Слуга Государев 2. Наставник

– Ба-ба-бах! – всё-таки бунтовщики выстрелили нам вслед из ружей.

Послышались выкрики. Какие-то шальные пули добрались до прикрывавшей наш отход второй линии.

– Бах-бах-бах-бах! – ответили со стен Кремля, а также уцелевшие второй линии.

Но приказ я не отменял: мы вышли отвлечь внимание бунтовщиков от заходивших в Кремль. Ещё не хватало дождаться, когда противник откроет огонь из пушек.

Ох, мало было у меня сил, нужно было брать под свой контроль Пушечный приказ. Там не так чтобы и много пушек должно было оставаться. Да и у самих стрельцов пушек почти и нет. Как видно, даже дюжины орудий бунтовщикам достаточно, чтобы зажать нас хотя бы и у Спасских ворот.

– Потери? – выкрикнул я, как только дождался последнего бойца и сам зашел во внутрь Кремля.

Я выходил на вылазку первым, возвращался последним. И теперь меня не поняли, а только смотрели, как на иноземца – чего-то лепечет, мол, на своём. Разве нет ещё такого слова в военном лексиконе, как «потери»?

– Раненые, убитые? Десятникам доложить! – изменил я формулировку приказа.

Убитых может и не было. Хотя я видел, как троих бойцов несли на руках. Но раненых была чёртова дюжина, тринадцать бойцов.

– Лекарей! – кричал я.

Между тем и сам сразу же подбежал к одному из бойцов, что лежал и не подавал признаков жизни. А, нет… Шевелится.

– Снимать с него кафтан! – приказал я рядом стоящим стрельцам.

Пока они стаскивали с него одёжу, я уже смотрел другого. Этот тоже лежал, но у него проникающего ранения не было, пуля застряла, не пробив грудную клетку. Вот только от того было не легче. Пуля попала в районе сердца, остановила кровяной насос. Прикладываю два пальца к сонной артерии… Пульса нет.

– Преставился Козьма! – сделал своё «экспертное» заключение один из стрельцов.

Ещё двое бойцов нагнулись, посмотрели в безжизненные глаза бойца и перекрестились. Я же в это время не снимал с него кафтан – я разрезал его, как и подкафтанник, и рубаху. Удар… сложив две руки в захват, ударил в район сердца.

– Раз, два, три, четыре… – отсчитываю нажатия.

– С чего же ты, полковник, мучаешь его? – сетовал тот стрелец, который первым определил смерть своего побратима.

Я слушал лишь краем уха. Некогда мне на их вопросы отвечать! После тридцати нажатий и искусственного дыхания сердце не запустилось. Я повторил процедуру.

– Пальцы на жилу шейную положите кто-нибудь! Как забьётся жила – мне сказать! – приказывал я, продолжая совершать реанимационные мероприятия.

– Так стучит жила! Богу слава, стучит! – удивлённо сказал стрелец, который приложил даже не пальцы, а всю руку на шею стрельцу. – Чай ожил!

И тут безжизненные глаза бывшего мертвеца стали шальными. Зрачки стрельца бегали туда и сюда, он явно не понимал, что с ним происходит. Да никто не понимал, кроме меня.

– Нынче жить должен! – сказал я, слезая со стрельца и усаживаясь прямо на брусчатку.

Нет, не физически мне было сейчас тяжело, морально. Хотя, конечно, реанимация вручную, особенно, если долгая – это почти тренировка в спортзале.

– Что иные раненые? – спросил я.

– Живы будут. За лекарем-немцем ужо послали, – отвечал мне стоящий неподалёку дядька Никонор.

– Хто ж ты такой, Егорка? – прошептал дядька.

И не знаю, почему я вообще понял сказанное. Может, даже не услышал, прочёл слова дядьки по губам – он выдохнул это, почти как обращение к небесам.

Внутри ёкнуло. Конечно, меня здесь не могут заподозрить в том, что я – человек из будущего. Но ведь и бесом же объявить могут! Мало ли примеров из истории?

– Святы Боже, святы грешны! – бормотал другой стрелец.

Та-а-ак. Интересно, конечно, какие сейчас обо мне поползут слухи. А и пускай! Конечно, если будут говорить о том, что я спас стрельца, а не выдумывать, что я провёл какой-нибудь ведьмовской ритуал.

Уверен, что популярность будет мне только на руку. За то короткое время, что я пребываю в этом мире, я уже даже снискал себе прозвище. Так пусть «Кровавый полковник» сменится на какое-нибудь иное, более благоприятное. С церковниками бы ещё из-за этого не поссориться. Как только свободная минутка найдётся, обязательно нужно бежать в церковь и хоть до шишек на лбу молиться. Тут даже вросшего креста может быть недостаточно.

– Да пустите меня! Повелеваю вам, – услышал я голос Петра Алексеевича. – И не смейте матушку мою держать!

Встав с брусчатки, я пошёл в ту сторону, откуда раздавался звонкий мальчишечий голосок. Интересно, изменится ли голос Петра с возрастом. Тон-то у него и сейчас повелевающий. Но вот басовитости мужеской пока не хватает.

– Матвеев! Ты дядька мне, но дядьев хватает! И матушку не тронь, говорю тебе! – тон государя был настойчив.

На ступеньках Красного крыльца стоял Пётр, чуть выше его стояла женщина. Симпатичная… Вот ей-богу, если бы такая встретилась мне в прошлой жизни, мне, мужику седовласому, то непременно обратил бы внимание. Сейчас же приходилось заставлять себя отворачивать взгляд. Не следовало на царицу смотреть не только потому, что она мать государя, но и потому, что я, отрок, никак не могу смотреть на женщину за сорок этаким мужским взглядом.

Нет-нет! Нынче мне пристало любоваться юными девицами. И как только я подумал об этом, молодой организм отозвался. Непривычные, забытые, но несомненно приятные ощущения.

– О! Полковник, доложи всенепременно своему государю, когда головы бунтовщикам рубить будем! – потребовал Пётр Алексеевич, увидев меня.

– Ваше Величество… – я поклонился.

– Вот! Изнову, величеством меня прозвал! – воскликнул юный государь. – Слыхали, да?

– Отвечай царю! – потребовал стоящий рядом с Петром Матвеев.

Только что сам Артамон Сергеевич отхватывал. На мне отыграться что ли решил?

Тут же рядом с Петром Алексеевичем был и Ромодановский, и Языков, и… На крыльце стояли ещё пятеро бояр. Несложно догадаться, что это Нарышкины делают попытку вырваться из своего заточения.

Родственнички приспособили Петра Алексеевича как таран, чтобы пройти за заслоны, которые выставили бояре Триумвирата. Всё-таки норовят использовать государя в своих целях. А после потомки удивляются, почему русские цари были такие обозлённые. Так ты поживи в условиях, когда тобой пытается манипулировать каждый второй! А ещё меж собой строят козни, интриги.

– Пётр Алексеевич, государь, главное, что мы не проиграли. Полк стремянных стрельцов на вашу защиту такоже стал, как и ранее мой полк. И иные приходят, дабы оборонить тебя, твоё Величество, – пространно говорил я. – Объявлен указ твой, величество, о скликании войска посошного. Полки иноземного строя скоро возвернутся. А они за тебя, государь.

А просто нечего было конкретно доложить Петру Алексеевичу. Ситуация-то всё ещё висит в воздухе. Но тут время работает на нас. Остается только обнадеживать и государя и остальных. Ну не говорить же, что я предполагаю попытку штурма. Что нужно еще некоторых бунтовщиков убить. И на некоторые уступки идти придется, чтобы меньше кровь пролилось.

– Полковник, память у меня крепкая… Ты спас меня. Токмо сердит я за то, что по твоей милости ударился головою, – сказал юный государь. – Служи и дале с честью!

– Не сомневайтесь, ваше величество, – сказал я и поклонился.

– Смешной ты… Ваше… Но нынче же… требую почестей для матушки моей и дядьев! – Петр быстро переключился на Матвеева и других бояр.

Я же понимал, что наступил новый кризис. Ну никак не получается добиться единства внутри периметра Кремля. Вот и Нарышкины теперь собираются вернуться.

– Бояре, дядьки мои, потребно мне волю вам свою сказать! – сказал Пётр Алексеевич и степенно, явно подражая чьей-то манере, стал подниматься по лестнице наверх. Было забавно наблюдать, как смотрят ему в спину Матвеев, Ромодановский, Языков – всем им пришлось подчиниться. Прозевали тот момент, когда Петру удалось выскочить из своего заточения. Теперь, прилюдно, не имеют никакой возможности указывать государю, что и как ему делать.

И вот тут, с одной стороны, я рад за Петра Алексеевича, с другой же – понимаю, что Нарышкины стоят на крыльце не зря.

– Егор Иванович, ну ты и дал! – с восхищением сказал Никита Данилович Глебов, подойдя ко мне, когда все бояре удалились в хоромы.

Я не стал у него уточнять, о чём именно он. Было два варианта, но вряд ли сейчас полковник Глебов говорил о спасении стрельца. Я говорил с государем!

А вот Глебов в этот момент, как и все стоящие неподалёку стрельцы, стояли склонённые в поклоне и не смели посмотреть на царственную особу. Моё общение с власть имущими этого времени либо позволит мне возвыситься, либо же погубит меня. Хотелось бы первый вариант развития событий.

– Твой полк пришёл весь? – спросил я у Глебова.

– Так и есть, все пришли. Детишек отправили, яко и ты совет давал, в Троицу. Готовыя усадьбу спасать да серебро на том зарабатывать, – сказал стремянной полковник.

И мы с ним направились к кремлёвским конюшням. Там было немало различных строений, один из домов я решил использовать как штаб. Пусть у бояр будет свой штаб, так сказать, стратегический. Вот только нужен и оперативный.

* * *

– Как посмели вы, бояре, допустить, что унучка моего чуть было не убили?

Как только боярское представительство зашло в царские хоромы, начался спор. Выразителем всех интересов Нарышкиных был пожилой Кирилл Полиектович.

– А что сделал бы ты, Кирилл, кабы бунт унять? Какие силы у тебя? – взревел Ромодановский.

– Мне стрельцы повинны подчиниться! – ещё более громко выкрикнул Долгорукий.

– Токмо не подчиняются, – негромко, но зло сказал Матвеев.

– Будет вам всем! – закричал Пётр Алексеевич.

– Государь прав. Негоже нам лаяться, – примирительно сказал Иван Языков.

Все замолчали. В иной ситуации ссора разгорелась бы таким пламенем, что не хватило бы и всей воды в Москва-реке, чтобы это пламя потушить. Вот только сейчас, когда Кремль, по сути, в осаде…

– Примириться потребно! – спокойным голосом, даже и просящим, сказал тогда Кирилл Полиектович.

– Добре, в наши же дела не вникайте, – потребовал Матвеев.

Артамон Сергеевич смотрел на Петра Алексеевича. Боярин прекрасно понимал, что если он сейчас начнёт откровенно затыкать Нарышкиных, то государь может взбунтоваться. Но ведь не так уж и важны сейчас Нарышкины. И была бы возможность, он бы вывел их всех за пределы Кремля, чтобы бунтовщики растерзали – отвели бы душеньку да успокоились на том. Однако придётся выдумывать что-то более изощрённое.

Хватит того, что Матвееву приходится делить власть с Ромодановским и Языковым. Более никого в ближники Петра Алексеевича Матвеев пускать не желал. Артамон Сергеевич уже почуял вкус власти.

– Матушка, – обратился Пётр Алексеевич к царице. – Всё же верно? Всех примирил?

Царица смутилась от вопроса своего сына. Стало понятно, кто нашептал, что необходимо всех примирить. А прежде всего, что необходимо вызволить Нарышкиных. Придётся чуть позже Наталье Кирилловне выслушать всё, что по этому поводу думает Матвеев. А уж он знает, как сказать, что и остолбенеешь.

– Я желаю, кабы полковник тот в дворяне записан был! – сказал Пётр Алексеевич.

– Государь, да не можно столь много ему давать за раз. Пущай проявит себя ишо! – сказал Матвеев.

И это было первое, с чем согласились абсолютно все присутствующие. Может быть, только слегка разочаровался сам государь. Но царю, по молодости лет, просто нравилось использовать свою власть. Менять судьбы людей, будто бы переодевая и переставляя потешные кукольные фигурки.

* * *

Я ждал, когда над всеми воротами Кремля, за исключением только Тайницких, появятся красные стяги. Это был знак, что все готовы к проведению операции.

Некоторое волнение поселилось внутри меня. Но, прислушиваясь к внутренним ощущениям, тревожности и зловещих знаков не заметил.

Так, лишь мандраж, словно перед выходом на сцену или перед очень важным экзаменом.

– Начинаем! – приказал я.

– Давай, братцы, выходим! – азартно закричал Никита Данилович Глебов.

Мы договорились, что он всё-таки будет сейчас моим заместителем.

Пришлось мне намекнуть Глебову, что я вхож в дела боярские. Да и то, что я без страсти разговаривал с самим государем, помогло ему оценить, кто я таков. Это решило вопрос субординации – и ни у кого больше не возникало вопросов, почему я имею право приказывать. Да потому что действую! Потому что делаю это без сомнений!

– Бах! Бах! – одновременно у всех ворот, где стояли бунтовщики, послышались выстрелы.

– Выходим! – скомандовал я.

Массивные, куда даже большие, чем Спасские, Троицкие ворота распахнулись, словно малая калитка. Постарались стрельцы. Отряд в три сотни конных стрельцов, а также двух сотен стрельцов Первого стрелецкого приказа, посаженных на телеги, быстро покинул Кремль.

Дежурившие тут бунтовщики опешили, когда вышла такая армия. Да, по нынешней ситуации это армия. И вот, как мыши от банды матерых котов, бунтовщики разбегались.

– Бах! Бах! – прогремели выстрелы.

Я обернулся. Стреляли стремянные, как я и ждал. Одна организованная группа бунтовщиков сгруппировалась у двух пушек. Вот их и нужно было забрать. Мы так стремительно вышли из ворот, что зарядить орудия те не успели. А теперь это наша артиллерия!

Отряд стремительно двигался по улицам Москвы. Усадьбы Ромодановского и Языкова были недалеко друг от друга. Там же и Афанасий Нарышкин оборудовал только неделю назад полученную им усадьбу. Вот к ним мы и двигались.

И не просто шли. То и дело стрельцы взмахивали руками, раскидывая листовки, чтобы донести до люда московского правду. Шли и сметали любых праздношатающихся стрельцов, а вот откровенные банды…

– Бах! Бах! – открыли огонь стремянные.

Была у нас договоренность, чтобы стрелять без сомнений в любого, кто будет заподозрен в мародерстве. Пусть знают, боятся!

– Воно! Грабят тати! – закричали впереди.

Я приказал им стоять и кивнул Прошке.

– Сто-о-ой! – заорал горластый Прохор, дублируя приказ, так, что я стал беспокоиться, как бы перепонки у меня не лопнули. – Сто-о-ой!

Зато дошло до всех и быстро. Колонна остановилась. С телег сразу же спрыгнули краснокафтанники, стремянные стрельцы оцепили место. Дымилась уже усадьба Нарышкина. Доносились крики и со стороны усадьбы Языкова.

Бунтовщики гуляли… Добре же! Теперь время отвечать за игры!

Глава 3

Москва

13 мая 1682 года

Часть богатых усадеб, в том числе и те, которые были нашей целью, располагались компактно, одна к другой. Например, между усадьбой Ромодановского и усадьбой Языкова была ещё одна. И все они имели общий забор. Даже узких улочек между усадьбами не было. С северо-запада усадьбы упирались в городскую стену.

Мне это всё напоминало какое-то дачное товарищество – ну или небольшой элитный коттеджный посёлок прямо внутри города. Лишь только два проезда существовали к этой группе усадеб. И, прежде чем вступить на территорию самих боярских резиденций, я распорядился, чтобы эти два проезда были наглухо закрыты.

Конечно, всё, что сейчас делалось под моим командованием, – опасно. Противнику было бы достаточно иметь в своём распоряжении сильную мобильную группу, чтобы закрыть нас в этом тупике. И если бы я был на месте бунтовщиков, то таких групп у меня было бы как минимум несколько.

Вот только все данные, которыми я располагал, говорят, что у бунтовщиков даже близко такой организованности нет, чтобы быстро реагировать на наши, мои действия. Ну как можно собрать тысячи полторы боеспособных бунтовщиков, чтобы не только тягаться с нашим отрядом, но и гарантированно побеждать. Нет, пока я не вижу, что это возможно.

Пока они и вовсе занимаются тем, что выискивают по всей Москве пушки, порой, даже стрельцов, которые могут с ними управляться. После бурной ночи вакханалий, как видно, противнику удалось сколотить только незначительные группы вокруг малочисленной артиллерии.

Но ведь это только начало. Нагуляются стрельцы денек-другой и станут действовать уже слажено. У них же особого выбора нет. Или сплотиться, или проигрывать. И у многих голова с плеч слетит.

Так что выход к усадьбам – это с нашей стороны вовсе не авантюра в целях заработка. Это стремление как можно выгоднее использовать замешательство противника и его дезорганизованность. Пока есть такая возможность.

– Вперёд! – приказал я.

И сам пошёл впереди штурмовой колонны к усадьбе Ромодановского. Ну, как колонны? Полусотни стрельцов, построенных в ряды по восемь человек. Чтобы гарантированно протиснуться в ворота.

Я шёл впереди, а сразу следом за мной несли немалых размеров бревно. Так себе таран. Но явно куда лучше, чем пробовать открыть ворота с плеча. Ворота же были закрыты. И не было признаков, то усадьба разграблена. Но и не видно пока тех, кто засел внутри.

– Бах-бах-бах! – прозвучали выстрелы со стороны усадьбы.

И, не дожидаясь моей команды, как и было приказано ранее, первые три ряда моих стрельцов стали расходиться в стороны, организовывая первую линию.

– Не стрелять! – выкрикнул я.

– Бах-бах! – выстрелы раздались у соседней усадьбы.

Там таким же образом, как и я со своей полусотней, отрабатывал полковник Глебов. Вот только разница была в том, что те, кто из-за стены усадьбы Ромодановского стреляли в нашу сторону. Пусть и намеренно вверх, пугали воробьёв, ни одна пуля не полетела в направлении стрельцов.

А вот Глебов столкнулся с сопротивлением – мы уже слышали надсадные вопли раненых. Стрельбы там не было пока, но металл звучал. Справятся стременные. Непременно. У нас много бойцов еще в резерве.

– Именем государя нашего Петра Алексеевича и вашего хозяина Григория Григорьевича Ромодановского… откройте и впустите нас. Мы пришли забрать вас! – кричал я.

Тут же выдал приказ, чтобы ещё одна полусотня пошла на помощь Глебову. Наверняка знать мы не могли, что ждет в усадьбах боярских. Но мне казалось, что усадьба Ромодановского держит круговую оборону, в то время как усадьбу Языкова вовсю грабят. Скорее всего, там уже вовсю грабители бражничали и отмечали “успех”.

– Назовись, добрый человек! – выкрикнули мне со стены усадьбы. – Что ж именем государя кроешь? Не вор что ль?

– Я Егор Иванович Стрельчин. Волей государя нашего Петра Алексеевича назначенный полковником Первого стрелецкого приказа. Со мной полковник стремянного приказа Никита Данилович Глебов, – выкрикнул я.

– Не из тех ли ты Стрельчиных, что пистоли да фузеи на голландское подобие ладят! Поздорову ли сестрица твоя? Апраксия Ивановна? – под звуки боя, происходящего буквально в ста пятидесяти метрах, продолжал свой расспрос кто-то…

А вовсе, по чину ли ему будет меня спрашивать, полковника? Но пока спесивость свою проявлять не буду. Все, кому я раздал приказы, должны действовать ладно и с мародёрами справиться. А я должен был взять именно усадьбу Ромодановского. И по огромной просьбе Григория Григорьевича постараться ничего здесь не разрушить и не спалить.

А ещё было ответственное задание. Боярин особо просил вывести из его личной конюшни трёх жеребцов и двух кобыл. Так что лучше-ка я добьюсь переговорами открытия ворот.

Но каков жучара! Я хлопнул себя по лбу и ухмыльнулся. Только сейчас понял, что он же меня ловит на путаницу. Какая у меня сестра Апраксия?

– Открывай ворота! Кто бы ты ни был. Нет у меня сестры Апраксии, а есть Марфа… С чего сестрицу мою иначе назвал?

– Егорка, ты ли, что ли? – прозвучал удивлённый вопрос, как будто до этого я и не представлялся. – Так это я… приказчик Юрия Ивановича Ромодановского, Тарас, Николая сын. А то так… Проверял тебя ты ль то есть, али кто твоим именем кроет. Нынче и не разобрать, что к чему.

Штирлиц опять был близок к провалу. Слова некоего Тараса, который держит оборону и имеет право говорить от всех засевших в усадьбе людей, звучали таким образом, что я обязан был бы его не просто знать. Может, даже родственник мой какой-то?

Я собирался с мыслями, чтобы как-то начать выруливать из этой ситуации и не выдать себя, что не знаю никакого Тараса, как он, не дожидаясь моего ответа, продолжил:

– Горе у меня, Егорка… Дружка твой, коему обещана была твоя сестрица Марфа… сынок мой… убили его воры. Да и нынче батюшка-то наш, Юрий Иванович, слёг. Пораненный был, ажно сам двух воров зарубил. Не бывать свадьбы твоей сестры с сыном моим.

Вот теперь ситуация немного прояснилась. Да, отец мне говорил, что к Марфе, сестрёнке-красавице моей, уже трое сватались. И до того момента, пока к отцу не пришёл большой и очень прибыльный заказ на производство пистолетов и ружей, он склонялся отдать Марфу за какого-то ушлого и пронырливого казака на службе у знатного боярина. А теперь думал, что и более добрую партию выгадать для Марфы можно.

Кощунственно так говорить, но, может, есть маленькая крупица хорошего в смерти сына этого Тараса. Не будет разочарования от того, что сыну приказчика князя Юрия Ивановича Ромодановского последует отказ. Отец ведь хотел для Марфы подбирать уже более знатного и богатого жениха.

– Будет нам, дядька Тарас, лясы точить… – сказал я, стараясь ускорить разбирательства, да перейти уже к тому, зачем я сюда и прибыл.

– Чего, говоришь, точить?

Я не стал уточнять и развивать тему про использованные мной слова. Быстрее…

– Хватит досужих разговоров. Открывай двери, у меня письмо от Григория Григорьевича Ромодановского. Мы прибыли вывезти всё его добро в Кремль, – строго сказал я. – На том сам князь стоит.

– А и не открою, коли слово своё не дашь, что батюшку нашего Юрия Ивановича с собой заберёте. Коли он не преставился ещё, так жить будет. И без него я не пойду, – артачился Тарас.

В это время звуки боя в соседних усадьбах уже попритихли. Мало того, первые три телеги выехали за ворота усадьбы Языкова. Пошло, значит, даже и там дело. А я тут… Уже начинал терять терпение.

– Письмо возьми, прочти, да и дверь открой! – чеканил я каждое слово. – Не откроешь, так зараз пушки подкатим и разнесём всё.

Молчание было мне ответом. Я уже было подумал, что меня игнорируют, мало ли, а то ещё и изготавливаются к бою. Однако, когда на десятых секундах установилась почти идеальная тишина, смог расслышать разговор за воротами.

– Да знаю я его. То ж Егорка, сын Ивана Стрельчина, сотника, у коего голландские пищали и пистоли брали для боевых людей батюшки нашего, – услышал я голос Тараса.

– А не ведаешь ли ты, что Григорий Григорьевич Ромодановский с батюшкой нашим Юрием Ивановичем местничали и поныне в ссоре пребывают? А мы-то ж некоторых людишек Григория Григорьевича побили плетьми, – сказал другой голос.

Я знал, что такое местнический спор. Если родственники стали выяснять отношения, кто из них стоит выше, то это такая ссора внутри рода, что лучше бы и подрались. После драки еще можно выпить, да помириться. А вот когда местничуют бояре, то это на всеобщем обозрении.

– То верно, местничают, да в ссоре. Однако же…

– Бах-бах! – послышался издали звук выстрелов.

– Прошка, беги и прознай, кто и почему стрелял! – развернувшись в сторону всё так же стоявших колонной стрельцов, приказал я.

Выстрелы были со стороны одного из наших блокпостов, там, где была перегорожена одна из дорог, ведущая к усадьбам. Оставалось надеяться, что это не бунтовщики сумели так быстро организоваться. А отпугивают разрозненные банды мародёров.

Лишь только ещё минуты через три, к моему удивлению, стали распахиваться ворота Ромодановской усадьбы. И не калитка открывалась, которая здесь была, а сразу ворота. А потом даже я немножко пошатнулся. Не от страха – от неожиданности, что там увидел..

Мужики, среди которых большую часть составляли и вовсе безусые юнцы, стояли на изготовку. Лица их были решительные. К бою готовые .Причём, держали они в руках не те пищали фитильные, которыми в большинстве вооружены стрельцы, а самые что ни на есть кремнёвые ружья.

Но даже не это заставило меня удивиться. Вряд ли стоило предполагать, что, если тем, кто спрятался за достаточно массивными, пусть и деревянными, стенами усадьбы Григория Григорьевича Ромодановского, удалось отбиться от грабителей, то они это сделали без помощи оружия.

А бой тут был, ну или какая форма противостояния. На утрамбованной земле возле усадьбы я видел следы крови.. Тел только не было.

Удивили же меня две пушки. Две, ити ж е-мать, пушки! И, главное, уже развернутые в нашу сторону. И рядом с ними стояли с пальниками на вид суровые и решительные мужики. Если такие пушки ударят по нам картечью, ну или как в это время такое называется… дробом. Не то что мало не покажется, а как бы не смели всю мою колонну за раз. А потом ещё и из своих ружей накроют, завершат разгром. И преспокойно при этом закроют обратно ворота. Пока еще успеет к нам подмога.

Мы во всём Кремле нашли лишь три пушки, из которых одна была порченая, вторая с трещиной ствола. Тут же аж две – и на вид целёхонькие, новые орудия. Теперь понятно, почему если и грабят, то только соседние усадьбы. Чтобы этих вояк взять, нужна отдельная армейская операция. И её не будет, пока вопрос с Кремлём бунтовщики не решат. А значит, не будет никогда.