Две недели Восьмого марта. Девять Жизней

Выбирали просто – устроили состязания на силу и ловкость. Воеводой, как обычно, стал Иван – он поднял на положенной на плечи жерди сразу шестерых. И Матвей подумал, глядя на его богатырскую фигуру, что если бы на той жерди поместилось десять парней, он бы и десять поднял – такой силой дышало все его могучее тело.

А вот Масленицей в этот год выпало быть Игнашке – он юркой лаской увернулся от всех ловцов и первым добрался до заветного чучела, повернулся к зардевшейся тихой Тайке и лихо ей подмигнул…

А на следующий день всей деревней строили снежный город, который предстояло штурмовать в первый день Широкой Масленицы.

Неделя Масленицы пролетела быстро – все ходили друг к другу в гости, чучело Масленицы возили по деревне на санях, потом дружно катались с горок и хозяюшки потчевали всех блинами… И вот пришел четверг – разгул. Вся деревня высыпала на берег. Разделились на две примерно равные части и началась потеха! Одни обороняли снежный городок, другие его захватывали. Летели снежки, завязывались шуточные кулачные бои… Раскрасневшаяся Анютка защищала стену, а Матвей в числе прочих рвался ее захватить. Их взгляды встретились, и непроизвольные улыбки вспыхнули на их лицах. Анютка спрыгнула со стены, подскочила к Матвею и уронила его в снег, изо всех сил толкнув в широкую грудь. Он с хохотом повалился в снег, увлекая Анютку за собой…

А потом настали и проводы. Чучело Масленицы установили на берегу, все снова вышли на берег, выставили столы. Тут и там пыхтели самовары, горками высились блины, мясо, соленья, квашенья. Парни и девчата прыгали через большой костер, пели песни и всячески славили приходящую весну. А потом выбранный Воевода поджог чучело, и женщины затянули прощальную песню… Чучело догорело, блины доели… проводили зиму. Теперь год окончательно на весну повернул, и делалось от этого на душе светло и радостно…

Матвей в эти дни с каким-то особенным теплом смотрел на отца и маму – были они такие молодые, задорные, смешливые, какими он их и представить себе не мог. надо же, а ведь раньше он не замечал этого в них. Отец и мама всегда были для него взрослыми и серьезными. А теперь вот как будто глаза открылись…

Отгремели праздники, и накатились новые будни. Пора было выбраться в тайгу, осмотреться и проверить зимовье – на позорил ли кто? Матвей с отцом заобирались, к ним присоединился Никодим, а за ним и Анютка собралась – порядок, мол, надобно навести в зимовье да в бане – а ну как придется заезжать, а там…

На том и порешили. Сборы были недолгими, и вот они уже ютятся в санях, накрывшись большой медвежьей шкурой. Полозья поскрипывают по снегу, лошадка мерно бухает копытами в утоптанный в деревне снег. И бежит она бодро, потому что весна! Она тоже чувствует скорое тепло и радуется ему. Отец с Никодимом о чем-то негромко переговариваются, до Матвея долетают только обрывки разговора, да он и не прислушивается особенно. К чему? Особенно когда рядом Анютка, доверчиво прижавшаяся к нему и счастливыми глазами глядящая вокруг. А посмотреть было на что. Матвей каждую весну с упоением любовался просыпающейся природой. Вот на крышах вытянулись и заплакали сосульки, играя на солнце искрами. Небо синее-синее, и солнце в нем какое-то особенно яркое. В воздухе уже вовсю носятся весенние запахи, пахнет талым снегом и чудится звон ручьев. Птахи распевают, порхая над деревней и усаживаясь на коньки крыш. Все какое-то праздничное, яркое и сочное. И Анюткины зеленые глаза на этом весеннем солнце горят изумрудным блеском. Когда она смотрит на солнце, они становятся удивительно прозрачными и яркими, и Матвей не может оторвать взора от ее лица. Анютка, почувствовав его взгляд, улыбнулась мимолетно, но даже не глянула в его сторону. А Матвею того и надо – он уже почти успел покраснеть и отвернуться, но Анютка не спугнула, и он продолжал молча любоваться.

А потом они въехали в тайгу, солнечный свет спрятался, и Анютка повернулась к Матвею:

– Матвейка, а медведи уже проснулись? Или рано им еще?

Матвей задумался, потом сказал:

– Какие-то наверное проснулись. Если берлогу худую выбрал медведь, так ему капель на нос капать начала – от такого кто хочешь проснется.

Анютка представила себе эту картину и звонко рассмеялась, разбивая таежную тишину. Отсмеявшись, Анютка продолжила расспросы:

– Матвейка, а если мишка проснулся, он же злой наверное?

– Конечно, всю зиму ведь не ел, лапу сосал. Сейчас вышел, а есть и нечего – снег пока везде лежит. Вот и ходит, ищет, чем бы поживиться. Особенно ему нравятся девчата… зеленоглазые.

Анютка нахмурилась шутливо, стукнула его маленьким кулачком в плечо:

– А парни черноглазые ему, значит, не нравятся?

Матвей заслонился ладонями и затараторил с наигранным испугом:

– Что ты, что ты? Нельзя ему парней есть – они ведь и стрелять могут начать, да и мясо у нас жилистое. То ли дело девчонка. Мясо нежное, бегать быстро не может, да и ружья нет. Нет, точно девчата ему нравятся.

Анютка прижалась к нему, заглянула в глаза:

– Ну ты ведь меня защитишь?

Матвей покраснел быстро и жарко, потом сказал чуть севшим голосом:

– Ага.

Дальше ехали молча. Тайга просыпалась. Тут и там сновали белки, мелкие птицы перелетали с ветки на ветку, оглашая все вокруг звонкими трелями. Снег густо усыпан шелухой и мелкими чешуйками коры. Где-то недалеко долбит дятел.

И вот из-за сосен прямо перед санями вышагнул лось. Огромный, голова в пол-лошади размером, он величественно прошел мимо остолбеневших людей, удостоив их мимолетного взгляда. Никодим схватился было за винтовку, но отец положил ладонь на ствол и пригнул его к земле:

– Пусть идет, Никодим. С голоду мы не помираем, мясо есть. А он хозяин здесь, негоже. Да и весна, худой он, жилы сплошные. Бить его надо осенью, сам ведь знаешь.

Никодим чуть смущенно ответил:

– Да знаю, рука сама пошла…

Лось тем временем все так же неспешно брел по грудь в снегу. Высокие ноги и немалая сила позволяли ему без проблем передвигаться по глубоким сугробам…