Фаворит 2. Служу России!

Денис Старый, Валерий Гуров

Фаворит 2. Служу России!

Глава 1

Нет ничего лучше, чем возвращаться туде, где ничего не изменилось, чтобы понять, насколько изменился сам.

Нельсон Мандела

Петербург

19 июня 1734 года

– Ты с кем разговариваешь? – спросил я, готовясь встряхнуть его и привести в сознание.

Какую бы я пакость ни сотворил, но я офицер гвардии, дворянин. Так что я не могу позволять со мной так разговаривать. Вот и пусть подумает о возможных последствиях от своего эмоционального спича.

– Неблагодарный подонок! – на английском языке, с приветливой улыбчивой гримасой на лице, произнес мужик.

– Неделю живу у тебя бесплатно за такое оскорбление, – также с улыбкой произнёс я, но поспешил добавить: – Харчуюсь такоже без оплаты. Воспротивишься, так и сам палками отхожу, ещё и подумаю, с чего бы ты, немец, на гвардейца Её Величества, цельного капитана Норова, русского дворянина, пасть открываешь. Нет ли крамолы на государыню?

На наш крик выбежали ещё двое рослых детин. Сходство лицами заставило меня подумать, что это сыновья трактирщика. И они были на целую голову выше своего батяни. Воображение сразу нарисовало гром-бабу, которая смогла родить таких богатырей. Успел только посочувствовать трактирщику.

– Вы? Как вы посмели? – начал было выговаривать мне ещё и один из прибежавших бугаёв, но грозный взгляд отца семейства заставил того замолчать.

– В дверях не стойте! Есть и спать желаю. А если что, то за вины свои превелико отплачу, – сказал я и двинулся вперёд.

В трактирах этого времени мне ещё не приходилось бывать, поэтому антураж был для меня в новинку и любопытен. Никакого намёка на эксклюзивный интерьер здесь заметить нельзя было.

Массивные столы, приставленные к ним лавки. По углам были заметны зонированные ширмами особые столики. Там уже стояли стулья, да и столы были покрыты белоснежными скатертями. Учитывая то, что заведение располагалось, можно сказать, в центре нынешнего Петербурга, в весьма оживленном районе, то жил я чуть ли не в одном из престижнейших мест города. Сомневаюсь, что в Петербурге много гостиниц.

– Проводите меня в мою комнату, туда же принесите еды и доброго вина! Лучше всего подогретого венгерского, с перцем! – распорядился я.

– Без оплаты так богато харчеваться? – изумился трактирщик.

– Держи, и раньше следующей недели чтобы не задавал больше вопросов об оплате, – сказал я и дал трактирщику золотой ливр.

Хозяин заведения посмотрел на меня, на монету, взял её в руки, начал крутить между пальцев. Я ждал, что он её ещё примет на зуб, вроде бы, таким образом особые знатоки определяют, настоящее ли золото, но этого не произошло.

– Марту более не обижайте, господин офицер! – умоляющим тоном попросил меня трактирщик. – Но и… я слова не скажу против. Этакия монеты глаза мне закрывают. И не увижу чего не нужно.

Ах ты гад какой! Не видел я еще Марты, не понимаю до конца, какие у меня могут быть отношения с ней, но тут уж и без того ясно – отец продает свою дочку.

Видимо, мне теперь придётся расхлёбывать повышенную сексуальную активность моего реципиента. Учитывая то, как внутри меня бурлят гормоны, справиться с их потоком может только особо терпеливый человек.

И даже мне, бывшему столетнему старику, крайне сложно совладать с буйством организма. Чего уж тут говорить про девятнадцатилетнего парня, ещё и весьма приятной наружности, который не должен ощущать недостатка в женском внимании.

Золотая монета резко охладила пыл трактирщика, и он уже не без удовольствия проводил меня в примыкающее к трактиру соседнее здание, где мы поднялись на второй этаж.

– Не гневайтесь, господин офицер, но прибытия вашего не ожидали, и в комнате не прибрано, – сказал хозяин этого, так сказать, гостинично-ресторанного комплекса. – Нынче же Марту разбужу, дабы пришла прибраться. А у господина хватает серебра, чтобы ещё и долг выплатить? И Марте бы за прибранное доплатить?

– С собой золота немного. Не буду же я при себе таскать много денег, – соврал я.

На самом деле у меня было с собой не много, а очень много денег. Пятьсот золотых – это столько, что я могу купить все заведение, в котором сейчас нахожусь. Ну и прикупить себе людей, что сейчас передо мной. Вот только нужно ли об этом сообщать? Сокровища, если они ещё и плохо лежат – это то, что может у человека не только отключить инстинкт самосохранения, но и блокировать все морально-этические установки.

Комната была… М-да… Маленькой, как та каюта капитанская, где лишь спать можно, но ничего более. Может, мне улучшить свои жилищные условия? Нет, преждевременно сейчас сорить деньгами. Мне еще предстоит немало чего приобретать. И не факт, что лошади, что были мной затрофеены, прибудут ко мне.

Я все добро в виде трофейного оружия, своих личных семи коней, часть денег и предметов, что могут быть проданы – всё это оставил на сохранение полковнику… уже, так получается, генерал-майору Юрию Федоровичу Лесли. Достаточно ли данного им слова, что все это ко мне и вернется? И хватило ли для платы за сохранность вещей подарка в виде лучшего жеребца и украшенной офицерской шпаги француза?

Вынужденная мера, так как пока я не мог всё перевезти с собой.

Неожиданно дверь распахнулась, и мне на шею бросилось что-то приятное, мягкое, рыжее. Сперва чуть было не сработали одни рефлексы, когда я дёрнулся перехватывать девичью руку, чтобы провести болевой приём. А потом проснулись другие инстинкты.

Хотелось… Да чего уж там самого себя обманывать? Даже очень захотелось. Но я нашёл в себе силы, взял девушку за плечи и чуток от себя отодвинул. Не пожелай я полюбоваться, насколько хороша лицом барышня, то не получилось бы разлепить объятия.

Хороша. Вот ей-богу, хороша! Даже со всеми скидками, что моему организму почти и не важно, кого этого…

– Я рада, что ты есть! – с акцентом сказала девушка.

– Я есть, не могу не есть! – отшутился я, увидел сморщенный лобик девушки, что пыталась проникнуться моими словами, усмехнулся и добавил: – Говори на немецком!

– Ты же на мне женишься, как обещал? Ты же для этого вернулся? – спросила девица, а я чуть было не поперхнулся.

Красавица, да ведь я вас не знаю совсем.

– Нет. Жениться на тебе я не предполагал никогда, – мне стало жалко девушку, но лучше горькая правда, чем сладкая ложь.

Видно, бравый гвардеец решил обещать всё, что угодно, лишь бы только заполучить себе в награду такое прекрасное женское тело. Но теперь перед нею – новый Норов.

Она была слегка полновата, между тем, по местным меркам могла считаться даже худышкой. Милое девичье личико, кудрявые рыжие волосы, сопутствующие женской красоте выпуклости. Такая дамочка не может не нравиться. И недаром даже барон знаком с Мартой, вот только благосклонности её не добился.

Выходило, что она своего рода достопримечательность, на которой обламывают свои зубки самые похотливые зверьки Петербурга. А я как раз-таки тот зверёк, который раскусил этот орешек. Но что мне со всем этим делать? Нет, одна мысль всё никак не покидала мою голову, признаться, только именно эту часть тела…

– Ну же, чего плачешь? – сказал я, приобнимая девушку за плечи. – Теперь я буду с тобой предельно честным. Ты очень красивая, даже слишком красивая. И что сказано, что сделано, уже не вернёшь.

– Я готова быть для тебя той, какой назначишь. Хочешь, хоть в крепостные пойду к тебе? – всхлипывая, дрожащими губами говорила девушка.

– Не надо. Просто давай жить! – говорил я, а внутренний зверёк превращался в зверя, начиная ожесточённую борьбу с моей совестью и моралью.

Нет, не будь у меня в прошлой жизни в потомстве почти что одни девчонки, кинулся бы сейчас на эту рыжую, пообещал бы ей луну сорвать с небосклона, лишь бы только она подарила эту ночь, а следующей ночью пообещал бы солнце, но только чтобы продолжить. Но нет, жениться на подобной девице – это сразу же многократно понизить свой социальный статус. То, что можно было сделать Петру Великому, когда он венчался с Мартой Скавронской… Кстати, тоже с Мартой… Этого делать мне нельзя.

Брак, если это, конечно, не по огромной любви – дело политическое. Я так и не знаю, кто мои родственники, если они вообще есть. Это нужно узнать, буду в расположении полка – попробую добиться всех сведений, которые должны быть на меня у секретаря. Но уже понятно, что если я капитан, да ещё и гвардеец, если в какой-то мере обласкан, пусть и ситуативно, императрицей, то нужно думать о таком браке, который бы двигал бы меня вперёд, а не создавал новую порцию проблем.

– Так ты меня отвергаешь? – Марта поменялась в лице, оступила на два шага назад.

Её лицо исказила злобная гримаса. А девочка-то с характером! Любовь любовью, а норов свой показывает.

– Я не отвергаю тебя, но хочу, чтобы ты всё понимала, чтобы между нами не было лжи. Хочу ли я возлечь с тобой? Очень, – продолжал я рубить правду-матку.

– Вот ещё! Не бывать этому более! – выкрикнула девица, а из ее глаз покатились слёзы.

Марта развернулась и, в чём была, в ночной рубахе с накинутым капотом, выбежала из моей комнаты.

Может, и нужно было отключить в себе старика, оставить молодого парня, будучи которым, я уже проверял бы кровать на прочность в компании с огненной бестией. Нет, не хочу этой девочке всю жизнь поганить. Но мне, вполне возможно, ещё придётся многие судьбы ломать. Не стоит этим пользоваться и увлекаться там, где не обязательно.

Через полчаса принесли еду. Несмотря на то, что золотая монета – это огромные деньги, ел я варёную курицу да заедал уже затвердевшим хлебом. Пиво было… не очень. Явно что только-только сваренное, даже теплое – не настоялось. Всё-таки в будущем, пусть и на основе химикатов, пиво было вкуснее.

И тут ужменя стало клонить в сон, бороться с этой напастью было исключительно невозможно. Да и зачем, если есть кровать, если есть ортопедический матрас – ткань, внутрь которой запихали солому, а визуальный осмотр спального места не выявил клопов.

* * *

Петербург

19 июня 1734 года

Лишь только кажущееся добродушным лицо, буквально исполосованный морщинами лоб, пролысина и, в целом, редкие волосы… Это всё то, что было видно мужчине, вошедшему в кабинет к одному из самых влиятельных людей России.

Андрей Иванович Остерман часто уходил в себя, на некоторое время задумываясь и создавая порой долгие, неудобные паузы в разговорах. Конечно, лишь только с подчинёнными либо с людьми, которых он не считал себе ровней. Подобное поведение в присутствии императрицы или же высших сановников попросту недопустимо.

Вот и сейчаскабинет-министр, ведающий иностранными делами, смотрел на вошедшего с некоторым недоумением. Остерман как раз составлял свой рабочий план на ближайшую неделю. И всегда он это делал лишь в гордом одиночестве, продумывая каждый шаг и раскладывая все вероятные события по полочкам.

Но пришедший к нему молодой немецкий дворянин был послан графом Рейнгольдом Лёвенвольде. И обер-гофмаршала, своего единственного союзника по внутри дворцовым интригам, Остерману игнорировать было не с руки. В конце концов, Андрею Ивановичу Остерману во многом благодаря Лёвенвольде всё ещё удается быть на вершине власти, несмотря на то, что граф Бирон спит и видит, как бы скинуть их обоих.

– Что у вас? – на выдохе, даже не скрывая своего пренебрежения, спрашивал Остерман.

Разговор, что удивительно, Андрей Иванович начал на русском языке. Это граф Бирон уже четвёртый год учит русский язык, да всё никак не отделается от жуткого акцента. Остерман же был более способным к языкам, да и ко всему остальному, кроме, может быть, к тому, чтобы получить доступ к телу императрицы.

Случись и такая оказия, и Остерман был бы еще и статным красавцем, то Россия познала бы, возможно, самого совершенного фаворита в своей истории, никем непотопляемого, никем не убиваемого. Но ко всему этому мудрого изворотливого – царя всех плутов.

– Можно говорить на немецком языке? – спрашивал вошедший, а Остерман жестом показал, что он не против. – Я находился у Петергофа, отслеживал тех, кто приезжал к государыне. По воле своего господина это делал. И появился весьма любопытный гвардеец.

Остерман сначала небрежно кивнул.

– Я знаю, что господин Бирон отлучался от матушки-государыни для встречи какого-то гвардейца. Весьма вероятно, что и не гвардейца вовсе, а тех реляций, что он везет. Герцог всегда старается перехватить хорошие новости… Немудрено… – теперь хозяин кабинета подобрался, понимая, что информация для него может быть важной. – Продолжайте!

Слуга Лёвенвольде рассказал, как уже давно подкупил одного из слуг Бирона, чтобы узнавать информацию. И этот информатор рассказал о гвардейце-измайловце, и что тот вез огромные сундуки с золотом.

Толь всячески набивал себе цену, раздувая щеки. Андрей Иванович же не мешал гостю пыжиться и важничать. Пусть рассказывает хоть в какой манере, главное – дело. Мало ли, и этот человек Лёвенвольде пригодится самому Остерману. И ведь ясно, почему так откровенничает Толь. Лёвенвольде все чаще чувствует недомогания, вот и ищет гость нового хозяина.

– Матушка-государыня в своей манере была? – уточнял Остерман, что-то начиная записывать на чистый лист бумаги.

– Да, но весьма благодушна к гвардейцу. Я не знаю, чем его одарили, попытался об этом расспросить самого гвардейца. Я предполагал его сопроводить в Петербург… – Толь замялся.

Он не хотел рассказывать о том, что в какой-то момент испытал даже страх перед гвардейцем. Порученец Лёвенвольде тогда почувствовал, что этот гвардеец не то что не испугался – он был готов действовать очень жёстко, к чему Толь не привык. Силовые методы были не для порученцев, чаще всего он занимался договорённостями, разговорами – и имел исполнителей в кровавых делах.

– И вы были вынуждены ему уступить. Вместо того, чтобы добром сопроводить этого гвардейца до места назначения, узнать, кто он, где и с кем проживает… Вы отдаёте себе отчёт, Толь, ведь императрица могла наградить его сразу и генеральским чином! С неё останется. И что интерес к герою со стороны Бирона – это и наш интерес! – отчитывал Остерман даже не своего человека, а порученца союзника.

Связка Остерман – Лёвенвольде была весьма сильна и при дворе, и за его пределами. Остерман знал, что возлагаемая Бироном надежда на Ягужинского, назначенного генерал-прокурором, как на человека, способного противостоять им, Лёвенвольде и Остерману, не оправдалась. Знал, что сейчас герцог Бирон ищет иных таких людей.

И вот, когда Ягужинский стал сильно сдавать по болезням, когда Бирон ещё не вытянул из небытия фигуру Артемия Волынского, появляется некий гвардеец Измайловского полка, который не так давно воевал под командованием Миниха и был им же послан в Петербург.

– Передайте своему господину, что я сильно обеспокоен тем, чтобы не произошёл союз между Минихом и Бироном. Этот гвардеец мог бы стать поводом для их сближения, – сказал Остерман с задумчивым видом.

– Но… примирить Миниха и Бирона невозможно! – с чувством воскликнул порученец.

На секунду повисла тишина, которую можно было бы даже счесть и оскорбительной.

– В этом мире нет ничего невозможного, когда на кону стоит власть! Нельзя исключать никаких вариантов развития событий, – поучал принесшего новости Андрей Иванович.

Быстро написав письмо своему союзнику графу Лёвенвольде, Остерман отпустил порученца. При этом, как и положено, наградил его сразу двадцатью рублями. Невесть что, но эта информация не стоила большего. Но она не стоила и меньшего. Тем более, прозвучали намёки, что если и дальше Толь будет приносить важные новости, то суммы вознаграждения могут увеличиваться.

Остермана нельзя было назвать самым богатым человеком России, впрочем, никто доподлинно и не знал, сколько у него денег. Да, Андрей Иванович не был таким скупердяем, как один из богатейших людей России кабинет-министр Головкин. Но и выпячивать своё богатство Остерман никогда не спешил.

Порученец графа Лёвенвольде ушёл, а Андрей Иванович вдумчивым, удивительно аккуратным движением порвал бумагу, на которой уже был набросан план на ближайшую неделю. Внутреннее чутьё одного из главных интриганов Российской империи говорило о том, что весьма непрост может быть этот визит гвардейца к императрице.

Государыня сильно падка на все блестящее, особенно на золото. Кроме того, если этот гвардеец ещё и русский, то на фоне усиливающегося глубинного противостояния засилью немцев, измайловец может достаточно быстро возвыситься. Это же должен понимать и герцог Бирон.

Никогда Андрей Иванович Остерман не действовал быстро и решительно. Все его поступки, все его интриги были всегда исподволь, практически незаметными. Так что и теперь Андрей Иванович решил, что нужно лишь издали присмотреть за гвардейцем, понять: может быть, он, Остерман, нынче дышит на воду, а гвардеец собою ничего не представляет? Так… Вспыхнула звездочка, да сразу и погасла.

Задумавшись, он даже повёл рукою, будто пытался поймать исчезающую звёздочку. Поймать и под лупу.

Однако ж важно понять, а чем же наградила государыня такого героя. Если измайловец получил хотя бы чин майора, то он уже становится определённой фигурой. Тем более, что, как Андрей Иванович понял из рассказа Толя, проявлял несколько глупости и наивности, но был при этом даже и слишком молод.

– Молод. Статен… Пригож и мужественен… А что если… – недобрая ухмылка появилась на лице, а морщины задумчивости на лбу несколько разгладились.

В голову непотопляемого интригана пришла одна, как ему показалось, интересная мысль. Идея эта может и изрядно напугать саму императрицу, и вновь сделать Андрея Ивановича Остермана нужным для российского престола. Может быть, даже его спасителем – хотя это уж и вряд ли.

– И невозможное возможно! – произнёс Андрей Иванович и с энтузиазмом стал разрабатывать новый план на следующую неделю.

Он решил быстрее написать бумаги, а после начать действовать. За гвардейцем нужно проследить. По крайней мере, важно убедиться, не начал ли Бирон очередную игру. С графа-курляднца станется, ведь он истинно неугомонный.

– Был бы еще и умным Бирон, так горе было бы всем нам! – вслух озвучил свои мысли Остерман. – С таким-то рвением… Все не уймется курляндец. И явно с этим гвардейцем что-то задумал… Но что? Узнаем, вряд ли нечто сложное.

Сложив листы бумаги, Остерман отпил уже давно холодный кофе, поморщился, «родил» еще одну морщину на своем многомудром лбу и направился к своему человеку, ответственному за оперативную работу.

Шальная мысль пришла в голову Остермана, да и не одна, нужно только выяснить, является ли гвардеец тот человеком Бирона или Миниха.

Глава 2

Я не могу дождаться возвращения домой (где бы он ни был), в кровать, невротичный, плохо питающийся и жалующийся, какая дерьмовая погода.

Курт Кобейн

Петербург

20 июня 1734 года

Проснулся я с первыми петухами. Удивительно, что в Петербурге так много петухов! Нет, ни в коем разе я в данном случае не применяю уголовную лексику. Птиц здесь много. Более того, из приоткрытого окна я даже услышал мычание коровы. Вот так, в центре столицы Российской империи пасутся коровы, кричат петухи, бегают курицы… И это нормально.

Я встал и, оставаясь в одних штанах по типу лосин, решил размяться. Если этот предмет гардероба меня уже переставал смущать, так как был практически полностью покрыт сверху камзолом, то сейчас я и вовсе воспринимал своё одеяние как какой-то элемент спортивной формы. В будущем и мужики, и девушки в занимались в этих самых тайтсах в спортивном зале – и нормально, никого не смущало.

Три подхода по тридцать отжиманий, немного нагрузки на пресс. Приседания, причём, на одной ноге, держась за стену. Бой с тенью – примерно сотня ударов по мужику, которого я только представлял перед собой. Это была зарядка, которая должна начинать каждый день. А вот где тренироваться всерьёз – это большая проблема!

Когда я уже и сам думал выглянуть из-за двери и крикнуть, чтобы принесли какое-нибудь ведро с водой, чтобы умыться, в дверь постучали.

– Ваше благородие, это Кашин! Вы тама? – услышал я из-за двери.

– Тама! – усмехнулся я и подошёл к двери.

Я убрал приставленный к дверному проёму стул, предварительно сняв с него жестяной поднос, открыл дверь. Если бы ночью кто-нибудь рвался в мою комнату, то грохот от падения стула и жестяного подноса обязательно разбудил бы меня, и я смог бы хоть что-то сделать в свою защиту.

Вот такая вот система местной, местечковой сигнализации.

Да, может быть, у меня теперь и преувеличенное ожидание неприятностей, но всегда лучше быть готовым к неожиданностям, чем впоследствии упрекать себя же, что не проявил бдительность. И потом, это, как ни крути, дисциплинирует.

– Это хорошо, что ты меня нашёл. Вещи мои целы?

– Разве же сложно сыскать вас! Все уже знают, что у вас была симпатия с Мартой. Я был вчера в полку. Говорят там и иное… Что вы, ваше благородие, уже не благородие, а высокоблагородие! Бают, что капиатном стали, – с лукавой усмешкой говорил мне сержант.

– Чтобы я от тебя больше не слышал ни о Марте, ни о других девицах, если я не спрошу. Спускайся в трактир, закажи позавтракать!

– Лепёшки с салом? Я видел, как Франц их печёт. Уж больно смачно дурманят, – Кашин аж глаза закатил.

Я подумал о том, что это вредная еда, что стоило бы её избегать, но почему-то сегодня хотелось съесть какой-нибудь гадости типа беляша, чебурека, оладий с салом. Так что я дал свое добро, чтобы Кашин заказал на нас сразу двойные порции. Самый главный приём пищи – это завтрак. Бог его знает, получится ли где-нибудь ещё пообедать или поужинать. Но уж явно голодными мы не будем.

А день обещает быть нелегким. Мне предстоит и дальше вживаться в обстоятельства, отыгрывать роли, продолжать чужую жизнь делать своей. Пока это получается.

Но что ждет впереди, непонятно! Нужно сделать шаг вперед, чтобы узнать, что ждет впереди. И ни шагу назад, там я уже был и возвращаться к прошлому, конечно, можно и нужно, но лишь в своих мыслях.

Мы вкушали эту жирную еду, но, как и многое вредное, она казалось ну очень, просто преступно вкусной. Ели и разговаривали, как устроена служба в Измайловском полку. Говорил, в основном, Кашин, мне его, словоохотливого, нужно было только подтолкнуть к нужной теме. И тогда сержант словно забывался, с упоением рассказывал, не пропуская даже мелочей. Словно та сила, что закинула меня сюда, давала через Ивана Кашина такой вот справочный центр.

Это не армия – это бардак. По крайней мере, невозможно понять, как вся эта система может работать. Прежде всего, разговор велся про гвардейский Измайловский полк. Элитный полк, третий по значимости в Российской империи. Что же тогда должно твориться в армейских полках?

Как можно обучать солдат, как и вовсе наладить дисциплину, если офицеры, да и сами солдаты, квартируются кто где… Да, рядом с Адмиралтейским островом расположены три одноэтажных, но длинных дома, своего рода казармы, где проживают только лишь солдаты.

Но ведь все остальные живут по трактирам, квартирам, частным домам, да где придётся. Было сказано, что Измайловский полк должен быть расквартирован недалеко от Адмиралтейского острова. Так это и делается – но без всякой системы.

– Ваше высокоблагородие, неужто запамятовали, где канцелярия полка находится? – спрашивал Кашин.

Сержант сегодня утром что-то очень много спрашивает меня, почему я забыл то или иное. Мол, забыл я ещё и о том, что, оказывается, Густав Бирон не стал, по сути, командовать Измайловским полком, что он всего лишь один из трёх майоров, правда, с приставкой «премьер». Это означало, что брат фаворита императрицы – главный майор, но даже не подполковник. А ведь на приёме у государыни звучало, будто бы Густав – самый главный человек в гвардии.

И вновь мне приходилось больше слушать, чем спрашивать. Но почему он мне всё так безропотно пересказывает? Всё-таки не такой он и глупый человек, чтобы не увидеть различие меня нынешнего от того офицера Норова, которого он знал раньше. Если бы эти различия не нравились сержанту, то, наверное, ему в голову могли полезть и разные мысли. Мало ли, может, я бесноватый. Но пока что он хоть и руками всплёскивал, а пояснял.

Я нашёл-таки секретаря полка, так сказать, оперативного командующего Измайловским полком. Не было, оказывается, на месте никого, кто был бы старше капитана. Ну и назначили бы меня исполнять обязанности командира полка! Так нет, это недопустимо. Такая чехарда с командованием связана с тем, что был ряд лиц, которых назначали офицерами гвардейских полков лишь номинально, эти люди как бы почётную должность получали. А многие офицеры теперь на войне, часто в роли порученцев и с особыми миссиями.