Иван Грозный

Колонизация следовала шаг за шагом за успехами этой политики, а иногда даже опережала ее. От берегов Дона и Терека, где она уже стала на прочную почву, она распространялась до Крыма, до ворот Азова, постепенно расширяя владения так называемой казатчины, образовавшейся из вечно подвижных слоев неустоявшегося еще населения. Казаки представляли неоценимую силу для осуществления правительственной программы, ставившей своей задачей расширение государственной территории. Но сила эта была и опасной.

VI. Казаки

Власть метрополии над этим непостоянным и буйным элементом долгое время была чисто номинальной. Только в 1570 г. один из наместников Грозного Новосильцев сумел придать казакам на берегах Дона более определенную организацию. Современное Донское войско праздновало свой трехсотлетний юбилей в 1870 г. Однако в 1577 году Иван должен был отправить целую армии под начальством Мурашкина, чтобы прекратить разбои и насилия этих непокорных подданных. И тогда, полагают, будущей завоеватель Сибири Ермак и его товарищи, спасаясь от заслуженного наказания, отправились искать убежища у Строгановых, колонизаторов другого типа. Их беспредельные владения простирались вплоть до Азии.

Так было подготовлено новое и еще более знаменитое завоевание. Но, предоставляя пока идти своим чередом жизни и самовольным предприятиям казаков, Москва должна была начать борьбу с последним остатком татарского величия. Не имея возможности подчинить своей власти тысячи вооруженных Ермаков, обитавших в области, сопредельной с Крымом, Иван должен был начать борьбу, которая закончилась только при Екатерине II.

В 1555 г. было отправлено туда в поход 13 000 человек под начальством Шереметьева. Это была прелюдия экспедиций Голицына и Миниха. Как и всегда в подобных случаях, более подвижной и отважный – хан. Он отступил перед силой царя, но все-таки нанес серьезный ущерб его полководцу. В следующем году отряд казаков под предводительством дьяка Ржевского произвел рекогносцировку до самого Очакова, вызвав большое возбуждение и подъем воинственного духа в приднепровской Малороссии. После этого один из подданных польского короля князь Дмитрий Вишневецкий занял и укрепил один из островов на Днепре – Хортицу и бросил вызов соседнему ханству, заключив союз с царем. В 1557 г. он был прогнан с Хортицы, но в следующем году отплатил за это под стенами Азова, когда начальник московского войска Дашил Адашев достиг устья Днепра, захватил два турецких корабля и, высадившись в Крыму, навел ужас на его обитателей.

Казалось, наступил момент покончить борьбу с Крымом, и окружавшие Ивана склоняли его решиться на это. Но молодой государь изменил свои стремления. Его предприимчивый дух переносился с Востока на Запад, куда его манили более соблазнительные перспективы. Его занимали дела Ливонии. Они долгие годы поглощали его деятельность. Это было уже начало истории Петра Великого.

VII. Крым и Ливония

Вести два предприятия одновременно было невозможно. Как бы ни была справедлива та критика, которой Грозный подвергался тогда и впоследствии, он остановился на правильном решении. Идти на Крым было не то, что идти на Казань или Астрахань. С берегов Москвы до берегов Волги переправа войска и провианта совершалась по сети речных путей, пересекавших относительно заселенные места. Дорога в Крым уже от Тулы и Пронска шла через пустынные места, где нельзя было ни встретить пристанища, ни найти средств пропитания. Здесь до восемнадцатого столетия разбивались усилия лучших русских полководцев. Кроме того, нужно было считаться еще с тем, что из-за Крыма пришлось бы столкнуться с Турцией XVI века, с Турцией Солимана Великого!

С другой стороны, выбор Ивана не был вполне свободным. С 1554 г. он вел войну со шведами из-за этой самой Ливонии. Из-за нее же шли постоянные войны с Польшей. Прерывались они только непрочными перемириями. Разрешение этих двух проблем подсказывалось необходимостью. Как ни был беспокоен Крым, но с ним можно было еще обождать. В Ливонии же ни поляки, ни шведы не ждали. Они не могли отложить до другого момента вмешательство в дела Ливоши, чтобы не дать Москве утвердиться на берегах Балтийского моря. Старая колония тевтонских рыцарей приходила в то состояние, какое пережила в последствии Польша, она возбуждала алчность соседей: дом горел, он должен был достаться тому, кто первый придет тушить его. Отказаться от участия в этом Иван и не думал. Даже Казань была покорена им при содействии Запада, при помощи инженеров и мастеров, которые набирались в Германии, Венгрии и Италии. Но если Италия, а отчасти и Германия склонны были помочь, другие европейские государства и особенно ближайшие относились недоверчиво и враждебно: задерживали, препятствовали покупке более совершенных военных материалов и старались сохранить между собой и весьма предприимчивым соседом вековую стену обособленности. Ливония была тем окном, которое впоследствии прорубил сильными ударами своего топора Петр Великий. Случай представлялся сделать это теперь и без больших усилий. Отказываться было бы безумием.

Но разве Иван не мог воспользоваться для той же цели принадлежавшей уже ему частью Финского залива от устья Сестры до впадения в него Наровы? Возражение это делалось, но оно не убедительно. Иван не имел намерения основывать Петербург. Даже если бы он обладал гением Петра Великого, он, вероятно, не нашел бы возможным возложить на своих подданных гигантское и парадоксальное бремя подобного сооружения. Чтобы осуществить это дело спорной ценности, нужна была полуторавековая борьба, обеспечивавшая победу абсолютной власти и давшая Петру орудия, которыми не обладал Иван IV. Сам Петр не удовольствовался этим портом в болотистой, негостеприимной местности. Чтобы найти лучшее место Ивану, казалось, нужно было только протянуть руку.

И в самом деле, если его предприятие и не удалось, то только лишь потому, что он натолкнулся на непредвиденное препятствие. Это препятствие создала фантастическая карьера Батория, настоящего короля в государстве, где короли давно уже были только для смеха. Этот венгерский рыцарь укротил польского коня и стремительно бросился на нем, чтобы преградить дорогу московскому всаднику. Скачка продолжалась всего лишь 10 лет, но этого достаточно было, чтобы изменить взаимное положение и шансы на успех, чтобы заменить Польшу Ягеллононов, которую Москва знала, другой Польшей, сил которой она не подозревала и не могла угадать. Триумф, который, казалось, покоритель Казани и Астрахани уже одерживает, обратился в его поражение.

Он начинал это предприятие с блеском славы и популярности, который превзошел затем только один из его преемников. Но победы и реформы Петра Великого, как менее понятные, должны были получить и меньшую оценку. Победитель ислама, законодатель, усердно пекущийся об интересах низших слоев населения, грозный судья только для «великих», Иван вызывал удивление даже у иностранцев. По мнению Дженкинса, высказанному в 1557 г., ни один из христианских государей не был так страшен для подданных, как Иван, и в то же время так ими любим.

Говоря с похвалой о правосудии, совершаемом этим несравненным государем при помощи простых и мудрых законов, о его приветливости, гуманности, разнообразии его познаний, о блеске двора, о могуществе армии, венецианский посол Фоскарини отводит одно из первых мест среди властителей того времени будущему противнику Батория. С чувством удовольствия перечисляет он его военных людей, обмундированных по-французски, пушкарей, обученных своему делу по-итальянски, пищальников и утверждает, что ни одно европейское государство не обладает такой страшной военной силой. Ослепленный призраком победы, он уже видит две армии в 100 000 каждая, готовых двинуться по знаку великого царя. «Все это почти невероятно, – прибавляет он, – но это совершенно верно».

Действительность, которую я пытался выше прояснить, не обеспечивала в данный момент Ивану перевеса над соседями – поляками и шведами. Он имел многочисленную армию, полную казну, преимущество сильно укрепленной власти и уверенность в себе, что обеспечивает успех. Но его могущество, слава, популярность, все это низвергнулось в бездну, опасность которой никто не предвидел и никто не мог измерить ее глубину.

Глава четвертая

Завоевание Ливонии

Исторические прецеденты. Ливония в XVI веке. Московское завоевание. Вмешательство Европы.

I. Исторические прецеденты

Борьба из-за обладания Балтийским морем в XVI в. была спором между наследниками. Наследство это осталось от Ганзы, великой политической и торговой конфедерации, разоренной открытием Нового Света и безоружной перед алчностью соседей. Столкновение имело грозный характер благодаря тому, что притязание предъявили такие державы, как Швеция, Дания, Россия и Польша. На карту ставились торговые, промышленные, культурные и религиозные интересы. До 1540 г. Москва играла подчиненную роль, выступая только помощницей двух скандинавских держав. Но в это время общий враг – ганзейцы – были почти побеждены, и недавние союзники начали неизбежную борьбу из-за дележа добычи.

Исторические основания московских домогательств были самыми древними. В летописи Нестора можно найти указание на то, что Ливония и Эстляндия составляли часть древней Руси. Перечисляя народы, подчиненные власти варяжских князей, летописец говорит о ливах и чуди, обитавших на побережье Балтийского моря. Указания эти, впрочем, весьма проблематичны. Первая достоверная попытка русских утвердиться в Ливонии относится к 1030 г., когда Ярослав Мудрый основал в стране Чуди Юрьев. Но скоро здесь пришлось столкнуться с соседями – семигалами, и владение стало непрочным, а в следующем столетии с появлением немцев возникло более опасное соперничество.

История немецкой колонизации в Ливонии связана с основанием Любека Генрихом Львом в 1158 г. Купцы нового города в поисках пути в скандинавские земли и на далекий восток стали Колумбами этой второй Америки. Тогда и возникло соперничество между немцами, русскими и скандинавами из-за обладания устьями Двины, связанной уже с речной сетью Руси и даже с бассейном Днепра. Ключ находился в Ливонии, и отсюда началась немецкая колонизация при помощи тевтонских миссионеров. Во второй половине XII в. августинский монах Мейнгард построил около города Юкскюль церковь, где появилась резиденция епископства и новый военный центр. Преемник Мейнгарда, епископ Бертольд цистерцианец, был прелатом в духе Барбароссы: опоясанный мечом, он больше служил ему, чем кресту. В 1198 г., получив папскую буллу на крестовый поход, он появился в устье Двины во главе флота и армии. После целого ряда успехов и неудач, окончательную победу одержал только третий епископ, Альберт, происходивший из одной знатной бременской фамилии. Он основал Ригу и орден меченосцев. Организованные по образцу тамплиеров, меченосцы были в меньшей непосредственной зависимости от папы. Со своим гроссмейстером, жившим в Риге, капитулом, состоявшим из 5 главных начальников, и со всеми своими рыцарями, одинаково подчиненными власти епископа, новое братство образовало весьма централизованную организацию. Однако светский и монашеский элементы недолго жили в согласии; в завязавшейся скоро борьбе орден развил материальную и политическую стороны своей организации в ущерб своему духовному назначению. Это принесло ему гибель при встрече с другими соперниками.

Рядом с этими рыцарями в белых плащах с красным крестом в соседней Пруссии появились черные кресты рыцарей Германа Зальца. Это была ветвь ордена госпиталя святой Марии в Иерусалиме, преобразованных в 1191 г. папой в орден госпитальеров и обращенных в 1198 г. германскими князьями в духовно-рыцарский орден. В 1225 г. герцог Мазовецкий и Куявецкий Конрад призвал этот орден себе на помощь, чтобы обратить в христианство язычников пруссов, и наделил его славянской землей. В следующем столетии святая Бригитта открыла злодеяния этих лжеапостолов, «сражающихся только для того, чтобы питать свою гордость и дать простор своим страстям». Гордость и алчность делали тесной для них их область, и соседняя Ливония казалась им желанной добычей. В 1236 г. неожиданный случай создал для осуществления их намерений благоприятные условия. Меченосцы были почти совершенно уничтожены в битве с ливонцами. Желанное для обоих орденов слияние было решено в Риме, и красные кресты исчезли.

Но и при этой новой комбинации все-таки пришлось поделиться с соседями. В 1238 г. Дания получила Ревель, Гаррьен и Вирланд. В 1242 г. после кровопролитного столкновения на Чудском озере с войсками Александра Невского черные кресты, распространившиеся уже вдоль Финского побережья, должны были отступить и оставить свои недавние приобретения. В конце XIII века орден должен был считаться с другим враждебным элементом: развившаяся к этому времени буржуазия выступила против рыцарей в защиту епископов. Но она была побеждена, и в половине XIV в. рыцари торжествовали еще более славную победу: под их исключительной властью объединились Ливония, Курляндия и Эстония. Дания сохранила права на свои старые приобретения только номинально и заставила признать их позже.

Однако торжество продолжалось недолго. В следующем веке на сцену выступила Польша. 1 сентября 1435 г. войска ордена и русско-литовские отряды Свидригайла нанесли друг другу полное поражение. Эта братоубийственная борьба была искусно вызвана Польшей. В то же время прусские черные кресты подверглись большой опасности 15 июля 1410 г. в достопамятной битве была утолена двухсотлетняя вражда, чтобы, возродившись потом, вечно существовать в другой форме. На этот раз более правильно разделенный германский мир и славянский выставили один перед другим лучших своих воинов. Это был великий день Грюнвальдского боя, когда цвет тевтонского рыцарства пал под напором польско-литовской армии Ягелло и Витольда. Могущество ордена рассыпалось в прах на кровавом поле этой эпической битвы.

Польша подвергала большому риску свою судьбу. Орден был готов заключить союз против нее даже со славянами, хотя от нее получил все, чем обладал. Он обращался с ней, как с наследственным врагом и не останавливался ни перед какими средствами, чтобы погубить ее. Еще в предыдущем веке он уже работал над тем, чтобы склонить Швецию, Венгрию и Австрию принять план раздела Польши – первый план этого рода. Орден всеми силами старался воспрепятствовать слиянию Польши с Литвой и усвоил политику, которой потом держалась светская Пруссия. Он находил средство отплатить своему благодетелю союзом с Москвой.

Грюнвальдская битва на некоторое время ликвидировала эти счеты. Принужденные в следующем году в Торне принять условия мира, по которому сокращались их прусские владения, рыцари почувствовали, что им и в Ливонии угрожает то же самое польско-литовское соглашение, которое они пытались разрушить, а союз с Москвой был лишь мечтой отдаленного будущего. А теперь нужно было оказать сопротивление усилению московского влияния в Ливонии. В 1483 г. было заключено перемирие между воюющими, но прежде чем истек срок его, русские начали строить у устья Наровы, на восточном берегу, Ивангород, свою Нарву, угрожающую тевтонской, расположенной на другой стороне.

В то же время орден переживал состояние разложения в своей внутренней организации, чему оказала большое содействие реформация, особенно после перехода на ее сторону Альберта Бранденбургского, бывшего гроссмейстером с 1510 г. В 1525 г., когда после одной неудачной войны Альберт признал над своим секуляризованным государством сюзеренитет Польши, Ливония на Вольмарском ландтаге обнаружила подобное же намерение. Но у главы ливонских рыцарей Вальтера Плеттенберга не хватило на это решимости. В то же время протестантство распространялось из городов с неудержимой силой, потрясая устои братства, проникая даже до епископских дворов и оставляя в стране только внешность католических установлений. Страна впала в анархию. Катастрофа была неизбежна. В 1554 г. преемник Плеттенберга Фюрстенберг заключил союз с Москвой. Но в 1557 г., несмотря на обнаруживаемое им презрение к Польше, он должен был явиться в Позвол к королю Сигизмунду-Августу и заключить с ним оборонительный и наступательный союз против Москвы. Тогда стало ясно, что Ливония сделается ареной, на которой соседи будут оспаривать друг у друга свои интересы. Ей уже больше нечего было спасать, даже чести.

II. Ливония XVI века

В немецкой литературе и в народной поэзии того времени подготовлявшееся московское нашествие изображалось как Божие наказание. Страна в то время представляла действительно печальную картину. Орден приходил в полное разорение. Воинственный дух древних рыцарей исчез; его не заменили гражданские доблести. Обязательное безбрачие выродилось в разнузданный разврат. Женщины дурного поведения массами селились у замков; постоянные оргии и выставлявшаяся рыцарями на показ роскошь повергали народ в ужасную нищету. В своей «Космографии», опубликованной в 1550 г., Себастьян Мюнстер из этих пиров и вызываемой ими нищеты создал мрачную, отталкивающую картину. Тильман Бракель Анверский, проповедник того времени, изобразил нравы высшего духовенства, окруженного наложницами и незаконными детьми.

Распущенность тогда была общим явлением во всей Европе. Но одной этой черты недостаточно для объяснения разложения всех местных установлений. Ему способствовали и другие причины. С XII в. Ливония представляла парадоксальное зрелище немецкой колонии, имеющей цель, по примеру греческих колоний на берегах Малой Азии и Сицилии, образование независимого государства без национальной основы. Местное население финского и литовского племени, подчиняясь иноземным господам, наложившим на него тяжелое ярмо, не имело с ними ничего общего – ни языка, ни нравов, ни религии. Обращенное насильно в католичество и принуждаемое затем к переходу в протестантство, оно оставалось индифферентным или враждебным. Здесь отсутствовали устои, опирающиеся на народные массы, и не было связи с метрополией – источником направляющей власти. Император сохранял только номинальную власть над орденом, как и папа над церковью. Централизация и единство отсутствовали. Шла постоянная борьба между светской и духовной властью за владения, границы которых были не определены и постоянно изменялись. Города обнаруживали общее стремление сбросить с себя власть этих соперничавших между собою сил. Везде антагонизм.

Против угрозы нашествия четырех государств – Польши, России, Швеции, Дании – у Ливонии не было никаких собственных средств. Как военная организация, Орден потерял всякое значение, а чтобы набрать армию со стороны, недоставало денег, да их и не могло быть там, где не было желания их платить. Не на что было надеяться и извне. Рассчитывали в момент опасности объявить себя частью Германии, но уже в течение двух веков Ливония из-за высокомерного партикуляризма требовала от Германии признания своих прав и вольностей.

Польша предлагала и даже навязывала свою поддержку. Но происходившие в ней неурядицы и заботы об объединении с Литвой скорее вызывали страх, как перед враждебной силой, чем надежду на безопасность, как союзницы. В 1554 г. Густав I шведский хотел воспользоваться затруднительным положением Ивана во время восточных военных предприятий. Но союз, к которому он склонял Ливонию, Польшу и Литву, не осуществился, он остался один в борьбе с Москвой и должен был в 1557 г. согласиться на сорокалетнее перемирие. Таким образом несчастная Ливония осталась одна лицом к лицу с этим четвертым хищником, у которого не было недостатка ни в побуждениях, ни в предлогах к нападению.

Мотивы? В молчаливом соглашении части западноевропейских государств держать на западе двери, ведущие к могущественному северо-восточному соседу, прибалтийские провинции добровольно брали на себя роль сторожа. Знаменитое дело Ганса Шмитта свидетельствовало об их усердии в это время. В 1548 году Шмитт получил разрешение Карла V вербовать в Германии ремесленников и ученых на службу царю, но в Ливонии он был задержан вместе с набранными людьми и посажен в тюрьму, где его продержали до тех пор, пока все его спутники не разбежались.

Другая причина: раз Новгород был включен в состав Московского государства, завоевание Ливонии сделалось необходимостью. Новые хозяева начали с того, что разрушили в Новгороде немецкий двор, но отнятая таким способом у ганзейцев торговля сейчас же перешла в ливонские города – Ригу, Нарву и другие центры. И теперь Москва подвергалась их эксплуатации. В этих враждебных городах иностранцам запрещалось учиться русскому языку, производить непосредственно торговые сделки с русскими и открывать русским кредит под страхом денежного штрафа.

Предлогом к войне послужило следующее: между ливонским городом Нейгаузеном и Псковом издавна существовала спорная область, над которой Москва добилась некоторого рода верховенства. Ливонские землевладельцы этой области должны были ежегодно московскому правительству подать в размере 10 фунтов меда с каждого. Когда пчелы начали исчезать вследствие истребления лесов, подать эта была заменена незначительной суммой денег, а потом и совсем забыта. В 1503 году Москва вспомнила об этом старинном доходе, соединяя восстановление этой подати с притязаниями на Дерпт, прежний русский Юрьев. В 1554 году, вскоре после покорения Астрахани, Иван ко всему этому прибавил еще недавние обиды: нарушение границ и конфискацию церквей протестантскими фанатиками. В 1556 году, упрочив свое новое владение на востоке, он заговорил более решительно. Один из его предшественников уже отправил однажды ливонцам кнут в виде предостережения. Казалось, царский посол теперь вдохновился этим прецедентом. Подать в 10 фунтов меду или взамен его деньги превратилась в его устах в оброк, равный марке с каждой души населения. Недоимка же за прежнее время достигла крупных размеров.

Епископ дерптский думал было вывернутся из затруднительного положения путем дипломатической ловкости. Он обещал заплатить все, если одобрит германский император, которому ливонцы писали не трудно догадаться в каком духе. Посол Терпигорев сделал вид, что совершенно не понимает этой хитрости. «Какое отношение имеет император к этому делу? Будете платить деньги или нет?» Вместо денег ему вручили письмо для Ивана. – «Ого!» воскликнул он, пряча старательно документ в шелковую сумку, «этот теленок обещает стать большим и жирным», и, приказав угостить изумленных представителей города, он начал весело прыгать, вскакивая на столы. Испуганные представители города заявили, что нельзя в короткое время собрать требуемую крупную сумму денег.

– Ладно! Ведь в кладовых ратуши есть 12 бочек серебра.

– Возможно, но ключи от них находятся не в наших руках. Одним владеет Рига, другим Ревель.

– Хорошо, хорошо! Если вы не хотите дать денег, царь сам придет за ними.

И царь готовился идти. Разве Макарий не сравнивал его с Александром Невским после взятия Казани? Эта лесть задела самую чувствительную струнку у Ивана, и он хотел оправдать данное ему название. Он пошел по тому пути, который был оставлен русскими в XIII веке из-за необходимости защищаться на востоке от татар. Но времена переменились. Вместе с Польшей, Швецией и Данией в эту борьбу должна была теперь вмешаться вся Европа. Даже Испания, мечтавшая о всемирной монархии, стремясь завладеть и далеким Севером и Зундом, оспаривая у Дании союз с Марией Стюарт, претендовала на вмешательство.

III. Московское завоевание

В феврале 1567 года в Москве появилась ливонская депутация, снова просящая об отсрочке. Иван отказал им в приеме, поручил Адашеву отправить их обратно и начал готовить карательную экспедицию. Это было просто и ужасно. В конце года армия, состоявшая в значительной части из татар, под командой бывшего казанского хана Шах-Али, напала на Ливонию и произвела там страшные опустошения. Тут было все: и женщины, изнасилованные до смерти, и дети, вырванные из чрева матерей, и сожженные жилища, и уничтоженные урожаи. Быть может, в местных летописях есть некоторое преувеличение. Но войны того времени везде были отвратительным варварством, и черемисы Шах-Али ни в чем не уступали более дисциплинированным разбойникам герцога Альбы. По словам одного летописца, они выбирали наиболее красивых пленниц и, насытив с ними свои похотливые желания, привязывали их к дереву и упражнялись в стрельбе по этим живым мишеням. Все это возможно, хотя присутствие в армии двух русских начальников – Михаила Васильевича Глинского и Даниила Романовича, брата царицы Анастасии, Захарьина, должно было несколько сдерживать этих дикарей. Впрочем, здесь дело шло не столько о завоевании, сколько о manu militari. Как уже заявлял Терпигорев, русские пришли за деньгами, и террористические приемы оправдывались до некоторой степени.

Сопротивление не было почти никакого. На протяжении почти 200 верст завоеватели встречали только слабые отряды, которые без труда были разбиваемы и обращаемы в бегство. Результаты этой кампании определились не сразу. Весьма вероятно, что Иван не остановился на определенном плане и шел наугад. В январе 1555 г. Шах-Али, собрав громадную добычу, согласился на перемирие, и новая депутация отправилась в Москву. Она везла с собой некоторую сумму денег и была принята. Посредничество московских купцов, заинтересованных в торговле с Дерптом, быть может, и деньги, данные кому следует, казалось, обещали депутации такие условия мира, на которые она раньше никак не могла рассчитывать. Иван согласился отказаться от взыскания контрибуции ввиду истощения края. Однако новая неожиданность расстроила переговоры; Нарва отказалась от перемирия и продолжала перестрелку с Ивангородом. В 1558 г. город сдался, но крепость продолжала оказывать сопротивление. 11 мая она была взята приступом. После этого Адашев, ведший переговоры, сразу изменил тон. До этого момента ставился в довольно неопределенных выражениях вопрос лишь об уплате дани дерптским епископом. Теперь же потребовали уплаты от всей Ливонии, вместе с признанием ею московского сюзеренитета на тех основаниях, на каких находились Казань и Астрахань. Гроссмейстер Фюрстенберг, епископы дерптский и рижский должны были отправиться в Москву и там выполнять обязанности новых вассалов. Наконец, Нарва и другие покоренные уже города просто присоединялись к московскому государству.