Прощайте пацаны!

– Так, отходите, – говорит Сашка и, прицелившись, чиркает теркой коробка о запальную спичку.

Она вспыхивает, раздается шипение, а потом оглушительный выстрел. Как только рассевается дым, видим, ведра на камне нег. Подходим ближе. Оно валяется на земле, с десятком пробоин.

– Не слабо, – переглядываемся мы с Сашкой, а Вовка утирает выскочившую из носа соплю. Потом самопал заряжается вторично, и приятель дает стрельнуть мне. Мажу. На этом испытания заканчивается, поскольку спичек у нас больше нет. Домой идти неохота, и мы направляемся в дальнюю часть балки. Там растут дикие груши и глед*.

Для начала собираем в пожухлой траве золотистые душистые плоды и с удовольствием чавкаем, а потом забираемся в кусты, с висящими на них красными кистями. Глед мучнистый, кисло-сладкий и тоже нам нравится.

– Ежика нашел! – кричит забравшийся в середину Вовка.

Продираемся туда. Под раскидистым кустом на земле лежит колючий шар размером с блюдце.

– Так, возьму домой. Пусть мышей ловит, – снимает Сашка с головы кепку и, присев на корточки, веткой закатывает в нее ежа. Я тоже не прочь иметь такого, но это добыча братьев. Спорить не приходится.

На выходе из балки набираем под дубами крупных желудей, из них можно делать потешные фигурки и той же дорогой возвращаемся обратно. Домой Сашка с Вовкой идут через свой огород, он выходит в степь, а я со стороны остановки.

Перед ноябрьскими праздниками дед Левка колет кабана. Они у него они всегда отменные, не подкачал и этот, набрав со слов взрослых пудов двадцать. Многие на поселке для такого дела приглашают «ризныка», но дедушка всегда колет сам.

За сутки до забоя «ваську» прекращают кормить, давая только воду, он злобно похрюкивает в сарае.

Утром папка с мамой, я и Лялька, приходим на дедовскую усадьбу, начинается подготовка. Для начала Додика на цепи отводят в сад и привязывают там к дереву, двор напротив дома устилают сеном. Женщины в летней кухней греют чугуны с водой, а папка с дядей Женей вертят жгуты из заранее припасенной ржаной соломы. Я помогаю, Лялька наблюдает со стороны.

Когда все готово, борова выманивают сахарным буряком из сарая во двор, и как только начинает им хрустеть, захлестывают на задней ноге веревку. Папка наматывает ее конец на ладонь, дядя Женя, становится рядом.

– Пачали, – говорит с другой стороны дедушка.

В следующий миг следует рывок, кабан опрокидывается на бок, папка с братом наваливаются сверху, а дедушка всаживает ему под ребра остро заточенный немецкий штык.

Боров истошно визжит, пытаясь освободиться, через секунды визг переходит в хрип, подергавшись, затихает. Я начинаю радостно прыгать, а Лялька реветь.

– Ты чего? – спрашиваю сестренку.

– Ва-аську жалко…

Потом к туше подходит бабушка с эмалированным ведром. Дед вынимает штык из раны, в емкость бьет алая струя. Когда наполняется доверху, ведро передается маме и та уносит его на веранду. Дальше папка с дядей Женей поджигают соломенные жгуты и опаливают на кабане щетину, а бабушка с мамой и тетей Раей, поливая кипятком, скребут его ножами.

– Будя, – говорит дедушка, отсекает у кабана ухо и, разрезав на кусочки, оделяет всех. С удовольствием хрустим редким лакомством. Затем, перевернув на брюхо, тушу накрывают старым ватным одеялом. Я опускаюсь на нее, сестричку сажают сзади, хохоча подсигиваем на кабане. От взрослых знаю, это делается, чтобы сало стало мягче.

Дав немного поскакать нас сгоняют, папка вместе с дядей Женей под руководством дедушки приступают к разделке. К полудню она закончена.

В деревянном ящике на веранде, накрытые крышкой, плотно уложены обсыпанные крупной солью куски сала, рядом стоит трехведерная кастрюля с потрохами, на столе грустит кабанья голова. В погребе, в дубовой кадке, охлаждается мясо.

После уборки двора и возвращения на место Додика, дедушка с сыновьями моют у колонки руки и мы отправляемся в дом.

Там, в большой чугунной сковороде на печи, издавая дразнящий запах, дожаривается «свежина» из мяса, печени и почек, в зале мама с бабушкой накрывают стол. На нем уже исходит паром рассыпчатая картошка, рядом своего посола огурцы с помидорами, нарезанный ломтями хлеб и бадейка узвара* из сушеных груш. Здесь же стоит бутылка «Московской». Дедушка выпивает не часто, разве что по праздникам и вот по такому случаю.

Дружно рассаживаемся по местам, бабушка ставит в центре шкварчащую сковороду, мужчины выпивают по чарке и все присутствующие наваливаются на свежину.

Во второй половине дня приходит бабушка Мотя. К вечеру на противне в кладовой благоухают домашние колбасы и свиной желудок, начиненные кусочками мяса, печени и селезенки, называемый в наших местах «бог».

Когда наступает вечер, мы возвращаемся домой. Мама несет на руках уснувшую Ляльку, папка клеенчатую сумку с мясом, я замыкаю строй.

Седьмого ноября вся наша родня – Ковалевы, Ануфриевы и Резниковы, собирается у деда Левки. Все приходят с гостинцами, принаряженные и веселые. Взрослые располагаются в горнице, детвора в соседней комнате. На столах холодец, колбасы, магазинный сыр и всевозможные соленья. Для взрослых бутылки вина и водки, нам ситро.

Застолье начинается с праздничного тоста, все дружно выпивают и закусывают. Подкрепившись, Юрка с Сашкой и я надеваем пальтишки и идем на улицу. Празднуют почти в каждой хате, с «домиков» слышится веселая гармошка. Что-что, а погулять у нас на поселке уважают.

Айда туда, – предлагаю братьям, те соглашаются.

Идем по улице вперед, сворачиваем в переулок. Чуть позже сражаемся с тамошними пацанами в биток. Это такая игра, когда на кон стопкой ставятся монеты, а потом участники с нескольких метров мечут в него свинцовую отливку в виде пряника. Кто попадает, бьет ею по пятакам и десюликам, стараясь перевернуть. Удалось – твои.

На этот раз нам везет, выигрываем тридцать копеек и спустя час возвращаемся обратно. Застолье в дедушкином доме в самом разгаре.

Летят утки, летят утки и два гуся,

Ох, кого люблю, кого люблю – не дождуся.

Приди, милый, приди, милый, стукни в стену,

Ох, а я выйду, а я выйду, тебя встречу.

напевно доносятся из дома женские голоса, мужчины покуривают на лавке во дворе и неспешно беседуют.

– Так, где были? Чего делали? – интересуется двоюродный брат папки дядя Володя Резников. На войне был кавалеристом, дома на стене у него висит шашка.

– Ходили на домики, дядь Вов. Играли там в биток, говорю я.

– Ну и как? – попыхивает дымком дядя Женя.

– Выиграли тридцать копеек.

– Богато, – смеется папка.

– А вы в детстве играли в биток? – спрашиваю родителя.

– Нет, тогда была другая. Называлась пристенок. Первый игрок бил монетой по стене – та отлетала на землю. Второй старался ударить своей так, чтобы упала рядом. Если большим и средним пальцем руки мог покрыть их, забирал монету соперника себе.

– Интересно, – говорю я. – Надо будет попробовать.

На следующий день гулянка продолжается в новом доме дяди Вити Ануфриева. Строить его закончили в сентябре. Он самый большой и красивый на улице. С четырехскатной крышей, верандой, подвалом под ней и четырьмя комнатами, не считая кухни.

Родни становится больше: приходят братья тети Сони с женами и сыном Валеркой, годом моложе нас с Юрцом. За столом мы особо не задерживаемся и, прихватив самокат, поочередно катаемся на дороге, эта часть улицы заасфальтирована.

Самокат внукам сделал дедушка Никита, один на всех. Он деревянный, с поворачивающимся рулем, вместо колес подшипники. Если разогнаться, катится быстро и далеко. Поочередно доезжаем до конца улицы и обратно, а потом меняемся.

Когда надоедает, оттаскиваем самокат к Ануфриевым, прихватываем из дедушкиной мастерской несколько больших гвоздей и направляемся вчетвером к железнодорожному переезду. Примерно в это время со стороны Дебальцево на Ворошиловград должен идти паровоз с гружеными углем вагонами.

Выбрав подальше от будки дежурного удобное место, взбегаем на насыпь, каждый укладывает свой гвоздь на блестящие рельсы и возвращается назад. Ждем долго, наконец, далеко в степи возникает столб дыма, затем появляется железнодорожный состав, проносящийся мимо. Когда миновав переезд удаляется, и стихает звон стыков, мы снова карабкаемся на насыпь и забираем еще горячие, тонкие пластинки.

– Да, рассматривает свою Юрец, – всмятку! Это ж надо, какая сила!

После этого, раскинув руки, ходим по рельсам (кто дальше) боремся на траве, и в первых сумерках возвращаемся обратно. Гости, тепло прощаясь, уже расходятся, а жалко. Хороший был праздник.

В следующее воскресенье мы с мамой идем в поселок. Наша улица окраинная, он дальще. Поселок большой, и мне очень нравится.

За последними уличными домами слева высокий рыжий террикон старой шахты, ее в войну взорвали немцы, справа, на пригорке, конный двор. Там живут несколько десятков лошадей, под навесами стоят мажары* с бричками и телеги. Рядом длинный, здоровенный стог сена.

Через короткое время в обширной низине открывается поселок.

Мы с мамой по грунтовке спускаемся туда и, миновав проулок, выходим на широкую центральную улицу. Затененная высокими тополями с облетевшими листьями, она тянется далеко по сторонам. Через равные промежутки, застроена каменными, на высоких фундаментах, белеными домами.

Называются они казармами, в каждой живут по два десятка семей. У фасадов палисадники, перед ними в ряд летние кухни с сараями для живности и угля. Улица аккуратно выложена булыжником.

В центре располагался поселковый клуб, справа от него магазин и школа. Напротив здание почты и медпункт, сбоку за декоративной оградой, ухоженный парк с эстрадой. Летом, по воскресеньям, там играет духовой оркестр, в павильонах продают мороженое и ситро, на танцевальной площадке кружатся пары.

Мы с мамой направляемся к клубу. Он с лепным фронтоном, высокой крышей и двумя, на всю длину здания, пристройками по бокам. В клубе имеется зрительный зал на три сотни мест, в пристройках – библиотека, различные кружки, парикмахерская и билетная касса.

Перед зданием чисто выметенная площадка, с рядом старых лип. Под ними длинные, с чугунными боковинами скамейки, чуть дальше, стойка с цветной афишей. На ней улыбающийся парень в военной фуражке и надпись «Максим Перепелица».

Утренний сеанс уже начался, перед клубом было пусто.

Пришли мы сюда не просто так. Мама решила записать меня в библиотеку. Все книги, что у меня есть, я давно прочел, детский журнал «Костер» приходит раз в месяц и я «глотаю» его за пару дней.

Входим в левую пристройку, идем длинным с крашеным полом коридором, мама открывает третью по счету дверь. За ней довольно просторный, с высоким потолком и люстрой зал. На подоконниках больших окон цветы в горшках, у боковой стены пара диванов, по центру длинный, сияющий полировкой стол. На нем подшивки газет и журналов, их листают несколько посетителей.

Поздоровавшись (в поселке все друг друга знают) минуем декоративную перегородку и оказываемся во втором, такого же размера помещении. Вглубь, с проходами между ними, уходят четыре двойных высоких стеллажа со стоящими там книгами. Их не меньше тыщи.

Слева, у первого, стол, за ним сидит представительная тетя в очках, это мамина подруга. Они вместе учились в школе, дружат и теперь.

– Вот Клава, – после взаимных приветствий говорит мама, присаживаясь на стул сбоку – привела сына записать в библиотеку.

– Любишь читать? – улыбается заведующая.

– Очень, – киваю головой.

– И какие книги интересуют?

– Приключенческие, а еще военные.

– Ясно.

После этого она оформляет на меня карточку читателя и уходит к стеллажам. Вскоре возвращается и кладет на стол книгу, – вот, эта тебе понравится.

На черной обложке мускулистый дядька в шкуре, отбивается дубиной от оскаленного тигра. Ниже надпись «Борьба за огонь». Далее записывает книгу в карточку, и протягивает мне, – вернуть нужно через неделю. После получишь продолжение.

Затем они с мамой начинают о чем-то беседовать, а я ухожу в читальный зал. Там устроившись на диване, принимаюсь листать книгу. Она с картинками о жизни первобытных людей. Я уже знаю, что это наши далекие предки, жившие в давние времена.

Чуть позже мама прощается с библиотекаршей и мы отправляемся домой. Книгу «проглатываю» за три дня, даже меньше гуляю на улице с друзьями. На четвертый иду в библиотеку, возвращаю и получаю вторую «Пещерный лев». Обе потрясли, узнал для себя много нового. Вторая половина ноября выдалась ненастная, зарядили холодные дожди. За это время прочел еще две книги «Остров сокровищ» и «Робинзон Крузо». Передо мной все больше открывается захватывающий мир книг.

Глава 3. Зима и месяцы за ней

Хитрые кошачьи глаза косятся по сторонам, под ними стучит маятник. На ходиках семь утра.

Окна в нашем доме разрисованы легкими морозными узорами. Потрескивает растопленная папкой высокая голландка, он ушел на работу затемно, мама на кухне готовит завтрак.

Спустя полчаса, мы едим яичницу на сале, а потом оладьи с вареньем, запивая их горячим чаем. Затем Лялька убегает в зал, играть со своими куклами, мама убирает со стола и моет посуду, а я иду в прихожую.

Там, сняв с вешалки, натягиваю на себя зимнее пальто, шлепаю на голову шапку и, прихватив варежки, сую ноги в валенки с калошами. Открыв дверь, выхожу на веранду, а оттуда, спустившись с крыльца, во двор.

Из конца в конец он засыпан искрящимся под солнцем снегом, ветки деревьев в саду блестят инеем. По ним прыгают синички, внизу подвешена кормушка. Подойдя к ней, достаю из кармана пальто горсть семечек. Встав на цыпочки, засыпаю внутрь, отхожу в сторону и наблюдаю. Птички тут же пикируют в кормушку, весело чирикая, подкрепляются.

Скрипя валенками, направляюсь к воротам. Нажимаю защелку на калитке, выхожу на улицу. Посередине ее уже очистил грейдер (это такой трактор) у заборов до половины, волнистые сугробы. На улице пусто, над крышами домов вверх поднимаются белесые столбы дыма, исчезая в синеве неба.

Для начала решаю сходить к Юрцу с Санькой. Перебегаю скользкую трассу, миную хату дедушки Никиты и, открыв калитку, захожу в их двор. Оба брата там. Старший грызет зажатую в руке сосульку, младший наблюдает.

– Хочешь? – протягивает мне Юрец огрызок.

– Не, – верчу головой и предлагаю лепить снежную бабу.

Предложение встречается на «ура!», лепить решаем за воротами.

Через полчаса кряхтя и упираясь ногами, накатываем здоровенный снежный шар, потом второй, чуть меньше. Пытаемся взгромоздить его на первый – не получается. Тяжелый.

– Робя, я с вами! – доносится сзади.

Оборачиваемся. К нам бежит Ленька Кобзарь. Он живет через два дома с дедушкой и отцом. Мамка их бросила. Ленька рослый и мордастый, раньше мы с ним дрались, но теперь замирились.

Общими усилиями поднимаем второй шар на первый, укрепляем. Осталась голова. Через пять минут устанавливаем и ее, осматриваем свое творение и у меня возникает мысль.

– А давайте, это будет дед, – сообщаю ее ребятам.

– В смысле? – вскидывает брови Ленька.

– Снежных баб лепят все. А вот деда никогда не видел. Наш будет первым.

– А что? Это клево, – хохочет Юрец, Санька тонко подхихикивает.

Затем Ленька притаскивает откуда-то дырявое ведро, а Юрец из погреба крупную морковку. Ведро водружаем на снежную голову, овощ приспосабливаем в качестве носа, вместо глаз втыкаем два уголька из угольного сарая.

– Все равно, баба, – говорит Санька.

– Мы с Юрцом переглядываемся и рысим за дом дедушки Никиты. Он в этой части улицы первый, за забором сбоку усадьбы растут кусты терна. Наламываем с них колючих веток, возвращаемся и густо втыкаем ниже морковки «бороду».

– Теперь точно дед! – подсигивает на месте Санька, все довольны своим творением.

– Ленька, ты где!? – доносится со двора Кобзарей хриплый голос.

– Дед зовет, – говорит Ленька. – Покедова. И убегает.

На обед остаюсь у братьев. Тетя Соня кормит нас фасолевым супом, тушеной картошкой с мясом, напоследок выпиваем по чашке узвара из сушеных груш и чернослива. Потом снова одеваемся и убегаем на улицу, кататься на «козле».

Такие есть у многих старших ребят на улице. Это те же санки, гнутые из длинного стального прута, толщиной в палец. Верхняя часть – дуга, чтобы держаться руками, нижняя – полозья с металлическими накладками. На «козлах» хорошо зимой гонять по улицам и спускаться с крутых горок. Наш для унучков сделал дедушка Никита

Вытащив железяку из сарая, катим ее через дорогу, за ней на другой стороне улицы крутая впадина. Снег еще не тронут, первым скатываюсь вниз я, за мной Юрок, Санька последним. С каждым спуском колея удлиняется, скольжение все лучше. Примерно через час к нам присоединяется Жека Цивенко, вернувшийся из школы. Катаемся до первых сумерек.

Домой возвращаюсь мокрый, много раз падал в снег. Мама не зло ругает и ставит валенки сушиться у печной духовки. Папка наоборот, смеется, и рассказывает, как сам любил кататься в мои годы на «козле».

На следующий день к нам приходит Юрец, мама угощает его пирожками, и мы отправляемся на «домики». Там, присоединившись к другим пацанам, строим в сквере снежную крепость. Когда она готова, разделяемся на две партии – одна ее защищает, а вторая берет штурмом. Туда и обратно летят снежки, мы радостно хохочем и визжим, если какой попадает противнику в лоб, доходит до рукопашной.

Потом стороны меняются, и все повторяется. Сражаемся, пока крепость не разваливается и кому-то подбивают глаз, после чего расходимся.

Юрец обедает у нас, потом отправляется домой, я устраиваюсь с книжкой на диване и читаю. Книжка называется «Маленький бизон», про индейцев. В ней история жизни мальчика из племени «черноногих». Вместе с ним я путешествую по прериям, охочусь и узнаю много нового. Потом играю с папкой в шашки, «продуваю» несколько партий и меня отправляют спать.

В очередное воскресенье случается радость. Утром, часов в десять, мы с Сашкой Винником охотимся с рогатками на воробьев, чирикающим на вербах у дома дедушки Левки. Потом стайка разлетается, а из ворот появляется дядя Женя. На голове кубанка, одет в короткую москвичку*, на ногах фетровые бурки*, пахнет одеколоном. В одной руке держит лыжи, в другой лыжные палки.

– Ну что? Гуляем орлы? – подмигивает нам с Сашкой.

– Гуляем, дядя Женя, – отвечаем мы

– Держи, племяш, – поочередно вручает мне лыжи с палками. – Это тебе.

– Спа-а-сибо, – делая круглые глаза, беру в руки.

Лыжи длинные, в два моих роста, с кожаными креплениями. Палки чуть короче, из бамбука с ремешками для рук, внизу кругляшки и металлические наконечники.

Дядя Женя мой крестный и часто меня балует. Когда был маленький, подарил механическую юлу, в прошлом году заводную машинку, а вот теперь лыжи.

– Катался когда-нибудь на них? – задает вопрос.

– Не, – верчу головой. – Ни разу.

У многих старших пацанов на улице и «домиках» есть лыжи, но прокатиться на них мелюзге не дают, – типа сломаете.

– Тогда немного поучу, – говорит крестный.

Он шлепает лыжи на снег, вставляет носки бурок в крепления и берет в руки палки, – становись на мои ноги впереди. Так, а теперь берись руками за палки. Готов? Тогда пошли. Вместе шагаем вперед по снегу, у меня вроде получается.

Когда доходим до ворот нашего дома, – дядя Женя говорит, – слазь. – Ну как, все понятно? – освобождается от лыж.

– Ага, – поправляю сползшую на глаза шапку.

– Тогда дальше сам, – подмигивает и, хлопнув калиткой, заходит в наш двор.

Я разворачиваю лыжи, становлюсь на них, и, взяв в руки палки, иду по лыжне обратно. На середине падаю набок, поднимаюсь и продолжаю.

– Дай и мне, – ролсит ожидающий у дедушкина дома Сашка. Я не возражаю.

У него получается лучше, наверное, потому что старше. Через час лыжи более-менее освоены, расходимся по домам.

Зайдя во двор, прислоняю их к стене летней кухни, рядом ставлю палки, отряхнув с ног снег, поднимаюсь на крыльцо. В прихожей снимаю валенки и верхнюю одежду, прохожу на кухню. Папка с дядей Женей сидят за столом у печки, дымят папиросами и о чем-то беседуют.

– Ну, как подарок? – спрашивает у меня крестный.

– На все сто! – показываю большой палец.

– Ладно, мне пора, дела, – тушит в пепельнице окурок, встает и идет в прихожую.

– Ты как погляжу, намылился в Завадск к своей крале? – интересуется папка.

– Ну да, – одеваясь, отвечает дядя.

– Смотри, как бы тебе там местные по шее не надавали.

– Это вряд ли, – белозубо скалится. – Ну, бывайте. И выходит, прикрыв дверь.

Я тоже в этом сомневаюсь. Дядя Женя удался в деда Левку – под два метра ростом, широкоплечий и со здоровыми кулаками. Работает забойщиком на шахте, а туда слабых не берут. Он лет на десять моложе папки, неженатый и ищет себе невесту. Прошлым летом мы ездили к одной на его мотоцикле. Дядя Женя с час любезничал с ней в палисаднике, а я на улице охранял «ижак», чтобы местные пацаны чего-нибудь не отвинтили.

Вскоре из магазина приходят мама с Лялькой, купив свежего хлеба, масла и пару пачек сахара, раздеваются, моют руки, и мы обедаем. Потом мама, вымыв посуду, укладывает сестричку спасть, а мы с папкой одеваемся и идем колоть дрова.

Мороз спал, в небе сияет солнце, с крыши веранды звенит капель.

– Так, поглядим, что за лыжи подарил тебе дядя Женя, – останавливается у летней кухни папка. Берет в руки одну, потом вторую и рассматривает.

– Ну как? – задираю голову.

– Хорошие. Березовые и с пропиткой.

– А у тебя в детстве были лыжи?

– Тогда они были, почитай у всех (ставит на место). Гоняли на них, будь здоров. У меня даже был разряд.

– Что еще за разряд? – не понимаю я.

– Это такая степень спортивной подготовки. Нужно пробежать дистанцию за определенное время. К примеру, пять километров за двадцать минут.

– И ты пробегал?

– Конечно.

– А я смогу?

– Вполне. Когда подрастешь и если будешь много тренироваться. Ладно, что-то мы заболтались. Пошли немного поработаем.

Заходим в палисадник с голыми деревьями и направляемся по дорожке к угольному сараю. Рядом с ним, под навесом аккуратно сложены поленница и длиной в половину моей руки сосновые чурки. Зима в этом году морозная, дров на растопку уходит больше и их надо пополнять.

Папка берет лежащий на ней остро наточенный топор и устанавливает на дубовом кругляше чурку.

«Трах!» – мелькает лезвие, «чпок» – разваливается чурка пополам. Снова те же звуки – половинки раскалываются еще раз. Папка отбрасывает их в стороны, я собираю и рядами укладываю в поленницу.

Трудимся примерно час, и когда она изрядно вырастает, он говорит, – шабаш сынок. На сегодня хватит.

– Тогда пойду еще немного покатаюсь, – говорю я, направляясь к лыжам.

– Не спеши, – достав из кармана пачку «Беломора» закуривает.– Сейчас мы их тебе смажем.

– Зачем? – вскидываю брови.

– На дворе оттепель, снег влажный, будет липнуть к лыжам, а они хуже скользить

Уходит в летнюю кухню и возвращается со свечным огарком. Взяв в руку, поочередно натирает им каждую лыжу с изнанки и довольно хмыкает, – теперь в самый раз. Можно еще смазать кусочком сала, но лучше воск.

Теперь липнуть не будет? – интересуюсь я.

– Давай проверим, – перебрасывает губами дымящуюся папиросу во рту.

Я беру лыжи, он палки, выходим за ворота. Вставляю ноги в крепление, беру у него палки и, помогая ими, делаю несколько шагов по лыжне.

– Отталкивайся ими и скользи! – доносится сзади.

Толкаюсь один раз, два, ускоряюсь и через десяток метров зарываюсь носом в снег. Встаю, снова продолжаю и довольно быстро оказываюсь у дедушкиного дома.

– Не хило, – говорю сам себе, разворачиваюсь и возвращаюсь назад.

– Ну вот, уже лучше, – говорит папка. – Дай ка я попробую.

Меняемся местами, и все убыстряя ход, он скользит по лыжне до начала улицы, а потом обратно.

– Здорово, – цокаю языком. – Старшие пацаны отдыхают.

– Кое-что еще помню, – улыбается. – Ну ладно, учись, – освобождается от лыж и идет к калитке.

– Бегаю по накатанным колеям, пока ноги не становятся ватными. Потом утираю ладошкой потный лоб, снимаю с ног лыжи и, прихватываю палки, ухожу во двор.

– Как успехи? – появляется из гаража папка.

– Да вроде ничего, только ноги устали.

– Поначалу всегда так, – закрывает металлические двери. – Я тебе что скажу. Лыжный спорт один из самых лучших. Развивает все группы мышц, увеличивает объем легких, и укрепляет позвоночник. Так что пока зима, катайся ежедневно.

Затем мы уходим в дом, раздеваемся, моем на кухне руки, и направляемся в зал.

Там, за столом, накрытым кружевной скатертью, Лялька раскрашивает цветными карандашами журнал «Мурзилка», мама, устроившись в кресле, вышивает на пяльцах*.

У нее это здорово получается. На всех дверных проемах у нас висят шторы ручной работы с исполненными гладью* цветами, а на стенах несколько картин, вышитых тем же способом.