктор Ланг наверняка будет переживать за шкурку своего ассистента.
– Этого? – так же негромко хмыкнула вторая, а потом смерила Рене взглядом, словно видела в ней соперницу. Боже! Чему? Шприцам и ланцетам? Тем временем результат осмотра её явно удовлетворил. – Не думаю, Хел. Ставлю на две недели.
– Принимаю. – Голубоглазая бросила быстрый взгляд в сторону безразличного к происходящему Энтони Ланга. – Вряд ли она задержится здесь дольше.
И с тихим смешком ногти наконец покинули кожу, а две подруги легко и незаметно удалились сквозь собравшуюся вокруг толпу. И никто не слышал этого короткого разговора. Ни одна душа не заметила или сделала вид, что не видела, потому что слишком громко общались между собой интерны, слишком заливисто смеялся кто-то в другом конце ординаторской. Даже Дюссо оказался внезапно занят собственным резидентом, отчитывая того за очередные неведомые грехи. А потому Рене стояла в полном одиночестве с неожиданным осознанием, что ей объявили войну. Не за какую-то провинность, слова или ошибки, а просто за факт существования здесь и сейчас. Возможно, чуть-чуть – за фамилию. А ещё вероятнее – из-за доктора Ланга, чьё поведение стало для остальных точкой отсчёта. Она не знала, почему так вышло, – да и что бы это дало? – однако, как всегда учил Максимильен Роше, гордо подняла голову и процедила:
– Увидим.
Слово и тон, каким оно было произнесено, жгли язык, но Рене спокойно повернулась к моментально затихшим студентам и приступила к своим новым обязанностям. Право слово, она не требовала любить себя. Всё, что ей было нужно, – возможность работать. И если ради этого придётся целый год терпеть двух взбалмошных дурочек, ничего страшного. В конце концов, вряд ли они осмелятся сделать что-нибудь противозаконное.
Первая половина дня пролетела почти незаметно. Дел было так много, что Рене успела позабыть и о неприятных разговорах, и о странных намёках со стороны Дюссо. Как выяснилось, правая рука главы отделения пользовался здесь определённой славой, что её совершенно не удивило. Думать так было, конечно, непозволительно, потому что вопреки слухам о зашкаливающем половом инстинкте и страсти к молодым медсестричкам Жан Дюссо считался хорошим хирургом. Но Рене ничего не могла с собой поделать. Каждый раз, стоило ей заметить черноволосую кудрявую голову где-то в другом конце коридора, как шрам начинал мерзко чесаться, а ноги сами вели в ближайшую палату. Пустую, занятую, переполненную студентами – неважно. Она любым способом старалась избежать встречи, и мысли, что так предстоит делать ещё восемь с хвостиком месяцев, совершенно не радовали. Как не радовал и резидент Дюссо.
Франс Холлапак, чья фамилия с лёгкого сволочизма всё того же Дюссо теперь звучала в голове исключительно стыдливым Хулахупом, оказался громким, грубым и немного странным. Бросив непонятный взгляд, он холодно поблагодарил за помощь с расчётом несчастных антибиотиков, а потом ещё долго оборачивался вслед. И если сначала Рене хотела поддержать его, шутливо поделиться, что сама только вчера вспоминала, безусловно, необходимые формулы, то теперь не знала, а нужно ли. Зашуганный собственным наставником Франс никому не доверял, но предпочитал держаться безопасной компании Хелен и Клэр – медсестёр, что разыграли с утра не самую приятную сценку и, похоже, имели некую власть в отделении. Правда, это не волновало Рене, которая больше переживала за Франса. Увы, она слишком хорошо знала, к каким катастрофам мог привести страх задать вопрос, а в том, что Холлапак боялся наставника и самого Ланга, сомнений не оставалось. Однако сейчас было пока непонятно, как подступиться к визгливо возмущающемуся по любому поводу темнокожему резиденту.
Прохладный голос автоинформирования, что бездушно сообщил о катастрофе, застиг Рене на выходе из основного здания. Она как раз готовилась к обычной плановой операции (настоящей рутине, от которой к концу года несложно и мхом порасти), когда над головой зазвучал сигнал:
– Доктор Ланг. Код синий. Первый этаж. Первый коридор. Комната один-двенадцать. Доктор Ланг. Код синий. Первый этаж. Первый коридор…
И так до бесконечности. Код синий – реанимация, критическая ситуация.
В этот же миг «тревожный» пейджер издал надсадный писк. «Мойся», – гласил короткий приказ доктора Ланга. И стало очевидно, что местный любитель эпатажа вряд ли снизошёл бы до сообщения, не будь ситуация чертовски критической. А потому Рене бросилась в сторону скоростных лифтов.
До этого момента она ни разу не слышала, как приземляется на крышу большой вертолёт службы спасения, и теперь в замешательстве застыла на пару секунд. Гул от воздушных потоков так давил на уши, что хотелось зажать их руками. Старая больница и её изоляция не справлялись с движением ветра, что бился в огромном винте вертолёта. Стены мелко тряслись, и, похоже, вибрировал даже пол. Однако, поджав губы, Рене побежала ещё быстрее и в итоге едва не ввалилась в расположенную на другом конце коридора помывочную. Жёлтые хирургические тапочки в алую вишенку запутались в тёмной мягкой ткани знакомого джемпера, который отчего-то валялся прямо на голом полу, а затем глазам предстала напряжённая спина наставника.
Вопреки недавним размышлениям доктор Ланг не был одет в чёрную хирургичку. Наоборот, его костюм оказался настолько обычным, что Рене невольно замешкалась. Похоже, он просто взял тот из первого попавшегося автомата, которые стояли на каждом этаже этой больницы, и нацепил прямо здесь. Даже не удосужился зайти в раздевалку. И, наверное, хорошо, что ей пришлось задержаться сначала из-за путаницы в коридорах, а затем из-за чересчур медлительной группки студентов. Судя по валяющейся повсюду одежде, Ланг очень спешил, однако во всём остальном он был аккуратен. Идеальная собранность. Рене даже смутилась, потому что её собственный вид вызывал куда больше вопросов: растрепавшимися от беготни косами и развесёлыми тапочками, которые казались слишком уж легкомысленными рядом с прямой мужской спиной и тщательностью движений. Подойдя к раковине, она взялась за щётку и мыло.
– Двадцать один год. Мужчина. Доставлен почти через два часа после полученных травм, – неожиданно заговорил Ланг, а Рене невольно вздрогнула от звука его голоса. В пустом, выложенном кафелем помещении тот звучал гулко и низко, забираясь под хирургическую рубашку лёгким ознобом. – Множественные сочетанные переломы, проникающие ранения брюшной полости, обильная кровопотеря. Остальное по мелочи. Твои действия?
– Общий осмотр, сбор анамнеза. – Рене сосредоточенно скребла руки и при этом старалась не обращать внимания на то и дело мелькающее сбоку татуированное предплечье доктора Ланга. Даже несмотря на покрывающую его желтоватую пену, этот неведомый лабиринт линий будто манил.
– Три, два, один. Твой пациент умер на осмотре мочеполовой системы и попытке выведать, был ли гепатит у его бабушки, – всё так же монотонно откликнулся Ланг, а потом неожиданно резко мотнул из стороны в сторону головой, словно разминал затекшую шею.
Болела голова? Хм. Возможно. Наставник не был зол или разочарован, скорее всего, просто напряжён. Его длинные бледные пальцы двигались быстро, но с удивительной точностью робота и столь же бездумно, как будто выполняли давно зашитую в электронные мозги программу. И кто знает, может, так оно и было.
Всё же, не удержавшись, Рене скосила взгляд и посмотрела на нахмуренный профиль. На ум пришло слово «острый»: острый нос, острый подбородок, даже череп казался острым из-за сведённых на переносице контрастно тёмных бровей и сжатых до синевы губ. И вроде бы Ланг был достаточно молод, но тяжёлый взгляд, которым хирург взглянул на неё в ответ, припечатал к земле будто бы парой десятков лет разницы. А может, и больше. Смутившись, она уставилась на собственные руки и с чрезмерным усилием принялась скрести пальцы, стараясь игнорировать навязчивое жжение там, где была содрана кожа. Тем временем шум воды рядом стих.
– Ещё варианты?
Рене задумалась и оттого неудачно провела щёткой в месте вчерашнего удара. Обернувшийся на её шипение доктор Ланг ничего не сказал, только мазнул взглядом по ссадинам и синякам и снова равнодушно отвернулся.
– Кто мой пациент? – наконец спросила она, поборов желание сжать измученные пальцы.
– Суицидник-летун, – раздалось в ответ хмыканье, и больше вопросов не осталось.
Перед глазами сами собой появились не только необходимые изображения, но даже строчки из учебников о видах и характере травм. Оторвав несколько бумажных полотенец, Ланг быстро продолжил:
– Третий этаж и решётка забора – не самое удачное место для приземления. Впрочем, судя по состоянию этого идиота, для попытки свести счёты с жизнью оно также не подходит.
Услышав вырвавшееся оскорбление, Рене поморщилась, но ничего не сказала. Это не её дело – судить кого-то, и уж точно не ей читать нотации своему наставнику в первый рабочий день. Господи, это будет очень тяжёлый год…
– Но почему вертолёт? – В свою очередь, локтем выключив воду, она повернулась.
– Хотел спрыгнуть с высотки, но пролетел лишь парочку этажей, встретился с козырьком одного из окон и тут же приземлился на ограждение террасы двумя метрами ниже. Высота штырей около десяти сантиметров. Предварительный удар спас от разрывов, но не от внутренних повреждений. Говорю же, парень – редкостный идиот, – проговорил Ланг, пока методично промокал руки салфетками. А потом на мгновение замер и добавил уже жёстче: – Готовься. Вряд ли ты когда-нибудь видела столько крови.
Полотенце отправилось в мусорное ведро, а Рене сглотнула.
– Ясно.
– У тебя будет одна попытка доказать, что ты не безнадежна, – холодно бросил Ланг, а затем посмотрел на неё в упор. И захотелось скрыться. Просто утечь в канализацию следом за мыльной водой, чтобы хоть на время избавиться от взгляда лютого презрения, которым её одарили с головы до ног.
Желтоватые глаза главы отделения задержались на выбившихся из прически кудрявых прядках, посмотрели на чуть скособоченный костюм, а потом долго гипнотизировали проклятые «вишенки», чтобы в следующий момент взметнуться вверх. И господи, столько насмешки Рене ещё никогда не видела.
– Роше, мне плевать, делала ли ты это раньше, страшно тебе или нет. Плевать, даже если ты сейчас пробьёшь пол головой. Вчера ты не поняла моих слов, так я повторю их снова: проваливай. А нет – то ты знаешь правила…
– Никаких споров, – едва слышно произнесла Рене. Ланг же немного помолчал, прежде чем неожиданно насмешливо протянул:
– А ты, оказывается, послушная.
Боже… Боже-боже-боже. Они знакомы всего сутки, а ей уже хотелось кричать от собственного бессилия. Но вместо этого Рене лишь скованно улыбнулась. Что бы ни случилось, она не поддастся на чужие эмоции, не станет отвечать раздражением на откровенную злость. И, видимо, поняв это, Ланг снова хмыкнул, а затем внезапно толкнул локтем коробку со стерильным пластырем в сторону Рене и отвернулся, чтобы плечом открыть дверь в операционную.
