Море воспоминаний

скачать книгу бесплатно


Полная луна освещала океан, и длинная лунная дорожка мерцала от края горизонта до самого берега, где теплые волны облизывали их ступни.

– Смотри, сегодня на нем белый шелковый пояс, – указала Элла на дорожку. – Если бы нам удалось встать на него, мы смогли бы танцевать с океаном до скончания веков.

– Было бы неплохо, – пробормотал Кристоф, – но сейчас я бы предпочел потанцевать с тобой.

Он протянул ей руки, и она шагнула к нему, позволив своей атласной юбке волочиться по влажному песку и не заботясь о том, что ее подол наверняка будет испорчен морской водой. Они вальсировали в лунном свете под серенады, которые нашептывали им волны и пронзительный крик кроншнепа. Голова Эллы покоилась на плече Кристофа.

Когда они наконец остановились, он наклонился, поднял что-то с песка и протянул ей:

– Это тебе.

Луна осветила на его ладони тонко выгравированные линии белой раковины, две половинки которой все еще были скреплены вместе.

Они побрели обратно по пляжу вдоль дюн и сели на сухой песок. Кристоф снял куртку и накинул на плечи Эллы. Девушка прижалась к нему, и он обнял ее, прислонившись спиной к склону дюны. Его голос был мягким, приглушенным волнами, которые накатывали на песок.

– Кто ты, Элла-из-Эдинбурга? Почему ты заставляешь меня чувствовать себя иначе? Словно наконец я вижу проблеск во мраке и то, что мое призвание – быть кем-то бо?льшим, нежели заурядный клерк в банке. Ты заставляешь меня поверить, что я должен бороться изо всех сил за то, что я так страстно люблю.

Она кивнула и сильнее прижалась к нему:

– Я тоже чувствую что-то похожее. Это лето заставило меня проснуться и открыть глаза на все возможности, которые есть в этом мире. Дало понять, что я хочу прожить жизнь бо?льшую, чем та, которую я представляла себе до сих пор… до тех пор, пока я не приехала сюда… пока я не встретила тебя.

Ее глаза сияли в лунном свете, когда она подняла голову и они поцеловались. От мягкости его губ у нее закружилась голова, и ей вдруг показалось, что они взмывают над залитым лунным светом океаном, как морские птицы в невероятном полете. Морская трава зашуршала, когда ночной ветерок пробежал по ней, и Элла раскрыла ладонь, чтобы еще раз посмотреть на сувенир, который он ей дал. Кристоф осторожно дотронулся до раковины, развернув так, что стали видны гладкие внутренние поверхности двух половинок.

– Моя мать называет их «медальонами Нептуна». Видишь, это совсем как медальон, который ты носишь на шее. Жаль, что я не могу подарить тебе серебряный. Ты поместила бы в него наши портреты, и мы были бы вместе, даже когда врозь.

– «Медальон Нептуна», – задумчиво повторила Элла. – Мне это нравится. Я буду дорожить им, как если бы он был сделан из серебра.

Он накрутил прядь ее волос на свои пальцы и гладил их шелковистые кончики большим пальцем.

– Я только сейчас понял, кого ты мне напоминаешь! – внезапно воскликнул он. – С того самого момента, как я впервые увидел тебя на пристани, это постоянно беспокоило меня, что-то ускользающее, неуловимое, и я пытался найти это сходство в каждом наброске, который делал с тобой… Теперь я вспомнил. Картина Боттичелли «Рождение Венеры». Ты видела ее? Юная богиня, рожденная из морской пены, стоит на такой же раковине, как эта, и ее уносит ветром на берег волшебного острова. Точно так же, как тебя занесло сюда, на остров Ре, чтобы мы нашли друг друга. Ты – моя Венера, и однажды я напишу картину с тобой, подобно Боттичелли. Картину, которая заставит людей понять: единственное, что действительно имеет значение на небе и на земле, – это красота.

Она улыбнулась, запрокинула лицо и снова поцеловала его, соединив их сердца вместе так, что они стали двумя половинками прекрасного целого, как раковина, которую она сжимала в ладони.

2014, Эдинбург

Сегодня хороший день: без истерик и криков, без жутковатого ухода Финна из реального мира, который не имеет для него никакого смысла, который подчас заставляет его рвать на себе волосы и в панике царапать лицо, иногда до крови. Обычный, заурядный день для большинства других людей, но для нас дни, похожие на этот, настолько редки и далеки друг от друга, что становятся чем-то особенным.

Дэн нашел социальный проект, о котором он слышал от кого-то на огороде, куда иногда берет с собой Финна. Проект финансируется городским советом, базируется на клочке заброшенной земли в пригороде и предполагает строительство сада для детей с особенностями развития.

– Финн всегда гораздо спокойнее на улице, – с энтузиазмом рассказывает Дэн, пока мы сидим вечером за кухонным столом, ужиная спагетти болоньезе. – Когда мы возимся на огороде, это, похоже, успокаивает его, кажется ему деятельностью, которая имеет смысл. Возможно, земля дает ему силы так же, как растениям.

Уже поздно. Я перебираю еще несколько писем Эллы, а Дэн заканчивает вытирать сковородку и промакивает руки полотенцем, прежде чем повесить его на дверцу духовки.

Он сейчас подле кухонного шкафа, где рядом со связкой ключей и пачкой счетов стоит фотография в рамке: я со своей мамой и Финном, вскоре после его рождения. Мы с Дэном привезли его домой из больницы, и уже через несколько дней я была в полном отчаянии, пытаясь заставить его поесть и поспать.

Все выглядело так просто и логично в книжках для будущих мам, которые я купила и проштудировала. Так почему же у меня ничего не получалось? Почему мой маленький сын кричал от боли и ярости, когда я прижимала его к своей груди? Почему я не могла утешить его, успокоить своими объятиями, колыбельными, нежными похлопываниями по спинке и долгими часами хождения взад и вперед с ним на руках?

Мама приехала поездом сразу же, как только услышала в телефонной трубке рыдания и мое признание поражения в попытках кормить Финна грудью. И как обычно, ее невозмутимое присутствие успокоило: она готовила бутылочки с молоком и бережно помогала мне найти способы утихомирить моего малыша. Она вернула мне уверенность в себе, как делала всегда в моем детстве. Теперь, когда я сама стала матерью, с благодарностью вспоминаю, как она попеременно то уговаривала, то подбадривала меня во время школьных драм, больше напоминавших сцены из мыльных опер. И как она мягко, но твердо поддерживала меня во время неуклюжей, пугающей стадии переходного возраста или в пору экзаменов. На фотографии я держу на руках Финна, который, к счастью, спит. А моя мать сидит на подлокотнике дивана рядом со мной, обнимая меня за плечи. Я вымученно улыбаюсь, когда Дэн делает этот снимок. А вот моя мать, Рона, смотрит на дочь и внука с выражением беззаветной любви.

Мне трудно понять, как у мамы сочетаются эти две стороны характера: как может кто-то, столь теплый и любящий по отношению к другим, не пускать в свою жизнь собственную мать? Когда я смотрю на фотографию в рамке, я понимаю, что ей, наверное, было очень больно, раз она прибегла к такому радикальному способу защиты.

Дэн замечает мой взгляд и слегка поправляет фотографию. Я улыбаюсь ему, потирая затекшую шею и откладывая в сторону письма, которые только что читала. Бумага пожелтела от времени, но каракули Кристофа и французские завитушки Каролин все еще четко видны на ней после стольких лет, а слова их по-прежнему наполнены любовью к Элле.

Париж

1 сентября 1938 года

Дорогая Элла!

Это мой первый день в банке. Ощущение такое, будто меня посадили в тюрьму! Я пишу тебе, притворяясь, что делаю заметки о системах бухгалтерского учета, которые мы будем использовать для клиентов, потому что я скучаю по тебе больше, чем когда-либо, и это единственный способ остаться в здравом уме, чтобы иметь возможность вернуться завтра и сделать все это снова.

Мне невыносимо думать, что это может быть пожизненное заключение. Но сама мысль о тебе заставляет меня верить, что все возможно: настанет день, когда мы снова будем вместе, где-то, как-то, но я НАЙДУ способ зарабатывать на жизнь своим искусством. Осознание того, что ты понимаешь, что ты веришь в меня, дает мне силы.

Мысленно я нахожусь на «Бижу», плыву далеко за мысом, к тому месту, где океан цвета твоих глаз. Мои воспоминания о прошедшем лете помогут мне пережить унылые будни, проведенные взаперти в этом скучном офисе, пока я снова не увижу тебя. Усердно трудись в Эдинбурге, а я буду усердно трудиться в Париже, понимая, что там, за пределами ограничивающих нас стен, ждет другая жизнь. Эти стены никогда не смогут заточить наши сердца, и мое бьется немного быстрее, когда я вспоминаю ту ночь в дюнах и думаю, как чудесно будет снова поцеловать тебя.

Извините за кляксы – месье Арно, мой тюремщик, пришел узнать, не требуется ли мне еще какая-нибудь консультация по поводу методов и инструментов ведения бухгалтерского учета, дал мне копию банковского регламента на случай, если я захочу сегодня вечером почитать его дома, так что мне пришлось спрятать это письмо под гроссбухом немедленно! Я улыбнулся и кивнул, хотя очень хотелось сказать ему, что у меня нет ни малейшего желания проделывать все это, так как сегодня вечером я буду работать над рисунком прекрасной девушки, которую встретил этим летом на острове Ре и которая полностью завладела моим сердцем. Сейчас нас отпустили, вернее выпустили за хорошее поведение, так что я поспешу на почту, чтобы отправить тебе это письмо.

С любовью,

    Кристоф

Чуть позже, когда мы с Дэном поднимаемся на второй этаж, я останавливаюсь у двери спальни Финна. Письмо Кристофа, наполненное мечтами о другой жизни, напомнило мне, в какой ловушке мы сейчас находимся. Сможем ли мы переехать за город? Будет ли там легче? Город – это место, где работает Дэн, или, по крайней мере, будет, когда снова найдет работу, а в данный момент мой оклад преподавателя – это единственный способ оплачивать счета. И здесь Финну созданы все условия, нам удалось определить его в спецшколу, где он, кажется, лучше справляется. Мы сейчас на плаву. Пока переезд – это только планы, и над ними стоит еще подумать. Поменяв что-то серьезно, мы рискуем пойти ко дну.

Итак, в данный момент я сделаю вид, что согласна на участок и проект озеленения пустыря и буду счастлива тем, что сегодня был хороший день и Финн спокойно спит в своей кровати.

Свет, проникающий в темноту, отодвигает кошмары. Во сне кулачки Финна, обычно сжатые от страха перед непостижимым миром, разжимаются. Его ногти ободраны, обкусаны, в них въелась земля от работы в саду, и ванна не смогла смыть ее, а почистить щеточкой для ногтей Финн не дал. Но сейчас он спит, и его обычные подергивания утихли. Свет играет на его щеках, выхватывая слабый румянец – результат пребывания на свежем воздухе, и затеняет синяки под глазами, похожие на полумесяцы. Я крадусь на цыпочках по ковру с изображением улыбающихся слоников и наклоняюсь, чтобы поцеловать его в лоб, осторожно, нежно, легко, как летний ветерок, чтобы ни в коем случае не разбудить. Я очень дорожу этим редким шансом выразить свою любовь к нему – тем, что невозможно сделать, когда он просыпается.

Дэн, наблюдающий из дверного проема, берет мою руку, и его сильные пальцы, мозолистые от копания на огороде, сжимают мою ладонь на мимолетное, драгоценное мгновение, прежде чем он снова отпускает ее и уходит по коридору. Да, сегодня был хороший день, и мы будем довольствоваться этим.

улица Аркад, 3

Париж

20 сентября 1938 г.

Дорогая Элла!

Мы все ужасно по тебе скучаем! Приятно было слышать, что твое путешествие домой прошло гладко. К этому времени ты, должно быть, уже закончила курсы секретарей, так что мы с нетерпением ждем от тебя в будущем очень аккуратных, мастерски отпечатанных писем. Я надеюсь, все твои сокурсники дружелюбны (но не настолько, чтобы ты забыла своих друзей в Париже и свое обещание приехать к нам в следующем году).

Я обожаю работать в Лувре. За исключением директора галереи, который строг, неприветлив и жутко нервирует, когда находится рядом и наблюдает за каждым моим движением, персонал очень дружелюбный, и я многому учусь. Они, конечно, еще не доверили мне ни одной настоящей картины, но мне позволено передавать лезвия и кисти во время сложных реставрационных проектов (есть такие деликатные операции! это почти что быть хирургом!) и приводить в порядок студию. Я не могу дождаться, чтобы показать тебе, когда ты будешь здесь, что происходит за кулисами.

Отправляю фотографию, которую сделал Papa, как и обещала. Кристоф стащил одну из твоих фотографий в бальном платье, и я знаю, что он держит ее под подушкой! Он скучает по тебе больше всех. Может быть, он пишет тебе об этом в длинных письмах, мне он их не показывает, или он типичный мальчишка, который считает невозможным говорить действительно важные вещи! Только не проболтайся ему, что я об этом рассказала: он и так слишком щепетилен насчет Эллы-из-Эдинбурга.

Je t’embrasse[44 - Je t’embrasse (фр.) – целую тебя.], моя дорогая подруга!

    Bisous[45 - Bisous (фр.) – поцелуи.], Каролин xx[46 - хх – символ, обозначающий поцелуи и объятия.]

* * *

улица Аркад, 3

Париж

1 января 1939

Дорогая Элла!

Bonne annеe![47 - Bonne annеe! (фр.) – С Новым годом!] Будем надеяться, что 1939 год принесет мир и процветание для всех, хотя Париж все еще наводнен беженцами с востока, которые встревожены тем, что Германия снова (мутит воду, или лезет в бутылку, или создает всем большие проблемы) слишком много возомнила о себе. Но ведь никто не хочет еще одной войны, и здравый смысл должен победить прежде, чем случится что-то страшное! Кристоф настроен более пессимистично и в последнее время постоянно находится в плохом настроении, так как ненавидит свою работу в банке и скучает по девушке, которую любит.

Но по крайней мере, теперь, когда ты подтвердила свой визит в августе, есть то, чего мы все с нетерпением ждем. И особенно я – по трем причинам. Причина номер один: я увижу мою дорогую подругу и покажу ей Париж. Причина номер два: мы снова поедем на остров Ре. Причина номер три: мой бедный братец перестанет хандрить, слоняясь по дому, как влюбленный щенок, и наконец воспрянет духом. Maman и Papa передают тебе заверения в своей любви, как и я. (Я бы передала тебе и любовь Кристофа, но знаю, что он сам это делает – и вообще, я не думаю, что смогу найти достаточно большой конверт, чтобы вместить ее).

Твоя подруга,

    Каролин xx

* * *

Париж

5 июля 1939 г.

Ma Ch?re[48 - Ma Ch?re (фр.) – Моя дорогая.] Элла!

Я посылаю тебе эту открытку с изображением Моны Лизы, чтобы возбудить твой аппетит к посещению Парижа, и мне не терпится познакомить тебя с ней, самой знаменитой жительницей Лувра, с ее загадочной улыбкой… Теперь мне разрешено работать над настоящими картинами (пока, конечно, ничего столь значительного), и когда ты приедешь, я покажу тебе «моего» херувима в нижнем углу картины работы неизвестного художника эпохи Возрождения: свершилось наконец-то!

До встречи (как я счастлива писать эти строки!)

    Каролин хх

1939, Paris

Элла чувствовала себя вполне опытной путешественницей, когда сошла с поезда на платформу со своим кремовым кожаным чемоданом. Она вглядывалась в лица людей, толпящихся вокруг, нетерпеливо выискивая Кристофа и Каролин, которые обещали встретить ее.

Носильщик принес остальной багаж и поставил его рядом с ней. Ранний августовский воздух был горячим и застоявшимся. Она вдыхала аромат Парижа – аромат, совершенно не похожий на эдинбургский или лондонский, состоящий из кофе и сигаретного дыма, смешанного с нотками французских духов и острым запахом сточных труб. Она сбросила кардиган, в котором садилась на поезд в Эдинбурге, и сунула его в чемодан.

Шли секунды, каждая из которых казалась невыносимо долгой, пока она стояла, застыв среди толпы, стараясь не прислушиваться к дребезжащему голосу сомнения внутри, который бормотал: «А что, если он не придет? А что, если он влюбился в кого-то другого? А что, если это всего лишь волшебство острова заставило его чувствовать так, и все будет по-другому в ясном свете парижского летнего дня?»

А потом она увидела его, продирающегося к ней через толпу по платформе, будто решительно плывущего против течения туда, где она стояла. Элла бросилась к нему, позволив потоку пассажиров увлечь себя, и обвила руками его шею. Все сомнения исчезли, растворившись, как морской туман в солнечном тепле, когда он поцеловал ее. Месяцы разлуки прошли, и воспоминания об их последней ночи на острове Ре нахлынули снова, когда Элла зарылась пальцами в его волосы и почувствовала жар его губ на своих. В этот миг она в полной мере осознала, что пространство и время никогда не смогут разлучить их: будь то на продуваемом всеми ветрами пляже, или на городской улице, или на жаркой и грязной платформе вокзала, заполненной недоброжелательной толпой. Везде они принадлежали друг другу, две половинки совершенного целого. Она улыбнулась ему и увидела в его глазах ту же абсолютную уверенность.

– А где же Каролин? – спросила девушка, когда он одной рукой взял ее багаж, а другой обнял за талию и притянул ее ближе к себе. Так они медленно пошли к выходу – две одинокие фигуры, задержавшиеся на платформе.

– Она ждет нас в salon de thе[49 - salon de thе (фр.) – кафе-кондитерская, чайная.] через дорогу. Решила позволить мне встретиться с тобой наедине, если я пообещаю привести тебя прямо туда, – усмехнулся он. – Она сказала, что первые пять минут твоего общества всецело мои, но потом мне придется делить тебя с ней до конца твоего пребывания у нас.

Они пересекли оживленную улицу и направились к чайной напротив. Элла толкнула дверь и мгновенно оказалась в сладком плену восхитительного сахарно-миндального запаха свежего печенья макарон[50 - Мака?рон – Macarons (фр.) – французское кондитерское изделие из яичных белков, сахара и молотого миндаля.] и Каролин, которая бросилась обнимать свою долгожданную подругу. Смеясь и болтая, задыхаясь от радости и необходимости немедленно узнать обо всем на свете (несмотря на регулярный обмен тем, что отец Эллы называл «ежедневными депешами из-за Ла-Манша»), они заказали свежий чай и тарелку пирожных. Элла сидела абсолютно счастливая между любимыми друзьями. Каролин налила золотистый дарджилингский чай в фарфоровую чашку и передала ее Элле.

– Вот, возьми эклер. Они здесь очень популярны. А теперь расскажи, ты сдала выпускные экзамены? Ты теперь профессиональный секретарь?

Элла кивнула, погружая в заварное тесто вилочку для пирожных.

– М-мм, ты права. Они очень вкусные. Да, я сдала экзамен. И скорость набора текста у меня лучшая в классе. Правда, моя стенография оставляет желать лучшего, но я много занималась, чтобы разобраться в ней. Я уже сказала маме, что осенью, по возвращении из Франции, займусь поиском работы. Но я планирую навести кое-какие справки здесь, чтобы узнать, не отыщется ли чего-нибудь подходящего. В британском посольстве наверняка что-то есть. Мои родители не хотят, чтобы я уезжала из Морнингсайда дальше Нового города, поэтому я решила сначала выяснить, какие варианты могут найтись для меня в Париже, прежде чем сообщить им новость о том, что хочу переехать сюда на некоторое время. Они и так уже достаточно обеспокоены всем, что происходит сейчас в Европе. Отец говорит, что Германия заставляет его нервничать, несмотря на то что и Англия, и Франция одобрили вторжение в Чехословакию.

– Мы понимаем их беспокойство, – Каролин сделала глоток чая и осторожно поставила чашку на блюдце, – но мы будем поддерживать тебя здесь. И ты можешь оставаться с нами столько, сколько захочешь. Maman и Papa будут очень рады видеть тебя.

– Расскажи мне о Лувре, – попросила Элла Каролин, и ее глаза засветились при мысли о предстоящем посещении музея со всеми его сокровищами. Кристоф нашел под столом ее руку и крепко сжал.

– Я сгораю от нетерпения показать тебе все, – ответила Каролин. – Сами по себе галереи завораживают, но еще интереснее наблюдать за тем, что происходит в кулуарах. Ну, во всяком случае, я так думаю.

– А над чем вы сейчас работаете?

Небольшая реставрация «Итальянской Мадонны» неизвестного художника эпохи Возрождения. Поначалу мы были взбудоражены, так как думали, что это Фра Анджелико[51 - Фра Беато Андже?лико (итал. Fra Beato Angelico, букв. «Брат Блаженный Ангельский») – святой католической церкви, итальянский художник эпохи Раннего Возрождения, доминиканский монах. Причислен к лику блаженных католической церковью в 1983 году.], но оказалось, что просто его школа. Все равно очень красиво.

– А как в банке? – Элла повернулась к Кристофу, продолжая сжимать его руку под дамасской скатертью. – Месье Дюпон уже простил тебя за пролитый на бухгалтерскую книгу кофе?

Он вздохнул и отправил в рот еще один кусочек шоколада со сливками.

– Нет, он не из тех, кто умеет прощать. Куда хуже, конечно, что он рассказал об инциденте Papa, и я выслушал еще одну лекцию о своей неаккуратности и отсутствии должного усердия. А как мне заниматься тем, что ненавижу, тем, из-за чего терплю обиды и оскорбления, тем, что отрывает меня от живописи? Как я тебе завидую, Каролин.