Барин-Шабарин

– Вас невозможно не слушать, – чуть слышно пробубнил доктор, а из-за того, что он был ближе ко мне, наверняка, деваха не услышала, что именно он там бурчал.

Да кто она такая, что тут распоряжается, да еще над моим телом корпит?

– Честь имею, мадмуазель Картамонова, – уже громче, с обидой в голосе сказал доктор, и я услышал удаляющиеся шаги.

– Саломея, курва бесполезная, ходь сюда! – «девица» так заорала, что я аж вздрогнул.

О! Вздрогнул! Новость – я начинаю чувствовать тело!

– Соколик, милый, любый мой, очнулся? – с голосом девушки произошла удивительная трансформация, и он стал менее противным, однако появились другие ощущения.

Я понял, что почему-то опасался этой дамы. Конечно же, иррациональный страх я сразу же в себе подавил, но это были не мои эмоции, оттого обстановка становилась еще более странной. Я не помню, чтобы когда-нибудь хотел убежать, спрятаться где угодно, хоть под кроватью, но только чтобы не оказаться в объятьях девушки. Любой. Всегда предпочитал прямой разговор, даже если это несколько обидит женщину. Но если не нравится, значит, терпеть нельзя.

– Ну же, открой очи свои ясные, соколик мой! – продолжала взывать ко мне дамочка.

И я открыл…

– Очнулся соколик! Дохтура верните! Емельян, слыхал, что повелела? – опять послышался ор мадмуазели.

О женщинах, наверное, нужно говорить, пусть сравнение и некорректное, как и о покойниках: или хорошо, или никак, заменяя слово «некрасивая» на выражение «на любителя». Так вот… Я человек, который свое отбоялся, но если вот это, что меня сейчас пожирало глазами, найдет того самого «любителя», и у них родится ребенок, то мир познает монстра, не ведомого доселе.

Все мысли, всё сознание захватила эта дама. Подобные слова обычно говорят о той, в которую влюбился с первого взгляда. У меня были чувства и отношения, недолго и давно, но были, насколько в этом понимаю, да вот только любви я не встретил, если сказки про любовь вообще правдивы. Хотя… Была девушка аккурат до того, как я отправился в горячую точку. И вот тогда все мои мысли были о прекрасной женщине. Сейчас же все мысли только об этой мадам, и они совсем другие…

Было и нечто, что заставляло меня думать о девушке плохо, брезгливо. Я противился этому, но… Не совсем получалось.

Десять пудов живого тела, почему-то именно в пудах захотелось мерять. Судя по всему, она и росту была под метр восемьдесят пять, не меньше. При этом лицо не безобразное, а бюст… декольте у мадмуазели было такое, что я только надеялся на крепость корсажа. Шестой? Восьмой размер груди? Руки… Вот, точно – сумо. Может, девчонка занимается этим спортом?

А впрочем… Нет, ей бы заняться собой, так вышла бы и ничего такая мадмуазель. На лицо и не ужасная вовсе… А в большинстве случаем тело можно и выстроить.

– Чего не так? Что ты так смотришь? А? – Настасья Матвеевна, как ее называл доктор, встала с кровати, на которой я лежал, и меня сразу чуть подкинуло.

Когда она вновь сядет, меня вовсе подбросит под потолок.

Манера поведения? Я судорожно думал, как мне вести себя. Для того, чтобы иметь четкое представление, как себя подавать, нужно понимать, где я и кто передо мной. При этом всё то, что со мной происходит – неправильно. Была зима, да и сейчас, когда доктор открывал на время окно, морозный воздух моментально проник в комнату, значит, зима никуда не делась, в отличие от поздней весны, в которой я был не так давно. Я же помню, что спасал детей из горящего дома почти летом. Этот говор… На Донбассе так же могут говорить, с «х» вместо «г», но все равно неестественно тут всё звучало.

А теперь вот это огромное лицо в… чепчике. Вот же насмешка над девчонкой… чепчик. У нее голова четвертого размера противогаза, это когда свыше 710 мм. А она чепчик на макушку… Как в старину носили.

Нет! Нет! Нет! Мысли прочь… Да куда там! Сумоистка выглядела точно будто из позапрошлого, девятнадцатого века. Причем не на конец столетия. Это несложно определить, даже если ориентироваться только по фильмам, а я не только, да и не столько фильмы смотрел, я еще и книги читал. На передовой, если минутка затишья, чаще читаешь, чем смотришь кино, если только не на ротации.

– Какой сейчас год? – неожиданно и для себя, и тем более для дамочки, но вполне четко спросил я.

– А… Что? Год? Соколик мой? А ты не знаешь? – испуганно спрашивала Настасья, пятясь. – А меня ты узнаешь?

– Нет! – сознательно я сказал правду, почувствовав, что так она скорее уйдёт и оставит меня одного.

А мне бы мысли в кучу собрать, а не думать о том, как я выгляжу, что говорю, что со мной может случиться. Нужно остаться наедине со своими мыслями.

– Настасья Матвеевна, я уже чарку подорожную принял. Что случилось? – в комнату вновь зашел доктор.

– А вот оно как, доктор, не признает меня, стало быть, Алешенька! Как же так-то? – пусть и громоподобным, но дрожащим голосом говорила Настасья.

Сейчас расплачется. Мне даже стало жалко девчонку. Ведь у нее, наверняка, немало комплексов из-за выдающейся комплекции, но чувствуется, что душа соразмерна телу. Вот начала плакать, так сразу и показала себя, как человек. И отношение к ней стало иным. Мне стыдно стало за всё то, что я думал только что. А только ли я думал? Не всегда выводы были моими.

– Будет вам, Настасья Матвеевна. Вы бы проехали к батюшке, а то неровен час прискачет с ружьем, – сказал доктор, и на удивление покорно девушка вдруг кивнула и пошла, озираясь на меня с испугом.

Я чуть приподнял с подушки голову, посмотрел ей вслед. Обидел в мыслях своих девочку… Будто бы и не я это был. Мне-то что до ее красоты? Если не жениться, так нужно видеть в любом человеке именно человека. Да и если жениться, так не с сантиметровой же лентой выбирать, а по душе. Кстати, это пожелание от всех мужиков ко всем девушкам. Впрочем, подобного опыта – выбора жены – я не имел.

– Доктор, какой год? – сухо спросил я, присаживаясь.

– Э, нет, голубчик, Алексей Петрович, лежать вам еще, два дня непозволительно вставать, – не грубо, но настойчиво доктор подталкивал меня снова лечь. – А год? Сами прознать должны. Сие забытие сугубо временное. Подсказок быть не должно. Узнаете, так и все остальное вспомните. Так бывает, когда опосля травмы али болезни, сперва и забытие. Голову напрячь нужно.

Чехов… Вот ей-богу он! Очень похож. Бородка, пенсне. Хотя нет, одет иначе, в какой-то мундир темного цвета, не вызывающий ассоциации с армией. А мне на память приходят фото Антона Павловича Чехова в гражданской одежде.

– Так-с… Но вы что, ничего вовсе не помните? – спросил доктор, с прищуром смотря на меня, как будто я обязательно лгу. – Имя должны помнить. Имя – это главное!

– Нет, доктор. Будто мир познаю заново, не заставляйте меня снова повторять вопрос, – с некоторым нажимом сказал я.

Сапожков, как его называла Настасья, медлил с ответом. Я уже был готов был использовать тон потребовательнее, если не грубее, но доктор, что-то для себя решив, соизволил ответить.

– Так Крещение только позавчера-с было, стало быть, нынче восьмое января, – доктор замолчал, изучая мою реакцию.

И она последовала.

– Год скажи! – раздраженно бросил я и закашлялся.

– А вот грубить, Алексей Петрович, не следует. Или вам припомнить неоплату последнего моего визита? Вы уже мне четыре рубля как должны. А я вновь тут вас лечу. Если хотите знать… – осмелел доктор

Гляди-ка, а при Настасье-то рот на амбарном замке держал.

Может, зря ушла? Нет… Не зря.

– Год!!! – не кричал, я прошептал так, что и сам мог бы испугаться своего тона и голоса.

– Чур меня! Изыди! – простонал доктор, крестясь. – Так известно же, что это вы знать должны. «Символ веры» прочтите, будьте любезны!

В окопах нет атеистов, немного, но молитвы я знал, потому без проблем начал декламировать слова одной из основных молитв христианства. Может, потому, что стал читать молитву, я немного успокоился и всё-таки решил не грубить Сапожникову, или как там его фамилия. И вообще, что это – доктор, который молитвой лечит? И еще за это нужно платить, пусть и четыре рубля? А сколько это?

– Знаете «Символ веры», это хорошо. А теперь «Отче наш», – удовлетворенно сказал доктор.

– Слушайте, человек от науки, – добавив в голос иронии, проговорил я. – Может, молитвенник весь прочитаем? Так это я с батюшкой сделаю, а с вами… если более лечить вы меня не можете, то попрошу вас навестить меня на днях, для проверки.

– Нахальничать изволите? – доктор посмотрел в сторону стены, от которой меня ограждал балдахин. – У вас такие картины висят на стене, комната богато украшена, а четыре рубля отдать не можете. Говорю вам, Алексей Петрович, если вы решили прикинуться непомнящим, то кредиторы помнят все. И в округе, до Таганрога и Ростова, а то и далее, все знают, что вам в долг давать нельзя.

– Вы не задержались ли, доктор? – подбавив металла в голос, спросил я.

– Пожалуй, что и так, – сказал Сапожков и встал со стула у кровати. – На сём откланяюсь, Алексей Петрович. Я навещу вас, Настасья Матвеевна-то оплатила мои услуги вперед, так что не извольте о том беспокоиться. Хотя… Когда вы беспокоились о долгах?

Сказав это, доктор спешно пошел прочь, оставляя меня наедине со своими мыслями.

Верилось ли в то, что я очутился в середине девятнадцатого века? А ведь, судя по всему, именно так и есть. Нет, не верилось. Но еще меньше мне верилось в то, что я мог выжить после атаки дрона и пожара. Выжить, да еще быть таким целёхоньким – без ожогов, несмотря на то, что я явственно ощущал, как лопается кожа на лице, на спине – да не было живого места на мне.

Как относиться к ситуации? Как к выверту сознания, последней шутке умирающего мозга. Вот усну, и… И все, пустота, ничто. Или же я уже умер, но тогда куда попал? В ад или рай? А Настасья тогда – ангел? Хорошо же кормят работников рая, избыточно! Прости, Господи, меня грешного! Но без юмора нельзя о сложившейся ситуации даже помыслить.

Я посмотрел на свои руки. Нет, не свои, явно. Мой-то лихой и протестный подростковый возраст оставил отпечаток в виде нескольких татуировок на предплечьях и даже кистях, а на этих руках их не было. Или вот ещё – у меня была повышенная волосатость, а эти руки чуть ли не бритые, настолько на них мало волос, а какие есть – тоненькие, светлые.

Я догадывался, что тело не мое. У каждого человека есть некие особенности организма, и если мужчина воевал или же занимался физическими нагрузками, он знает свои, что называется, трещинки хорошо. Там стреляет в плечах, тут шрам. К примеру, у меня на правой руке и до пожара оставались следы ожогов от пороха, а тут их нет. Постоянно «стреляло» левое плечо, а сейчас вот уже сколько минут такого нет.

Я рассматривал свои руки, попробовал присесть – и это получилось, но с большими усилиями. Посмотрел на ноги. Стыдно. Вот тело не мое, я, может быть, и вовсе скоро перестану существовать, но стыдно. Это же как нужно было запустить себя, чтобы быть абсолютным рохлей?

А что можно сказать о том, как обставлена комната? Тут испанский стыд накрыл еще больше. Какая безвкусица и бесхозяйственность! Картина? Да за ней трещина в стене, потолочные балки явно подгнили… И эти примеры бесхозяйственности – только, что видно из положения лежа на кровати. Но это пока вторично, важнее иное – эта комната, по моим понятиям, соответствовала времени, о котором я догадывался, хоть упрямый доктор так и не назвал цифры. Наверное, я сильно и не хотел услышать и принять то, что сейчас девятнадцатый век.

Самочувствие все ещё было паршивое, и активность привела лишь к тому, что перед глазами снова всё будто подёрнулось плёнкой.

«Ничего», – думал я, погружаясь в дрему.

Очухаюсь, в себя приду, а там будем разбираться! Или же вовсе выйдет так – проснусь где-нибудь в больничке с ожогами по всему телу.

Или не проснусь вовсе.

А сквозь сон я слышал причитания бабы, слова девочки, бурчание мужика. Они говорили, что ко мне едут какие-то бандиты, что у меня долги долги, что… Нет, спать.

Глава 4

– Гля, у него тут баба! Цыцки какие! – сквозь сон услышал я хриплый мужской голос.

Часть сна? Кстати, а какого? Ничего не помню. Не важно. Я точно не выспался, может, и мерещится.

– Дурень, то перо самого Кипренского, или Тропинина, может, Мартынов нарисовал картину! – слышал я чьи-то слова, пробивающие пелену моего сна.

Этот некто просто так перебирает имена русских художников? И я представил, о какой картине идет речь. О той мазне, что над кроватью. Там же безвкусица с голой бабой!

– Эй, барчук, твое, в маковку, благородие! – не унимался кто-то, не давая мне возможности еще чуточку поспать. – Сам приглашал, а нынче седалищем отвернулся и сопишь. Вот, значит и мы, проездом из Екатеринослава в Ростов, аккурат через твои земли и едим.

Да что же это делается? Что ни голос, то противный! И с этими мыслями я подвернул одеяло между ног, по старой своей привычке. Ерунда, а достаточно, чтобы отметить – движения получались без болезненных ощущений. Между тем, спать хотелось неимоверно, а сознание не было готово воспринимать действительность критично. Переохлаждение тому виной или еще что-то, непонятно.

Лишь через еще десяток-другой секунд я сообразил, что жив, и действительно в реальности девятнадцатого века. Ибо только тут в моей жизни может присутствовать «картина бабы с цыцками». Интересно, все же, что я только по картине и ориентируюсь в реальности.

– Барин, просыпайтесь! Барин, опасность! – прокричала какая-то девица.

– Мартын, угомони девку! И проследи, чтобы из прислуги никто не кинулся мужиков собирать по деревне, – приказал тот голос, что будил меня.

Мужики? Деревня? Барчук? Выверты сознания продолжаются. Но я принимаю это как должное, без особых эмоциональных качелей.

– Вставай давай, вижу, что не спишь! А коли и спал бы, – меня начали сильно тормошить за плечо.

Я повернулся и увидел перед собой мужика. Лысый, но шрам на шее бросался в глаза даже больше, чем блестящая, бритая голова и закрученные аккуратные усы. Этот атрибут мужской повышенной волосатости показался бы мне смешным из-за своих перекрученных кончиков. Но, почему-то смеяться расхотелось.

– Хух! – на выдохе мужик попытался съездить мне в челюсть.

Я несколько опешил, даже не знаю, почему именно. То ли не проснулся толком, то ли от того, что персонаж из сериала про Эркюля Пуаро бьет меня в лицо. Пытается это сделать. Да, эта скотина была похожа на экранный образ французского сыщика.

Как бы то ни было, руку я успел вскинуть и удар блокировал. Болезненные ощущения не заставили себя ждать. Не мое тело, не моя реакция, мясо на руках не мое, чтобы держать достойно удар. Но вида, что мне больно, не подал, напротив, усмехнулся.

– Мужик, тебе живется плохо, спешишь закончить земные мучения? Руки при себе держи… – прошипел я, чувствуя отголоски еще и былой боли висках.

Пришлось сдержаться, чтобы не переломить руку в локте этому персонажу. Да и силенок пока особо нет, а этот утырок хоть и не обученный, но здоровый.

– Что? Я – мужик? Ты, барчук, забылся? Мне тебе напомнить? – лысый попробовал вновь меня ударить, уже второй рукой.

Я резко отклонил голову, и удар пришелся в пустоту, лысый по инерции завалился вперед, а я взял его на удушение, чтобы не дергался. Напоминать он мне будет! Понимая, что силенок этого тела может и не хватить, чтобы захват был обезоруживающим, чуть больше надавил на сонную артерию и кадык.

«Что, скотина, ума хватает только спящего бить?» – подумал я, но пока не спешил раскидываться обидными словами.

Нет, не только бить – из-под рубахи лысого усача недружелюбно выглянула рукоять пистолета. Понятно, «сурьезные» хлопчики подвалили. Хотя ствол казался мне бутафорским, театральным, будто из оперы «Евгений Онегин». Но раз здесь есть бабы в чепчиках и лекари с молитвами – и этот ствол может выстрелить вовсе не холостым.

Мужик попытался высвободиться, но я придушил еще посильнее, напрягаясь, казалось, до своего нынешнего предела. Рыпания лысого привели к тому, что я душил его со всей силы, до хрипа, и явно не моего.

– Тише, рябчик, тише! Я не понимаю, что происходит, потерял память. Поэтому будь так любезен мне все объяснить. Понял? – прошипел я, а увидев, как один из подельников лысого дернулся в нашу сторону, перехватил усача левой рукой, а правой выхватил у него пистолет и навел на его корешей. – Стоять!

– Погодьте! Мы токмо… поговорить, – прохрипел лысый.

В словах бандита, а скорее всего, мужик пришел не с благими намерениями и не чтобы пожелать мне доброго утра, я почувствовал фальшь, лукавство. Но не убивать же мне лысого? Я теперь живу только по закону, а тут явно припишут превышение самообороны. Мне еще как-то отвечать за тех бандитов, что возле дома были, перед пожаром. Хотя, может, здесь можно не думать про тот пожар? Вот бы знать.

Пистолет? Что это такое вообще я держу в руках? Я прищурился, рассматривая его – это было кремневое оружие. Насколько я понимал в истории огнестрела, у меня сейчас одна из последних моделей пистолей перед началом эры револьверов. Дульнозарядный пистолет, малоэффективный, с массивным замком и округлой рукоятью.

Признаться, я думал, что двое из присутствующих бандитов, которые еще оставались на ногах и волками смотрели на меня, рискнут действовать, все же я несколько отвлекся, определяя модель пистолета.

Между тем, ситуация напряженная. Я могу, в лучшем случае, срезать разве что одного противника, на второго просто не будет пули, хоть кидай сам пистолет в голову бандиту, увесистая вещица. Так что они вполне могли бы вытащить свои пистолеты, которые я уже приметил. Но нет, бандитам их жизнь и здоровье оказались более важны, чем проявление смелости и решительности.

– Я тебя отпускаю, ты обрисовываешь суть проблемы, мы думаем, как ее решить ко всеобщему удовольствию. Руки не распускаем, слова плохие не говорим. Ты понял? – обратился я к лысому.

– Чего же… кхем… тут не понять. Понятно все, – прохрипел бандит, когда я ослабил хватку.

Я медленно стал разжимать захват, будучи готовым сразу же, если только лысый дёрнется, снова его обездвижить. И вот он уже сидит, потирает шею и широко раскрывает рот.

Пистолет я не опускал, держал на мушке подельников лысого. У одного из них была в руках увесистая трость с набалдашником, и прихватил он этот предмет явно не для того, чтобы опираться. Наверное и не для сексуальных игр.

– Палку поставь – вон туда, в уголок, – я кивнул в угол комнаты. – И пистолеты на стол.

После потребовал, нет, язвительно-любезно попросил лысого повторить мои приказы. Он явно тут, так сказать, центровой. Дождался, пока его подельники выполнят распоряжение.

– А теперь чётко, внятно и с расстановкой поясните, какого хрена вам от меня надо? – приказал я, считая, что такая манера общения с теми, кто испугался действовать, оправдана.

– Господин Шабарин, нам говорить с вами надобно, – сказал лысый и достал платок

Я ожидал, что он сейчас начнет натирать свою вспотевшую лысину, словно тарелку в лучших ресторанах, но платком усач тер шею. И мне даже захотелось подойти, плюнуть на лысую макушку, да натереть его голову, чтобы посмотреть и увидеть там свое отражение. Интересно, все же, как я выгляжу.

– Вы, знаете ли, господин Шабарин, денег должны, и немалых. Нет у вас путей, чтобы не выплатить положенное. Это, смею напомнить, долг карточный, долг чести, – сказал вожак.

Шабарин? Ну ладно, не это же выяснять? Начать разговор с того, что я – не я, не правильно. Бандиты уверены, что я – некий Шабарин, не стану их разочаровывать. Странностей и без того хватает. И еще эта одежда…

Лысый был во фраке фиолетового, режущего глаз цвета, у него был бархатный воротник и такой же жилет с серебряными цветочками. Одежда вызывала ассоциации с помешательством ума у того, кто в подобное рискнет облачиться. Или же наряд выглядел настолько нелепо, что я скорее представил бы лысого на сцене театра, играющим роль авантюриста Хлестакова в Гоголевском «Ревизоре», чем здесь относился бы к нему серьезно. Было нелегко не улыбаться. Но эти ребята всё-таки пришли с оружием, надо выслушать с вниманием.

– Господин Шабарин, вы действительно ничего не помните? – приторно-вежливым тоном обратился ко мне лысый.

– Понтер, какой он господин после всего? – загундел в нос тот, которого лысый называл Мартыном.

– Ты рот свой прикрой! – прошипел лысый Понтер.

Странная кличка. Авторитетный вор, а я все больше в убеждаюсь, что ко мне пожаловал уголовный элемент, так не станет зваться, хотя я не то чтобы сильно разбираюсь в этой уголовной иерархии. Хотя… это же термин из карточных игр. Понтер – это тот, кто делает ставку против банка.

И только по этому погонялу, если поразмыслить, можно прояснить некоторые моменты. Передо мной группа катал, скорее всего. И деньги, которые они требуют, это проигранные средства. Кем? Мной? Тем, кто был в это тщедушном теле до меня?

– Да, Мартын, ты бы помолчал! И девчонку больше не обижай. Я запомнил, как ты ее грубо выкидывал из дома, – сказал я.

– Понтер, я же не стерплю… – Мартын опять на меня дернулся.

Он думал, возможно, что я внимание притупил, а вот нет. Я резко, насколько только мог это сделать, встал, направился в сторону, где лежали еще два пистолета, по ходу движения не отводя ствол с Мартына. При этом третье действующее лицо молчало, кутя головой соответственно моим перемещениям.

Выстрел грохнул, когда и Мартын решил испытать судьбу и приблизиться к столику с оружием. Пуля угодила в пол ровнехонько между ног Мартына, пролетев через арку из нижних конечностей бандита.

Спусковой крючок оказался крайне тугим, и вообще ощущение от выстрела было не совсем приятное. Мало того, что из пистолета повалил дым, в нос ударило гарью, так я и попал не совсем туда, куда хотел. Еще немного – и правая нога Мартына пополнилась бы инородным предметом. Очень близко, с сантиметре, задевая штаны, пролетела пуля. А я хотел выстрелить в метре от бандита. Понятно. Тут либо упреждение серьезное нужно брать, либо аккуратно пользоваться незнакомым оружием.

– Угомони свои таланты! – отрезал я, беря новый пистолет и вновь направляя оружие на Мартына, переводя его на лысого.

Третий бандит молчал и только следил за событиями, будто сторонний наблюдатель. Его взгляды, скорее, говорили, что персонаж не обременен грузом интеллекта. Пустой сторонний взгляд, нелепо и глуповато приоткрыт рот. У таких голова на плечах, чтобы в нее есть. Но он был здоровым, раза в полтора габаритами больше, чем двое других.

После выстрела и замечания Понтера установилась тишина, а легкий дымок, рассеивающийся по комнате после выстрела, придавал ситуации какой-то особый флер. В какой-то момент я почувствовал себя ковбоем в дешевом вестерне. Дешевом? Да потому что декорации были никакие, а люди… Вот, вроде бы, живые, а все равно карикатурные.

Но пауза затягивалась.

– Теперь я уверен, что разговор состоится. Итак, господа, в чем же причина вашего визита? – копируя манеру говорить тех людей, с кем мне пришлось общаться за последний день, спросил я.

– Знаете ли, господин Шабарин, нас в столь морозные и снежные дни мало чего может сподвигнуть ехать за десятки верст. Большие долги ваши перед уважаемыми господами и привели нас сюда, – ухмыляясь, отвечал тот, которого называли Понтером.

Бандит протер-таки платком лысину, и без того отражающую свет, как светодиодный накопитель. А после вновь стал потирать шею. Это у него фетиш такой, наверное, или все еще ощущал последствия моего захвата. Так я же немножечко, чуть-чуть, придушил его, как кота нашкодившего. Между тем, Понтер поменялся в лице, его мимика демонстрировала серьезность намерений.

– Заканчивай, баря, голову мою туманить. Сказали, что ты хворый, так лечись, живи и здравствуй, деньги только проигранные отдай, – сказал бандит, показывая, что-то ли испуг прошел, то ли он и не испугался, а лишь глумился и ерничал.

– Сколько? – спросил я.

– Тысяча триста шестнадцать рублей с полтиной, – ответили мне.

«Реально? Глупости какие! Я не богач, но такая сумма смешна и для меня» – подумал я и даже не стал скрывать свою ухмылку.

– Не, баря, ты, видать, свихнулся, – заметил Понтер. – Твое имение со всеми людишками, заложенное в банке, всего-то втрое больше стоит. А ты смотрю, веселишься. Точно с ума сошел.

– Пять тысяч на карту тебе кину, – вырвалось у меня.

Наверное, нервное.

Но фраза, очевидно не имевшая здесь никакого смысла, внезапно возымела положительный эффект. Бандиты чуть попятились, решив, что я окончательно сошел с ума и упоминаю какую-то карту с тысячами. Это дало мне время так же осознать, что деньги тут совсем иные. Какой период Российской империи ни возьми, там рубль стоит больше, чем когда-либо после революции. И тысяча триста с лишним рублей – это… Дохрена!

– Ты голову не дури, Шабарин, знаем мы твои уловки прохвоста. Деньги когда отдашь? Брешешь же, барин, что нет денег. Вон какая картинка у тебя висит, – сказал лысый и указал на намалеванную бабу.