99 Жизней. 15-30 сентября

– Одну минуточку, я сейчас, – и Аня выбежала в кухню, где её с нетерпением ожидала Машенька.

– Маш, извини, но даже ради тебя это хамство я терпеть не намерена. А тебе самой давно к психологу пора.

Из комнаты доносился громкий голос Ильи Андреевича:

– Я плачу деньги и требую ко мне внимания!

За Анной Николаевной захлопнулась дверь, а Машенька бросилась успокаивать буяна:

– Ну что же ты, Ильюшенька, так психолога напугал?

– Дура она, а не психолог. Ишь-ты, барыня! На вы её, видите ли, зовите! Нос воротит, дрянь!

Илья Андреевич ещё долго называл Аню всякими словами, а потом выпил водки и успокоился. Разбил только бокал и пепельницу.

И вот теперь экстрасенса требует… Машенька вспомнила, что её подруга Рита недавно рассказывала, что была у одной ворожеи и таких чудес насмотрелась, что словами не передать.

– Алло, Рита, помнишь ты мне про ворожею рассказывала? Можешь мне её телефон дать? Ильюше моему совсем худо, магию требует.

– Ох, Машенька, знаю я от чего ему худо. Да и какой он – твой? Чужой женатый мужик. Что ты всё с ним носишься? Ладно, записывай. Зовут её Азеля, скажешь, что звонишь от Маргариты Топилиной.

У Азели оказался красивый низкий тембр голоса, такие были раньше у настоящих театральных актрис. Ворожея наотрез отказалась ехать куда-бы-то ни было. Приехать надо было к ней.

– Ильюшенька, нашла тебе мага – лучше не бывает, но сюда она не поедет, ндо ехать к ней.

– А ты скажи, что оплачу по двойному тарифу.

– Говорила, но она и по тройному не поедет. Причем, в виде исключения может без предварительной записи принять.

– А она хоть симпатичная?

– Я не видела, но голос красивый.

– Ладно, собирай меня. И такси закажи, не хочу с водителем своим ехать.

Машенька одевала Илью Андреевича, как ребенка. Он чертыхался, не попадая в брючины и рукава, капризничал, что пиджак не тот, требовал запонки с жемчугом.

Ехать было недалеко, здесь же, на Новой Риге Азеля и проживала.

Домик был скромный, не то что хоромы Ильи Андреевича. Дверь открыла женщина неопределённого возраста, жгучая брюнетка, похожая на цыганку. Она внимательно посмотрела на Машеньку и сказала:

– Вас зовут Машенька. Ждать будете в другой комнате.

– Да, меня Марией зовут.

– Нет, вас зовут Машенькой.

И это была правда. Все называли Марию именно так. Кроме Ильи Андреевича, который звал её Машкой.

Илья Андреевич хотел было пройти в комнату в ботинках, но Азеля молча кинула ему под ноги тапки, а Машенька бросилась расшнуровывать ботинки.

В комнате не было ничего колдовского: ни кроличьих лапок, ни хрустальных шаров, ни горящих свечей. Обстановка простая и какая-то вневременная. Находясь в этом помещении, было непонятно, какой сейчас век: 19, 20, 21. Илья Андреевич уселся в единственное кресло и сказал:

– Маг, значит? Не густо зарабатываете, я смотрю. А говорят, к вам запись аж за месяц. Ну, давайте меня удивлять!

Азеля, не ответив ни слова, вдруг резко схватила его за макушку и нажала так, будто стремилась расколоть череп, а затем резко отдёрнула руку вверх. Илья Андреевич почувствовал, будто немного приподнялся и завис в воздухе. Стало необъяснимо легко, а головная боль исчезла без следа.

– Круто! Удивила! – сказал он, но Азеля никак на это не отреагировала. Она смотрела ему прямо в глаза.

Илья Андреевич почему-то занервничал, заёрзал в кресле:

– Не пытайся меня гипнотизировать, не получится!

Но хотя говорил он, как ему казалось, уверенно, внутри этой уверенности не было. Пытаясь вернуться в свою колею, он сказал, нарочито развязно:

– Всё-равно все вы, бабы, одинаковые. Хоть маг, хоть не маг. Деньги и хороший секс всё решают. Дуры…

И вдруг у него началась икота, а слова стали походить на собачий лай. Он хотел было обозвать Азелю ведьмой, хотел подняться с кресла, но вместо этого вдруг упал на четвереньки, продолжая громко и часто икать. Азеля взяла со стола миску, налила туда воды, поставила Илье Андреевичу под нос и скомандовала: «Пей!» Он почему-то Азелю послушался. Ведьма почесала ему за ухом и сказала:

– Молодец. Лежать!

Мужчина растянулся на ковре и захрапел, а Азеля перешагнула через него и вышла к Машеньке.

– Что с ним?! Это порча? – воскликнула та, но Азеля взяла Машеньку за руку, вложила в руку ошейник и сказала:

– Хочешь оставь – хочешь выброси.

Проснулся Илья Андреевич дома, на своём кожанном диване. Голова не болела.

– Машка, – крикнул он, икнул и снова крикнул:

– Машенька!

Машенька вошла с чаем и спросила:

– Как себя чувствуешь?

– Машка, – Илья Андреевич снова икнул, – Машенька, а что это было? Я совершенно не помню, как от Азели возвращались.

– Какой Азели?

– Тьфу, значит приснилось. Ты не представляешь, что мне приснилось! Присядь рядом, расскажу. И вообще – разведусь-ка я с Иркой. Давай вместе жить.

– Это тебе во сне мысль пришла?

– Нет, сон был про ведьму.

– Давай завтра расскажешь, мне идти нужно. Выпить не хочешь?

– Нет! От одной мысли тошнит! Завтра во сколько тебя ждать, Машенька?

– Не знаю, – ответила она, захлопывая за собою дверь.

Машенька долго стояла на Крымском мосту, смотрела на воду и думала. Вернее даже, не думала, а вспоминала всю свою жизнь. И вся её жизнь крутилась вокруг Ильи Андреевича. Вот теперь жить вместе предлагает. Об этом Машенька мечтала все годы, но сейчас радости не чувствовала. Она достала из кармана собачий ошейник. Видимо, при помощи этого предмета она теперь может руководить чувствами любимого Ильюшеньки. Как всё просто! И вдруг ей показалось, что она видит насмешливое лицо Азели и слышит её слова:

– Хочешь – оставь, хочешь – выброси. Машенька со всей силы швырнула кожаный ошейник в воду. И вовсе не как инструмент манипулирования Ильей Андреевичем, а как символ своей привязанности, собачьей преданности, добровольного рабства и помешательства. Зазвонил мобильник, это был Илья Андреевич. Телефон тоже полетел в реку.

– Свобода! Долой помешательство! – воскликнула Машенька и побежала на остановку автобуса.

Национальный вопрос

Слава Буров любил девушек славянской внешности и знакомился только с такими. Он говорил друзьям:

– Женюсь только на славянке, чтобы генофонд сохранить, детей заведу не меньше пяти. Кто-то должен об этом думать!

И вот в кафе он увидел девушку, которая соответствовала всем его чаяниям: волосы светлорусые, глаза серо-голубые, черты лица правильные. Подошёл к ней Слава, познакомился. Имя девушки тоже было то, что надо – Татьяна. Разговорились, шампанского выпили. Славу потянуло поделиться с новой знакомой своими взглядами.

– Таня, я давно такую, как ты искал, настоящую, а то кругом не пойми кто. Особенно евреек не люблю. Не как людей, а для брака. Чуждая нам нация, не духовная.

– Странно, – ответила Татьяна, – А мой дедушка по отцу – дед Аркадий, очень добрый, бескорыстный человек был. Духовнее многих.

– Ой, прости, перепутал, я не евреев имел ввиду, а армян. Ну и хитрый народец! – стал выкручиваться Слава, так как девушка ему очень понравилась, да и в конце концов дедушка не такая близкая родня.

– Ну, знаешь, обидно это слышать. Моя прабабка по маме, Анаид, была такая бесхитростная, все её обманывали.

– Ой, это я с грузинами армян спутал.

– А что грузины? Прабабушкин муж был наполовину грузин. Очень хороший человек.

– Да ладно, в СССР все люди были братья. Кроме, разве что, прибалтов. Не любили они нас никогда.

– Моя мама наполовину латышка и что-то никакой нелюбви к русским я в ней не наблюдаю.

– Это – да, латыши наши люди. А вот цыгане вообще народ непонятный, воры одни и аферисты.

– Не смей так говорить! Мой отчим наполовину цыган. Он нас с братом вырастил. Я его как родного люблю.

И вообще, мне пора. Девушка ушла и телефона своего не оставила.

Слава был совершенно обескуражен. Ну вот как теперь разобраться, кто есть кто? На лице не написано, а копнёшь – такая смесь вылезает! Женитья пора, а не на ком. Вспомнился фильм «Шырли-мырли». Надо бы в своей родословной покопаться, а то может быть у самого какой-нибудь пра-прадед грек или турок. Тогда можно будет расслабиться и жениться на той, которая просто понравится, не задумываясь о сохранении генофонда.

Волшебные зеркала. Сказочка

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Скучно было царю: не сеял, не пахал, только ел да спал. Балы давно развлекать перестали. И учредил царь министерство экспериментов над населением, сокращенно МЭНН. Министра назначил толкового. И вот что министр придумал: в каждом доме, в каждой избе установили волшебные зеркала, в которых люди не отражались, а различные сюжеты отображались. Народ даже не пришлось царским указом в зеркала смотреть принуждать. Сами как прилипли, так и оторваться не могли, до того всё было увлекательно и заманчиво, гораздо интереснее, чем в избе да на дворе.

И придумал министр потеху: в сюжетах девиц только худых да костлявых показывали, каких испокон веков убогими считали. Они там принцесс изображали и мужики в зеркалах были от них без ума. Смотрел народ, смотрел, да и привык. Только о таких параметрах все стали грезить. Мужики баб в теле за людей считать перестали, а бабы голодом себя морят и худеют до изнеможения.

А министр уже других баб в зеркала всунул – здоровенных, высоких, плечистых, на мужиков похожих. Ясное дело, только на таких спрос и пошёл.

Царь с министром пьют по вечерам чай и потешаются.

Проходит время, а в зеркалах других баб нет, как только до 25 лет. Мужики со старыми жёнами развелись и молодыми обзавелись. А министр ещё листовки выпустил, где черным по белому сказано, что мужик – оплодотворитель, а для этого баба чем моложе, тем лучше. Царь говорит:

– Ну этого эталона ничему не перебить!

Ан – нет! Появились в зеркалах бабы за 40, а в листовках сказано, что это и есть вершина совершенства, а родят-не родят, дело десятое, в царстве и так перенаселение. Мужики на молодых не глядят, за зрелыми бабами носятся.

25-летние грим накладывают, чтобы постарше выглядеть.

Царь веселится, скучать некогда.

А министр новое придумал – бабок 70-летних в зеркала напихал, а в листовках написано, что кто такой красоты не понимает, тот не мужик. И всяких принцев, министров и султанов с бабками в обнимку показывают. Мужики давай за бабками ухлёстывать, да на них жениться.

Много чего ещё министр попридумывал: лапти на платформе из чугунных утюгов внедрил – носят, мужиков в юбках в зеркале показал – мужики тут же юбки нацепили, бабам косы отрезать в моду ввёл – отрезали, а он тут же в зеркалах длинноволосых показывает, так бабы лошадиные хвосты стали к своим коротким космам клеить.

Ждал царь, что какое-нибудь новшество не приживётся, да только всё, что министр придумывал народ тут же подхватывал. Видать великая сила в волшебных зеркалах заключена была!

Любовник

У Олеси Михайловны был любовник. Ничего предосудительного, коли была она дамой незамужней, сорока пяти лет. Как говорится, ягодка опять. Любовнику её, Виктору, было сорок лет. Встречались они давно, 6 лет минуло, а к свадьбе дело не шло. Оно и понятно – у Виктора всё впереди, а у Олеси Михайловны закат занимался. Свои дети были взрослые, а родить детей Виктору она уже не могла, и потому о свадьбе говорить было глупо. Умом Олеся Михайловна это понимала, но думала о том, как несправедливо мир устроен: женщин после сорока как будто с корабля на берег списывают.

Виктор времени даром не терял и помимо Олеси Михайловны, периодически с молодыми девицами встречался. Встречи эти были разовые и он исправно возвращался к постоянной, проверенной временем любовнице. Приезжал он к ней, когда хотел и когда ему было удобно, привозил подарки, накрывал столы и был очень доволен собой. Конечно, молодец-удалец, держит Олесю Михайловну столько лет в напряжении, ничего не обещает. И женщина верная, постоянная есть, и свобода полная. А что? Сама должна понимать, что не пара она ему для брака.

Детей Виктор хотел гипотетически. Приятно было поговорить об этом с Олесей Михайловной, понимая, как ей это обидно слышать, наблюдать, как она всегда при этих разговорах меняется в лице, переживает, что вот-вот Виктор найдёт молодую жену и счастье её кончится.

В тот день он нагрянул к любовнице как всегда неожиданно. А с кем ей быть-то? Какие дела у неё могут быть, важнее Виктора? Пробыл он у любовницы как всегда три дня, а когда уехал, села Олеся Михайловна в любимое кресло с чашечкой кофе и вдруг поняла, что самые счастливые минуты в её жизни – это когда Виктор уезжает. Он ухитрялся занимать собой всё пространство и время, нарушая её привычки и весь уклад жизни. Говорить ей с ним было особенно не о чем. Секс с ним давно не бередил нервы, а стал пресным и привычным. Вспомнился анекдот: «Дети, что надо сказать, когда гости уходят?» – «Слава Богу!»

Через неделю Виктор приехал с цветами и сказал:

– Давай жить вместе, как муж и жена, можем расписаться, но учти, что как только встречу достойную мать для будущего ребёнка, не обессудь, сама понимаешь.

Олеся Михайловна посмотрела на любовника материнским взглядом и ответила:

– Спасибо тебе за всё и даже за это запоздалое и неказистое предложение, но больше ко мне не приезжай никогда.

Оторопевший Виктор не успел ничего возразить и был мягко выпровожен за дверь. Олеся Михайловна сидела в кресле с чашечкой кофе и была счастлива, как никогда. Ей было даже смешно. Она вспомнила ещё одну фразу: «Как жаль, что вы наконец-то уходите!»

Через три дня она летела в самолёте на Майорку.

Marcus Denight

«Даль навевала размышленье …»

Даль навевала размышленье —Под светлой легкостью пераНеслась надежда стройных линий.Как мимолетно настроенье,Когда душа твоя мудраСвоей бездонностью иссиней.Печаль ведь унесёт закат —Туда, где дремлет в отчужденьи,Небес покорное дитя.Сильнее, ярче во сто крат,Расцвет его перворождения,Оно, наутро восходя,Вдаль навевает размышленье:О высоте и возвышенье,О нисхождении, паденье,О пустоте и глубине,И наяву, и в полусне…

«Осенний клён траву позолотил…»

Осенний клён траву позолотилЛиствою яркой с острыми краями,Словно прощаясь, стройными ветвями,Взметнулся к небу из последних сил.Лазурь и злато – ветреность и пылИ красок жар, и буйство листопада —Осенней глади пёстрая отрадаПодобна свету множества светил.Но краток день. И я уже не тот.На перепутье жизненных пустотВ земле промокшей корни не пустил.И всё же взгляд блуждает средь полейГде вдалеке, меж блеклых тополей,Осенний клён траву позолотил…

«Над суетой вчерашних дней…»

Над суетой вчерашних дней,Под отшумевшими дождямиСокрыт тайник души моейИ скорых искр осенних пламя.Там – предзакатный свет с землёйСоприкасаются краямиИ под мостами-облакамиЗвенят луга сухой травой!Как расставание с мечтой,Как радуга воспоминаний,Как трепет нежности живойЗвучит безудержным признаньем.Любви воскресшей благодать,Сметя огонь и груз желаний,Наполнит даль лазурью раннейИ в сердце радость не унять.Над суетой вчерашних дней,Под отшумевшими дождямиСокрыт тайник души моейИ скорых искр осенних пламя…

«Моя печаль с Землёй разлучена…»

Моя печаль с Землёй разлучена,Парит с листвой над Осенью багрянойДень солнечный сменяет День туманный,А Ночь беззвучной памятью полна.На остриях капели дождевой,В прохладной зыби пестроты осенней,Вся череда изменчивых мгновенийТворит Сонет, навеянный Судьбой.Слова бесшумно ниспадают ниц —На белизну распахнутых страниц,Сухих ветвей коснулся первый иней.Черновиков разглажена тетрадь,И вновь Зима, а с нею благодатьИ утонченность белых снежных линий…

«Легка беда – осеннее начало…»

Легка беда – осеннее началоВ объятьях ярких золотого сплина.И звуки сердца – словно стук металла,И акварелью растеклась картина.В квадрате жизни – за стеклом усталым,Узором капель обозначив годы,Нам суждено довольствоваться малым,Перебирать закаты и восходы.Какой досадной ни была б погода,Какие краски б осень ни сулилаВ полутонах седого небосводаСловно надежда зыбкая застыла…Взгляд заполняя, шелестят повсюду,Листвы живой бессчетные светилаСама природа – разноцветным чудом,Внезапным счастьем душу окрылила…И не беда – осеннее началоВ объятьях ярких золотого сплина,Когда заветным таинством предсталаВоспоминаний светлая картина…

Мир Осени

Мир Осени – я снова вхож в твой край,Возникший в ярком пламени багрянца,Прими меня – усталого скитальца,В закате дней – звучи и нарастай.Я ускользал от долгой тишиныК лоскутьям красок солнечного цвета,Дождем беззвучным удалялось ЛетоК истокам рек бездонной глубины.Ведь так давно не посещали сныИ нет в судьбе заметных повторений,Но множил путь чертог поры осенней,И были дни листвой озарены…

Светлана Королева

«Как это странно – все хотят любви, но в то же время её боятся…»

Как это странно – все хотят любви, но в то же время её боятся:Ошпариться,Уколоться,Не рассчитать силы.Осторожничают, прежде чем в сердце друг с другом стреляться:На дуэли М против ЖДве планеты разнокалиберныеИщут пятый угол мира.И неестественно строят будущее, хотя многие в курсе – «Эффект наблюдателя» не даёт плодов:Лучи-настоящегоПод контролемРассеются безоговорочно-Строго.Упрямые «дети» в теле слишком разумных «взрослых» с пережитками чемоданов-вековМимоскользящую истинуНе заметят, даже если онаИдёт навстречу. Той же дорогой.Как это больно. Видеть лица, словно в программе «Жди меня»,А ждать уже некого,Заволокло маятниками,Засосало бытом-привычкой-послушной.Как это невыносимо: колотиться стужей обледенелого февраляИли расстёгивать верхниеПуговицы на рубашке-вечера,Но от этого – также душно.Выход – в конце тебя. И в начале. Выход один. Куда бы ни шла устало судьба-виноватая:Чувствуй, живи,Плыви по течению,Но абсолютно в твоём стиле.Пусть и придётся в пасть. И упасть. И из ямы – себя – лопатами.Главное: ты – это ты. В любви. В печали. И в радости слёз.Только в собственноручном мире.

«А ты у меня всегда в режиме любимого-пульсации-фона…»

А ты у меня всегда в режиме любимого-пульсации-фона,Дела – к чертям,Автомат-действий на волны тембра-хрипоты-баритона.В сердце – наполненность. Бабочки-четверга насобирали нектар-нежности новыйК твоим берегам.И тешится мысль-душегрейка о том, что мы одновременно-в одном месте – дома.А ты у меня – ритмом-жизни-в басовом ключе-настойчиво-терпко-ostinato.В твоей тональности – моя мелодия,И замер хор-о тебе в томительном ожидании ауфтакта.А разум-освободившийся строчит статьи-эссе в газету «Комсомольская правда»,Смысл которых в том, что трепещет тело – отныне твоя территория,Несётся к главреду-душе для печати и установления данного факта.А ты у меня. У меня. Интерференцией волн и света,Взаимное наложение друг на друга – усиливает колебания.И амплитуда-чувств растёт и растёт с каждым свежести -вдохом.Неважные неурядицы-мелочи сыпятся между ладонями – звонко горохом,Когда рецепторы-бархата-кожи ощущают ласкающие касания,На стоп – мимотворящую обстоятельствами заботливую планету.

«Я расскажу тебе что-нибудь. Ну а что – абсолютно неважно…»

Я расскажу тебе что-нибудь. Ну а что – абсолютно неважно…В перерывах поцелуев-между тридцатисекундном тайм-ауте.Эти люди-смазанные фонарями-полуслепыми в мире-аккаунтеБродят в своих стандартах, ища неизвестность-себя. И каждыйМечтает хотя бы немного своеволия, да свободных антиправил,Косятся: мол, глядите, им мир по пятки, сидят – наплевав на писанные нормативы,Друг в друге глазами. Искрятся нежностью страстной, да непривычном для улиц-встревоженных позитивом.За спинами, наглые, разноцветные крылья свои расправили!А между делом вершится вечер-довольный, как кот, попавший в сметану усами,Проглотит ночь две фигуры, за руки-скреплённые и навек красной нитью сшитые.Молчание – золото. Разговоры – песни, душой переполненные и покрытые.Дорога – из пыли в россыпь цветов-лепестков- влюблёнными их шагами.

«Люблю это золото Луны, подмигивающей меж деревьев моего маленького леса…»

Люблю это золото Луны, подмигивающей меж деревьев моего маленького леса,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.