скачать книгу бесплатно
– Проклятая стена, – буркнул он и пожал плечами.
Я подумал, что это все, что он собирается сказать. Но он продолжил:
– Эти люди… мы к ним присматриваемся, понял? Может, нам и не по нутру, чем они там занимаются. Но им все достается нелегко.
Он посмотрел на меня, чего-то ожидая. У меня никогда не получалось разговаривать с этими лаконичными западниками.
Я всегда чувствовал, что говорю слишком длинными предложениями. Они же используют стенографию из хмыканья, пожатия плечами и опущенных частей речи, и я всегда ощущал себя придурком, разговаривая с ними.
– Они принимают гостей? – спросил я. – Я подумал, что мог бы спросить, не могу ли у них переночевать.
Он опять пожал плечами, и это был совершенно другой жест.
– Может быть. Знаешь, они все глухие и слепые.
И на этом его запас слов на сегодня закончился. Он щелкнул языком и поскакал прочь.
Я пошел дальше вдоль стены, пока не вышел к грунтовой дороге, которая огибала высохшее русло и уходила за стену. Там имелись деревянные ворота, но они стояли распахнутыми. Я удивился: зачем люди потратили столько усилий на возведение стены, чтобы потом оставить ворота нараспашку? Потом заметил круг узкоколейной железной дороги, которая выходила из ворот, делала петлю снаружи и вливалась в себя же. Имелся и небольшой тупик, тянущийся на несколько ярдов вдоль наружной стороны стены.
Я постоял там несколько секунд. Не знаю, что повлияло на мое решение. Думаю, я немного устал спать под открытым небом и соскучился по домашней еде. Солнце приближалось к горизонту. Местность дальше на запад выглядела более-менее такой же. Если бы вдали виднелось шоссе, я мог бы направиться туда и проголосовать. Но я повернул в другую сторону и прошел через ворота.
Я зашагал по шпалам. По сторонам железной дороги тянулись изгороди, сколоченные из горизонтальных досок, как в загоне для скота. С одной стороны от пути паслись овцы. С ними была овчарка-шелти, она подняла уши и смотрела, как я прохожу мимо, но не подбежала, когда я свистнул.
Я находился примерно в полумиле от группы зданий впереди. Там были четыре или пять куполов, сделанных из чего-то прозрачного, как теплицы, и несколько обычных прямоугольных зданий. Ветерок лениво вращал два ветрогенератора. Я разглядел несколько солнечных водонагревателей – плоских конструкций из стекла и дерева, приподнятых над землей, чтобы они могли регулировать наклон, следуя за солнцем. Сейчас они стояли почти вертикально, ловя слабые закатные лучи. Несколько деревьев можно было назвать рощицей.
Примерно на полпути я прошел под деревянным мостиком. Он изгибался над железной дорогой, образуя переход с западного пастбища на восточное. Я опять стал гадать, что не так с простыми воротами.
И тут я увидел нечто, приближающееся по железной дороге. Оно ехало очень тихо. Я остановился и стал ждать.
Это оказалось нечто вроде переделанного шахтного локомотива, из тех, что тянут из-под земли вагонетки с углем. Он работал на аккумуляторах и подобрался весьма близко, прежде чем я его услышал. Им управлял небольшой мужчина. Локомотив тянул за собой вагончик, а мужчина что-то распевал во весь голос, причем абсолютно фальшиво.
Поезд все приближался, делая примерно пять миль в час, а машинист сидел с вытянутой рукой, как будто подавал сигнал, что поворачивает налево. Внезапно я понял, что происходит, когда он ехал прямо на меня. Он не собирался останавливаться. А вытянутой рукой он считал столбы изгороди. Я вскарабкался на нее в последний момент. Между поездом и изгородью по обеим сторонам оставались просветы не более шести дюймов. Я прижался к изгороди, его ладонь коснулась моей ноги, и он резко затормозил.
Выскочив из поезда, он схватил меня, и я подумал, что у меня будут проблемы. Но он выглядел встревоженным, а не злым, и ощупал меня, пытаясь понять, не ранен ли я. Я был смущен. Не из-за ощупывания, а из-за своей глупости. Ведь индеец сказал, что все они слепые и глухие, но я, наверное, не совсем ему поверил.
Его затопило облегчение, когда я сумел втолковать ему, что я в порядке. Выразительными жестами он дал мне понять, что я не должен находиться на железной дороге. И что мне следует перелезть через изгородь и продолжить путь через поля. Он повторил это несколько раз, чтобы я точно его понял, а потом держался за меня, когда я перелезал, желая убедиться, что я больше не нахожусь у него на пути. Затем протянул руки над изгородью и взял меня за плечи, улыбаясь. Указал на железную дорогу, покачал головой, затем показал на здания и кивнул. Коснулся моей головы и улыбнулся, когда я кивнул.
Забравшись обратно в локомотив, он включил двигатель, постоянно кивая и указывая, куда хотел меня направить. Потом отправился дальше.
Я мысленно заспорил о том, что делать дальше. В основном я склонялся к тому, чтобы развернуться, дойти до стены через пастбище и пойти назад, в холмы. Эти люди, вероятно, не захотят меня принять. Я сомневался, что смогу поговорить с ними, а они могут даже разгневаться на меня. С другой стороны, я был восхищен, а кто бы на моем месте не восхитился? Мне хотелось увидеть, как они справляются. Я так до сих пор и не поверил, что все они глухи и слепы. Казалось, что такое невозможно.
Шелти обнюхала мои штаны. Я посмотрел на нее, и овчарка попятилась, но потом робко приблизилась, когда я протянул ей открытую ладонь. Она ее понюхала, потом лизнула. Я потрепал ее по голове, и она умчалась обратно к овцам.
Я повернулся к зданиям.
* * *
Первостепенной задачей были деньги.
Никто из учеников не знал о них много по личному опыту, но в библиотеке имелось множество книг, напечатанных по методу Брайля. Они начали читать.
Очень быстро стало очевидным, что, когда упоминаются деньги, неподалеку возникают юристы. Ученики писали письма. Получив ответы, они выбрали юриста и наняли его.
В то время они находились в школе в Пенсильвании. От исходных пятисот учеников специальных школ осталось около семидесяти – многие уехали жить к родственникам или нашли другое решение своих особых проблем. Из этих семидесяти у некоторых было куда уехать, но они не захотели. У других выбор был очень невелик. Их родители или умерли, или не проявляли интереса к жизни с ними. Поэтому эти семьдесят были собраны из школ по всей стране в одну, пока решалось, как с ними быть дальше. У властей имелись планы, но ученики их опередили.
Каждому из них с 1980 года полагался гарантированный ежегодный доход.
Они находились на попечении правительства, поэтому не получали эти деньги. Они отправили своего юриста в суд. Тот вернулся с решением о том, что они не могут получить эти долги. Они подали апелляцию и выиграли. Деньги были выплачены задним числом, с процентами, и получилась внушительная сумма. Они поблагодарили юриста и наняли агента по недвижимости. А тем временем они продолжали читать.
Они прочитали о коммунах в Нью-Мексико и поручили агенту поискать что-нибудь в тех краях. Тот заключил сделку на бессрочную аренду участка земли на территории индейцев навахо. Ученики прочитали про эту землю и выяснили, что им потребуется много воды, чтобы обеспечить нужную продуктивность.
Они разделились на группы для выяснения того, что им потребуется для самообеспечения.
Воду оказалось возможным получить, отводя ее из каналов, по которым она шла из водохранилищ на реке Рио-Гранде для орошения освоенных земель на юге. Для такого проекта были доступны федеральные средства через запутанную схему, включающую Министерство здравоохранения, просвещения и социального обеспечения, Департамент сельского хозяйства и Бюро по делам индейцев. В конечном итоге трубопровод обошелся им совсем недорого.
Земля была засушливой. Ей требовались удобрения, чтобы разводить овец, не используя вольный выпас. Стоимость удобрений могла быть покрыта за счет программы переселения в сельскую местность. После этого выращивание клевера обогатит почву необходимыми нитратами.
Имелись и методы экологичного фермерства, без необходимости в удобрениях и пестицидах. Все утилизировалось. По сути, с одного конца заряжались солнечный свет и вода, а на другом собирался урожай шерсти, рыбы, овощей, яблок, меда и яиц. Использовалась только земля, да и та восполнялась, когда компост перерабатывался в почву. Их не интересовал агробизнес с огромными комбайнами и оросителями посевов. Они даже не хотели получать прибыль. Они хотели всего лишь достаточности.
Деталей становилось все больше. Лидером группы – той, к кому пришла первоначальная идея и у кого хватило решимости начать ее осуществление, несмотря на ошеломляющие препятствия, стала женщина-динамо по имени Джанет Рейлли. Ничего не зная о методах, какие генералы и руководители применяют для достижения крупных целей, она изобретала их сама и адаптировала под конкретные потребности и ограничения группы. Она назначала команды для поиска решений по каждому разделу их проекта: законы, наука, социальное планирование, разработка, закупки, логистика, строительство. В любой момент она была единственной, кто знал все обо всем происходящем. И держала это в голове, не ведя никаких заметок.
Именно в области социального планирования она проявила себя визионером, а не только превосходным организатором. Ее идеей не было создание места, где они могли бы вести жизнь, ставшую незрячей и беззвучной имитацией жизни их здоровых ровесников. Ей хотелось полновесного нового начала, образа жизни, созданного слепоглухими для слепоглухих и не принимающего любые обычаи и соглашения только на том основании, что так делалось всегда. Она изучила все культурные институты от брака до непристойного обнажения, желая понять, как они соотносятся с ее нуждами и нуждами ее друзей. Она сознавала опасность такого подхода, но это ее не поколебало. Ее социальная команда прочитала о каждой вариантной группе, которая когда-либо пыталась выжить самостоятельно где угодно, и предоставила отчеты о том, как и почему они потерпели неудачу или добились успеха. Она профильтровала эту информацию через собственный опыт, чтобы понять, как это будет работать для ее необычной группы со своим набором потребностей и целей.
Частности были бесконечны. Они наняли архитектора, который воплотил их идеи в отпечатанные по Брайлю чертежи. Постепенно планы развивались. Они опять потратили деньги.
Началось строительство, которым на месте руководила архитектор. К тому времени ее настолько восхитила вся схема, что она стала работать бесплатно. Это стало важным прорывом, потому что им требовался человек, которому они могли доверять.
Но есть предел того, что может быть достигнуто на таком расстоянии.
Когда все уже было готово для переезда, они наткнулись на бюрократические препоны. Они их предвидели, но это стало задержкой. Социальные агентства, которым было поручено наблюдать за их благополучием, усомнились в мудрости всего проекта.
Когда стало очевидно, что никакое количество доводов его не остановит, закрутились бюрократические колеса и был выдан запретительный ордер ради их же защиты, не позволяющий им покинуть школу. К тому времени всем им уже исполнился двадцать один год, но они были признаны умственно неполноценными, которые не могут управлять своими делами. Было назначено слушание.
К счастью, у них все еще остался доступ к юристу. Он также заразился этой безумной перспективой и начал мощное сражение в их пользу. Ему удалось добиться принятия решения, касающегося прав лиц, помещенных в специализированные учреждения, далее оставленного без изменения Верховным судом и позднее приведшего к серьезным последствиям в госпиталях штатов и округов. Поняв, какие проблемы они уже получили в отношении тысяч пациентов в специализированных заведениях по всей стране, агентства сдались.
К тому времени наступила весна 1988 года, на год позднее их целевой даты. Часть удобрения была смыта с полей из-за отсутствия клевера, предотвращающего эрозию. Было уже поздно что-то сажать, а деньги у них заканчивались. Тем не менее они переехали в Нью-Мексико и начали тяжелейший труд, запуская все запланированное. Их было пятьдесят один плюс десять детей в возрасте от трех месяцев до шести лет.
Не знаю, чего я ожидал. Помню, что все стало сюрпризом – или из-за того, что увиденное выглядело настолько нормальным, или потому, что оно настолько отличалось. Ни одна из моих идиотских догадок о том, каким может оказаться это поселение, не оказалась верной. И, конечно же, я не знал их истории. Я узнал ее потом, небольшими частями.
Я удивился, увидев свет в некоторых зданиях. Первоначально я предположил, что они в нем не нуждаются. Это пример чего-то настолько нормального, что удивило меня.
Что же до различий, то первым, что привлекло мое внимание, оказалась изгородь вокруг железной дороги. У меня к ней появился личный интерес, потому что из-за нее я едва не пострадал. Я пытался понять ее смысл, и должен был это сделать, если собирался остаться хотя бы на ночь.
Деревянные изгороди, окаймляющие рельсы на пути к воротам, тянулись до амбара, где рельсы делали такую же петлю, как и за пределами стены. Вся железнодорожная линия была заключена в изгородь. Доступы к ней находились только на погрузочной платформе в амбаре и через входные ворота.
Это имело смысл. Слепоглухой человек мог управлять подобным транспортом только при полной уверенности, что на пути никого нет. Сами они никогда не выйдут на рельсы, потому что их невозможно будет предупредить о приближающемся поезде.
Когда я дошел до группы зданий, то увидел людей, ходящих вокруг в сумерках. Они меня не замечали, как я и ожидал. Они двигались быстро, а некоторые даже бежали. Я стоял неподвижно, обшаривая все вокруг взглядом, чтобы никто в меня не врезался. Прежде чем набраться смелости, я должен был выяснить, как им удается не сталкиваться.
Я наклонился и присмотрелся к земле. Свет уже тускнел, но я сразу увидел, что все вокруг пересекают бетонированные дорожки.
На каждой из них имелся отличающийся рельефный узор, созданный до того, как бетон затвердел: линии, волны, углубления, гладкие и шершавые участки. Я быстро увидел, что те, кто торопится, перемещаются только по этим дорожкам, и все они ходят босиком. Нетрудно было догадаться, что это нечто вроде дорожной схемы, читаемой ногами. Я выпрямился. Мне не требовалось знать, как это работает. Достаточно было понять, что это такое, и держаться в стороне от дорожек.
Люди здесь были ничем не примечательные. Некоторые ходили без одежды, но теперь я к такому уже привык. Все были разного роста и телосложения, но выглядели примерно одного возраста, за исключением детей. Если не считать того, что они не останавливались, не разговаривали и даже не махали друг другу, когда сближались, я никогда бы не предположил, что они слепы. Я видел, как они подходили к пересечению дорожек – понятия не имею, как они понимали, что вышли к перекрестку, но смог придумать несколько объяснений – и шли через него медленнее. Это была чудесная система.
Я начал подумывать о том, чтобы подойти к кому-нибудь. Я провел там уже почти полчаса, без приглашения. Наверное, у меня возникло ложное ощущение уязвимости этих людей; я ощущал себя взломщиком в чужом доме.
Около минуты я шел рядом с женщиной. Она шагала очень целеустремленно, глядя вперед – или так казалось. Она что-то почувствовала, возможно, услышала мои шаги. Пошла чуть медленнее, и я коснулся ее плеча, не зная, как еще поступить. Она мгновенно остановилась и повернулась ко мне. Глаза у нее были открыты, но пусты. Руки ее пробежали по моему телу, легко касаясь лица, груди, рук, прошлись по одежде. У меня не было сомнения, что она распознала во мне незнакомца, возможно, уже после первого касания к плечу. Но она тепло улыбнулась мне и обняла. Руки у нее оказались очень деликатные и теплые. Забавно, потому что они были мозолистыми из-за тяжелой работы. Но на ощупь – чувственные.
Она дала мне понять – показав на здание, изобразив еду невидимой ложкой и коснувшись цифры на своих часах, – что ужин будет через час и что я приглашен. Я кивнул и улыбнулся под ее ладонями, она поцеловала меня в щеку и торопливо ушла.
Что ж, все оказалось не так уж и плохо. Меня волновала возможность общения с ними.
Позднее я обнаружил, что она узнала обо мне гораздо больше, чем я предполагал.
Я решил пока не идти в столовую, или что там у них было. Прогулялся в сгущающихся сумерках, разглядывая их хозяйство. Увидел, как маленькая шелти гонит овец в овчарню на ночь. Она умело направила их в открытые ворота безо всяких команд, и кто-то из местных закрыл их и запер. Потом наклонился и почесал собаке голову, а та лизнула его руку. Закончив со своими обязанностями, собака подбежала ко мне и понюхала штанину. Весь остаток вечера она ходила следом за мной.
Все выглядели такими занятыми, что я с удивлением увидел женщину, сидящую на изгороди и ничего не делающую. Я пошел к ней.
Вблизи я увидел, что она моложе, чем я думал. Ей было тринадцать лет, как я позднее узнал. Одежды на ней не было. Я коснулся ее плеча, она спрыгнула с изгороди и поступила так же, как и другая женщина, – ощупала меня всего безо всякой сдержанности. Потом взяла за руку, и я ощутил, как ее пальцы быстро двигаются на моей ладони. Я не мог этого понять, но знал, что это такое. Я пожал плечами и испробовал другие жесты, чтобы показать, что я не говорю на амслене[2 - Американский жестовый язык, амслен (сокращение от American sign language) – основной жестовый язык в сообществах глухих США и англоговорящих частей Канады. Кроме того, на диалектах амслена или его креолах говорят во многих странах мира, в частности, большинстве стран Западной Африки и части стран Юго-Восточной Азии.]. Она кивнула, все еще охватывая ладонями мое лицо.
Она спросила, остаюсь ли я на ужин. Я заверил, что да. Она спросила, не из университета ли я. И если вы думаете, что легко спрашивать только движениями тела, то попробуйте сами. Но она была так изящна и плавна в движениях, так умела в стремлении передать смысл. Это были одновременно и речь, и балет.
Я сказал, что я не из университета, и попытался немного рассказать о том, чем занимаюсь и как оказался здесь. Она слушала меня руками, наглядно почесывая голову, когда мне не удавалось ясно передать мысль. Постепенно ее улыбка становилась все шире, и она стала беззвучно смеяться над моими гримасами. Все это время она стояла очень близко, касаясь меня. Кончилось тем, что она уперла руки в бока.
– Думаю, тебе нужна практика, – сказала она, – но если для тебя нет разницы, то мы можем пока разговаривать голосом? А то я сейчас лопну от смеха.
Я вздрогнул, словно ужаленный пчелой. Прикосновение, которое я мог бы игнорировать при общении со слепоглухой девочкой, внезапно показалось неуместным. Я немного попятился, но ее руки вернулись ко мне. Она показалась озадаченной, но затем прочла проблему ладонями.
– Извини, – сказала она. – Я думала, что ты глухой и слепой. Если бы я знала, что это не так, то заговорила бы с тобой сразу.
– Я думал, что здесь все такие.
– Только родители. А я одна из детей. Мы все прекрасно видим и слышим. Не нервничай так сильно. Если тебе неприятны прикосновения, то тебе здесь не понравится. Расслабься, я тебе ничего плохого не сделаю.
И она продолжила водить по мне руками, в основном по лицу. В тот момент я этого не понимал, но прикосновения не казались сексуальными.
Как выяснилось, я ошибался, но это не было очевидным.
– Мне надо показать тебе веревки, – сказала она и направилась к куполам. Она держала меня за руку и шла рядом. Другая рука касалась моего лица всякий раз, когда я говорил.
– Правило первое, не ходить по бетонным дорожкам. Это где…
– Про это я уже догадался.
– Правда? А давно ты уже здесь?
Ее рука прошлась по моему лицу с обновленным интересом. Было уже темно.
– Меньше часа. Меня едва не задавил ваш поезд.
Она рассмеялась, потом извинилась и сказала, что понимает – для меня это было не смешно.
Я ответил, что это смешно для меня сейчас, хотя в тот момент это было не так. Она сообщила, что на воротах есть предупредительный знак, но мне не повезло, и я подошел, когда ворота были открыты – они открываются дистанционно перед отправлением поезда, – и я знак не увидел.
– Как тебя зовут? – спросил я, когда мы приблизились к мягкому желтому свету, льющемуся из столовой.
Ее пальцы рефлекторно зашевелились у меня на ладони, потом остановились.
– Ой, даже не знаю. У меня есть имя, даже несколько. Но они на телоречи. Я… Пинк[3 - Pink (англ.) – розовый цвет.]. Думаю, оно переводится как Пинк.
У этого имени была история. Она стала первым ребенком, родившимся у учеников школы. Они знали, что детей описывают как розовых, поэтому ее так и назвали. Для них она ощущалась розовой. Когда мы вошли в столовую, я увидел, что ее имя визуально неточное. Один из ее родителей был темнокожий.
Девочка оказалась смуглой, голубоглазой и с вьющимися волосами, более светлыми, чем кожа. С широким носом, но небольшими губами.
Она не спросила, как меня зовут, поэтому я свое имя не сказал. И за все время, что я провел здесь, никто не спросил, как произносится мое имя. На телоречи они называли меня по-разному, а дети просто окликали: «Эй, ты!» Они не были энтузиастами произносимых слов.
Столовая находилась в прямоугольном кирпичном здании, соединенном с одним из больших куполов. Она была тускло освещена. Позднее я узнал, что свет включили только для меня. Дети в нем нуждались только для чтения. Я держал Пинк за руку, радуясь, что у меня есть гид. Глаза и уши я держал открытыми.
– У нас тут все неформально, – сказала Пинк. В большом помещении ее голос звучал неприлично громко. Несколько детей посмотрели на нас. – Сейчас я ни с кем не буду тебя знакомить. Просто считай себя частью большой семьи. Люди ощупают тебя позже, и ты сможешь с ними поговорить. Одежду можешь снять здесь, у входа.
С этим у меня проблем не было. Все ходили голыми, а к тому времени я уже легко приспосабливался к местным обычаям. В Японии при входе в дом снимают обувь, а в Таосе снимают одежду. Так в чем разница?
Впрочем, разница большая. Из-за прикосновений.
Тут все касались друг друга, и это было столь же обычным, как посмотреть. Каждый сперва касался моего лица, затем, с кажущейся невинностью, касался в любых других местах. Как и обычно, все было не совсем тем, чем казалось. Это не было невинным, и такое общение не было обычным в их группе. Они касались гениталий друг друга намного больше, чем касались моих. В моем случае они сдерживались, не желая меня пугать.
Они были очень вежливы с незнакомцами.
Я увидел длинный низкий стол, все сидели на полу вокруг него.
Пинк подвела меня к столу.
– Видишь чистые полосы на полу? Не ходи по ним. Ничего на них не оставляй. По ним ходят люди. И ничего не переставляй. В смысле мебель. Такие перестановки решаются на общем собрании, чтобы все знали, где и что находится. И мелкие вещи тоже. Если что-то поднимешь, поставь точно на то место, где ты это нашел.
– Понял.
Люди начали приносить миски и блюда с едой из соседней кухни.
Они ставили их на стол, а едоки начинали их ощупывать. Все ели пальцами, без тарелок, и делали это медленно и с удовольствием. Они подолгу вдыхали запах еды, прежде чем от нее откусить. Еда для этих людей была очень чувственной.
Повара они были великолепные. Я никогда, прежде или с тех пор, не ел столь же хорошо, как в Келлере. (Это мое словесное название этого места, хотя на их телесном языке название очень похоже. Когда я произнес «Келлер», все поняли, о чем я говорю.) Они начинали с хороших и свежих продуктов, которые достаточно трудно найти в городах, и приступали к готовке с артистизмом и воображением. Еда не была в каком-либо национальном стиле из тех, что я пробовал. Они импровизировали и редко готовили какое-то блюдо одинаково дважды.
Я сел между Пинк и парнем, который едва не задавил меня на рельсах. И бесстыдно обожрался. Еда была настолько круче вяленой говядины и сухого органического картона, которыми я до этого питался, что устоять я не смог. Я ел не торопясь, но все равно закончил есть намного раньше остальных. Я наблюдал за ними, осторожно отодвинувшись от стола и гадая, не стошнит ли меня от обжорства. (К счастью, не стошнило.) Они ели сами и кормили друг друга, иногда вставая и обходя вокруг стола, чтобы предложить отборный кусочек другу на противоположной стороне. Очень многие таким же образом кормили меня, и я едва не лопнул, пока не выучил на корявом амслене фразу, означающую, что я сыт по горло. От Пинк я узнал, что более вежливый способ отказаться – угостить кого-то самому.
Вскоре у меня не осталось других занятий, кроме как кормить Пинк и наблюдать за остальными. Я начал становиться более наблюдательным. Я полагал, что они едят в уединении, но вскоре увидел, что по всему столу идет оживленный разговор. Руки были очень заняты, двигаясь с поразительным проворством. Люди разговаривали, касаясь пальцами любой части тела собеседника – ладони, плечи, руки, ноги, животы. Я с изумлением наблюдал, как волна смеха, наподобие падающих костяшек домино, прокатывается от одного конца стола к другому, когда чью-то шутку пересказывают вдоль линии. Это происходило быстро. Присмотревшись внимательнее, я смог заметить, как перемещаются мысли, достигая одного человека и передаваясь дальше, в то время как ответ шел с противоположного направления и, в свою очередь, тоже передавался. По пути возникали другие ответы и тоже прокатывались вперед и назад. Все это походило на волны.
Но это было и неопрятно. Давайте признаем: если есть пальцами и разговаривать руками, то неизбежно измажешься едой. Но никто не возражал. Я уж точно нет. Меня слишком тревожило ощущение, что я остаюсь за бортом. Пинк разговаривала со мной, но я знал, что начинаю открывать для себя, что значит быть глухим. Эти люди были дружелюбны, и я им вроде бы нравился, но с этой проблемой я ничего не мог поделать. Мы не могли общаться.
