скачать книгу бесплатно
Не люблю, когда меня так встречают. Хоть бы для приличия поздоровалась, что ли.
– Старший лейтенант МГБ Сорокин, – говорю я строго и раскрываю перед ней корочки служебного удостоверения, – вы, кто будите, гражданка? – продолжаю еще более требовательно.
– Анна Ильинична Юрасина, местная учительница.
– Пройдемте в дом для важного разговора, – приказываю я, и первый направляюсь к крыльцу.
Анна Ильинична покорно семенит за мной. Вижу, барышня малость присмирела и, разглядев мои погоны и петлицы, стала полюбезнее.
– Не угодно ли чайку, товарищ офицер? – спрашивает.
– Отчего ж не выпить, если с добрым сердцем предлагают? – отвечаю я, снимая шинель и садясь к аккуратно застеленному чистенькой скатеркой столу.
В доме Анны Ильиничны и чисто, и тепло. Печка жарко натоплена, а в хате пахнет мятой и недавно испеченным хлебом. В то же время чувствуется, что живет учительница одна. Без мужика живет. Я это сразу чую. Нет следов присутствия противоположного пола, ни махрой не пахнет, ни дегтем, ни, пардон, потом. Вещей мужицких тоже не наблюдается, да и постель у училки узенькая, лишь одной одинешеньке спать на такой постели.
Наливает учительница чай. Ставит на стол и графинчик с самогоном. Закуску тоже ставит, богатый закусь, и сало, и колбаса кровяная. И огурцы соленые тоже присутствуют.
– Пейте, ешьте, товарищ офицер, – говорит она мне.
– Спасибо, Анна Ильинична,
Пью я чай, самогон тоже аккуратно так пробую и сальцом основательно закусываю.
– Так о чем вы меня спросить хотели? – напоминает учительница.
– Что ж, к делу, так к делу, – отодвигаю я в сторону кружку и задаю вопрос, – давно ли знаете тетку Чертычиху? Что можете рассказать о ней?
– Ничего про нее не знаю, – говорит учительница, потемнев лицом, – правда, ничего не знаю. Знаю лишь, что не любят ее тут, не любят, и боятся. Вроде, брат у нее был, да сгинул в войну. С той поры стала она нелюдима, хоть и так общительностью не отличалась. Никто к ней не ходит, и она никого не навещает.
– А про волка местного, что показать можете? – спрашиваю.
– Ничего, я в школе с детьми работаю, а волки уже по вашей части.
Обиженно говорит она и поворачивается ко мне спиной.
– А скажите-ка мне, гражданка, Юрасина, как это вас такую симпатичную и культурную женщину занесло сюда, в этот забытый Богом медвежий угол? – спрашиваю я своим самым строгим голосом, – вам бы не в местной школе, а в Москве, или же в Ленинграде детишек обучать. В театры, да на выставки знаменитых художников ходить. В парикмахерские, да к модисткам. Вы ведь, не местная? Из каких краев сюда пожаловали?
– Я сама. По зову сердца, в деревне и воздух чище и надбавки за сельскую местность, – лепечет, запинаясь, учительница, а у самой руки от страха дрожат.
– Хватит «арапа заправлять», – говорю я совсем строго, даже грозно, – хотите, я вам сам все про вас расскажу? Вы, Анна Ильинична, жена политзэка, или же член семьи врага народа, изобличенного нашими доблестными органами. Вот от этих самых органов и улизнули вы в эту глухомань. Сейчас угадаю, кто вам тут прописочку оформил. Никак, председатель местный Гавриленок приютил?! Кто ж бывшего партизана проверять-то станет?! Не за красивые глаза, конечно, старикан старался. Вы ему, полагаю, любовью своей заплатили. Так?
– Так, прав ты, старший лейтенант Сорокин! – отвечает Анна, а у самой страх куда-то делся.
Глаза горят, волосы она распустила, скинула с себя меховую безрукавку и осталась в одном тонюсеньком платьице.
– Собой за свободу свою заплатила, – говорит она тихо, а глаза так и сверкают, – муж мой, полковник Юрасин, как и ты, тоже в армии служил, да под ложный навет угодил. Расстреляли его, а я сбежала. Гавриленок приютил, в городе на вокзале с ним познакомилась. Сказал, что учительница ему нужна в школу сельскую. Я и поехала, тут все лучше, чем в лагере. Одно плохо, мужика стоящего рядом нет! – говорит она, а сама платье с себя, вжик! И сбрасывает прочь.
Я молчу, смотрю на нее и чувствую, как шалеть начинаю. Я таких женщин не видал никогда. Фигурка, как на станке выточена. Ноги, руки, груди, попа, все идеальное, без единого изъяна. Тело ее горит! Как домна, жаром пышет, а волосы колышутся, будто ветром их раздувает. А какой ветер-то в избе? Но это я уже потом понял. А тогда подался вперед и говорю:
– Держите себя в рамках, гражданка Юрасина, – строго сказать хочу, а голос куда-то делся, шепот, и тот почти неслышен.
Но она меня все ж таки услышала.
– А, как мне держаться-то, товарищ Сорокин? – спрашивает, – говорю ж вам, у меня и мужика-то толком последнее время не было. Гавриленок не в счет, старик он. А местных, коих война забрала, кои по домам с женами сидят.
И сама прыг ко мне. Не заметил, как и в койке ее узкой оказались. Только койка эта узкой быть вдруг перестала. Широкая сделалась, будто Военно-Грузинская дорога. Катались мы по ней и миловались, и ласкала она меня, как никто в жизни никогда больше не ласкал. Встать бы мне да бежать в тот самый миг, да куда там…
Вместе огнем гореть стали мы с ней, любили друг друга, как заведенные, словно кто-то силы наши стократ увеличил. Не помню толком, что было, будто провалился я в какой-то омут. Помню, откинулись мы на подушки мягкие и заснули в объятьях друг друга. Я, значит, и гражданка Юрасина.
Только проснулся я один. От ломоты страшной в спине проснулся, будто кто-то меня пилой двуручной по этой самой спине распиливал. Открыл я глаза и очумел малость. Лежу я на жестком чурбаке в какой-то заваленной всяким хламом избе. Грязь кругом, паутина, лохань старая, пополам треснутая, возле заколоченного досками оконца валяется. Стол весь мхом порос. Веревка полуистлевшая откуда-то с потолка свисает. Одним словом, картина разительно отличается от той, что была дома у учительницы Анны Ильиничны. И сама гражданка Юрасина куда-то подевалась. И что-то подсказывает мне, что не в школу на занятия она пошла, ох, не в школу. Стал я вспоминать гражданку Юрасину и вдруг вспомнил, что на левом локте у нее родимое пятно, поросшее черным жестким волосом, было. Голову круглую с маленькими длинными рожками напоминало по форме это самое пятно. Единственный изъян я у нее отыскал все же, но она сразу заметила это, и, фьють, другим бочком ко мне перевернулась. Вот шельма!
Встал я с лежанки, на которой в забытьи валялся, и на улицу побрел. Еле дверь на крыльцо отворил. Дверь разбухла от сырости вся, да и крыльца у домишки этого нет, так, доски гнилые одни от крыльца остались. Выбрался я кое-как из дома этого и по улочке зашагал. Только замечаю, что домик этот в отдалении от деревни Граличи стоит. Ну, да ничего, добрался я все-таки до ближайшей избушки. Вижу, во дворе девчонка среднего школьного возраста козу доит.
– Здравствуй, девочка, – говорю ей, – а скажи, милая, кто у вас в школе учительствует? Не Анна Ильинична Юрасина часом ли?
– Нет у нас никакой Анны Ильиничны, и не было никогда, – отвечает мне смышленая девчонка, – у нас Павел Потапович Лихогляд учителем. Так–то вот.
Признаться, не сильно я удивился такому ответу. Подозревать начал я Анну Ильиничну. И понял, что не совсем она гражданка Юрасова, а даже, можно сказать, что и не гражданка она никакая вовсе, а обычная ведьма, коих повидал я в своей жизни не так уж и мало.
«Ну, погоди, сука, – думаю, – будь я не я, если тебя не достану!». А сам размышляю, зачем эта паскуда мне встретилась? Наверняка, какую-нибудь свою цель преследовала, отвлечь меня от чего-то важного хотела. Не скрою, удалась ей эта ее затея. Но, об этом ниже…
Пошел я к сельсовету, а председатель Гариленок и еще один незнакомый мне пожилой мужичонка в пиджачке сами мне навстречу бегут
– Вот вы где, товарищ старший лейтенант! – кричит Гавриленок, – мы с учителем нашим Лихолядом вас с самого раннего утра ищем. И товарищи военные по вашу душу прибыли. Идите с нами быстрее, они у опушки лесной стоят.
– Что стряслось? – говорю, а сам понимаю уже, что что-то нехорошее случилось.
– Тело Петра Будько в лесу обнаружили, – поясняет учитель Лихогляд, прибывший с председателем, – его наши школьники нашли. Они рано утром за дровами в лес поехали, а он лежит, бедолага, на полянке…
– Ясно, – прерываю я Лихогляда и бегу в указанном ими направлении.
Возле леса испуганные ребятишки, которые обнаружили тело Будько и несколько бойцов из подразделения, где служил лейтенант. Военных возглавляет высокий жилистый капитан с угрюмым землистого цвета лицом.
– Капитан Зарайцев, сослуживец Петра Будько, – как бы нехотя, представляется он.
– Старший лейтенант Сорокин, – козыряю я.
– Проследуем в лес, – кивает мне головой Зарайцев, – мы вдвоем пойдем. Вы здесь ждите! – приказывает он своим бойцам.
Те, вытянувшись в струнку, козыряют. Видно, что своего командира боятся они очень и очень сильно.
Вдвоем с Зарайцевым мы идем по высокой спутавшейся макушками лесной траве. Тропки нет, ясно, что здесь почти не ходят. Видны лишь свежие колеи от телеги, на которой ездили по утру за дровами.
– Местные здесь дрова еще полгода назад заготовляли, – поясняет мне Зарайцев, – с тех пор тут никого не было…
Я молчу, иду за высоким капитаном, еле поспевая за его семимильными шагами. Шли мы с ним час с четвертью (я по часам своим «Командирским» засек), и вдруг перед нами открылась полянка. Аккуратненькая такая полянка, почти идеально круглой формы. В сторонке под высокими елями поленницы стоят, а рядом с ними что-то такое, напоминающее ложе, собранное из лапника… Я ближе подошел и увидел тело человека в полевой офицерской форме. Лейтенант Будько лежал на спине, умытый и причесанный. Лицо его было спокойным и умиротворенным, а грудь была закрыта чистой тряпицей. Казалось, что лейтенант просто отдыхает, если б не его сложенные по обычаю на груди руки. В руках вместо свечки была вставлена тонкая струганная палочка со следами крови.
Я, помню, подошел к телу Будько и отодвинул в сторону закрывавшую грудь тряпицу. На теле офицера зияла страшная рана с рваными черными от крови краями.
– Кто его убил, и вообще что здесь происходит? – спрашивает меня Зарайцев.
– Пока не знаю, но обещаю разобраться и решительно положить всему этому конец, – отвечаю я.
Зарайцева, как ни странно, этот ответ удовлетворил. Он достал из кармана своей белой от частых стирок гимнастерки несколько тонких машинописных листков бумаги и передал их мне.
– Вот, возьмите, нашел у Петра в столе, – Зарайцев развел длинными, как жерди, руками, – я ведь, как вы сами понимаете, сапер, а Петр был при нашем отряде особистом. Многих его дел я не знал, так что…
– Документы Будько, те, что мне только что передали, вы прочли?
– Нет! Какое я право имел? Я вам еще раз говорю, я – сапер, разминированием занимаюсь…
– Я все понял, товарищ капитан, можете забирать бойцов и возвращаться к своим служебным обязанностям, дальше я сам разбираться буду. Ваша задача – никому не говорить о том, что найдено тело Будько, – говорю я.
– Есть, понял, – Зарайцев облегченно вздохнул и, повернувшись на каблуках, бросил последний взгляд на тело лейтенанта, – жуть какая-то, сам не видел бы всего этого, ни за что не поверил бы…
Он еще раз взглянул на рваную рану на груди сослуживца.
– Всякое повидал, повоевал, видел, как миной, или снарядом людей в клочья разносит, но чтоб такое…
Он выругался и зашагал обратно к остававшимся на опушке своим бойцам, а я, усевшись на поваленную бурей ель, принялся изучать материалы, найденные в столе Петра Будько.
Бумаги оказались ответами из архивов МГБ. На запрос лейтенанта сообщалось, что некий уроженец здешних мест Игнат Конько был призван незадолго до войны в Красную Армию. Служить ему выпало в родных местах, недалеко, так сказать, от дома. Однако сразу после начала войны Игнат из армии дезертировал, но к немцам не побежал. Сколотив себе банду из таких же дезертиров, что и он сам, Игнат укрылся в здешних лесах и принялся разбойничать. Убивал и грабил Конько не только местных селян, но и пришедших в эти места оккупантов. Несколько раз совершал он налеты на германские обозы, и всегда оставался не пойманным.
Немецкое командование, отчаявшись изловить Игната, даже назначило вознаграждение за его поимку, или сведения о его месте нахождения. Однако все было тщетно. Налеты продолжались, плюс ко всему, в здешних местах появился волк, который отличался не меньшими бесчинствами, что и его человеческий собрат. За голову «серого», как в германских документах именовали зверюгу-убийцу, тоже была назначена награда в рейхсмарках, но зверь был неуловим. Человеческие жертвы, как среди мирного населения, так и среди германских военных неуклонно росли. Сразу после войны подразделение СМЕРШа было направлено на поимку Конько, но тот, словно сквозь землю провалился. Разбой и убийства его банда больше не совершала, что могло означать лишь одно, мерзавец ушел вместе с отступающими немецкими войсками, или самостоятельно покинул пределы советского государства.
Я закончил чтение и аккуратно убрал листки в карман шинели. Что ж, похоже, настала пора нанести визит гражданке Ярославе Конько, тетке Чертычихе, которая, по всей видимости, приходится родственницей матерому убийце Игнату Конько. Интересно, от чего это Гавриленеок не рассказал мне о ее таком кровожадном родственнике?
Я выхожу на опушку леса и, делая изрядный крюк, пробираюсь к противоположной стороне Граличей. Здесь домишки стоят поубористее, и народу на улице больше. Первый, кого я встретил, был Павел Потапович Лихогляд. Учитель суетился возле большой ломовой телеги, проверяя, как закреплены на осях мощные с толстенными спицами колеса. Рядом на завалинке чинно восседал капитан Зарайцев и два его верных бойца.
– Далеко ли собрались? – обращаюсь я сразу ко всем присутствующим.
– За телом Будько, – поясняет капитан, – хочу в город его отвезти. Сделаем все тайно, никто не заметит. Я бойцов ночью отряжу, учитель, вон, телегу школьную предложил использовать.
– Отставить, Зарайцев, – говорю я, – обойдемся без самодеятельности, товарищ капитан. Тело пусть находится на месте вплоть до моих особых распоряжений…
– Вам виднее, если считаете, что погибшему советскому офицеру пристало мертвым в лесу гнить, что ж, пусть так и будет, – зло проговорил Зарайцев, презрительно глядя на меня.
Я молчал. Капитан укоризненно покачал головой, сделал знак своим солдатам, и они пошли прочь.
Лихогляд растерянно смотрел им в след, он тоже собрался уходить, но я потревожил покой сельского педагога.
– Пустите в дом? У меня, к вам несколько вопросов, уважаемый гражданин учитель, – начал я, – первый – что можете рассказать о Ярославе Конько? Другие задам позже, после того, как ответите на первый.
Вопрос ничуть не смутил Лихогляда, в отличие от председателя Гавриленка учитель обстоятельно изложил все, что знал о тетке Чертычихе. По его словам выходило, что Ярослава давно живет вдалеке от деревни в лесу, что отец ее был назначен сюда лесничим, а матерый преступник Игнат Конько приходится Ярославе сводным братом, прижитым папашей от какой-то залетной бабенки. Нужно сказать, что мать Ярославы местная крестьянка умерла родами, производя на свет дочь, а папа-лесник прибыл из дальних мест. Со здешними обитателями лесник не знался, и незадолго до войны сгинул в лесу.
Нужно ли говорить, что никакой Анны Ильиничны Юрасиной учитель Лихогляд никогда и в глаза не видал, и ничего не знал о существовании этой женщины?
Закончив свой рассказ, Лихогляд умолк и уставился на меня в ожидании следующего вопроса.
– А, скажите мне, товарищ учитель, нет ли у Чертычихи еще каких-нибудь родственников, кроме упыря Игната? – спрашиваю я.
– Вроде бы нет, – отвечает учитель, а сам начинает переминаться с ноги на ногу, будто стоит он не на родной земле, а на горячей сковородке.
Вспотел он и по сторонам поглядывает, будто опасается чего-то.
– Не бойтесь, уважаемый Павел Потапович, – ласково ободряю я учителя, – излагайте все, как есть. Меж нами разговор этот останется, слово чекиста. Опять же, вынужден предупредить вас, скроете что-нибудь, пожалеете. Наказание за сокрытие сведений строгим будет. Лагерь, как минимум! – говорю своим самым суровым голосом, который особенно хорошо действует на женщин и на людей пожилого возраста.
– Есть, вроде есть у нее кто-то,– шепчет учитель, – отлучается она порой. Я ее раз у детского дома в районном центре видал. Она к крыльцу шла и узелок несла. А я на телеге своей за учебниками школьными туда ездил. Так вот, она подвезти не просила, в тайне хотела свой поход сохранить…
– Все, что знали, рассказали? – строго спрашиваю я.
– Как на духу! – учитель прижал руки к груди, – все вам выложил. Можно мне теперь идти, товарищ офицер? Я ведь один живу, вдовствую вот уж пятнадцать лет. Мне еще по хозяйству успеть нужно…
– А не захаживали часом вы к тетке Чертычихе? По мужской части, я имею ввиду, – спрашиваю неожиданно даже для самого себя.
Не собирался я этот вопросец ему задавать. Интуиция моя сработала, и сработала, нужно сказать, действенно. Вопрос оказался нужным и своевременным, поплыл учитель, и рассказал, как сам, было дело, захаживал одно время к Чертычихе. Тайком ходил, по ночам. До сих пор те ночи ему памятны. Никогда ничего подобного не испытывал учитель, молодым себя чувствовал вдовец преклонного возраста. И дальше б ходил, да раз встретил он возле четычихиного дома председателя Гавриленка.
Сначала, обиду друг на друга старики таили, потом поговорили на чистоту и выяснили, что обоим им Чертычиха свои ласки дарила. Потом исчезла Ярослава куда-то. Рожала, видать. А ребенка в сиротский приют, стало быть, отдала.
– Видели ребенка-то? – спрашиваю.
– Д-да, девочка родилась, – запинаясь, отвечает учитель, – вроде на меня похожа, а Гавриленок говорит, что на него. Зачем в детдом отдала? – сокрушается Лихогляд, – почему сама воспитывать не стала? Ну, и мы б с Гавриленком помогали бы…
– Ладно, – говорю, – сейчас это дело уже прошлое. О настоящем думать нужно. Где дом Чертычихи?
– Зачем вам она? – встрепенулся учитель, – не ходите один по лесу. Волк ведь свирепствует. Хотите, я с вами пойду, или солдат возьмем для охраны?
Наказал я учителю дома оставаться и язык на замке держать, а сам двинулся в указанном направлении. Смеркалось уже. Но я тьмы не боялся, чувствовал, что правильным путем следую. Пока шел по деревне, заметил, что почти все ставни закрыты, лишь в некоторых избах горели подслеповатые керосиновые лампы. Жителей на улице не было. Граличи словно вымерли, будто, в ожидании новых напастей.
Однако лично я чувствовал себя прекрасно. Мысли, что крутились у меня в голове до этой самой минуты, вдруг упорядочились, и все встало на свои места. Так часто в нашем деле бывает. Отец называл этот миг «моментом прозрения», а я именую «часом Ч». Начиная с этого момента, пошел обратный отсчет времени, сколько «серому» жить осталось. В такие минуты бесогон особенно силен, и остановить его мало, кто сможет.
Нужно сказать, что связь между Игнатом Конько и серым хищником я уловил сразу. Оборотней мне и раньше «валить» приходилось. Дело это не слишком трудное, но здесь особо свирепый экземпляр попался. Бастарами этих зверюг наши кличут. Среди оборотней это наиболее опасный вид, питаются подобные особи лишь мясом человека. Особо почитаемое лакомство человеческое сердце, причем бастары в отличие от других своих сородичей существа мыслящие и мало зависящие от полнолуния и прочей ерунды. Эти твари особо уважают сердце того, кто за ними гонялся. Считается, что данное лакомство придает тварям силу и живучесть. Впрочем, вероятно, так оно и есть на самом деле. Бастары необычайно живучи, изворотливы и выносливы. Простой серебряной пулей их, конечно, не возьмешь. Тут нужна особая метода, подробно описанная одним карпатским воеводой по прозвищу Ян – Волкогон. Этот труд, датированный восемнадцатым веком, был настольной книгой у дореволюционных бесогонов, но после революции сей бесценный манускрипт сочли бреднями выжившего из ума старика и уничтожили книгу путем сожжения в буржуйке. Я по памяти восстановил многое из творений воеводы, теперь эти знания помогут мне убить этого «серого» мерзавца! Волчину нужно колоть, причем, обязательно в его поганое сердце. Специальный серебряный кинжал при мне, как, впрочем, и наган с полным барабаном серебряных патронов, от которых в данном конкретном случае пользы – чуть.
Тут для лиц непосвященных необходимо добавить, что данный вид оборотней готовит свою ритуальную трапезу загодя. Тело несчастного охотника кладут вылежаться, твари ожидают, пока его окончательно покинет душа. По понятиям бастаров она уходит из тела вместе с вытекающими из тела каплями крови. Чушь несусветная, но проклятые зверюги свято в это верят. И именно поэтому оборотень Игнат готовится прийти к телу Будько в самое ближайшее время. Не знаю, как Игнат стал оборотнем, предполагаю, что перенял эту особенность от своего папаши – лесника. Многие из племени оборотней по роду людской службы тесно связаны с лесом. Среди них немало лесорубов, охотников, лесников. Мне приходилось обезвреживать одного зловредного типа, который в своем человеческом обличии трудился в конторе по заготовке лесных лечебных трав. В передовиках ходил злодей, пока я его «из оборота не вывел».
К слову, насчет причастности к ведьмам сестренки Игната Ярославы Конько я уверен наверняка. Часто это отродье появляется на свет, забирая жизнь у тех, кто им ее дает. Мать Ярославы, умершая родами, лишнее подтвержденье моим наблюдениям. Хотя, как и во всяких правилах здесь есть исключения. Но в данном конкретном случае, мои умозаключения верны. Не будь, я потомственный бесогон Савва Сорокин. Именно Ярослава и есть пособница своего братца во всех его кровавых начинаниях. Скорее всего, именно Ярослава принимала меня в облике незабвенной гражданки Юрасиной. Первый раз ей повезло, укатала меня, но окончательный расчет произойдет именно сегодня. Так считал я, направляясь к дому тетки Чертычихи. Разве я мог знать тогда, что этот бой станет одним из самых трудных в моей богатой событиями жизни?
Однако я пришел. Вот она, избушка Ярославы, до нее несколько десятков метров. Хорошо видно, как она маячит в серых ранних сумерках. Хватит размышлять, пришло время действовать! Теперь нужно быть сверх осторожным
Я остановился и принялся наблюдать за лесным жилищем ведьмы. Построено оно было, видимо, еще ее папашей – лесничим. Место для добротного пятистенка было выбрано очень грамотно. В нескольких десятков метров бил чистейший ключ. Его неторопливое, размеренное журчание слышалось в затихающем шепоте леса особенно четко и явственно.
Огня в окнах не было. Держу пари, что ни керосина, ни лампы в хозяйстве Чартычихи отродясь не числилось. Ведьмы прекрасно видят в темноте, хотя при дневном свете порой бывают подслеповаты. Я прождал с полчаса, ловя каждый звук, доносившийся из дома, но там было тихо. Лишь тихонько мяукал кот, да пару раз что-то звякнуло в сенцах. Пса у Чартычихи не было, что косвенно подтвердило мою версию о принадлежности бандита Игната Конько к поганому племени оборотней. Собаки с серыми тварями не уживаются, это знает каждый бесогон.
Я подождал еще минут десять. Все было по-прежнему, лишь стало еще темнее. Весенний вечер вступал в свои права. Пора! Я шагнул вперед и двинулся к избе мягким пружинистым шагом. В рукаве шинели я сжимал узкий, остро отточенный серебряный кинжал. Вот и крыльцо, я вскочил на него и стукнул ногой в дверь.
– Открывай, это я, Игнат, – прохрипел я, заходясь в тяжелом надсадном кашле, правдоподобно имитировать который научился, сидя в лагерях.
Давно известно, что шепот и хрип звучат почти одинаково у большинства особей мужского пола. Попробуй, распознай, кто это говорит на самом деле. Не распознала и Ярослава.
