скачать книгу бесплатно
Ночью спал плохо. В голову лезли навязчивые мысли, как расширить дело. Он то выбивал новый кредит, то занимал деньги у Считаева, то перед киоском Параски вместе с Захарычем собирал милостыню в чёрную шляпу, а Фрося Сиплая простуженным голосом призывала его одуматься и бросить торговлю… Под утро приснилось, что он полетел на луну, а попал в турецкий бордель! Проснулся весь в поту, обнимая и комкая подушку (жена похрапывала, отвернувшись спиной).
Досадуя, находясь под впечатлением сна, сел на кровати, и машинально стал поправлять измятую подушку… Приподнял её и обомлел! Даже левая нога и рука занемели, а между лопаток не вовремя заструился пот… Из-под края простыни выглядывал пакетик с тёмным порошком, тем самым, над которым Пофигеев так усердно колдовал последние дни! “Конец котёнку!” – ударило жаром в виски и крутануло сверлом в затылке.
Тут стал припоминать, что Люська-Тормоз, закончив сдавать выручку, сунула своему хозяину пакетик с молотым чёрным перцем собственного приготовления. Ещё и наставляла:
– Такого перца Вы нигде не найдёте! Хоть сало поперчи, хоть яичницу, хоть любое другое солёное, жареное, пальчики потом откусите, до чего вкусно!
– Вот, откусывать бы не надо! – заупрямился, было, начальник и тут же забыл про перец, думая о своём замысле.
“Неужели перепутал пакеты?… – завертелась горестная мысль. – Сегодня же уволю Люську! Но как я отворотное зелье сунул себе…? Вот загадка…”
Пофигеев плохо разбирался в психологии и не знал, что в данном случае сработало подсознание: он так усиленно обдумывал весь процесс избавления от порчи, так часто проигрывал в уме заклинания при луне и закладку зелья под Параскину подушку, что не только перепутал пакеты, но и машинально сунул отворот под собственную подушку! Впрочем, народная мудрость: не рой яму другому… – к происшедшему, возможно, имеет большее отношение.
Кое-как умывшись, наспех позавтракав, расстроенный Пофигеев отправился на рынок в свой магазинчик, в глубине души надеясь – авось пронесёт! Но… пророчество Захарыча, про то что зелье может перевернуться вверх ногами, сбывалось уже у входа: возле киоска Параски стояла строительная техника, суетились рабочие, роя траншеи под фундамент чего-то большего, чем новый киоск. Сама бабуля, как молодая, разметав крашенные (правда, реденькие) волосы, с деловой, счастливой улыбкой бегала вокруг разворачивающейся стройки.
Между лопатками рекой лился пот, ноги дрожали, а во рту сохло, как в прошлогоднюю жару, когда Пофигеев подходил к своему торговому месту. Навстречу ему спешила Люська с радостным выражением лица:
– Афиноген Петрович! На всё спиртное, муку и сахар взлетели цены! А у нас нулевой остаток… надо делать переоценку… срочно ехать на базу…
По мере того, как начальник приближался, радость на лице продавца тускнела, а речь замедлялась. Дело в том, что Люська ужасно любила торговый момент, когда цены росли. Тогда работы становилось меньше, а “левака” больше. Мертвенные глаза хозяина, сизая бледность его щёк испугали её. Пофигеев подошёл к Люське, глянул на неё так, что женщину обдало январским морозом до самых пят, и устало опустился на ступеньки магазина…
Через неделю, распродав всё до кирпичика и последней бутылки с водой, не до конца рассчитавшись с долгами, Пофигеев Афиноген Петрович, бывший бухгалтер угольной шахты, несостоявшийся бизнесмен, работал подсобным рабочим и счетоводом по совместительству на малом предприятии ООО “Дёргвоздь”. Оное занималось выдёргиванием из “бэушных” деревянных изделий гвоздей, их последующим выравниванием и сбытом по сходным ценам. “Дикий” колхозный рынок Пофигеев обходил соседней улицей.
Рэкетир
Саньку Смурого провожали в город на ПМЖ (постоянное место жительства). Плохого в таком решении ничего не было, будто бы. Но основные, глубинные его причины далеко не радовали: колхоз развалился, зачатое на его обломках товарищество сельских производителей так и не вышло из бумажного состояния, а фермерство не светило, даже тускло, ввиду отсутствия средств, финансовых, технических и, главное, предмета труда – земли. По телевизору и в других СМО (средствах массового одурачивания) государство постоянно кого-то поддерживало, кому-то выделяло, иногда снабжало, но деревню с интригующим названием Закусово эти благородные порывы стойко обходили стороной.
Выручало, разумеется, личное подворье с огородиком, курами и поросёнком, иногда костлявой коровкой. Посему, когда случалось употребить горячительный напиток, то закусяне имели, чем закусить и даже приветить гостя. Однако для молодёжи, особенно активной, наполненной крестьянской энергией и силушкой, простору было маловато.
Указанное выше событие – проводы – происходило в начале лета. Дожди, похоже, позабыли эти края, отчего трава раньше времени пожухла, а вишни, яблони и другие “плодоносящие” уныло поникли ветвями. Лишь при внимательном осмотре на них можно было заметить сморщенную вишенку или яблочко чуть большего размера, или высохшую сливу.
Расположились за грубо сколоченным столом в старом саду, под раскидистой яблоней, которая хоть как-то укрывала от солнечных, разящих лучей. Помогал пережить жару случайный ветерок-сквознячок, снующий между деревьями в вечных поисках чего-то, человеческому уму недоступного.
На проводы собралась вся родня: дед с бабой, отец с матерью, дяди, тёти, племянники. Заглянул и сосед, дед Мотя. Саньку, как жениха, посадили в центре стола и наставляли по ходу застолья, каждый по-своему и кто как умел.
– Нас в город пущали токмо за особые заслуги! – моргая выцветшими глазами и пытаясь повыше поднять дрожащую руку, вспоминал дед, бывший моряк-североморец. – Бывало, выдраишь палубу до блеска и получишь поощрение-благодарность от боцмана перед всей командой на вечернем построении. И это ещё не всё… – собрался сесть на своего конька старик, но был остановлен женой:
– Про твои подвиги мы знаем! Ты бы внуку что путёвое присоветовал и шибко рюмку не сдавливал, а то раздавишь ненароком.
– Ты ж не даёшь разъяснить диспозицию и влезаешь не вовремя в ход мысли, – загорячился дед.
Сосед, дед Мотя, досконально зная эту супружескую парочку, успел перехватить инициативу:
– Нынешний город не то что при большевиках! Тогда порядок был, а сейчас… Послушаешь радио, посмотришь телевизор, когда ветер из Загуляево дунет и антенну поправит, так и за голову схватишься! Кругом ворьё, киллеры какие-то, бандюги в очках с автоматами, гулящие девки без энтого… самого… юбок. Раньше про таких и не слышали, и не видели.
– Не пугайте парня! – вступился порозовевший отец, тепло глянув на сына. – Его так просто не возьмёшь – вишь, какой вымахал!
После этой реплики выпили по второй и отдельные наставления плавно перешли в горячую дискуссию о самых разнообразных сторонах современной жизни, причудливо преломленных практичной крестьянской логикой.
Потом наступил второй этап проводов, в котором собственно про Санькин отъезд уже не вспоминали, а только пили, иногда закусывали, пели старинные песни и даже танцевали барыню с цыганочкой.
Санька высился над своими предками молодым тополем и слегка покачивал мощными плечами. Его лицо, как зеркало, отражало весь ход застолья. Оно, румяное от волнения и выпитого, то хмурилось, кривилось, то сияло довольством и благодушием, то укрывалось грустью. В голове мысли отсутствовали, угнетённые нахлынувшими чувствами. До вечера ещё оставалось время, но он уже маялся ощущениями предстоящей встречи со своей подружкой Меланьей. И хотя серьёзного у них ничего не случилось… как будто, но грусть от предстоящей разлуки усиливалась. Не помогали и подспудные грешные мечтанья, которые перед отъездом всё настойчивее лезли в голову, о красивых городских девчатах.
Наконец солнце спряталось, и, чтобы не прерывать торжества, отец зажёг большой фонарь, в своё время “конфискованный” с крыши молочной фермы. Улучив момент, когда дед Мотя с тётей Александрой лихо выплясывали под удалую “Коробушку”, а им помогал криком (песней это трудно было назвать), держась за плечо отца, дядя Анисим, Санька вылез из-за стола и через огород направился к дому Меланьи.
Они встречались возле куста ракиты, который наклонился веточками к позеленевшей воде деревенского ставка и словно пытался помыть запылённые листики и заодно утолить жажду. Такие ощущения всегда возникало У Саньки в этом месте и ему было жаль, что вода, высыхая, удалялась от несчастного куста и словно дразнила его.
Фигурку Меланьи увидел издалека, хотя сумерки загустели, а луна подмигивала косым глазом где-то на краю небосвода. Девушка серой тенью выделялась на поваленном стволе ольхи и, вскинув голову, смотрела на звёзды. Небесный свет отражался в её глазах колдовскими искорками и казался неземным.
Как всегда, парень незаметно подкрался сзади и осторожно, чтобы не напугать, обнял девушку. Его руки и дыхание она узнала бы из сотен, поэтому не стушевалась, а только для приличия вскрикнула. Потом были поцелуи, разговоры шёпотом, неумелые ласки, клятвы и обещания… Всё было как всегда, но Санька чувствовал, что он уже не здесь, а там, в новой городской жизни. Иногда даже казалось, что он ласкает не Меланью, а какую-то другую, чужую девушку. Такие же чувства одолевали и подружку, когда Санька уж очень грубо впивался в её губы, до боли сжимал груди и беззастенчиво ощупывал всё тело. И она не устояла…
– Ты… того… не кручинься шибко. Я… одну не оставлю… ежели чего… – виновато пряча помутневшие глаза, обнадёживал Санька притихшую Меланью, в глубине души надеясь, что происшедшее останется без последствий.
Отряхнув брюки, поправив рубашку, он вдруг почувствовал, что лирическое, нежное настроение улетучилось и вновь захотелось к столу. Расстались натянуто, не как обычно. Прощальный поцелуй был скорее данью привычке, чем необходимостью. Но девушка, блестя невольной слезой, пыталась верить другу, а тот уже был далеко…
К своим двадцати годам Санька, конечно, бывал в городе, и не раз. Поэтому высотные дома, масса снующих людей, автомобилей; бьющий в уши шум, гам; разъедающая глаза пыль и гарь его особенно не смутили.
Поселился у дальней родственницы тёти Клавы, которая жила на окраине в частном доме с мужем, дядей Геной. Детей они не имели. Тётя работала кондуктором трамвая, а дядя – таксистом. Смурому выделили отдельную комнату, проинструктировали о порядках в доме, показали, где кухня, ванная и туалет. Разъяснили, как пользоваться благами цивилизации, а также ключами и замками. С тех пор Санька своих благодетелей почти не видел бодрствующими, так как семейная пара всегда отсыпалась. Оставалось только догадываться, когда тётя успевала готовить завтраки и ужины (понятие “обед” отсутствовало в принципе), а дядя находил время всё это потреблять.
Представленный самому себе, Санька занялся поисками работы, как главного, ради чего оставил родимое гнездо. В этот важный момент страна переживала пик массового психоза, вызванного нахлынувшей свободой, экономической, политической, сексуальной и другой! Почему-то многим до коликов в некоторых местах организма захотелось торговать. Впрочем, дело было не в коликах, а в наступившем развале неэкономной экономики. Рынки, маленькие и большие, стихийные и организованные, заполонили все перекрёстки, скверы, площади, остановки общественного транспорта и иные людные места вместе с неистребимой амброзией, которая, поддавшись людскому сумасшествию, неимоверно разрослась, сделав аллергию популярной болезнью. Хотя, ради справедливости, нужно отметить, что аллергеном было не только въедливое растение, но и многие деяния нового государства.
Уже при первом вояже по городу, Саньке бросилась в глаза типичная рыночная сценка: два небритых “молодца” – как правило, один долговязый и полностью лысый, другой щуплый, наполовину лысый – неспешно обходили ряды и собирали с торговцев… деньги. Поначалу Сашка подумал, что это работники рынка выполняют свои профессиональные обязанности.
Но не успели небритые парни закончить свой обход, как появилась разукрашенная пышная блондинка в белом халате и повторила ту же процедуру с небольшой разницей: в обмен на деньги выдавала какую-то затёртую бумажку. Причём делала это строго, небрежно и с таким важным видом, что у торгующих людей вопросов не возникало. Нет, попытался один дородный селянин в чём-то усомниться, но блондинка так на него посмотрела, что мужик замолчал и потом долго не мог прийти в себя.
Почесав затылок, передёрнув плечами, Санька вспомнил разговоры про рэкет. Действо, связанное с этим мудрёным заокеанским словом, в деревне казались чем-то нереальным, далёким, выдуманным в полупьяной беседе. И вот те на! Всё очень реально! “Зарабатывают на пустом месте не горбатясь! – то ли восхищённо, то ли со злостью подумал Смурый. – Это тебе не земельку пахать и скородить. Ну и ухари…”
Деталей рэкетирского “бизнеса” Санька, ввиду своей крестьянской безграмотности в вопросах криминала, не знал. Мысль про непыльный заработок повертелась в лобной части и на время улетучилась. А тут и работа подвернулась – грузчиком в ларьке, расположенном недалеко от рынка. Таскать тяжести для Саньки было делом привычным, поэтому он легко влился в реденький коллектив малого торгового предприятия.
Очевидно, есть на свете бесовская сила! Только так можно объяснить неожиданный, даже для самого Саньки, поступок.
Сухощавого старика с весёлым взглядом, бойко торгующего плодами садов и огородов, Смурый приметил давно. Дед сидел на стульчике, обставленном корзинами, накрытыми расшитыми полотенцами, недалеко от входа и постоянно собирал вокруг себя очередь. Соседи по рынку хмурились, глухо роптали, но дедок им виновато улыбался и только разводил руками: мол, что я могу сделать, ежели людям нравится мой продукт.
Об этого торгаша Санька всегда спотыкался, заходя на рынок полюбопытствовать. Чертыхнувшись, он мысленно ругался: “Чёртов сучок! Умостился прямо на входе, будто лучше других. Деньгу лопатой загребает, куда ему, старому, столько, и рэкетиров не боится… Или они ещё не добрались сюда?…”
Последняя мысль оказалась решающей. Смурый чаще стал заглядывать на рынок с утра и высматривать небритых рыцарей удачи. Но они не появлялись. Дородная молодица в белом, без единого пятнышка, халате строго в девять часов делала свой традиционный обход, а “тех” не наблюдалось.
“Знать ещё не охватили! – радостно подумал Санька, почувствовав незнакомый доселе азарт и слабую дрожь в левой коленке (ею в детстве стукнулся о жердину забора, когда с деревенскими дружками давали дёру после “чистки” колхозного сада). – А свято место пусто не должно быть, потому как разводятся всякие… – тут он нехорошим словом помянул деда-торгаша.
Откладывать в долгий ящик не стал и, отпросившись с работы, с утра прибыл на “свой” рынок! Для маскировки одел тёмные очки, затёртые джинсы и такую же куртку. Чтобы не отставать от рэкетирской моды, бриться не стал. В общем, вид у бывшего селянина получился грозный, учитывая габариты детины ростом под метр девяносто.
День обещался быть ясным: по небу плыли редкие пятнышки облаков, небесная голубизна приятно ласкала взор, а ветерок лишь слегка трепал листья деревьев и волосы парня. Санька глубоко вздохнул, поправил завивающийся чуб и смело вошёл в рынок…
Большинство торговцев уже приготовились к работе, в их числе и дедок. Он с приветливым видом сидел на стульчике рядом с огромными корзинами, из которых заманчиво выглядывали яблоки сорта “Белого налива” и мичуринские груши внушительных размеров. Несмотря на ранний час, торговля шла бойко. Улучив момент, когда старичок, отоварив женщину с ребёнком, положил денежки в затёртый кошелёк и весело оглянулся, Смурый твёрдой походкой подошёл к выбранному объекту своего нового дела.
– Славно торгуете, дедуля! – как можно развязнее начал Санька, резво наклонился, взял яблоко побольше и демонстративно нахально впился в него белоснежными зубами (парень никогда не курил).
Старик слегка передёрнулся, потускнел, но тут же приободрился, привычно заулыбался и весело сказал:
– Продукт свежий, вкусный, только что с веточки! Приобретайте, пожалуйста!
Дальше Санька повёл себя так, что никто бы в деревне не поверил, что это тот увалень, который кошек защищал и, несмотря на силу, кабанчика или там козочку, даже курочку, не мог подрезать. А причина такого перевоплощения заключалось в генах. Если покопаться в предках Смурого, то можно найти, как в конце девятнадцатого века, когда рухнуло крепостное право, прапрадед Мефодий занимался лихим промыслом, а именно: днём побирался возле церкви, а ночью разбойничал!
Земляки-селяне и не подозревали о таком перевоплощении внешне спокойного здоровяка. Началось с того, что Мефодий неожиданно отделился от отца, выстроил скромный домик на окраине и основательно занялся хозяйством… один. Жениться не спешил.
Вскоре на паперти уездной церкви появился лохматый, с огромной бородой, в равном солдатском мундире, безрукий, одноглазый калека. Он замыкал разнородный строй убогих людей и отличался тем, что, опустив голову перед потёртой фуражкой, неистово, не прерываясь ни на секунду, молился, отбивая глубокие поклоны. В то время как другие, обиженные богом, при появлении прихожан гнусавили на разные лады, соревнуясь в жалостливости: – Подайте Христа ради несчастному калеке! – изувеченный солдат таинственным шёпотом воздавал хвалу Господу. На верующих людей вид преданного Богу несчастного вояки действовал покрепче плаксивых причитаний, и они не скупились. Конкуренты-страдальцы косо поглядывали на солдата, на его доверху набитую денежными знаками, бумажными и металлическими, фуражку и пылали ненавистью. Пытались как-то его побить, но только себе в убыток. Однорукий оказался с “протезной” второй рукой и лихо расправился с обидчиками. Затаив злобу, они притихли…
В то же время на дороге, проходящей через лес и соединяющей два уездных городка с губернским центром, в вечернее время и лихую непогоду стали шалить разбойники. Позже выяснилось, что лиходеев было двое, причём, один из них малолетний. Почтовые тройки, купеческие обозы, даже государевы чиновники разного ранга и звания обирались до нитки. Разбойники действовали умело, не повторяясь и постоянно меняя места нападений на длинной лесной дороге. Злодеи так обнаглели, так озаботили власть, что на их поимку в помощь местному уряднику выделили роту солдат.
Пока происходили эти события, Мефодий женился на безродной сироте Нюрке и стал богатеть: построил новый, из столетнего дуба, дом, приобрёл скотину, прикупил землицы… Собирался построить кабак в уезде, но неожиданно приболел…
Болезнь пришлась на момент, когда солдаты с урядником выследили разбойников и должны были их повязать. Однако злодеи ускользнули. С тех пор разбои прекратились. Ходили слухи, что главаря подстрелили. Исчез и калека-солдат, вызвав вздох облегчения у нищих на паперти.
А Мефодий быстро оправился и стал крепким хозяином в уезде, положив начало новой ветви рода Смуровых.
– У вас не только товар хороший, но и место соответствует…
– Ну, рано встаю и прихожу первым! – забегал дед глазами и тут же заторопился: – Так вам чего и сколько отвесить. Беру не дорого…
Пока Санька лихорадочно соображал, как доходчивее объяснить старику, что надобно делится своими доходами, получил толчок в бок:
– Молодой человек! Вы или отоваривайтесь, или отходите, не создавайте очередь!
Смурый возмущённо обернулся – за ним уже стояли три человека во главе с маленькой, толстенькой бабёнкой, явно скандального типа поведения. Заметив нерешительность в глазах парня, скандалистка вознамерилась его оттиснуть. Это движение подтолкнуло Саньку к решительным действиям. Он наклонился под прямым углом к уху женщины и со зверским выражением что-то ей прошептал. У скандалистки отвисла челюсть, она испуганно оглянулась и проворно исчезла, а за ней и остальные: они успели разглядеть “боевой” наряд Саньки и сообразить, что к чему.
Воодушевлённый маленькой победой, Смурый приободрился, близко придвинул лицо к носу деда и прошипел:
– Ты мне дурочку не горбать, а выкладывай мани, если хочешь…
– Так бы и сказали! – не дал закончить фразу дед. – У меня, извиняюсь, по старости глаза плохие… не всегда и знакомых угадываю… не то что…
Старик произносил эти слова, не поднимая глаз, будто стыдился чего-то, и торопливо отсчитывал деньги. Не глядя на новоиспечённого рэкетира, протянул бумажки и снова принял деловой вид.
Естественно, соседи по торговле наблюдали за этим наглым, но привычным разбоем среди бела дня, и уже готовили свои кровные. Так что дальнейший сбор дани пошёл гладко и закончился быстро. К концу Санька чувствовал себя настолько уверенно, что выходил с базара гордой, твёрдой походкой. Народ провожал его взглядами, которые в античных мифах описывались как сверкающие молнии, испепеляющие врагов дотла!
По дороге в кафе, которое он давно приметил и назначил для обмывания удачи, мысленно подсчитывал выручку – получилось недурно. Более того – превосходно! Столько ему не заработать грузчиком и за неделю. Настроение у парня настолько поднялось, что он решил повременить с кафе, а зашёл в киоск объявить, что увольняется по собственному желанию. Хозяин, худой чёрный армянин, осмотрев Смурого с ног до головы, только недовольно хмыкнул и ничего не сказал. Лишь продавщица Аня выразила озабоченность: до появления нового грузчика ей придётся самой таскать товар.
Вечер выдался всем необычный: было в меру тепло, щебетали птички, весело светили вечерние фонари, играла музыка, и народ выглядел благожелательным и праздничным. Так, во всяком случае, казалось Саньке в компании разбитных девиц, с которыми он решил отметить свой успех. Где-то в глубине души он чувствовал: не всё тут ладно. Например, не мешало бы завести напарника или напарников, да и с дирекцией рынка надо бы согласовать… И вообще, дедок-то тоже деревенский… Но лёгкость, с которой собрал деньги, ощущение собственной силы и перспектив на будущее брали своё и отбрасывали всякие сомнения.
Веселье с пивом и водкой лились рекой. Смурый бравировал: не стесняясь целовался с подружками, брался за любые части их тел и иногда отмечал, что слишком доступное, всё же не такое приятное, как запретное. Воспоминанья о Мелание проскочили на мгновенье и улетучились. Голова туманилась, язык заплетался, руки и ноги действовали всё неувереннее…
Очнулся на траве среди деревьев. Косые лучи утреннего солнца и лёгкая роса на траве не обрадовали. Голова казалось надутым шаром, от чего болела и грозилась лопнуть. В рот словно налили столярного клея, поэтому губы размыкались с трудом, а шершавый язык не ворочался. Мучила жажда. Кое-как усевшись, рассмотрел себя и местность, в которой очутился. На заднице обнаружил полуспущенные трусы. Джинсы с вывернутыми карманами валялись рядом. Вокруг шумели деревья, сквозь них вдалеке просматривалось шоссе, по которому сновали автомобили.
“Отметил…”, – стискивая ладонями пульсирующие виски, горестно подумал Санька. Недомогание физическое постепенно стало переходить в душевное раскаяние. “Правильно говорил дядя Анисим: как деньги достаются, так и улетучиваются!” – кольнуло в лобной части. Долго ещё сидел Смурый на траве, облизывая высохшие губы и укоризненно обдумывая происшедшее. Уже и солнце поднялось, и ветерок поутих. Наконец парень поднялся, надел джинсы, потряс головой и с видом человека, принявшего важное решение, направился к шоссе.
Посадка, в которой очутился, находилась в черте города, поэтому добрался к рынку скоро, проехав “зайцем” на трамвае. Однако пошёл не на рынок, а в ларёк. Продавщица Аня готовилась к рабочему дню и ждала машину с товаром. Появление Саньки, его желание вернуться на работу восприняла с энтузиазмом. Вскоре появился и хозяин, косо с ухмылкой осмотрел работничка и молча кивнул головой в сторону приехавшей машины. Смурый попросил воды, с жадностью выпил полную бутылку и энергично принялся за разгрузку. Очень скоро забыл про больную голову и работал так, будто делал любимое дело или “пахал” на собственном поле.
Прошла неделя…
Утро в тот день выдалось пасмурным. Чёрные клочки туч обгоняли более высокие белые облака, увеличивались количественно и предвещали дождь. Ветер злился и резкими порывами бросался на людей пылью и мусором. Однако рынок жил своей обычной жизнью, не обращая никакого внимания на изменения в погоде.
Смурый проворно проскочил входные ворота и уткнулся в людей, окруживших неутомимого деда-торгаша. Соседи старика сразу приметили новоявленного рэкетира и насторожились. Вскоре и дед, обслуживая покупателей, краем глаза увидел Саньку. Виду не подал. Только в глазах проскочила искорка, скорее злорадная. Сам же парень излучал решимость и одухотворённость, которая бывает у людей, задумавших благое дело. “Раздам деньги и сниму с себя эту тяготу!” – возвышенно думал Смурый, поглаживая карман, набитый заработанными за неделю деньгами.
Толчок в спину оторвал его от радушных размышлений:
– Отойдём-ка, кореш, в сторонку: базар есть!
Санька оглянулся и собрался возмутиться, но оторопел – его толкал дедина метра два ростом, а рядом стоял тип чуть пониже, но с лицом и комплекцией очеловеченной горной африканской гориллы. Как загипнотизированный, Санька оставил очередь и пошёл, сопровождаемый гориллоподобными. В голове завертелись мысли о бандитской конкуренции, о том, что кто-то положил лапу на “его” рынок и теперь будет выяснять отношения. “Да пусть забирают! – успокаиваясь, думал Санька. – Такое безобразие не по мне. Вернуться бы к земле…”
Они зашли в тупик, который образовывал с одной стороны высокий забор, а с другой – торцевая глухая стена жилого дома. Впереди высилась куча строительного мусора далеко не первой свежести. В нос Смурого ударил смрад, а сверху упала случайная капля дождя. Он шмыгнул носом, развернулся и собрался первым начать разговор, но его опередил хриплый бас:
– Так ты залётный или беспредельщик, или наглый лох? Порядков не знаешь, чё ли?
Из сказанного Санька понял только последнее. Он собрался даже извиниться, сослаться на неопытность и предложить спокойное обсуждение спорного вопроса, но не успел – удар в пах, а потом по голове, уложил неслабого селянина на землю. Пока он, согнувшись дугой, хватал воздух и прояснял взгляд и мысли, горилла продолжал наставлять:
– Завтра, на этом же месте, с тебя штука баксов! Если замылишься – из-под земли достанем и ноги повыдёргиваем! Принесёшь бабки, тогда поговорим предметнее… – в этом месте горилла, поддержанный напарником, хохотнул и продолжил миролюбивее: – Может, и на работу возьмём.
Ткнув поочерёдно в бок Смурого ногами, смачно сплюнув, умеренно ругнувшись, “животные” удалились.
Совсем потемнело, и пошёл мелкий дождь. Санька кряхтя поднялся и посмотрел на пасмурное небо. Струйки дождя стекали по щекам и почему-то успокаивали. “Ну и отлично! – думал он кривясь. – Теперь уж точно всё решилось. Баксов вам?… Дулю с маком!” Санька злорадно ухмыльнулся, отряхнул воду с волос, ощупал карман с деньгами и энергично направился в сторону рынка.
Такого торгующий народ не видел до этого, и не надеялся увидеть в будущем! Санька решительно влез вне очереди, которая, игнорируя дождь, настойчиво тянулась к деду. Молодая женщина с цветастым зонтиком, как раз подставила сумку для яблок. Она удивлённо глянула на нахала, но ничего не сказала, только твёрже сжала губы и приготовилась терпеливо ждать. Дед, увидев знакомое, неприятное лицо, спрятал радушие, нахмурился и хотел что-то сказать, но Санька его опередил, ткнув в руки старика деньги:
– Возьми, батя, должок! И не серчай… Так получилось…
Дед от такой благотворительности округлил глаза, открыл рот и так и остался в недоумении. Санька же глубоко вздохнул, как после тяжёлой работы, и стремительно пошёл далее. Женщина с зонтиком пожала плечами, глядя вслед парню и тихо, про себя произнесла:
– Так и сказал бы, что деньги нужно отдать…
Тем временем Смурый обходил ряды базара. То там, то тут слышалось почти одинаковое:
– Должок, мамаша! Вы уж не серчайте…
– Брал у вас давеча в займы, девушка…
Закончив возврат долгов, Санька поспешно, пряча глаза, покинул рынок. Торгаши не сразу осознали, что случилось, а когда дошло, то стали подходить друг к другу и горячо обсуждать невероятное событие.
– Неужели, совесть у парня проснулась?
– Какая там совесть! Испугался, что в тюрягу загремит. Говорят, этих бандюг менты прижимают!
– А, по-моему, конкуренты насели. Чтобы не отдавать больше, решил вернуть меньшее…
Ещё долго шли разговоры и пересуды, причём, в целом, настроение у всех было приподнятое.
Возвращение Смурого отмечали не мене основательно, чем проводы. За столом, в том же саду под яблонькой, с листочками, блестящими капельками от прошедшего дождя, собрались в прежнем составе: родители, деды, дядья с тётями и племянниками. Добавилась Меланья! Она скромно сидела с дедом Мотей (он её и прихватил по просьбе Саньки) и сияла большими ясными глазами. Еда и выпивка стояли перед нею нетронутыми. Санька женихом сидел во главе стола, глупо улыбался и с трудом отрывал взгляд от девушки.
День был пасмурным, но без дождя. Где-то мычал бычок, кудахтали куры и не ко времени настырно кукарекал петух. Саньке казалось, что город и то, что с ним там произошло, остался сном, нехорошим и тягостным. А эти знакомые сельские звуки, деревянные дома, сараи, даже кучи навоза, оставались с ним всегда.
