Сборник рассказов от Электроника из Эрмитажа

Так что, входя в кабинет следователя, я был совершенно спокоен, пребывая в полной уверенности, что вопросы будут касаться только технической стороны нашей работы.

Вначале так и было. Следователь представился, сообщил, что он занимается делами, связанными с хищениями музейных ценностей, а Эрмитаж – это вообще музей особый, и он постарается довести это дело до судебного конца.

Ну и, как полагается в детективном жанре, прозвучали слова: «Вначале я обязан задать Вам несколько вопросов, которые помогут мне, для начала, как войти в это дело, так и разработать наиболее правдоподобную версию, хотя… версий может оказаться и несколько».

Не знаю, был это допрос или беседа, но в конце, касаясь пропажи, следователь дал понять, что ему всё равно, что искать – камеру или картину. А свою речь закончил весьма прозрачным намёком:

– Это сегодня пропала охранная камера, а завтра «Блудный сын» опять пустится гулять по свету, и ещё неизвестно, вернётся он снова в отчий дом, или исчезнет навсегда в чьей-то частной коллекции. Так что, Вы хорошо подумайте, прежде чем отвечать на мои вопросы, а я их буду задавать и часто, и много.

Вот так начался отсчёт дней, которые, по мере возрастания, добавляли всё новые и новые факты в папку «Дела». А оно распухало даже быстрее, чем число этих самых дней, которых оказалось всего-то семь – ровно неделя.

Почему же всё завершилось так быстро и непредсказуемо? Кто сумел в такой короткий срок разрубить этот загадочный Гордиев узел, распутывать который, пришлось бы бесконечно долго?

Не поверите, но этим человеком оказался Витя, отдыхавший в это время, в далёкой деревне, и чья память не была затуманена визитом Президента, разбиваемой люстрой и уголовным делом, что напрочь выбило память нашу. А она, как я уже писал, порой, бывает очень коротка и субъективна.

Прошла неделя, наступил новый понедельник. Мы с Колей сидим на рабочем месте, перебираем наши мытарства, как, вдруг, заходит Витя, после отпуска, загорелый, отдохнувший и… с большим фингалом под глазом.

Естественно, первый вопрос о фиолетовом синяке. Витя покрутился, увёл разговор в сторону, и мы поняли, что в отпуске произошло нечто неординарное, да и, возможно, случайное. В таких выкрутасах наш друг никогда не был замечен.

Слово за слово и мы подошли к самому главному. Витя нас выслушал, но восприняв криминальную новость, как весьма загадочное и лично ему совершенно непонятное событие в нашей телевизионной жизни, предложил немедленно сходить в зал.

И инженерная троица отправилась на экскурсию. Приближаясь к «Бермудскому треугольнику» наших несчастий, поведали товарищу про визит Президента, разбитую люстру, о допросах и версиях, предупредили, чтобы он тоже готовился поведать свои мысли следователю, и замерли на лебедином паркете, устремив свои взоры в небеса обетованные.

Помните, я писал, что в тот недавний момент, мы с Колей были, как кремень, как две скалы, утверждающие, что камеру не трогали и не снимали. Ну что же, и кремень, и базальтовые скалы рухнули в секунду. Для этого хватило всего нескольких Витиных слов:

– Ребята, Вы что? Мы же её сами сняли, она сгорела. Чем Вы тут занимались, если всё забыли? Да и в службу безопасности сообщили. Вспоминайте, Иван Григорьевичу, он ещё со мной в один день в отпуск ушёл. Камера лежит у нас в шкафу. Там их штук пять сгоревших. А заглянуть туда у Вас ума не хватило?

И тут на нас снизошло озарение. Господи, мы всё вспомнили, всё до секунды. Но тут же в голову ударила мысль: немедленно в отпуск, иначе – психбольница!!!

А дальше, всё элементарно просто. Забегаем в отдел, открываем шкаф, а «Panasonic» спокойно спит, ему уже ничего не надо, а вот нам надо и даже очень. Мы прижимаем японское дитя к груди и несёмся к следователю.

Как ты думаешь, дорогой читатель, какова будет реакция сыщика, если к нему вваливаются три «подозреваемых», при этом у одного подбитый глаз и орут, что камера нашлась, что они просто забыли и несут всякую ерунду.

Следователь внимательно нас выслушал, походил туда-сюда по кабинету, улыбнулся и произнёс речь, достойную Шерлока Холмса:

– А теперь я Вам расскажу, как было дело. И если что-то упущу, добавите.

Итак, перед отпуском, Витя тихонько ворует камеру, но прячет в музее. Он надеется, что вернувшись из отпуска, пропажу не заметят, а уж если и заметят, то всегда можно вернуть. Я продолжаю. Камера дорогущая. Я за такие деньги недавно купил участок, и не где нибудь, а на Карельском перешейке. Соображаете, ведь в музее не обязательно покушаться на картину. И хлопотно, да и опасно. Её ещё надо продать. А сбросить камеру, не проблема. Любая частная фирма купит за тысячу. Естественно, долларов. Но пропажа обнаружена, заведено дело, это уже серьёзно. Витя возвращается из отпуска, а тут такое! Коля, как начальник, начинает спрашивать: что, да как? Но Виктор молчит. И тогда, чисто по-русски, Николай применяет силу. Витя сдаётся, и Вы здесь.

Ну, как? Я ничего не пропустил?

Дорогой читатель, вот он классический дедуктивный метод Шерлока Холмса. За тысячу километров от Петербурга Витя получает в глаз (правда, как мы узнали потом, его обидчик тут же угодил в канаву) и этот удар становится тем недостающим звеном в уголовном расследовании, которое тут же использует наш сыщик, разложив преступление по полочкам, доказав, что иногда очень полезно читать уголовную классику. Поклонимся сэру Артуру Конан Дойлу!

Тут уж я срываюсь и выдаю:

– Если, всё именно так, мы бы к Вам не прибежали. А просто выбросили камеру в Неву и дело с концом. Но камеру никто не воровал…, да и, вспомнил, сотрудник службы безопасности в курсе. Позвоните в отдел. Совсем замотались. А если в чём и виноваты, то лишь в своей глупости.

Звоните начальнику службы. Скажите, пусть спросит у Ивана Григорьевича. Он с Витей вместе уходил в отпуск. Должен сегодня вернуться.

Конечно, был звонок, расстроенное лицо следователя и почти пятиминутная тишина.

А в моём мозгу в этой тишине закружились слова великого Паскаля: «Человек – это лишь тростник, самое слабое создание природы, но тростник мыслящий, и если бы Вселенная решила уничтожить человека, он всё равно был бы благороднее той силы, которая его убивает, ибо он знает, что умирает. Вселенная же не знает об этом ничего!».

Так почему же мы, эти два разумных человека, своими руками сочиняли глупейший приговор. Это следователь ничего не знал, а мы сами принесли ему наше «Дело» на блюдечке.

Тишина продолжается, следователь сидит, понурив голову, думая о чём-то своём и не очень приятном: «Сорвалось такое дело, вот она – Золотая рыбка, уже держал в руках; раскрыл хищение из самого Эрмитажа. А теперь всё летит к чёрту: повышение, особо важные преступления и слава на всю Россию!!!».

А тут ещё Ваш покорный слуга со своими комментариями:

– Вот Вы – сыщик, конечно, увлекаетесь детективами, хотя бы, в силу своей профессии. А помните «Шведскую спичку»? Тот, чеховский следователь, в сердцах и убийственном (для следствия) окончании дела, даже забрал у своего помощника подаренный им портсигар и выбросил в грязь. Ничего удивительного. Искали убитого помещика, а нашли живым и здоровым, только пьяным, да ещё в бане у любовницы. И какой любовницы – молоденькой жены самого начальника полиции, за одно прикосновение к плечам которой, этот самый помощник, отдал бы десять лет жизни!

А чего стоят слова Акульки: «Жила я только с Вами и больше ни с кем!!!».

А!!!

Но ведь жила она, не только со следователем, а почти со всеми героями рассказа. Так что, не расстраивайтесь. Это даже прекрасно, что в нашей истории ничего подобного на допросах не зафиксировано.

Мы тоже искали украденную камеру, а нашли её у себя в шкафу, сгоревшую и снятую нами же. Так что, давайте расстанемся друзьями, а эту детективную историю будем вспоминать, как назидание и хороший урок забывчивым инженерам. Иначе, следователи поселятся в Эрмитаже на годы. И кто-нибудь, обязательно сядет!!!

Следователь встал, окинул взглядом великолепный музейный кабинет, в котором он провёл несколько дней, остановил свой следственный взгляд на двух незадачливых инженерах, потом пожал нам руки и вполне серьёзно произнёс:

– Повезло Вам, что сейчас не тридцать седьмой, ну да ладно, будем считать эту историю несчастным случаем на производстве.

– Да уж, – отреагировал я, – но в тридцать седьмом не было, ни камер, ни президентов, ни нас, ни Вас. Да и зачем возвращаться в прошлое? Эдак мы повторим знаменитый диалог:

«– …и сорвал торжественное открытие Дворца Бракосочетаний.

Затем, на развалинах часовни…

– Простите, часовню тоже я развалил?

– Нет, это было до вас, в XIV веке».

– Но мы же с Вами знаем, что в XIV веке – кельи были, приюты отшельников были, а вот Эрмитажа не было!!! И появился он только через четыре сотни лет.

Следователь улыбнулся и добавил:

– «Кавказскую пленницу» Вы помните хорошо, да и кто её не помнит. Но вот когда в следующий раз будете снимать сгоревшую камеру, записывайте в журнал, а то Ваша память снова сыграет злую шутку. Прощайте.

И мы остались одни. Но это не стало концом наших приключений. То, что случится через пару дней, напомнит нам последние слова сыщика, и они окажутся пророческими. Ведь в отличие от нас он прекрасно знал, что человек, однажды оступившись, может повторить подобный эксперимент ещё раз, положившись на русское «Авось». И результат может оказаться отрицательным. А всем известно, что, как в науке, так и в юриспруденции – отрицательный результат – это тоже результат. Только если в науке, отрицание прошлого может подтвердить новую теорию, тем самым, совершив переворот в умах всего учёного мира, то, оступившись дважды, можно схлопотать приличны срок, и переворот произойдёт только в жизни рассеянного экспериментатора.

Но два инженера об этом не думали. Их сердца и души потихоньку приходили в себя. Камера нашлась, Президент остался доволен. Вот люстра, да, это уже серьёзно, но и тут обошлись минимальными потерями.

И всё же, что-то давило, что-то не давало спокойно работать и жить, как прежде. Видимо все несчастья, свалившиеся на нас в последние дни, уж очень глубоко резанули и сердца, и сознания, а это в один миг не проходит.

Два дня, после ухода следователя, пронеслись, как пули у виска, слава Богу, не задев наших голов, и мы потихоньку стали забывать допросы, хотя в отделе, то и дело, и подшучивали, да и посмеивались, но в любом случае, никто не злорадствовал, в нашей огромной стране случалось и не такое.

На второй день без допросов, от руководства отдела поступило указание: вечером в семь часов обеспечить микрофонами очередную презентацию во дворце Петра.

Я много писал о Зимнем, Эрмитаже, о том, что окружает эти исторические постройки, бывшие главными в нашей империи, но сегодняшний Зимний дворец – это пятый. А самый первый для Петра был построен в 1711 году, и назывался «Зимним домом», он стоял в ста метрах от Невы и смотрел главным входом и окнами на сегодняшнюю Зимнюю канавку. Перед ним было поле, а дальше, на приличном расстоянии – Адмиралтейство.

Чуть позже прокопали Зимнюю канавку, соединив реку Мойку с Невой (это там, где через сто лет жил Пушкин и где он скончался) и, если смотреть на Неву, то справа построили второй Зимний дворец, где Пётр и умер, передав власть своей жене Екатерине.

Шли годы, императоры и императрицы, сменяли друг друга, и при Анне Иоанновне появился дворец, который и занял то место, куда так стремятся все почитатели искусств и истории нашей страны.

Тот второй дворец Петра был разрушен, на его месте построили эрмитажный театр, и как-то незаметно о дворце забыли. Но через много, много лет, производя реставрацию театра, откопали фундамент того самого дворца и… восстановили петровскую память. Конечно, всё это великолепие находится внутри основного здания, но дворец открыт для туристов, и очень часто его арендуют для всевозможных мероприятий. Хотя и сам Эрмитаж нередко устраивает там свои праздники…

Ещё днём мы установили микрофоны. Оставалось только включить и постоять рядом, пока будут литься речи, затем тихонько всё убрать и уехать домой.

В шесть вечера, закончился рабочий день, все разошлись по домам, а мы остались вдвоём, Витю отпустили (троим, там делать нечего), и решили зайти в «Бочку», время было: посидим, выпьем кофе с осетринкой и тем самым скоротаем время.

Уже выходя, я вспомнил, что наша видеокамера две недели лежит у Коли на столе и не мешало бы её отнести в отдел. Предложение было принято, Коля захватил сумочку с «Панасоником» и мы вышли на улицу. Направо дорога вела в Эрмитаж и ко дворцу Петра, а налево в «Бочку».

Два инженера решили так: зайдём в кафе, потом, не теряя времени, забежим в отдел, закроем камеру в шкаф и к нашим микрофонам. Мы так и сделали.

Спустившись в подвальчик, застали большую группу нашего отдела за столом. Для них рабочий день закончился, и ребята могли попить пивка, кофе, соки, кто-то ужинал, шла болтовня, смех, и наше появление их очень обрадовало. Усевшись за соседний столик, такой же длинный, у стены, Коля положил камеру на скамейку. Больше за столиком никого не было, и мы расслабились, утонув в мигающих огоньках иллюминаций. Заказали кофе, осетрину… и заболтались с нашими друзьями.

Минут через сорок попрощались, долго пожимали руки, пожелали хорошего отдыха и медленно пошли к Эрмитажу. Дойдя до Зимней канавки, почему-то не перешли на другую сторону, а завернули ко дворцу Петра и через час, отработав торжественную часть мероприятия, уже шли обратно.

Дальше было метро, у Коли электричка, дом, ужин, телевизор и я заснул.

Думаю, каждый человек в своей жизни хотя бы раз просыпался в состоянии какого-то необъяснимого страха или его предчувствия. Ты резко просыпаешься, сердце барабанит, на душе каменная тяжесть и осознание чего-то непоправимого и страшного.

Вот так и я ровно в два ночи проснулся и понял, что случилось нечто ужасное, но что? Мысли проносились, как раскалённый пепел Помпеи, как меч, занесённый палачом.

И тогда я всё вспомнил: мы забыли в кафе наш «Panasonic»!!! Это был выстрел в самое сердце. И оно сжалось до размера атома. Не помня себя, я побежал на кухню, набрал Колин телефон и стал ждать. Коля спал крепким сном, он ещё был в неведении. Наконец трубку сняли.

«Слушаю».

«Коля, это я, мы забыли в «Бочке» камеру!!!!!!!!

То, что полилось потом, переводить не будем. Но телефонные провода раскалились до белого каления. В конце концов, договорились так: в шесть утра встречаемся у кафе и ждём то ли сотрудников, то ли уборщицу, лишь бы кто пришёл. А там уж сообразим на месте.

В пять утра я прыгаю в машину и лечу на Миллионную. Улица пуста, но красная пятёрка Коли уже у кафе. Вышли, поздоровались и задались только одним вопросом: «У нас что, совсем крыша съехала? Только недавно забыли, как сами сняли камеру со стены, теперь, заболтавшись, и вовсе оставили вещь, ещё дороже той, охранной». В общем, разговор был длинным и самокритичным. Успокаивало только одно: авось пронесёт. А пронестись, могло только в одном случае: если за столик никто не сел, а если и сел, то не позарился на наше (на эрмитажное) добро.

Проходит час, два, в восемь изнутри открывается дверь, и выходит парень, уборщик. Взглянув на нас, он странно улыбается. Мы к нему: «Так и так, мы вчера забыли в кафе видеокамеру «Panasonic». Показываем пропуска, что мы из Эрмитажа, что камера музейная, в общем, несём всё подряд: не пили, вышли, заболтались с друзьями и напрочь забыли о камере.

Парень, заводит нас в кафе, нагибается за барную стойку и… достаёт нашу пропажу. Думаю, то, что мы пережили в это мгновение, поймёт любой, читающий эти строки. И вот сейчас, через годы, я, пожалуй, не смогу это выразить словами, не получается, хоть как ни велик и могуч русский язык. Мы хватаем подарок Судьбы, благодарим, роемся по карманам и, в знак благодарности, даём парню рублей триста, всё, что было с собой. Но в те годы это были деньги. «Выпей за нас, да и за себя. Ты не представляешь, как ты нас спас!!!».

Мы тут же бежим в отдел, на телефонной станции круглые сутки дежурит наша сотрудница, прячем камеру в сейф, чтобы от греха подальше, и только тогда осознаём весь ужас, если бы камера не нашлась.

Но она нашлась, она на месте, и мы, проклиная свою память, уходим на рабочее место. Белая ночь уже давно перешла в солнечное утро, и Эрмитаж заискрился в его переливах, а Миллионная озарилась радугами поливальных машин и блеском асфальта. Новый день наступил.

В обед, сидя в столовой, Коля размышляет:

– Сегодня за руль лучше не садиться, пускай машины постоят здесь. У меня до сих пор руки дрожат.

– А у меня, вообще, всё дрожит, – добавляю я и продолжаю, – Коля, какие же мы идиоты!!!

– Эт точно, – говорит Коля словами красноармейца Сухова и, выпив обеденный компот, предлагает, – пошли, пройдёмся по музею, ничто так не успокаивает, как Великое Искусство!!!

– А уж это Искусство, – добавляю я, – пережило такое, что нам и не снилось. Пошли… Я знаю, куда мы пойдём. Есть одна моя любимая картина, я как-то о ней рассказывал.

Мы пошли по музею и, дойдя до Октябрьской лестницы, поднялись в третий этаж.

Здесь, перед нами парила Немезида – богиня Возмездия.

– За что же ты нас так долго преследуешь? – задаёмся мы единственным вопросом.

Но в зале гробовая тишина. Молчит богиня.

Мы смотрим на летящую с белыми крыльями женщину, в одной руке у которой меч, а в другой струятся песочные часы, отсчитывая последние секунды жизни преступника, и понимаем, что сегодня она пролетела мимо, пожалев инженеров и на этот раз.

Легче на сердце не стало, душа не согрелась, и мы ушли к себе на Миллионную.

…А уже там, с трудом дождавшись шести вечера, закрыли отдел и спустились в «Бочку». Было одно желание – выпить, чтобы забыть мнимую пропажу, допросы следователя, Витин подбитый глаз, звон и брызги богемских подвесок люстры Павильонного зала и обычную российскую глупость – заболтаться и оставить в кафе дорогущую вещь, по международной кличке – «Panasonic».

…С тех пор у нас ничего не пропадало, люстры продолжали радовать своим целомудрием и мы уже никогда ничего не теряли.

А в «Бочку» заходили с одной лишь только целью: выпить чашечку кофе, как говорил Андрей Миронов, да попробовать свежей осетрины, но только первой свежести, как настаивал всемогущий Воланд.

Минуло пятнадцать лет, я вернулся в свою космическую специальность…

Но страна к тому времени, уже стала совсем другой…

А из маленькой двери Зимнего дворца, как-то тихо и незаметно, вышли революционные матросы и солдаты, чтобы уже никогда туда не вернуться, и растворились в праздной толпе Дворцовой площади.

Они тоже стали другими…

«Что тебе снится, крейсер «Аврора», в час, когда утро встаёт над Невой?

Что тебе снится…?».

Но спит «Аврора», спит Дворцовая, спит Эрмитаж…

Революций, похоже, не предвидится.

Хотя бы на выходные

«– Сашенька, Сашенька! Читаю твои письма и понимаю, что хотела бы приехать к тебе, хоть на выходные…»

Из одного моего рассказа.

«– Может быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая любовь, о которой грезят женщины и на которую больше не способны мужчины»

А. Куприн «Гранатовый браслет»

К своим сорока годам, Александр Скворцов женился и развёлся, не посадил ни одного дерева, не родил ребенка и не построил дом.

Жена, устроившись, однажды, на новую работу, влюбилась в богатого бизнесмена и в считанные дни ушла к нему, оставив Александру двухкомнатную квартиру и машину. В её новой семье такого добра было в избытке.

Для Саши это был удар, да такой сильный, что отошел он от него только года через два. Успокоиться, он успокоился, но на сердце осталась такая одинокая печаль, что очень часто, ночами, он просыпался и не ложился до утра, переживая горе, постигшее его в самом расцвете своих лет.

К женщинам можно относиться по-разному. Это зависит от воспитания, национальных обычаев, глупости, дурости и многого другого, что делает одних, любящими до безумия, с глубоким уважением остальных, и полным презрения других, считающих женщину просто бабой.

Александр относился к тем мужчинам, для которых все женщины были святыми. Ну, а уж любимая, была просто богиней, во всех отношениях. И когда его богиня ушла к другому, он долго не мог понять, почему, куда исчезла её любовь?

Это «почему», возникает каждый раз, когда две любви превращаются в одну и та, оставшаяся одинокой, не находит себе места в пропасти, возникшей между ней, горящей в огне безысходности, и той, что ушла навсегда.

Она не может понять: как, почему и зачем часть её жизни, часть её мыслей и чувств, часть её тела и души, вдруг, оторвалась и исчезла. Растворилась и ударила в сердце таким острым и одновременно тупым ножом, что возникшая боль, заставляет стонать круглые сутки, полностью выбивая человека из жизни, делая его своим рабом. И эта человеческая боль не сравнится ни с чем, она самая страшная и незаживаемая. Она становится хронической на месяцы, годы, а иногда и на всю жизнь.

И вот теперь она пришла к Александру. Свою жену он считал святой, и твёрдо был уверен, что счастье будет вечным, любовь волшебной, а жена верной.

Но всё это рухнуло, растаяло и ушло в бесконечность, туда, откуда назад дороги нет, и откуда ушедшая любовь уже никогда не позвонит и не скажет: «Я очень тебя люблю, приезжай!».

Александру бывшая жена, как раз, звонила и довольно часто. Звонила, чтобы выписаться, развестись, узнать, как он живёт один. А он всё ждал и ждал, надеялся, обманывал себя, считая это случайностью или мимолётным флиртом. Но время шло, проходили дни, месяцы, год. И уже через два года он понял, что и его любовь растаяла и испарилась, а рана от ножа зажила, кровь перестала капать на душу, образ, когда-то любимой женщины, исчез в тумане, а жизнь, наконец, приобрела определённый смысл.

Смысл заключался в одном: он встретит её, новую любовь, обязательно встретит. И торопить эту встречу нельзя. Сколько бы ни прошло времени, он знал, что это случится. Случится в тот самый момент, когда душа будет готова полюбить опять, на этот раз, уже нисколько не ошибясь и не раскаиваясь. Но, что самое главное, это произойдёт нежданно и негаданно, именно в ту секунду, когда её совсем не ждёшь…

Саша был экономистом. Он закончил экономический факультет университета, был распределён в научный институт экономики и финансов и через пять лет стал начальником отдела. Отдел занимался анализом экономических рисков, общитывал пол страны, и эти расчеты делали двадцать пять человек. В основном это были женщины, мужчин – всего пятеро, но коллектив был дружным, женщины красивыми, а мужчины воспитанными.

Своего начальника они уважали, некоторые обожали, а руководство института видело в нём перспективного руководителя.

Так прошло ещё два года. Наступили Новогодние праздники. Тридцатого декабря, как всегда, сдвинули столы, накрыли бумагой. Расставили посуду, и к трём часам дня стол ломился от яств, бутылок с шампанским, водкой и вином. Женский коллектив был не только прекрасным поваром, но и безотказным стабилизатором нормы алкоголя, что позволяло всегда заканчивать праздники весело, довольно трезво и дружелюбно.

Уже когда вечер подходил к концу, когда почти всё было выпито и съедено, когда все, кто хотел, натанцевались и насмеялись, захотелось посидеть, поболтать, да и просто отдохнуть. В одном конце стола запели, в другом заговорили, а одна, самая весёлая и озорная девушка, вдруг, спросила начальника:

– Александр Николаич, а о чём Вы мечтаете, что бы Вы хотели от Нового года? Представьте, что к Вам приходит Дед мороз со Снегурочкой и предлагают исполнить любое Ваше желание. Ну, ответьте на мой вопрос, здесь, перед всем коллективом? Мы ждём, может, и мы Вам в чём-то поможем.

Наступило тихое молчание. Те, кто пел, закрыли рты, кто болтал, рты открыли. А Александр, будто ждал этого вопроса. Конечно, сказался коньяк, новогоднее настроение, почти родной коллектив, и… он ответил:

– Я очень хочу любить, любить до безумия, страдать, заботиться. Спать с моей любимой только в обнимку, как бы горяча она ни была. Просыпаться утром и целовать её. Потом бежать на кухню и делать ей завтрак. Собираться вместе на работу и постоянно восхищаться её красотой, ежеминутно повторять, как я её люблю. Застегивать молнию на её сапожках и целовать коленки, повторяя: «Береги свои красивые ножки». Каждый час звонить и говорить о любви. Ходить вместе по магазинам и покупать ей самые красивые вещи, а потом восхищаться и восхищаться. Целовать её ручки и ножки, глазки и губы. И постоянно повторять слова любви. Радоваться новой её прическе, новой помаде, новым туфелькам и босоножкам. Сходить с ума от ее фигуры и её красоты во всем. Обнимая, смотреть в самые красивые глаза на свете. Перед сном, долго болтать, и в поцелуе засыпать. Сгорать всем сердцем, думая только о ней. И чтобы она меня любила так же!