По следу зверя

Решив, что сумеет догнать полицая, юноша брезгливо поморщился: «Побежал, крыса фашистская! А говорил: зароем всех, зароем…»

Осматривая в поисках документов карманы убитого Власенко, Сверчок в одном из них обнаружил ржавый сухарик. Огрызок лишь раздразнил аппетит. Пришлось снова обманывать желудок берестой и молочными корешками молодого камыша. В пути ему не раз попадались ягодные полянки, манящие спелостью земляники и малины. Но, следуя совету, некогда полученному от деда Захара, он их мало ел. «Изголодавшемуся организму толку от тех ягод немного, – говаривал старик. – Только аппетит дразнить да жажду вызывать».

6

Покинуть несколько лет назад родные степи и переехать в другую республику кубанского казака Захара Степаненко побудили особые обстоятельства. Новым соседям и знакомым виновник многочисленных слухов, которые обычно водятся вокруг всякого приезжего, рассказывал о смене климата, который ему рекомендовали врачи в силу слабости легких. Не мог бывший есаул открыться людям, что на родине у него возникли нелады с новой властью.

Встретив Первую мировую войну в звании подхорунжего, Захар Степаненко некоторое время служил в особом, пластунском отряде кубанцев. Пластуны в казачьих войсках отличались специальной подготовкой, и их охотно привлекали к различным операциям. В Карпатах, совершая рейды по тылам противника, казаки подхорунжего объединились с сотней есаула Андрея Шкуро. В скором времени имя атамана, создавшего особый отряд, названный им «волчьей стаей», станет известно всей армии. Своими жестокими набегами, грабя и уничтожая все на пути, «стая» наводила ужас на врагов. Во время Гражданской войны, к тому времени поднявшись в чинах до звания генерал-лейтенанта, Андрей Григорьевич Шкуро стал одной из ключевых фигур Белого движения. Но, несмотря на героизм, проявляемый его казаками, генерал-атаман уважения среди офицерства не имел… Судьба еще раз свела Захара Петровича с бывшим предводителем «волчьей сотни» в восемнадцатом году, в Ставрополе. Сюда, теперь уже есаул Степаненко, прибыл из Малороссии со своими казаками, чтобы служить под началом барона Врангеля. Встреча состоялась в станице Темнолесской, где, сменяя друг друга, короткое время располагались штабы генералов Шкуро, Покровского и Боровского.

Петр Николаевич Врангель не любил генерала Шкуро и партизанщину его не признавал. Считал разбойником, позорящим честь русского офицерства. Однажды, после очередной жалобы жителей из примыкавших к Ставрополю станиц на мародерствующих казаков Шкуро, даже отправил для его ареста отряд. Руководил им есаул Степаненко. Арестовать строптивого генерала, под началом которого к этому времени находилось десять тысяч сабель, не получилось. Не позволил генерал Деникин, руководивший объединенными силами Добровольческой армии, чей главный штаб находился в Ставрополе. В общей борьбе против большевиков Антон Иванович готов был собрать под свои знамена всех, кто представлял хоть какую-то силу. Шкуро такой силой обладал.

После победы Красной армии большинство из тех, кто боролся против советской власти, бежали за границу. Одни ушли на Восток и далее в Китай, другие в Европу. Покинули отечество и высшие офицеры Добровольческой армии.

Сразу после окончания Гражданской войны сотрудники ВЧК стали отслеживать всех, кто участвовал в Белом движении. Попал в особые списки и есаул Степаненко. Однако покидать родину Захар Петрович не пожелал. Жизни за ее пределами он себе не представлял. Решив затеряться на просторах новой, созданной большевиками страны, вместе со своими домочадцами он сначала перебрался в Грузию. Прожив три года на берегу Черного моря, семья переехала в Белоруссию, где и поселилась в одном из дальних районов. Здесь Захар Петрович устроился работать в лесное хозяйство.

Чета Степаненко вела тихий, замкнутый образ жизни, избегая ненужных разговоров и чужих глаз. Когда оба сына подросли, глава отправил их на родину, на Кубань, учиться выбранным профессиям. Там они и остались жить.

С началом германской агрессии, схоронив давно и тяжело болевшую супругу, Захар Петрович подался в леса, намереваясь прибиться к тем, кто с оружием в руках сопротивлялся врагу. Здесь и свели пути-дорожки старого казака с Федором Ивановичем Чепраковым.

Командир особой группы, заброшенной осенью сорок первого года из Москвы в Белоруссию для создания мобильного партизанского отряда, тогда только набирал людей. Он лично беседовал с каждым новым желающим попасть в его команду. Отбирал молодых и выносливых мужчин, способных безропотно переносить большие физические нагрузки. Предпочтение отдавал выходившим из окружения бойцам Красной армии. Но и тут решал, кого принять, а кого отправить в другие отряды, с которыми наладил надежную связь. В этой жесткой системе отбора старик Степаненко оказался единственным исключением. Захар Петрович удивил опытного офицера тем, что однажды ночью с легкостью обошел все посты и неожиданно появился возле его командирской землянки. Старый казак обещал показать слабые стороны охраны лагеря, если его возьмут в отряд. Отказать такому человеку, полному решимости даже в одиночку бороться с врагом, Чепраков не мог.

Для отряда Захар Петрович оказался настоящим кладезем знаний. Огромный военный и житейский опыт сделали его незаменимым во всем, что касалось партизанского хозяйства. Организовать быт, заготовить впрок провиант – все мог казак. Даже хвори некоторые умел врачевать, изготавливая снадобья из известных ему трав и корений, благо местная флора изобиловала лекарственным сырьем.

Умения Степаненко особенно пригодились в первые месяцы деятельности отряда. С помощью «адских машин», выпуск которых Захар Петрович наладил из немецких авиабомб, обнаруженных партизанами возле взорванного железнодорожного моста, не один вражеский объект был уничтожен. Это потом Москва станет регулярно присылать по воздуху взрывчатку, а пока приходилось самим разбирать детонаторы, выплавлять тол, собирать мины.

Для своей «лабалатории» деду Захару много места не требовалось. Достаточно было соорудить небольшой навес над головой. Мастерскую партизаны тут же прозвали «чертовой кухней». «Блюда» свои старый казак готовил, как заправский повар, начиняя всякими «специями». Даже командир, прошедший перед этой войной финскую кампанию, многое черпал для себя из общения с ним.

Была у Захара Петровича еще с Первой мировой заветная мечта – дойти до Берлина. Очень уж хотелось казаку пройтись победителем по германской земле, как предки его по французской хаживали.

– Можа, возьмешь с собой, а, Иваныч? – осмелившись, попросил он как-то командира.

– Почему бы и нет? – пообещал Федор Иванович, дружески обняв за плечи, чего никогда не позволял себе с другими. – Пусть Европа увидит своего победителя! Вот только бороду придется сбрить да усы проредить, – сделав серьезное лицо, сказал Чепраков.

– Пошто так? – сощурил глаза Захар Петрович, ощупывая свое лицо.

– Ну, чтоб не думали в Европе, что в нашей армии молодых не осталось! – улыбнулся Федор Иванович.

– А, это можно! – согласился старик. – Я даже усы ваксой пидкрашу, чтобы зачернели.

– Ваксой можно! – засмеялся Чепраков, глядя с нежностью на удивительного старика, как любящий сын смотрит на отца.

Среди новых боевых товарищей, молодых и крепких, Захар Петрович не чувствовал свой возраст. Партизанская жизнь, полная опасностей и лишенная элементарных удобств, словно возвращала его в прошлое, в тяжелые годы потрясений и бед, выпавших на его молодость. В отряде он снова задышал свободно, не опасаясь быть арестованным сотрудниками НКВД.

Особое удовольствие бывший пластун испытывал, обучая молодых партизан методам выживания в одиночку. В памятные ему времена в пластуны отбирали особо подготовленных казаков, которых с детства растили будущими воинами. Из них готовили разведчиков и диверсантов. Каждый должен был уметь ходить по следу, плавать с завязанными за спиной руками и лазать по горам, владеть холодным оружием и навыками рукопашного боя, изучать саперное и артиллерийское дело. Весь богатый опыт, все, чему в свое время был обучен сам, Захар Петрович без остатка передавал партизанам. Лучшим своим учеником старик считал Колю Цвирко. Этот небольшого роста, худенький с виду, но довольно крепкий паренек приглянулся ему своей отчаянной храбростью, порою граничащей с безрассудством. Ко всему, что ни поручали, он подходил ответственно и исполнял беспрекословно. Сыграли роль и приемы французской борьбы, которые Николай самостоятельно изучил по подаренной отцом книжке, и умение метко стрелять. В отряде мало кто из бойцов мог посостязаться с ним в этом. Разве что прошедшие особый курс подготовки разведчики Чепракова во главе с Виктором Вовком. Этим ребятам дед Захар особо симпатизировал.

Однажды, в минуты откровения, старик впервые за многие годы решил обмолвиться в партизанском кругу о своих царских наградах, благоразумно умолчав, что одну из последних ему лично вручал генерал Деникин за успешное проведение «особо важной для Белого движения миссии».

Об этой операции, проведенной в Армавире, коей служба контрразведки Добровольческой армии придавала особую секретность, Захар Петрович никому никогда не рассказывал. Даже умирающей супруге не открылся. Тогда на Юге России столкнулись, с одной стороны, интересы молодой Страны Советов и ее набиравшей силу Чрезвычайной комиссии, а с другой – контрразведка генерала Деникина.

Царских наград у Захара Петровича было много, но особо гордился он двумя Георгиевскими крестами. И вот, пребывая в наилучшем расположении духа, сидя с молодыми партизанами возле костра, повел он сказ о былых годах. Расписывал свою молодость дед Захар знатно! Где мог, умело привирал. Вспомнил, как однажды без единого выстрела, лишь засапожным ножом, пленил вооруженных немцев. Сверчок был единственным, кому и раньше доводилось неоднократно слышать эту историю, удивлявшую неизменно растущим количеством плененных врагов. Но он благосклонно прощал словоохотливому старику эти неточности. Уж очень складно получалось у деда Захара внушать мысль, что германцев бояться не стоит.

– Вояки воны так соби! – неторопливо скручивая «козью ножку», скупо ронял Захар Петрович слова, готовясь к долгому повествованию. Несмотря на то что в этой республике прожил уже достаточно много лет, он по-прежнему оставался верен южно-казачьему говору, густо замешанному на украинской мове. – Воюють, покуда свитло. А як тильки ничь шинелькою землицу покрое, так караул выставляють, ружья в пирамидку складуть и хучь ты трэсни, а баталиям кинец! – уверял он, выпуская из широких ноздрей тугие струйки дыма сквозь седые, с характерной желто-коричневой дорожкой усы. – Больше всего прочаго воны любять на губной гармонике играть! Нам, разведчикам, то дуже на руку було, тому як на звук ентот шукать супротивника легче. М-да… Гармоника нимчуре навроде как настроение поднимает, чи што! И вот забачили мы, што на сухое горло воны долго на той бандуре играти нэ можут. Як словно горло сохне, чи што! Тянет их шнапсу накушаться. – Рассказывая, старик стряхивал пепел деликатным постукиванием костяшкой указательного пальца по цигарке. – Я того шнапсу добре наився! Не горилка, конешна, напрямки скажу, но за неимением чого другого пойдет. Искушает нимчура того шнапсу да снова за гармонику берётся, слюнями брызжет. Не знаю, як в нонешнее время, а вперёд так у них и було заведено. Думаю, што и зараз таке случается. Нимчура без шнапсу да гармоники – як казак без самогону да баяна. Праздник какой ихний случится – тут же напьются энтовой дряни, от которой нутро казака тоской по бабам изводится, а посля шиколадом закусывают. Это конхвэта у них така була. Полагаю, што нимцы ею свои слабые желудки от остроты успокаивали, – растолковывал он. – Ну, а от такого шнапсо-шиколадного баловства их тоди быстро в сон окуняло. Вот туточки и хватай его, супостата, пока тэплэнький! – Ведя рассказ, дед Захар по-стариковски причмокивал губами, периодически замолкал на полуфразе, чтобы после короткой паузы продолжить. При этом его длинные густые брови, закрученные в неровные кольца, заламывались в дугу, что придавало лицу, подсвеченному багрянцем костра, схожесть с ликами древних сказителей, запечатленных на лубочных картинках. – А колысь сподручнее и обождать, когда хтось из них по нужде в лесок засобирается, – продолжал старик так же неожиданно, как и замолкал, привычно пряча в кулаке огонек цигарки. – Тока нужно споймать момент, када исподнее скинет. Германец – человек культурный, можно сказать – аккуратный! Ему с голой задницей скакать перед неприятелем совестно. А ну, как обос… той, обделается! Покамест не прикроется, за ружьишко не схватится. Ну, а там, браток, ежели ты не лопушок, то и до Георгиевского Святого креста рукой подать, – так, издалека, приближался хитрый казак к своим памятным наградам.

Однажды рассказ деда Захара услышал их новый замполит, Афанасий Строжевский. Тем же часом он посоветовал старику меньше распространяться о своих царских наградах. Негоже, дескать, советскому человеку бахвалиться монаршими крестами. Прозвучавший как приказ, совет этот Захар Петрович счел для себя оскорбительным. Приняв величественную позу, достойную, по его разумению, самого атамана Войска Донского, старик осмелился напомнить замполиту, что казачье сословие служило не только царю, но в первую очередь отечеству и вере. Последний аргумент у политрука-атеиста вызвал вполне ожидаемую реакцию. Выслушав короткую речь о вреде религии и попах-мироедах, дед Захар, не унимаясь, перешел к последнему, как он посчитал, самому важному аргументу. Стал он перечислять имена известных полководцев – Жукова, Буденного, Малиновского, Рокоссовского, кто так же служили в царской армии и были награждены Георгиевскими крестами. И снова это было ошибкой. Фамилия последнего, до войны осужденного и отпущенного на свободу по личному распоряжению Сталина, вызвала в глазах Строжевского опасные огоньки. Рот его распялился в зловещей ухмылке, явно готовясь разразиться очередной нравоучительной тирадой.

Понимая, что поступил неосмотрительно, старый казак махнул в сердцах рукой и, опустив голову, немедленно зашагал прочь, бросая в воздух неумело скрываемые кашлем короткие ругательства. Несмотря на природную храбрость, проводника идей партии дед Захар побаивался. Слишком еще свежи были воспоминания о годах, когда многие его знакомые и боевые друзья исчезали бесследно.

Мудрого человека жизнь до глубокой старости учит осторожности. После того памятного разговора обычно улыбчивый и словоохотливый Захар Петрович при виде Строжевского замыкался. Больше он не распространялся о своих царских наградах. Прекратил и молодежь вокруг себя собирать, опасаясь навлечь на ее головы лишние подозрения. Не любил замполит, когда бойцы в группы собирались. Подозрительным становился. «А ну, как командиров обсуждают! А может, и того хуже – планы какие вынашивают?..» Только одному человеку продолжал бывший есаул рассказывать о службе в царской армии – юному Коле Цвирко.

7

Полуденное солнце лениво катилось по небосклону. Легкий ветерок разгонял сырой лесной воздух, наполненный одновременно запахом медоносных трав и прелой прошлогодней листвы. Причудливой формы кучевые облака, наползавшие с севера на синее покрывало неба, обещали к ночи дождь. Зашептали обласканные пробежавшим ветерком повислые ветки тонкоствольных берез. В густых ветвях кленов сквозили солнечные лучи. Земля взбугрилась, пошла проплешинами. Взойдя на один из бугорков, Сверчок вскарабкался на еловый выворотень и… изумился увиденному. Прямо перед ним чудесным образом разворачивалась необыкновенной красоты картина. Внизу открывался широкий плоский распадок, живописно покрытый травами и полевыми цветами, напоминавший своими красками убористый деревенский коврик, сотканный умелой рукой мастерицы.

Впереди, высоко поднимая колени и нелепо раскачиваясь из стороны в сторону, точно цыганский болванчик на резинке, торопко двигался Матюшин, упорно продвигаясь на север.

– И откуда только силы берет? – вырвалось вслух у Сверчка.

Спрыгнув с выворотня, он подошел к старой сосне, одиноко стоявшей посреди высоких трав. В нос ударил резкий запах живицы, крупной янтарной слезой выкатившейся из пораненного ствола. Припав к толстой солнечной капле ртом, юноша стал отдирать ее вместе с корой, не забывая следить за полицаем. Смола оказалась твердой, как раз такой, какую любил в детстве жевать. Детство! Как давно оно было. Кажется, в какой-то другой, далекой и светлой жизни. Там остались дорогие его сердцу люди. Здесь же только он и Матюшин, а между ними – смерть…

Коля опустился коленями на толстый ковер из порыжелых от времени сосновых иголок и зажмурился. Бегать за полицаем он устал и сейчас думал, как поступить. Проще всего было бы пристрелить Матюшина. Только поможет ли это снять с него подозрение в измене? Ничего не решат и документы убитых полицаев. Мало ли где он их раздобыл.

Сверчок до боли прикусил кулак: «Не поверили! Мне не поверили! Он все не мог понять, почему командир ничего не сказал своим помощникам, Строжевскому и Вовку, о задании? Забыл? Может, я чего-то недопонял? Только бы дождаться встречи с командиром!»

Тем временем Матюшин пересек залитую солнцем полянку. Над местом, где он скрылся, громко заверещав, взметнулась стайка птиц. Сверчок рывком вскочил с земли, пристально вгляделся вдаль. Недолго покружив над верхушками деревьев, пернатые снова спрятались в кронах. Очередной порыв ветра донес до слуха едва уловимое журчание ручья. «К воде идет!» – догадался юноша, с трудом отрывая ноги от земли. Короткий привал сил не прибавил. Лишь немного отпустила стеснявшая грудь обида на замполита.

Бесшумному охотничьему шагу его еще в детстве обучил отец. Чтобы ни одна ветка не «вскрикнула» под ногами, не спугнула птицу или зверя. «В лесу иначе ходить нельзя», – говаривал старший Цвирко. Многому еще мог бы научить отец, да не успел, ушел на войну. Вспомнив родителя, Коля сглотнул вязкую от живицы слюну.

В отряде отца ему заменил дед Захар, обучивший всему, что могло пригодиться для выживания в лесу. Как разжечь бездымный костер, содрав с сухостоя кору и мох; из каких лесных трав приготовить ароматный чай, предварительно очистив болотную воду с помощью золы, песка и глины, как ставить ловушки на птиц и мелкого зверья – всему научился он у Степаненко. И сейчас мог бы легко обеспечить себя едой, если бы не пришлось гоняться за противником.

Представив, как стянет с себя просоленную от пота рубаху и с удовольствием освежится в холодном роднике, Коля невольно коснулся кожаной ладанки с вшитой в нее молитвой «Живый в помощи Вышняго Бога…». Ее обязала носить мать. Воровато оглядевшись по сторонам, точно опасался, что кто-то может подсмотреть, он быстро приложил ладанку к губам и трижды коротко перекрестился. Вспомнил, что последний раз осенял себя крестом перед тем, как вступил в комсомол.

Случилось это прошлой осенью. Принимали их с Сашкой Довгунцом в торжественной обстановке, перед всем строем. Замполит Строжевский лично вручал выполненные из сложенного вдвое куска картона временные комсомольские билеты с настоящей печатью. Теперь всякий раз, навещая мать, кашеварившую в партизанском отряде командира Кручени, он обязательно вешал на шею вырезанный из дубового сучка крестик и кожаный мешочек. Знал: мать проверит. В душе новоявленный комсомолец посмеивался над ее дремучестью, но огорчать не хотел. Со временем страх перед смертью подвинул атеизм в сторону, уступив место вере в Господа.

Услышав хруст, будто кто-то неосторожно наступил на сухую ветку, юноша инстинктивно отпрыгнул за небольшой валун, вскинул оружие и «выстрелил на хруст», как учил дед Захар. Сердце заколотилось, когда вслед за выстрелом он услышал глухой стон. Неужели попал? Плохо, если насмерть. Лучше бы подранил, чтобы полицай мог самостоятельно передвигаться. Чертыхнувшись с досады – не переть же теперь труп на себе! – Коля замер в ожидании. От хитрого Матюшина всего можно было ожидать.

Время шло, а со стороны невидимого врага не доносилось ни звука. Выроненная им винтовка сиротливо валялась на виду. Подобрав небольшую деревяшку, высушенную до стеклянной звонкости, Сверчок стал маячить ею над головой, привлекая внимание. Реакции со стороны противника не последовало. Осмелев, Коля осторожно приподнялся над камнем, и в ту же секунду раздался выстрел…

8

После целого ряда побед Красной армии стало очевидно, что задуманная Гитлером победоносная война захлебывается. Забуксовала «непобедимая» немецкая военная машина. Временами гитлеровцы еще одерживали незначительные победы на отдельных участках широкого фронта, но к лету сорок четвертого года советские войска стали все решительнее теснить их к западным границам СССР.

Отступая, враг не оставлял после себя ничего, что могло бы способствовать быстрому продвижению Красной армии, разрушая инфраструктуры аэродромов, уничтожая вокзалы, взрывая мосты. К этому фашисты активно привлекали и местных полицаев. Одной из задач, поставленных Москвой перед партизанскими соединениями, было всячески препятствовать этому. Разрозненные отряды собирались единым кулаком ударить по фашистам, чтобы на разных участках подготовить коридоры для наступающих регулярных частей. Отряду Федора Чепракова предписывалось захватить и удерживать важный в стратегическом плане железнодорожный узел на западе городка. Действовали совместно с местным подпольем.

Получив задание командира, Коля со своим боевым другом Сашей Довгунцом отправились к условленному месту на встречу с представителями городского подполья. Местные антифашисты хорошо знали все подступы к станции, и партизанам необходимо было уточнить некоторые детали. Встреча была назначена на окраине города у старой мельницы, разрушенной в начале войны во время вражеского авианалета. О том, что с ними на связь выйдет сам руководитель подполья, друзья не знали…

Еще подростком Вадим Скобцев сломал по неосторожности ногу, которая неправильно срослась. С тех пор он сильно прихрамывал, из-за чего не был призван в армию. Не взяли его и на фронт, когда началась война. Покидать родной город молодой патриот не захотел, решив бороться с врагом на месте. Довольно быстро ему удалось собрать почти два десятка человек, готовых пожертвовать своими жизнями во имя освобождения родной земли от фашистских захватчиков.

Вначале их группа не имела возможности активно противодействовать врагу. Не хватало ни сил, ни средств. Но и за ту помощь, которую подпольщики оказывали местному населению, укрывая и переправляя в леса уцелевших пожилых коммунистов, евреев, семьи местных партийных работников, которых коллаборационисты не успели сдать немцам, руководители партизанского движения были им благодарны.

Первыми на связь с группой Скобцева вышли партизаны Чепракова. Важнейшей задачей была добыча сведений о перемещении немецких частей по проходящей через город железной дороге. Позже, вместе с партизанами, подпольщики не раз принимали участие в операциях по уничтожению вражеских составов, перевозивших орудия и боеприпасы.

Собираясь на встречу, Вадим не знал, что за несколько дней до этого немцам удалось раскрыть подполье. Получив от завербованного агента имена активистов, гитлеровцы не стали торопиться с их арестом. Извещенные о тесных контактах группы Скобцева с партизанами, они надеялись через них выйти на неуловимого Федора Чепракова. Этот красный командир, руководивший небольшим, но весьма маневренным отрядом, больше остальных доставлял им хлопот…

Стемнело, когда Вадим и два его товарища вышли к небольшому пятачку перед входом в полуразрушенное здание мельницы. В этот момент он и заметил слежку. Времени, чтобы предупредить ожидаемых с минуты на минуту партизан, уже не было. Единственное, что оставалось – открыть огонь по врагу. Вадим первым выстрелил в мелькнувшую в лунном свете тень.

В этот самый момент Сверчок, только что покинувший лес, выходил к мельнице с тыла. Застигнутый врасплох, юноша был немедленно обезоружен сидевшими в засаде полицейскими. Следовавший позади него Саша Довгунец еще мог скрыться, но делать этого не захотел, поспешив товарищу на выручку. Успев застрелить двоих бежавших в его сторону полицейских, он упал, сраженный несколькими пулями.

Едва короткий бой закончился, связанного по рукам и ногам Николая бросили в кузов подъехавшего грузовика и доставили в старинный купеческий особняк, расположенный в центре города, в котором размещалось районное полицейское управление.

Это двухэтажное приземистое здание с нелепыми широкими пилястрами, хмурыми окнами и глубокими подвалами давно имело у местного населения дурную славу. Еще со времени окончания Первой мировой войны в нем, сменяя друг друга, располагались различные структуры армий тех государств, которые посягали на местные земли. Литовцы, поляки – кто только не мечтал завладеть богатыми территориями, пока по специальному соглашению они не перешли Польше, оставаясь в ее владении до тридцать девятого года. С началом Второй мировой и захватом Польши Германией, земли эти отошли молодой Белорусской республике, к тому времени находившейся в составе СССР…