скачать книгу бесплатно
Алкмеон Заячья Губа, Амфилох Щербатый, ну и, понятное дело, пеласги.
Пеласги! Уже у самого Медного Дома!
Ну вот, а мы только-только из храма! Хитоны чистые, помыслы чистые, волосы помытые маслом смазаны. И настроение жертвенное.
(Век бы я этому Психопомпу жертвы не приносил! Не люблю – из-за мамы не люблю. Но что делать, если именно он всем ворам, торговцам и путешественникам помогает? Мы, правда, не торговцы, а вот все остальное…)
– А, С-собака Дурная! И Сфенел, Сфенел! Глядите, ребята!
Алкмеон уже хорош. То есть ничуть он не хорош, это так говорить принято. Небось опять неразбавленное лакал! И Амфилох хорош. И ведь обещал же мне! Клялся даже – все тем же Психопомпом.
– Ла-а-адно! Добрые мы сегодня. Катитесь отсюда, недомерки! Живо!
Катиться? С нашей Глубокой? Недомерки? Эх, хитона жаль. Новый совсем!
Я долго понять не мог, с чего это детишки покойного дяди Амфиарая до сих пор по улицам прохожих пугают да по ставням колотят? Алкмеону двадцать два уже исполнилось, Щербатый его всего на полтора года младше, а пеласгам неумытым ничуть не меньше нашего. И ведь не в эфебах. Понятное дело, в эфебы только добровольцы идут, но все-таки! Здоровые обалдуи по улицам шляются да вино хлещут. И к девицам пристают, само собой.
Я удивлялся, а потом мне объяснили. Вполголоса. Дедушка Адраст все чаще болеет. А ведь по традиции Аргосом должны править потомки Мелампода и Бианта. Вместе должны. Потомки Бианта – это дедушка и дядя Эгиалей. А потомки Мелампода… Да вот они, красавчики!
– Ты, Собака Дурная, не понял, что ли? Катись, а то зубов недосчитаешься!
– Собака, собака! Диомед – собака! Сфенел – Приап вместо носа! Приап вместо носа!
Капанид вздыхает – кажется, ему тоже жалко новый хитон. А по поводу приапа – это они промахнулись. У моего друга нос репкой. Как у дяди Капанея. Видать, из-за неразбавленного они уже приап от репки отличить не могут!
– А-а! – радуюсь я. – Глянь, Капанид, братцы Диоскурвы! И диоскурвики с ними!
– Не-а, – опровергает меня Сфенел. – Это гекатонприапы!
Ближайший пеласг-гекатонприап (конопатый, с шлемом-дыроглазом на башке) так и застывает с раскрытым ртом. То-то! Ты бы еще полный катафракт надел, обалдуй. Это с нами-то ругаться!
И с этакими гетайрами Алкмеон хочет ванактом стать!
– Драться по одному! – деловито замечает Амфилох. – А ты, Диомед, отойди.
Кажется, он не так и пьян. Во всяком случае, правила помнит. Я не дерусь. Нельзя мне. И пить нельзя. И еще много чего нельзя.
Послушно отхожу в сторону. Если все по правилам будет (один на один, до первой крови, ногами и лежачего не бить), так и придется проскучать до полной победы. Но на душе все равно ласки скребут. Капанид один, а пеласгов – туча целая. Хоть бы Ферсандр с нами был!
(Про Ферсандра мы уже все знаем. Возле храма Времен Года, где мы жертву Психопомпу приносили, глашатай орет-надрывается про то, что из казны тиринфской некий злодей два таланта золота утащил. А лет тому злодею тринадцать будет, а росту он малого, сложения – худого, говорит по-беотийски, несет же золото краденое прямиком в Аргос.
И что самое обидное – никто его, злодея, там не видел. Как и нас с Капанидом в храме Афины. Это дядя Эгиалей приметы сообщил – чтобы нам всем не так легко было.
Два таланта! Да Ферсандр их и не поднимет. Он же еще не вырос совсем!)
– Чего? Испугался, с-собака этолийская?
Это – мне. Все тот же, в шлеме-дыроглазе. Отворачиваюсь. А за «этолийскую» уже можно и схлопотать! Пару лет назад меня уже накрыло бы. Сейчас ничего – научился. Не накроет.
– Эй, прекрати! – это Амфилох. – Он не дерется!
Ну, сейчас ему Сфенел пропишет гекатомбу! Но нет, не спешит дыроглаз. За чужие спины прячется.
– Что, Диомед-мозгоед? Тоже мозги жрешь, как твой папаша? Мозгоед-мозгоклюй! А твой папаша сдох, сдох, сдох!..
– Заткнись! Заткнись, дурак!
Амфилох все понимает. И остальные понимают. И я. Но – поздно.
Накрыло!
…Река шумела совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск – и легкий теплый ветерок.
Тихо-тихо.
Тихо…
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух…
Плещет, плещет…
– Тидид! Тидид!
Боль в плече. Ну, конечно, у Амфилоха клешни здоровые! А рука Сфенела, как обычно, на моем горле. Боевым захватом.
– Все, ребята! Уже! Отпустите!
Не говорю – хриплю. Здорово Капанид сдавил! Ничего, все живы!
Живы?
Как только хватка разжалась, встаю. У Медного Дома – пусто. Хвала Дию Ясному! В последнее время больше всего боюсь, что увижу жмурика. Дохляка то есть. Но – пока обходилось.
На лице Амфилоха – что-то непонятое. То ли красное, то ли сизое.
– Тидид, ты как?
Ого, да он, кажется, протрезвел!
– Чем? – Я киваю на красно-сизое под его левым глазом. – Не кулаком?
– Локтем, – щербатый рот дергается. – Да ничего, выживу. Ты, Диомед, меня извини.
– Тебя-то за что?
Да, зря этот дыроглазый дурак про папу ляпнул! Ведь не маленький уже, не сопляк безмозглый. А если бы такое про его отца рассказали?
…Перед смертью папа сошел с ума. Так говорят. Я не верю. Не хочу верить!..
– Тебя-то за что? – повторяю я. – Ты же не виноват!
С Амфилохом мы, в общем-то, друзья. Хотя он и ходит с пеласгами. Но куда ему деться от брата? Правда, с Алкмеоном он не очень и ладит. Из-за их мамы – тети Эрифилы. Алкмеон ее в смерти дяди Амфиарая винит. Будто бы тетя Эрифила от дяди Полиника ожерелье взяла (волшебное, самой Гармонии, жены Кадма Фиванского) и за это приказала мужу на войну идти. А дядя Амфиарай поклялся жену слушаться. И пошел – хоть и не хотел.
Алкмеон даже дом стенкой перегородил. Слева он живет, а справа – мама его с Амфилохом и дурочкой Айгиалой. Айгиала – это их сестра – старшая. Конопатая, косая, страшная. И пришепетывает.
Во достанется же кому-то, уродина!
Итак, вокруг пусто. И возле Медного Дома, и дальше. Только у ступеней какие-то осколки лежат. Медные. Да это же шлем-дыроглаз! Бывший шлем то есть.
Ого!
– Это ты камнем, – подсказывает Капанид. – Во-о-он тем!
Нагибаюсь. Камешек – с яйцо воробьиное. И этим я!..
На душе – мерзко. Другой бы, наверное, радовался. А чему тут радоваться? А если бы у того болвана шлема не было?
– Тебя проводить? – Амфилох гладит пятно под глазом (уже синеет!), морщится. – У-у, Гадес, ведь не хотел же пить!
Говорит – словно извиняться продолжает. Перед старшим. Передо мною то есть. Хотел я ему сказать, что от Бромия[20 - Бромий – прозвище Диониса. Ойней, басилей калидонский, получил в дар от Диониса виноградную лозу, что привело к повальному пьянству во всей Этолии.] одни неприятности (это еще мой дедушка Ойней понял), да не стал. Амфилоху уже двадцать один, а мне еще… Ха-ха, мне еще… И так мы с ним, как взрослые, разговариваем.
– Совсем выросли вы, парни! Когда вас стричь-то будут?
Переглядываемся. Не иначе, Амфилох у папы своего мысли читать научился.
– Скоро, наверное, – неуверенно замечает Капанид. – Может, на солнцестояние – на Гиперионов день.
– А меня сам Эврисфей постриг. Вместе с Атреем.
Это я помню. Амфилоха в Микенах постригли, а наш дедушка за это постриг Агамемнона – Атреева сыночка. Ух, и не понравился же мне он! Нос до небес – на трех рос, одному ему достался.
И гордый – не кивнул даже. А ведь я первым поздоровался, как и положено.
– Вот постригут вас, – итожит Амфилох, – и пойдем, ребята, по девочкам. Я вас с такой дулькой познакомлю!
Сфенел сопит. Краснеет. А мне – мне хоть бы хны. Не нужны мне эти дульки! И вообще девчонки не нужны. И без них хорошо. А вот волосы состричь – самое время!
Длинные волосы – значит, мальчишка еще. А постригут – сразу взрослым станешь. Ведь чего Амфилох про дулек этих самых заговорил (про иеродул[21 - Иеродулы – храмовые рабы и рабыни. Иеродулы Афродиты занимались священной проституцией.] то есть, которые при храме Афродиты)? Они на тех, у кого волосы длинные, и не смотрят. Запрещает богиня! Ну, дульки – это для Амфилоха, зато меч… Постригут – сразу же меч носить можно. Потому как взрослый!
Меч у меня есть – прадедов, старый, без ножен. Папин-то пропал.
И вообще – сколько можно быть маленьким?
* * *
– Пошли ко мне, Тидид. Чего тебе одному дома делать?
Тут Сфенел прав. Пусто у нас в доме. Давно пусто. Из тех слуг, что с папой пошли, никто не вернулся. Нянька умерла, и еще одна служанка тоже умерла. А одна убежала – я ее искать даже не стал.
Конечно, те, что остались, и подметают, и обед готовят, а дедушка помогает – мясо к празднику присылает. И вина всякие присылает, хоть мне и пить нельзя.
Да только пусто в доме. И страшновато даже. Особенно если мама долго не приходит.
(А я про маму Капаниду все-таки рассказал. Только не сказал, кто она. Он мне, кажется, не верил, пока я его с мамой не познакомил. Тогда он даже испугался. Немножечко, но испугался. Ну и зря! Мама – она очень добрая.)
– Так пошли?
– Не-а. У тебя там родичи.
Сфенел вздыхает. Кивает – соглашается, значит. Родичи – это тяжело, особенно Сфенеловы. Все – козопасы, от всех сыром несвежим пахнет. И все – богоравные. Только и знают про дедушку Зевса да про бабушку Гестию толковать. А мы слушать должны. Потому что – родичи!
Одно хорошо. Пока толковали (в прошлом году это было, когда очередной набег козопасов случился), выяснилось вдруг, что мы с Капанидом тоже родичи – через его дедушку Гиппоноя. Этот дедушка моему дедушке Ойнею кем-то там приходится. А еще мы, конечно, родичи через дедушку Адраста, потому как его, дедушкин, дедушка женился на дочери Сфенелова прапра… В общем, какого-то там «пра». Это хорошо! А впрочем, мы и без всяких «пра» – лучшие друзья. На всю жизнь!
– Пойду к дяде Эвмелу, – решаю я. – Он мне велел сразу прийти, как мы в Аргос вернемся.
Капанид не отвечает. К родичам ему идти не хочется, а дядю Эвмела он, кажется, слегка побаивается. Как и моей мамы.
Вот чудак репконосый!
* * *
Могила Форонея, ворота Лариссы, Аполлон Волчий, голова Медузы… Знакомая дорога! Вот уже семь лет я тут хожу – чуть ли не каждый день.
К дяде Эвмелу!
Поначалу здешние мальчишки мне прохода не давали. Бить хотели. А теперь не хотят. Здороваются. В общем, они хорошими оказались. А сейчас трое из них в нашем десятке – тоже эфебы, как и мы.
Да, теперь я каждый камешек здесь знаю. И даже больше. Вот, например, Форонеева могила. Раньше думал – могила и могила, Фороней и Фороней. Бог – и все тут. Мало ли богов? А теперь я все знаю. Фороней – одно из имен Прометея. Некоторые думают, что это разные боги (в смысле, не боги – титаны, да все равно), а это только имена разные. И даже не имена – прозвища. Потому что Имя никто не знает (то есть почти никто). А прозвищ у каждого бога – хоть гидрой ешь. В Аргосе он Фороней, в Афинах – Прометей, а на Кавказе, где Руно Золотое украли, – Амиран. И еще одно прозвище у него есть – на «лы» (на значок «ламед», значит). Но оно очень плохое.
И «Аполлон» это тоже прозвище, и «Артемида», и даже «Зевс»… Но об этом – тс-с-с! Дядя Эвмел так и говорит: «Тс-с-с!»
А про Медузу я такое знаю! То есть не про Медузу, а про Медуз. Но об этом тоже «тс-с-с». А еще я знаю, почему дядя Амфиарай Зевса не любил. Но это не просто «Тс-с-с!» – это «Тс-с-с-с-с-с-с-с!».
А еще дядя Эвмел обещает рассказать… Ага, вот и пришел. Как-то быстро очень.
Так я же бежал всю дорогу!
Привычка!
* * *
– Эфеб Диомед после выполнения летнего задания…
– Не после, а для, – сурово перебивает дядя. – Думаешь, пифию напугал, пол-Ахайи сна лишил – и отдыхать? Нет, юноша, бегать – это еще не все.
Дядя Эвмел знает о Палладии. Я не удивляюсь – он все знает.
– Итак, эфеб, вопрос первый: отец Кадма?..
