скачать книгу бесплатно
А её любил пацан с соседнего двора,
Всё в кино пытался пригласить,
А она уже тогда была звезда,
И он её мог только рассмешить.
А хулиган после первого срока
Стал наркозависимым подонком,
И появлялся от наскока до наскока,
Чтобы потоптаться по детским распашонкам.
Его убила в подворотне сволота,
И она вздохнула с облегченьем,
Плохо понимая, в чём её вина,
Но воспринимала это как спасенье.
Годы испарились, как талая вода,
И ей казалось всё уже прошло,
А молодой мужчина с соседнего двора
Снова пригласил её в кино.
Она была глупа и безрассудна,
И, конечно, виновата больше всех,
Но как бы уже неподсудна,
Ведь два раза не казнят за один и тот же грех.
Обобществлённая
Меня последними словами материли,
А один засранец даже в драку лезть пытался.
Все дружно меня сволочили,
Словно я в измене Родине признался.
Меня назначили фигурой отрицательной,
А в оправдание рта не давали открыть.
Приговорили к порке показательной,
За какие-то проступки пытались проучить.
Много непонятного может получиться,
Если не найдётся, кто тайну разболтает.
Когда никто ни за кого не может поручиться,
Каждый сам себя за это оправдает.
Как сосулька с крыши, на меня свалилась новость,
Которую точно не ждал, не гадал:
Вроде бы как мне доверили общественную совесть,
А я её по «буху» где-то потерял.
А общественная совесть – как общественная баня:
С холодным скользким полом и забеленным окном,
Где, хозяйственным мылом себя задурманя,
Совесть прикрывается фиговым листом.
Совесть – тот хрупкий хрусталь,
Которым всё время друг друга стращали;
Но если и была обобществлённая мораль,
То её уже давно перепродали.
Поводырь
Только в недописанном романе
Удалось сорваться подкаблучнику,
И только захмелевший в вагоне-ресторане
Доверится случайному попутчику.
Кто-то сразу загремел из огня в полымя,
Его пытались забодать ветвистыми рожищами.
А те, гордо выставляя собственное имя,
Лезли обниматься грязными ручищами.
Это Гера наставила Зевсу рога
И с Олимпа прописалась к вам в хрущёвку,
И вы теперь её избранник и слуга,
Будете водить её в фабричную столовку.
Не нужна амброзия, если есть любовь,
Нет ничего вкусней перловой каши.
И всё вокруг не в глаз, а в бровь,
И в самом натуральном антураже.
На нервной почве вызрели прыщи,
И без присмотра стадо разбежалось.
Никто уже не знает, кому нести дары,
И что реально, а что лишь показалось.
Врачеватели лечите, святители крестите,
Пусть будет мир холодный и горячий,
Но вокруг внимательно смотрите,
В какую сторону вас тянет поводырь незрячий.
Повседневность
Завязли в повседневности возвышенные цели,
И затаились самые благие намеренья,
Но может мы их никогда и не имели,
А всё, что было – суета или сомненья?
Мы, возможно, и искали справедливости,
Но только хлопотали каждый за себя.
Нету правил измерения наивности,
И каждому своя досталась западня.
Один искал прорехи в неизбежности,
Другой всё время ждал особого сигнала,
Пока его жевала корова повседневности,
И тёща до конца не заклевала.
Уже неделя превращается в минуту,
И грохот наковальни ожиданий
Набатом призывает к самосуду
Во спасение души от мутных оправданий.
Мы не сумели разогнуться и идти;
И таких во многом можно упрекать,
Которые пригрелись взаперти,
А должны были на Марсе яблони сажать.
У повседневности родилась импотенция,
У неё свои прописаны пути.
И это не зараза, это – индульгенция:
Мечтать о том, что будет впереди.
Под шкурой
Не придумали лекарства против страха,
И одному мерещится чёрный воронок,
А другому угрожает шапка Мономаха,
И разбегается под шкурой холодок.
Как парализованные ходят топ-модели,
Они себя блюдут по специальности,
А на кого-то только посмотрели —
Они уже запели в правильной тональности.
Кто умеет криво ухмыляться,
Тот идейно будет предавать,
А если задним числом придёт извиняться,
То ему раньше было нечего сказать.
Нам бы с паршивой овцы – шерсти клок,
И каждому зарплату по лояльности,
А те, кто плохо поняли урок,
Будут лихоимцы и бездарности.
Заведите им дневник для поведения
И не пускайте провинившихся гулять,
А если не проявят достаточного рвения,
Опять мозги придётся зачищать.
Пусть своя рубаха ближе к телу,
Но только не рожайте новую натуру,
Подведя себя к тому пределу,
Где рубаха прорастёт в овечью шкуру.
Хорошие манеры
Расскажите мне о правильных манерах,
Я очень сильно хочу об этом знать:
Как должно разбираться в экстерьерах
И как интеллигентно и красиво выпивать.
Как девушку красивую под руку выгуливать
И за столом в зубах не ковырять,
Как конфликты с жандармерией разруливать
И как мимо унитаза не нассать.
Мне не хватает этих вот манер,
И потому бывают всякие курьезы:
У меня легонько сбился глазомер,
И я из-под ногтей зубищами вытаскивал занозы.
Я графиню нежно обозвал лягушкой,
За что был отлучён от лобзания руки.
Пусть это осталось непонятой шуткой,
Но тем, кто водку разливал, меня не обойти.
А я в подпитии начал спотыкаться
И перепутал пидорасов и нудистов,
А когда начал лаять и кусаться,
Был тут же вымаран из списков моралистов.
Моя пещерная натура многих напугала,
Так учите меня хорошим манерам;
А графиня очень ехидно сказала:
Пусть Вам этот мужлан не будет примером!
В долгу
Пол-литра бирюзы и терракота,
Здесь то ли полутундра, то ли полулес.
Пылит песок, и чавкают болота,
И это будит вдохновенье, а может – только стресс.
Из кустов черничных заросли густые,
А в них подосиновик цветаст и головаст,
А на мелком стланике шишки смоляные,
И он себя в обиду никому не даст.
Думки, как чернички, сладкие с кислинкой,
Но липнут, словно шишки на ладошку.
