скачать книгу бесплатно
– Не срами ты меня. Волочися обратно, – бухтела баба Дуня, направляясь к деду.
Подойдя к забору, она замахала на него руками, на что дед, ругаясь, попятился назад, путаясь ногами. Она зашла за калитку и пустилась материть старика:
– Ах, божешь мой, срам-то какой! Постыдился бы. Куды ты голый волочиться собрался?
Дед что-то отвечал, изредка просто мычал и как мог ковылял обратно в дом.
У Степушиных была рыжая собачонка, точно как лисичка, только хвост колечком держала. Круглые сутки она сидела на цепи, лаяла на всех звонко и бесстрашно. А если кто-нибудь заходил во двор, тогда пугливая охранница ныряла в будку и лишь изредка – на безопасном расстоянии – высовывалась в полтуловища, чтобы для порядка ещё раз тявкнуть, и снова пряталась в свой домик. Полине с Олей стало жаль собачку. Они решили навещать рыжую и выводить её на прогулку. Когда бабы Дуни не было дома, девочки сами заходили во двор и брали охранницу с цепи. Побаивались они только параличного деда. Когда он немой замирал в окне, наблюдая за дорогой, они старались проскочить мимо него как можно скорее. Не двигая ни единой мышцей лица, провожал дед Иван детей глазами, пугая их сильно морщинистым, ввалившимся, недвижимым ртом. Один раз девочки застали хозяина выходящим из дома. Он поднял на вошедших во двор детей своё скукоженное, выцветшее лицо, и в его словно бы пустых глазах выразилась тяжёлая работа ума. Он не мог понять намерений девочек и не узнавал их. Полина с Олей засмущались, увидев недопонимание на лице старика и испытав страх к его немощи, побежали со двора. Подождав полчаса, они решили вернуться в надежде, что дед Петя уже ушёл в дом. Но, зайдя во двор, нашли его лежащим навзничь в садовой траве.
Юрий Степанович осмотрел Ивана Александровича, поднялся с колен с выражением лица неминуемого смирения.
– Отошёл, – произнёс он. Степушина Дуня, к тому моменту вернувшаяся домой, вскинула руками и заплакала в полный голос.
– Увсё! Ванечка!.. Ушёл мой дед! Увсё вместе всегда делаемши были. Увсё! Ушёл! Да хоть бы и мне ня долго осталося, – утирала она широкой рукой слёзы из глаз.
«Во как, – прошептал Юрий Степанович себе под нос, глядя, как рыдала Степушина, – так уж она ругала его каждый день на чём свет стоит. А глянь, любила всё же, получается».
Ветер погнал по дороге сухую пожелтевшую листву и скинул её в канаву. Потомилась она там немного и в гниль пошла под натиском первых холодных дождей. Юрий Степанович прощался с деревней ненадолго, уже предвкушая осеннюю охоту. Отсыпал в мешок для бабы-Вариных поросят недоеденную со вчерашнего дня гречневую кашу. Вылил всю воду, что была в доме, вынес помойное ведро. Присел на дорожку вместе с дочерью, и, скрипя половицами, вышли они из избы. На улице только занимался рассвет, подсвечивая косыми, будто выглядывающими из-под земли лучами солнца остывшую с ночи луговую траву. Бим проводил звонким лаем идущих к машине с тяжелыми рюкзаками москвичей. Тут же взревел мотор, и маленький квадратный луазик скрылся из виду, покинув пробуждающуюся в предрассветной дымке деревню.
Глава 5
Этим летом у бабы Дуни завёлся клевачий петух. Как собака, охранял свою территорию и своих наседок, не пропуская никого без боя. Сам красавец был: грудка смолянистая, отливала синевой, огненно-рыжая шейка, перья в хвосте с зелёным отливом, переливались, словно натёртые воском. Крупный был, кур покрывал так, что наседки ходили общипанные, с плешью на спинках. Сама баба Дуня от смерти мужа отошла быстро. Поминала его нечасто, но когда случалось о нём заговорить, то роняла слезу, сожалеющую и горькую. Освободившись от ухода и присмотра за дедом Ваней, она стала чаще отдыхать на лавочке, что стояла у калитки за пределами двора. Взглядом и колкой шуткой провожала идущих на ферму доярок. Для них же клевачий петух стал общей проблемой.
– Ты, Дунька, когда своего ершистого в суп отправишь? – проходила мимо Валентина, неся в руках толстенную палку. Хозяйка в этот момент сидела на лавке, вытянув толстые, с набухшими венами ноги. Прищурилась на Валю.
– Да когды цапанёт кого помясистее за зад, – ответила баба Дуня. Голос у неё был сиплый, с надрывом.
– Ты гляди, кто ешшо его не цыпанёт! У… Гадина! – закричала Валя, увидев показавшегося на дороге, взъерошенного и беспокойного петуха. – Куды несёшься, оголтелый?! Дунька, забирай своего черта, а то я его палкой…
Петух подбежал к Вале, целясь в голые щиколотки ног. Доярка размахивала палкой, водила ею у ног, преграждая петуху путь. Тот изредка останавливался, вертя головой, потом снова атаковал и, наконец немного скинув пыл, скособочивши голову, наблюдал, как Валя удаляется по узкой дорожке, ведущей к ферме. Затем он победоносно взъерошил перья и вальяжной походкой, высоко поднимая затянутые в жёлтую чешую лапки, пошёл обратно во двор. Баба Дуня была очень грузна, чтобы бегать за петухом. Она продолжала сидеть на том же месте, громко разговаривая с птицей своим сиплым голосом.
– Дождёшься ты, окаянный, дубиной по голове дадут тябе, будешь знати. Хоть на цепь сажай сучонка, – договорив, она тяжело поднялась, одернула толстую юбку и вошла к себе во двор. Тут её окликнула соседка – Варя Балабанова.
– Чаго тябе? – беззлобно крикнула в ответ Степушина.
– Хай сюды. Расскажу чаго, – хитро улыбаясь, сказала Варя.
Как бы сейчас Степушиной ни было тяжко из-за жары, она, забыв про больные ноги и духоту, которая с самого утра стягивала ей грудь, быстро повернула обратно, в сторону дороги и, двигая широким задом, пошла к соседскому забору.
– Валька-то тебе не рассказала?
– Кого? – баба Дуня положила мясистые руки на забор.
– Да хай сюды ты, не стой тама, хай сюды, тутки у огурцов сядем, – они сели за маленький столик у крыльца, сбоку которого вился по веранде бешеный огурец с мохнатыми круглыми плодами, свисающими гирляндами.
– У Вальки-то сестра приехала с любовником, поселились тама у ней и уезжать не хотят.
– О… А на что оны сюды приехамши? Это Светка которая?
– Она. Жить, говорят, будем.
– Ту… Светка это её нама тута больна надо. Ну а что, она за мужика-то своего замуж пойдеть или так он у ней? Он-то Вальке никто, поди, это же наглость какая – у сестры без спроса тама объявиться. Варь, а чего оны тама в Билибово не прижилися? Тут у энтой и мать престарая, за ней уход, кормить всех. Это же та еще, мы на неё уже наглядемшися.
– А… Головы своей нету. Мать перекрестилася, когда она ушла из дома. А там, можа, им жить негде стало, я не знаю, Валька молчком. Оны тама дом вроде снимали, да… А это у ней который уже мужик? Того, кто к ней ездил, вроде не Егором звали.
– Ну.
– А этот Егор. Новый какой-то малец. Да, я его не видала. Оны в хате сидять не вылазят. Я у Вальки спросила, говорю: ну что, не чай, навсегда приехамши, сестра-то не в помощь, ленива деука? Она тока злится. Говорю, выгоняй к чертям собачим, усраться за всеми ходить.
– Ах, божешь мой, – цокала языком Степушина.
– Дура деука, эта Светка, – махнула рукой Варя. – У Вальки сердце доброе, нябось дома оставит, пущай живут.
– Ну и ну… Не к добру это, – Дуня вытянула из-под стола отёкшие ноги, обутые в коричневые, обрезанные из сапог калоши.
– А у москвичей, видала, какая барыня приехала? – маленькие глазки Варвары Михайловны сощурились ещё пуще, она лукаво улыбнулась, заглядывая соседке в лицо.
– Где? Ничаво не видала. Ты про кого?
– Ту, сядишь тута на лавке-то, задом трёшь, всех, поди, видывала. Неужто ты не приглядела? У Николаевича. Его старшой малец невесту привёз. Красивущая деука.
– Ту, не болтай ты! Уже жениться собрался? А когда это он успел-то?
– Я не знаю про женитьбу. А тока он тута с ней вчера вечером расхаживал по дороге. Я его позвала. Говорю: «Олежик, у нас тута все деуки напересчет, а энту откуда взял? Мы таких не помним». Говорит, с Москвы привёз, да.
– Да, он-то ещё вроде малец не сильно взрослый, Варь.
– Да не, у них у всё рано. Я не знаю, сколько ему годков, но школу он, поди, закончил, да. Надька еще в том году говаривала, что Олег её всё позаканчивал, будет в институт поступать. А красавец…
– Ну дай бог, дай бог… Пущай поступить, женится, внуков принясёть, и мы порадуемся, – тяжело дыша от жары, говорила Степушина Дуня. За забором, со стороны дороги, показался муж Варвары Михайловны.
– Так, бабье, трепимся? – заулыбался он, завидев жену.
– Васька твой идит.
– Ага, пойду я.
– Ну давай, давай. Ежели чаво, мне стучи, – с намёком на новости ответила Степушина.
– Как здоровьице, Дуняша? – спросил Василий Иванович, цедя в зубах папиросу.
– Ту, не спрашивай! Жарень-то, хоть бы смиловался Господь, дождика наслал, – грузно поднималась из-за стола Дуня. – С утра воздуху мало.
– Будет тябе дождь. Будет. Куда же он денется.
– Ну дай бог. Поволокуся, – и она удалилась за калитку, где её встречал поджидавший хозяйку Тузик – новый, приблудившийся с весны пёс. Маленький, с курчавой, местами свалявшейся шерстью, с перекошенной набок головой.
– Тузик, – просипела хозяйка. – Пошли домой, пошли.
Олег уговорил родителей пригласить в деревню свою девушку. Надежда Петровна невесту сына не хотела воспринимать всерьёз, она надеялась, что это лишь временное увлечение, поэтому с самого начала была против. Но Евгений Николаевич по просьбе Олега нашёл нужные слова, чтобы уговорить жену. К деревенской жизни Олеся была совсем не подготовлена. Она до крови расчесывала комариные укусы. На третий же день схватила простуду, а от парного молока отказывалась по брезгливости. По всему этому в деревне пробыла недолго. Уехала домой и Олегу больше не позвонила. С этого года старший сын деревню не возлюбил и всячески избегал поездок в Излучину, предпочитая проводить лето в городе.
Полинка хитрой росла. Не то девичья дерзость проснулась, не то любопытство, не то дурной характер – избалованной она была под крылом любящего отца. В свои десять лет стало ей интереснее с мальчишками дружить. И мальчишки начали к ней ходить гулять звать. Она в ответ сощурит хитринкой глаза: «скучно с вами» скажет, но потом согласится, словно одолжение делает. Ходили они на сеновале валяться, мальков ловить у мостков или просто купаться.
– А пойдёмте на лошадях кататься? – вдруг предложила девочка.
– А если засекут? – попробовал сопротивляться Паша.
– А мы днём, когда коров уже выгонят и на ферме никого не будет.
– Дед там будет, он долго с фермы не уходит, – ответил Серёжа, немного покраснев щеками.
– Ну, не вечно же он там будет?
– А как ты запрягать собралась?
– А что, сложно?
– А то нет! – возразил Паша.
– А мы без запрягания.
– Чокнулась ты.
– Пашка, ты трус!
Фыркнув, Паша поднялся с травы и прошёл вперёд, возглавляя троицу. На ферме было тихо и сонно. Ребята осторожно открыли дверцу в телятник, где в отдельных загонах держали лошадей. Молодые бычки, еще безрогие, лежали на полу, обильно устеленном опилками, и дремали, тыкаясь носом в настил. Полина подбежала к самому беленькому, с курчавым лобиком и круглыми пупырышками рогов. Присела рядышком, погладила по лбу, обняла за шею. Встревоженный теленок шумно поднялся на ноги, потянулся испачканным в опилках носом к протянутой руке. Полина играючи отдёрнула её, на что теленок попытался лизнуть руку, высунув длинный вёрткий язык. Потом она поднесла кончики пальцев, и глупый бычок их засосал.
В лошадином стойле было пусто. Ждану цыган взял в поле, Орлик был на выпасе. Недалеко от фермы, на культурных полях, чернел широкий круп невысокого в холке коня. Дети побежали к лошади.
– Орлик, Орлик, – пугливо позвала Полина, тихонько подходя к коню. Жеребец продолжал щипать траву, хлестая себя тугим хвостом по округлым, разъевшимся бокам. Когда девочка боязливым движением руки дотронулась до его шеи, конь поднял голову, взглянул на детей своими блестящими карими глазами. Потом тряхнул гривой, отгоняя надоедливых слепней и мух, и снова уткнулся мягкими губами в сочную траву.
– Хороший Орлик, хороший, – приговаривала Полина, несмело трогая коня за гриву.
– На Орлике не стоит ехать. Он диковатый, – сказал Серёжа.
– А я видела, как цыганиха на нём скакала. Нормальный конь, животных не нужно бояться, они сами нас боятся. Мне так папа говорит.
– Тогда придумай, как мы будем его запрягать?
– На гвозде у входа в телятник сбруя висит, – ответила Полина. – Кто сбегает?
– Твоя идея, ты и беги, – сказал Паша.
– Трусы, – огрызнулась девочка и, больше не пререкаясь, сама побежала на ферму. – Стойте там, где стоите, – крикнула она им уже издалека. Ребята пожали плечами и улеглись в траву.
Вернулась она скоро, вся раскрасневшись от бега и от смелости своей идеи. Дерзко и с вызовом смотрела на мальчишек, внутренне чувствуя своё превосходство.
– А седло? – спросил Серёжа.
– А мы без седла. Обойди его с другой стороны, чтобы он не шуганулся. А я отсюда натяну, а ты, Серёж, спереди встань.
Полина ещё долго мялась около коня, крутя в тонких ручках сильно потёртую старую уздечку. Орлик всё так же мирно щипал траву, не обращая внимания на детей. Его вороная шкура мелко дёргалась то тут, то там от укусов слепней и лоснилась на солнце.
– Э… Он так не дастся, слишком много возни вокруг, испугается, – протестовал Паша, опасаясь близко подходить к животному.
– Сначала надо развязать ему передние ноги.
– Не стоит, наверное, – ответил Серёжа, трусливо стоя перед мордой коня и наблюдая за Полиной.
– Да оставь ты его в покое! – раздражался Паша.
– Вы такие трусы! – ликовала Полина. Она не унималась. Её смелость подзадоривала её.
– Отвязывай, тебе говорю! – сказала она вновь.
И, выждав момент, когда конь поднимет голову, она попыталась просунуть его морду в ветхие кожаные кольца узды. Орлик недовольно фыркнул и, дёрнув головой, задел Полину, опрокинув её в траву. Ребята захохотали, засмеялась и Полина, превозмогая боль от удара в живот.
У бабы Люси, что жила на пять домов дальше от Юрия Степановича, были две родные внучки и одна двоюродная. Самой старшей была Дуня, средняя Даша и младшая Катька. Даша и Катя были родным сёстрами, с разницей в пять лет. И жили они с родителями в Билибово. Деревня Билибово была самой близкой к Излучине. Она была в три раза больше, имела свою школу, продуктовый магазин, большую ферму. В это лето Дашу впервые привезли погостить к бабушке на две недели. До этого она навещала бабу Люсю вместе с папой и никогда не оставалась у неё на время летних каникул. В этом году Даше исполнилось одиннадцать лет. Она была смелая и очень общительная девочка. Светловолосая, с большими серо-голубыми глазами и вздёрнутым носиком. Тем же днём, когда к бабе Люсе привезли внучку, она повела её знакомиться к москвичам. Даша восприняла городскую подружку легко, без стеснения, и девочки быстро сдружились в тот же день. У Даши с Полиной оказалось много общих интересов: любовь к животным и к природе, настольные игры, в которые девчушки играли с упоением целыми часами. Особенно любимой была игра НЭП, в которой они мало что понимали, но им нравились цветные карточки, бумажные деньги и фишки в форме машинок.
Пока Оля с братом пребывали в Западной Двине, Полина играла с новой подружкой и мальчишками. Ребята новую девочку приняли с интересом. Особенно Паша. Полину, которая за последние несколько недель привыкла быть в центре внимания, этот интерес к новенькой стал обижать. Несколько раз она даже устраивала расспросы в их маленькой компании.
– Пашка, а тебе кто-нибудь из девчонок нравится?
– А зачем тебе?
– Так просто, интересно, – и подружки хитро переглядывались друг с дружкой и хихикали.
– Ну, Пашка, давай говори!
Паша тоже улыбался, но растерянно, смущенно.
– Серёге скажу по секрету, а вам не буду.
– Значит, нравится кто-то, – довольная Полина улыбалась взахлёб.
Паша нашептал что-то Серёже, на что тот расплылся в улыбке.
– Ну? Серёж, говори! – не унималась девочка.
– Серёг, понял меня? – немного пригрозив взглядом, остановил его Паша. Серёжа утвердительно помотал головой, продолжая бесхитростно улыбаться.
– Ну нравится, – смущенно ответил он за друга.
– А кто? Я или Даша?
– Одна из вас, – ответил Серёжа.
– Ну а какая? Что, трудно сказать? – раздражалась Полина. Где-то внутри она сомневалась и боялась услышать имя соперницы.
