скачать книгу бесплатно
– Ты гляди, а то убьёшься у мены тута, батька твой потом за нами по дяревне с ружьём бехать будет, – засмеялась она.
В июле съехались остальные дети. Начать прошлогоднюю дружбу оказалось непросто. Полина стеснялась подойти к Оле, а та, в свою очередь, не желала первой подходить к ней. Трудность положения разрешил Стас: когда Полина проходила мимо их двора, поверх забора показалась растрёпанная светловолосая голова мальчика.
– Дурочка с переулочка! – крикнул он девочке. За ним последовал Олин голос:
– Стасик, ты дурной? Чего обзываешься?
И тогда Полина первая крикнула Оле: «Привет». Детские сердца, стесненные, но любознательные, быстро забыли все преграды, выстроенные воображением. Они снова были готовы дружить всей своей чистой, бескорыстной душой. Пусть они хвастаются друг перед другом, пусть надувают губки от лёгких обид, но всё это рассеивается в момент, когда есть над чем посмеяться. И смех их был так заразителен. Он цеплял своей живостью, искренностью, наивностью. Стас был смешон в своей напыщенности, и девочки дружно рассмеялись, глядя на него. Дружба детей возобновилась с новой силой, ещё крепче, чем прошлым летом. Только «вредный» мальчишка всячески пытался досадить и обидеть девочку. И делал он это так ловко, что несколько раз Полина убегала, готовая вот-вот расплакаться. Она поджимала нижнюю губку, краснела в щёчках, втягивала носиком, но никогда, никогда при дерзком мальчишке она не позволяла себе захныкать. Терпела его оскорбления, несмотря на то что сердечко её сжималось от детской боли, причинённой невоспитанным деревенским пареньком. Когда Полина возвращалась домой, она вспоминала нанесённые им обиды, и личико её морщилось, на лбу проскальзывала лёгкая пульсирующая венка. Она не могла понять, почему он так её невзлюбил? В чём она провинилась перед ним? Тут же она вспоминала, каким он бывал весёлым, голосистым, смешным. При этих мыслях личико её светлело, слезы высыхали на круглых щеках и она вновь была готова простить ему всё. Ей очень нравилось, что Стас всегда играл роль шута в их маленькой компании. Стоило только посмотреть на его лицо в моменты, когда он морщился или кривлялся, то можно было покатиться со смеху. Но какой же он взбалмошный, грубый, дерзкий, ужасный, в конце концов!
Июньская погода в этом году была непредсказуема. Раннее утро начиналось солнечно. Тёплые восходящие лучи щекотали землю, раззадоривали живность. Петухи во всех дворах наперебой, как оголтелые, хлестали крыльями, надрывали глотки, соревнуясь друг с другом. На ферме мычали сонные телята, коровы поднимали с пригретого опилками пола свои тяжёлые круглые сопревшие животы. День, как и вчера, и позавчера, обещался быть солнечным, ясным. Но через пару часов солнце блёкло, поднимался ветер, раскачивая деревья, поднимал на реке воду гребешками, задирал бабам юбки, нагонял, откуда ни возьмись, грозовые тучи. Около получаса шёл сильный дождь, успевавший налить глубокие лужи на сухой, до этого пыльной дороге. С такой же быстротой, как приходила гроза, тучи рвались в небе на лоскуты, таяли под пробивающимися лучами уже раскалённого солнца, и безоблачное небо неподвижной материей накрывало всё вокруг. К обеду высыхала дорога, испарялась с полей вся налитая дождём вода и не оставалось ни единого следа пребывания утренней грозы. Ближе к вечеру небо опять затягивало, но уже бесшумно, и даже западная его часть не пробивалась розовыми лучами заката. Но дождь так и не приходил, хотя духота очередной грозы накрывала парником всю деревню. Ночью же небо очищалось и черным куполом терялось в пространстве спящей деревни.
В чёрном доме с широкими белыми ставнями жила Катя Ворон, как прозвали её местные за крепкий чёрный цвет волос, который с возрастом не тускнел и не разбавлялся сединой. Было ей далеко за пятьдесят, жила она одна, мало с кем общалась и редко выходила из дома: лишь за водой к колодцу и в некоторые дни месяца к автолавке. Местные Кати побаивались, старались с ней не ссориться и по пустякам не обращаться. Умела она заговаривать недуги. Из-за этого нелестная слава ходила о Вороне. Мужики шарахались от неё пуще всех. Поговаривали, что Катя своего мужа в молодые годы приворожила. По греху этому ушёл Ваня на тот свет в не положенный ему срок – в сорок лет. С тех пор она ни разу не ходила проведать его на кладбище. Ванина могилка вся заросла, холмик утоп в земле, крест покосился. Кто там лежит – никто не разберёт.
У приезжих случилось несчастье: собаку Евгения Николаевича укусила гадюка. На прогулке в лесу рыжая Найда вдруг взвизгнула, ковыряясь носом в траве, и как ни в чём не бывало побежала дальше. Но, вернувшись домой, забилась под крыльцо. Паша смеялся с собаки, тормоша её за торчащий хвост.
– Да не жарко же, Найди, – сквозь смех говорил он. – Вылезай давай, хватит там прятаться. Ко мне! – мальчишеская вредность и дотошность не давали ему успокоиться, и он продолжал тормошить вялое лохматое туловище их домашней любимицы. Найда жалостливо виляла хвостом, когда мальчик её звал, пытаясь изо всех сил выразить свою любовь и радость от присутствия хозяйского сына.
– Ну всё! Команд ты не слушаешь, вылезать не хочешь, я тебя сейчас сам вытащу и искупаю водой из бочки, – раздражался мальчик и, схватив псину за задние лапы, выволок её из-под крыльца. Увидев распухшую морду собаки, Паша от испуга заплакал и истошно завопил. На крик сына выбежала мать.
– Женя, что же это такое? Что делать? – запричитала Надежда Петровна, разглядывая морду Найды. По худому, волновавшемуся туловищу собаки приступами пробегала волна судорог, после чего она вся сжималась, тяжело дыша, затем вытягивала морду и, не поднимаясь с травы, перебирала лапами по земле в поисках удобного положения.
– Пап! она сейчас умрёт! – кричал Паша, весь дрожа от страха. Он сидел перед псиной на коленках и как ненормальный гладил больную по горячей голове. Евгений Николаевич понуро глядел на собаку, молчал в задумчивости, скрежеща зубами, потом, как будто очнувшись, сказал:
– Надя, принеси покрывало, я её унесу.
– Куда? – не помня себя от отчаяния, вскрикнул Паша. – Куда ты её понесёшь? Убивать?
– Женя! Не смей! – перегородила дорогу Надежда Петровна.
– Да пустите вы! – ответил охотник через стиснутые зубы.
– Папа! – осипшим голосом горланил обезумевший Паша. Рыдания сдавили ему горло. Надежда Петровна обняла сына, который позволил себе уже плакать в полный голос. Олег всё это время стоял неподалеку молча, беспомощно глядя на мучения Найды.
Катя Ворон на тот момент уже спала. Она ложилась рано, когда солнце ещё стояло над лесом, а вставала глубокой ночью. Затем снова ложилась часов в десять утра и спала до полудня. На стук Евгения Николаевича её окна отозвались холодным блеском приближающихся сумерек.
– Катерина! – крикнул охотник в тишину спящего двора. – Катя! Помощь нужна!
Через несколько минут послышался скрип двери на веранду.
– О… Чаво стряслось? – крикнула в ответ хозяйка, еще не показавшись в дверях. Затем она вышла на тесное крыльцо.
– Собака помирает. Гадюка укусила.
– У… Тварь ползучая… Хай сюды, похляжу.
Евгений Николаевич прошёл на веранду и положил животину на пол. Хозяйка нагнулась, чтобы рассмотреть. Со сна она была босая, бледная. Её заношенная ночная рубаха обнажала руки и ноги до колена. На плечи был накинут серый, местами дырявый шерстяной платок. Гладкие чёрные волосы выбились и разлохматились вдоль длинной косы.
– Не хляди ты на меня! – вдруг вскинула она руками. – Ступай отседаль. Завтра приволочишься. Пущай эту ночь тутки побудет, я подлечу.
Охотник вышел на улицу с тяжёлым сердцем. Он слышал, как Катя что-то бормотала, и бледная тень её ходила по дому из одной комнаты в другую. Эту ночь Евгений Николаевич с женой почти не спали. Детей же в крепкий сон срубила молодость. Когда рассвет только-только защекотал остывшее небо, охотник уже стучал робкими пальцами во входную дверь чёрного дома.
Собаку Катя вылечила. Найда встретила хозяина со щенячьим восторгом, попеременно то подпрыгивая, то прижимаясь к ноге охотника, выгибая дугой свою худую, пружинистую спину. Выйдя от Вороны и завидев выглядывающий вдали крест часовенки, Евгений Николаевич на всякий случай перекрестился, быстро и почти незаметно.
Как-то днём девочки Оля и Полина крутились на ферме. Стас хозяйничал в доме один. Валялся в зале на полу и крутил в руках мяч, что Полина принесла днём раннее для игр. И мял он его, словно пытался расплющить, ковырял пальцем, скрёб обрубком обгрызенного ногтя. Потом поднялся с пола, залез в чулан, где у бабушки стояла целая батарея пустых банок, парочка которых была наполнена вареньем, оставшимся с зимы, с тонкой линией плесени под крышкой. Куча тряпок и всякого другого хлама. Покопавшись впотьмах чулана, мальчик обнаружил небольшой ящик с разными железяками, которые, очевидно, принадлежали деду Пете. В куче всего наброшенного откопал шило. И, жадно улыбаясь, побежал за мячом. После расправы над игрушкой Стас добрался до игральных карт, которые девочки спрятали в ящике стола, укрытого жёлтой скатертью. Отобрал всех дам и валетов и беспощадно порвал их на мелкие кусочки, после чего закопал в саду, наделав холмиков. Затем он слопал остатки подаренных дядей Юрой конфет.
– Стасик, ты что натворил? – закричала Оля, когда вернулась домой с фермы. – Ты зачем карты порвал и мяч проколол? Что мне Полине сказать?
– Скажи ей, что она дура! – победоносно отозвался мальчик.
– Ты обормот! Я бабушке всё расскажу, она тебе задницу-то надерёт.
– Пусть дерёт, мне не страшно. Надоело, что ты всё возишься с этой городской. Воображала она, нам таких не надо, – горланил мальчик, забираясь по маленькой деревянной лестнице на печку.
– Ты чего туда полез, а ну слезай, будешь карты и мяч заклеивать.
– Ай, отвяжись. Если тебе так охота, сама клей.
– Ба-ба… – Оля побежала на улицу, за дом.
– Эй, Оля! Вернись! – заорал Стас, высунув растрёпанную голову с печки. – Ты что?
В окне кухни с заднего двора показалось обмотанное в платке, слегка морщинистое лицо бабы Вари. Она театрально погрозила кулаком в пустую кухню, где на печке притаился Стас.
– Вот совсем с телеги упали, – тихо проговорил мальчик и увидел на верхней полке шкафчика со сломанной дверкой банку сгущёнки.
– Вот за этим делом надо бы спуститься, – и он быстрыми босыми ногами слез с печи. Полазив пальцами в густой сладкой жиже, окуная их и извлекая прямо в рот, скоро пресытился и, бросив почти приконченную банку на столе, пошёл на улицу играть с псом.
Тем же вечером наконец разразилась страшная гроза. Как раз перед этим Юрий Степанович с дочкой ходили на другой берег реки к заброшенной деревне. Он уже давно обещал показать дочери пустующую, когда-то дышащую сельской жизнью местность. Сейчас земля эта уже не сильно отличалась от общего леса вокруг. Природа быстро берёт своё. И когда-то жилая местность теперь стремительно зарастала, на ней вовсю пустил свои корни новый молоднячок. У бревенчатых домов ввалились крыши, окна зияли чёрной пустотой. Старые головёшки, торчащие из земли, стояли полностью поросшие травой.
Когда небо стало сереть, охотник поторопил дочку. Со знанием дела он быстро оценил ситуацию и боялся, что они не успеют перейти реку по сухим бревнам мостков. Сильный ветер порывами рвал водную гладь реки, отчего она покрывалась рябью. Девочка с испугом, хватаясь одной рукой за панаму, балансируя другой, осторожно взошла на перекинутые через воду широкие стволы сосен. Наступала она медленно, боясь, что в любую минуту нога соскользнёт. Отец что-то кричал, но ветер перекрывал его слова. Перейдя на другой берег, Полина обернулась на отца. Ей казалось, что её сердце стучит в ушах, ноги тряслись от перенесённого напряжения. Юрий Степанович махал ей рукой, показывая пальцами в направлении дома. Полина сняла сапоги и, не смотря под ноги, побежала к проезжей дороге. Сплошная чёрная туча налетала из-за макушек леса и стремительно накрывала весь небосклон. Полина выбежала на дорогу и, не оборачиваясь, неслась прочь от надвигающегося дождя. Страшный раскат грома пробежал по небосводу, создавая ощущение расколовшегося неба. Вокруг всё затряслось. Небесная чернь, летящая за девочкой, разразилась дождём. Полине оставалось бежать несколько метров, когда стена дождя накрыла её с головой. Она побросала во дворе сапоги, панамку, и те короткие секунды, когда она забегала за калитку и открывала дверь в дом, превратились для неё в долгое ощущение борьбы со стихией. Дождь нещадно накрыл их избёнку, грозясь выбить стёкла ударами сплошных тяжелых струй воды. Юрий Степанович, испытавший за свою жизнь немалого, не торопясь вернулся домой. Вымокший, но весёлый, он долго рассказывал, грея чай на электрической плитке и разматывая мокрые портянки, как поскользнулся на мостках уже у самого берега и кувыркнулся в траву. После дождя на улице наступила тишина. Лишь редкие капли ещё долго скатывались с деревьев и крыши дома, тихо шмякаясь о землю. В чистом небе где-то над лесом вдали мелькала немая зарница.
После грозы к ним в гости заглянул Евгений Николаевич. Пили чай.
– Юр, представляешь, залетела из розетки и вылетела через открытое окно. Слава богу, я догадался радио и свет из других розеток повыключать. А то же неизвестно, на что она реагирует. Сижу и пошевелиться боюсь, – удивлённо, не веря себе, рассказывал Евгений Николаевич.
– Ну что, Жень, шаровая молния – серьёзная вещь, с ней шутки плохи.
– Не говори, страху натерпелся. Уж, казалось бы, чего на свете не видел, медведя, как тебя, видел, – на этих словах он повернулся к Полине. – А здесь сижу и не знаю – то ли молиться, то ли караул кричать. А если взорвётся? Так, Юр, ты гляди, какая она… круглая, словно шарик, размером… ну вот такая, наверное, – он раздвинул полукругом руки сантиметров пятнадцать-двадцать в диаметре. – И яркая такая. Без единого звука двигалась.
– Молчаливый убийца, – выразил своё восхищение Юрий Степанович, скрипя половицей под ножкой стула.
– Что ты! Не дай бог, что случилось бы.
– А я считаю, Жень, тебе уже повезло, что видел её.
– Видел. На всю жизнь увидел, – махнул рукой Евгений Николаевич. – Второго видения мне точно не надо.
– Да, такие грозы только на природе застанешь. Помнишь, мы в Бекасово попали в какую грозу? Ни зги не видно было, такая чернота нависла!
– У… Юр. – И охотники перешли к воспоминаниям о былых днях своей молодости. Полина сначала сидела на лавке, болтая ножками, потом заскучала и вышла во двор подышать послегрозовым воздухом и повозиться с лужей, собравшейся во впадине у крыльца. Она взяла ветку и, присев на корточки, мутила воду. Тут послышался шум во дворе у бабы Вари. Через минуту из калитки выбежал Стас, и за ним, радуясь вечерней свободе, выскочил Бим. Мальчишка шлёпал по лужам, разбрызгивая воду, терял бабушкины калоши и надевал их обратно. Потом принёс с заднего двора толстенную палку и стал дразнить ею пса. Полина из любопытства подошла к забору. Стас, заметив девочку, показал ей язык и убежал во двор. Полина фыркнула: «Дурачок».
Когда в редкие дни в Излучину приезжали старшие дети, в местном клубе устраивались молодёжные посиделки, танцы под магнитофон, карточные игры. Клуб был такого же типа постройки, что и колхозные дома. Он был сделан из лёгкого сруба и выкрашен в синий цвет, который с течением лет поблёк и более походил на голубой. В клубе была сооружена широкая сцена, отдельная маленькая коморка для режиссёра и сама танцплощадка. Когда-то давно это помещение пользовалось большой популярностью. Несколько раз в месяц под аккомпанемент баяна тут устраивали пляски, показывали диафильм, тут же проходили местные собрания. На кино собиралась вся деревня. Каждый приходил со своим стулом. Под шум и галдёж народ смотрел городские фильмы, после возвращался к своим хозяйским делам. Сейчас клуб пустовал. Теперь только молодёжь изредка оживляла его своим смехом и весельем. Днём в будние дни, когда клуб стоял совсем пустой, в нём любили играть Полина с Олей и ребята Пашка с Серёжей. Там-то дети и сдружились в одну весёлую компанию. Играли в карты, девочки – в дочки-матери, мальчишки лазили по сцене, золой рисовали на стенах, и никто их за это не ругал. В конце лета дети набирали полные футболки черноплодной рябины и, сидя на окнах, где уже давным-давно были выбиты стёкла, плевались жёваными ягодами на дорогу.
В июле пошёл большой урожай на ягоды: малину, чернику. Каждое раннее утро кто-нибудь, шаркая сапогами по дороге, проходил мимо фермы в сторону ближнего леса. Бабы закутывались в платки, штаны, кофты, обвешивались кузовками, мужики налегке шли, кто и без головного убора. Обратно возвращались с нагруженными корзинами. Доверху мялась в них малина или красилась черника. С чёрными пальцами и синими губами довольные бабоньки с гордостью показывали каждому встречному свои наполненные доверху кузовки. Хорошие урожайные поляны держались в секрете, и каждый, кто приходил на потаённое место, боялся найти уже обобранные кустики. В такие моменты сердце ёкало, когда объеденные птицами и медведем кусты напоминали поживившуюся тут человеческую руку. Помимо своих соседей, людям составляло конкуренцию и лесное зверьё. Баба Галя как-то рассказывала, что много лет тому назад пришёлся такой же урожай малины. Деда она из-за больных ног не звала, пошла сама. Собирала молча, тихо, по сторонам не глядела. Тут впереди что-то затрещало. «Я глянула, ах, божешь мой! Медведь! По малину тоже пряшёл. Видать, без нюха был, – рассказывала потом баба Галя соседкам. – Я как заору! А он морду свою страшенную поднял, я про себя – пропала ты Галька. А он и рванул от меня со всех лап. Что только загривок енный затрясся».
Юрий Степанович относился к сбору ягод с небольшой ленцой. Труда в этом было непомерно. За ягодами он ходил в лес редко, всегда брал с собой комбайн, чтобы упростить работу. Полина же собирала по ягодке, перебирая пальчиками каждую.
– Ягоды надо есть с куста. От варёных проку ноль, – говорил охотник местным бабам.
– Ты, Юрка, не чеши, – шикала на него Балабанова Варя, – нас не смущай, у тута мы у всю зиму на варенье сядим да на картошке с молоком.
– Так витамины же, Варь. Живьём их надо есть. Сваренная ягода – мёртвая ягода.
– Не болтай ты! Набрался невесть где. Дураком прослышь. Ну где мы тябе найдём сырых ягод зимою?
– Да я же не про то. Зимой – это ясное дело, а вы сейчас сразу набрали и в таз, на огонь, сахаром всё губите.
– Не, – вытирала баба Варя платком горошины пота со лба, – это на день-два оставь, всё в гниль пойдёть, перебирай потома, где сок, где ягода, где птицы поели. Если чарница, то она можа еще день постоять, а малина-то ягода такая, что на месте сок даеть. Примянается так, что побрать корзину не можу. Побираю, побираю, смотрю, а она в низину ушла. Не… лучше всё сразу переберу и варенье наварю. А то потома возися до ночи. Дело надо сразу делать. Ежели по твоему уму, то ягоду сразу делать надо, да… каждый божий день всё уносит питательное из няё.
Местные научили городских, как с ягодой управляться. Как на ветру чистить и сушить, как правильно варенье варить. Юрий Степанович поначалу упирался, своей теории следовал. Но дочке пару баночек на зиму всё же заготовил.
Под конец августа повеяло осенью. Ночи становились всё холоднее. Всё чаще сильные ветра приносили дождливые дни, а солнце, казалось, остывало на глазах. Наступили холодные зори. Полина с каждым днём грустнела. Дети разъезжались. Даже лес уже не радовал. Отец вечерами ходил к реке на уток «стоять». Девочка всё чаще оставалась в тёплой, натопленной избе и грелась у печки. Уезжала она с грустью, ей так хотелось продлить лето хотя бы чуть-чуть. И она прощалась вслух с домом, который грустно смотрел им вслед своими занавешенными белыми окнами.
«Я приеду. Я скоро обязательно вернусь к тебе, – кричала она опустевшей избе, постепенно удаляясь с тяжёлым рюкзаком за спиной по широкой деревенской дороге».
Глава 4
В этом году Юрий Степанович купил машину ЛуАЗ по квоте за пять тысяч рулей. Машину прозвал Матильдой и обращался с ней ласково, как с женщиной. Ездил на ней в городе и по деревенским дорогам. Особенно радовался и гордился ею на весенней охоте: на скользких, разбитых лесных дорогах, залитых водой и заваленных сломанными ветками. На бездорожье его Матильда истошно ревела, пробираясь через непролазный лаз, замызгиваясь грязью. Ревела на пониженной передаче, распугивая всё лесное зверьё. С появлением машины деревенская жизнь охотника преобразилась. Он стал разведывать новые, дальние леса, куда местные жители не доходили. Им были открыты новые поляны, болотины, никогда не хоженые грибные и ягодные места. Машину Юрий Степанович приобрёл во второй половине лета, а до того времени он всё так же ездил в Излучину поездом.
Всякий раз приезжая в деревню, Юрий Степанович первым делом хорошенько протапливал дом. После последнего весеннего визита изба к лету всё равно успевала пропахнуть сыростью и затхлостью нежилого помещения. У охотника всегда заранее были уложенные в печке дрова, чтобы по приезде можно было только поднести спичку и развести огонь. В этот раз Юрий Степанович сделал всё как обычно: разжёг печь, вынес на воздух для просушки одеяла с подушками, принёс колодезную воду, поставил греть чайник. Полина забралась на печку и уснула. Эту дорогу в поезде Юрий Степанович перенёс плохо. Было душно, на соседней койке ехала женщина с маленьким ребёнком, который часто хныкал и тревожно спал. Поэтому всю дорогу до деревни охотник не сомкнул глаз. Он смотрел в тёмное окошко поезда и переводил взгляд со своего отражения в стекле на тёмные, сливающиеся стволы деревьев. Редкие фонари жирным пятном проплывали в темноте, затем он снова разглядывал своё искажённое лицо. Изредка с надеждой смотрел на наручные часы. Зевал широко, до слез.
Ставя чайник на огонь, Юрий Степанович мечтал поскорее прилечь, утолить жажду сна. Но, несмотря на усталость, закрутился во дворе, решив разом покончить и с порослью, в которой утопала вся дорожка от калитки к дому. За это время все дрова прогорели, угольки, казалось, потухли. Охотник вошёл в дом, глянул в печь и, не проверив как полагается угли, закрыл заслонку трубы. В глубине печи теплился жар с редкими искрами догорающих в золу поленьев.
Полина продолжала спать. К тому времени солнце уже поднялось высоко, собрав росу с полей и лесов. Завидев прибывших, Варвара Семёновна поспешила поприветствовать Юрия Степановича. Они перекинулись несколькими радушными речами через забор, и охотник пошёл обратно в дом. Он подумал перенести дочку на кровать.
– Полька? – тихо позвал отец, заглянув на печь, – давай переляжешь, как следует выспишься, – Полина не шевелилась. – Поль!? – Он взял её за маленькое плечико и повернул на себя. Подхватив под голову и ноги, снял с печи. Тут его руки дрогнули от испуга. Спазмом свело в груди. Губы, щёки – всё личико девочки выглядело неестественно бледным. Отец судорожно забегал пальцами по её мягкому, поддающемуся телу. От волнения и растерянности Юрий Степанович стал задыхаться. Шарил глазами по дому. Ничего не мог придумать.
– Милая моя? Доченька? – его глаза задребезжали от слёз. Он выбежал на улицу с ребёнком на руках.
– Варя! Варя! – истошно вопил охотник, потеряв разум. – Врача!
Из ворот показалась взволнованная баба Варя.
– Ах, божешь мой! Что стряслося-то?
– Врача! – снова заорал охотник, выставляя вперёд руки с лежавшей на них дочерью.
– Ах, боже мой… Да где же его взять-то в этой глуши?
Следом за женой в открытой калитке показался ковыляющий дед Петя. Продрав кашлем прокуренную глотку, обстоятельно сказал:
– На том берегу к Илье сестра ездить, она фельдшером, кажись, работала. Можа, и ща тута. Беги к ней.
Чтобы сократить путь, охотник решил бежать до моста через поле. Ноги его не слушались, он спотыкался, один раз упал на колени, задыхаясь от волнения и бега. Он постоянно смотрел на дочь. Не поздно ли? Успеет ли донести? Тем временем лицо девочки менялось. Постепенно оно стало наполняться привычным розовым румянцем, живостью губ, подёргиванием ресниц. Свежий кислород наполнял лёгкие и с каждой минутой приносил ещё больше жизни. Заметив это, отец остановился, схватил дочкины ладошки, приложил к губам. Они были влажные и тёплые. Полина пошевелилась, сжала пальчиками руку отца. Прерывисто закашляла.
– Боже мой, какой я дурак! Идиот! Чуть не загубил тебя, Полечка, – плечи Юрия Степановича содрогались от внутреннего рыдания. Глаза слезились. Полина продолжала лежать на его руках и смотрела на отца непонимающими, мутными от сна глазами.
– Пап, ты чего? – заплетающимся языком произнесла она.
– Ой, дурак, дурак. Чуть не потерял тебя. Жизни бы мне не было, прости меня, доча.
Она устало откинула голову назад на широкую отцовскую ладонь, слабо кивнула ему.
– У меня так голова болит, пап.
– Я знаю, милая. Это я во всём виноват. Проклятый дурак.
Вернувшись в избу, Юрий Степанович открыл настежь дверь. На улице в тени яблони под пологом, поставил раскладушку и уложил Полину. На свежем утреннем воздухе девочка вновь заснула и проспала ещё много часов, в течение которых отец часто подходил к ней, всматривался в дивное дочкино личико, слушал её дыхание и вновь шёл заниматься домашними делами. Сам же он теперь уснул только вечером. Разбитый, дико уставший, с болью в сердце.
В это лето Полина много времени проводила с отцом в лесу. Каждый день они ходили несколько километров лесными тропами. Отец учил дочь обращаться с компасом, ориентировке по местности, работе с картой. Такие прогулки были им в удовольствие. Полина видела лосиные следы, изрытую кабанами поляну, определила следы выдры, оставленные на песчаной косе у воды. Вместе с отцом прислушивалась к птичьим голосам и видела глухаря, тяжело взлетевшего с сосны. В то же время девочка продолжала ходить на ферму, как и раньше, помогала бабе Варе. Недавно в колхозном стаде отелилась корова. Маленький, хиленький телёночек, совсем непригодный для жизни, плохо вставал на ножки, молоко пил без жадности, иногда даже с неохотой.
Собрались как-то Пётр Иннокентьевич с бригадиром ставить сетки на линя. За компанию позвали Юрия Степановича. Линь водился на дальнем озере. Поехали с ночёвкой. Дочку охотник оставил у соседей. Девчоночки только обрадовались такому подарку. Никогда они ещё не ночевали вместе. Приехав на озеро, рыбаки поставили сети, развели костёр, открыли водочку. Разговоры шли быстро и скоро. Юрий Степанович рассказывал об охоте, вспоминал курьезы. После Пётр Иннокентьевич вставил несколько слов о хозяйстве. Немного пожаловался. Румяный бригадир Василий Балабанов в основном поддакивал, улыбался и от жара костра краснел ещё сильнее. Юрий Степанович пил меньше всех, потому засыпал долго, часто ворочался, смотрел в глубину неба и слушал затихающее потрескивание костра. Огонь ещё долго утихомиривался, показывая маленькие язычки пламени в глубине прогорающих поленьев. Ещё небо не успело наполниться черничным цветом, как Пётр Иннокентьевич, пробудившись во сне, начал кричать, не размыкая глаз:
– Варька! Горим! Избу спалим! Варька! – и стал вслепую руками водить по траве. От крика пробудились остальные.
– Иннокентьич, ты чё орёшь, взбесившийся? – загорланил на него Васька.
Юрий Степанович, разглядев у ног пострадавшего горячую, чуть тлеющую внутренним пламенем головёшку, тыкнул пальцем в темноту:
– Глянь, отскочила зараза от костра.
Василий расхохотался, попутно откашливаясь от смрадного папиросного дыма, осевшего в его лёгких после вечера.
– Петька, спалишь хату, вставай! – подзадоривал его Василий.
Пётр Иннокентьевич, уже немного пробудившийся, отмахнулся от соседа в окружающей темноте и, уже не сказав ни слова, повернулся на другой бок, тут же снова уснул. Охотник отшвырнул ногой дымящуюся головёшку, глянул в костёр и, успокоившись, лёг обратно в спальный мешок. Василий же, наоборот, поднялся, отошёл к озеру, прикурил папиросу, и цедил он её долго, глядя на яркий огрызок луны.
Полинку с Олей баба Варя положила на раскладном диване в зале. Стаса же хотела отправить в спальню на место деда, но мальчик запротестовал, уговаривая бабушку постелить ему на полу рядом с девочками.
– У… Чудило-то! – качала головой баба Варя, перетаскивая одеяло и подушку в зал. Стас сидел на полу и, довольный собой, улыбался жадно, во всю ширь рта. Он вызывающе двигал бровями, глядя на Полину, предвкушая, как будет её пугать во сне. Когда бабушка ушла, погасив за собой свет, первое время он мирно лежал на спине, натянув одеяло до самого носа. Но глаза его так и прыгали, поглядывая на шушукающихся девочек. Полина лежала с краю.
– У тебя пятки грязные! – прогорланил мальчик, натягивая одеяло ещё выше, на самые глаза. Полина ничего не ответила. Стас дотянулся до её торчащей из-под одеяла ступни и стал щекотать. Завязалась возня, при которой девочки хохотали, притворно злились. Дети закручивали друг друга в одеяла, бились подушками. Стас два раза скидывал девочек с дивана, победоносно бил себя в грудь, улюлюкал, но потом под натиском всё равно проигрывал и был стянут за ноги на пол. Затем все устали и угомонились. Но ненадолго. Вслед за этим дети стали припоминать неизвестно где и кем виданные страшные истории. Про блуждающий свет в окне, про странные шорохи на чердаке, про вой на заднем дворе, про рёв с кладбища. Сочиняли так ярко и живо, что все трое сами же и перепугались. Стас забрался на диван, потеснив девочек, и укрылся с головой в одеяло. Полина же с Олей от страха прижались друг к другу, как две маленькие напуганные мышки. Вскоре все трое заснули. В комнате в темноте тоскливо пищал комар, изредка с улицы было слышно, как Бим беспокойно ворочался в будке. Под светом уличного фонаря метались мотыльки и бесшумно, сливаясь с ночью, зигзагами летали летучие мыши.
Мужа Степушиной Дуни после инсульта сбивал частичный паралич. К нему из города привозили врача. Небольшого роста дядечку с большими, объёмными усами. Вид он имел недовольный, – его совершенно не обрадовала дальняя поездка в деревню. Прибыв на место, померил давление, послушал грудь, посчитал пульс, что-то прописал и спокойно уехал. С тех пор прошло два года. Дунин муж тяжело двигался и стал заметно заторможенным. Он плохо ел, мало говорил – всё было ему в тягость и казалось непосильным трудом. Когда баба Дуня уходила по делам, то закрывала деда в доме, потому что Иван Александрович, несмотря на непослушные ноги и свои страдания, мог доковылять до улицы, тыкая палкой в траву, и завалиться где-нибудь на огороде, или в саду, или – ещё хуже – на проезжей дороге. Ругала Степушина упёртого мужа часто и громко, на что Иван Александрович всегда отвечал одной и той же фразой: «Дура баба». Один раз дед Иван рвался из калитки в чем мать родила. Баба Дуня к тому времени возвращалась домой и издалека увидела пыхтящего за забором деда. Он, словно обезумевший, бил палкой в калитку и, видимо, понимая свою немощность, растерянно и грустно смотрел на дорогу.
– Куды ты тащишься, наказанье? – крикнула она ему своим сиплым, натянутым голосом.
Иван Александрович, ничего не отвечая жене, ещё судорожнее продолжил пыхтеть над калиткой.
